Дарья Белова
Просто друзья
Глава 16.
Глеб.
Стою перед высоким зданием. NAVitsky Holding. Высокое, из бетона, стекла и человеческих амбиций. Кто-то пришел сюда, чтобы доказать в первую очередь кому-то, что не зря учился. Не себе доказать, это же самое сложное. А родителям, жене, друзьям. Ты ведь что-то стоишь? Кто-то работает, чтобы погасить кредиты и ипотеки, накопить на новую тачку, полететь на Мальдивы и все в таком духе. Обычные человеческие мечты. Задаю себе вопрос – что здесь делаю я? Если бы отец смог прочитать мои мысли, то очень удивился бы: я иду сюда по своей воле, мне любопытно посмотреть, что я могу. Может, мой диплом и правда пригодится? Может, управлять тачкой – не единственное, что я умею.
А всему виной Мила. Наш разговор на кухне несколько недель назад не давал мне покоя. Кто бы знал, что такая скромная и тихая девчонка зажжет огонь у меня внутри.
– Глеб, почему ты не хочешь работать в компании отца? – начала она с наводящих вопросов. Смотрела то на меня, то на кусок своего торта, аппетитно облизывая ложку, с которой только что съела кусочек.
– Хм… обязательно надо искать причину, если просто не хочется?
– У всего есть причина. Вопрос в том – хочешь ли ты ее озвучить. Хотя бы для себя?
– Как-то давно мы с отцом разговаривали в его офисе. Он уже подготовил мне кабинет, нанял секретаря, даже помощника. Все было готово к тому, что на следующее утро я встану рано, и мы вместе с отцом отправимся в офис. Так все идеально складывалось. Картинка. Красивая и желанная. Но для него. Моя картинка другая. Я сообщил ему об этом. А он сказал, что гонки – это удел тупых бездельников.
– Это такой твой бунт?
Ничего не отвечаю. Потому что, черт, она сейчас озвучила то, что творилось у меня внутри, оформила мою обиду на отца в слова. Они так и осталась выцарапанными перед глазами.
– Если в какой-то момент тебе надоест рисковать жизнью, ты уйдешь, перестанешь гонять? Чем ты займешься?
– Я не думал над этим, потому что в моих планах нет все бросить, – сказал довольно грубо, хочу закончить уже надоевший мне разговор.
– Тебе ли не знать, что планы имеют свойство меняться.
И теперь я стою у поста охраны, в костюме, черт бы их побрал, и в выглаженной белой рубашке. Красавчик. Все меня знают, пропускают без проблем, не задавая ни единого вопроса. Со мной вежливо здороваются и передают пропуск. Я только киваю в ответ. Но чувствую, что за мной все наблюдают, оценивают. Может быть, что-то ждут в ответ. Не понимаю, что именно. Мне пока все, что со мной здесь происходит не просто чуждо, оно непонятно.
Перед заездом по новой трассе похожее чувство. Но я приезжаю и исследую, делаю несколько кругов, просчитываю. В голове рисую план, как лучше пройти тот или иной поворот, где лучше притормозить, а где пролететь на виражах, не нажимая педаль тормоза.
Лифт поднимает меня на последний этаж, оповещает о прибытии противным писком. Выхожу и сразу натыкаюсь на секретаря за большим столом. Девушка симпатичная, если не сказать красивая. Лет двадцать пять, не больше. Пытаюсь улыбнуться и показать свое дружелюбие и хорошее к ней расположение. Она повторяет мне свое имя. Но в голове у меня оно не закрепляется.
Отец выходит из кабинета и радостно раскрывает руки для объятий. Серьезно? Это такая игра?
Он видит, что обниматься я с ним точно не собираюсь, остаюсь стоять там, где и был. Впрочем, отец настаивать не стал. Только жестом показал пройти в его кабинет.
Кабинет у него большой, с шикарным видом. Могу поклясться, что я вижу Кремль. Большой стол для переговоров, на нем у каждого места по небольшому микрофону, напротив – проектор и белое полотно. Только в конце у стены вижу рабочий стол. На нем яблочный монитор и большое шикарное кресло. Значит, вот как выглядит истинный дом моего отца. Я был здесь раньше не более двух раз, но сейчас на все взглянул по-новому.
– Выходит, мои разговоры с тобой не напрасны. В итоге, ты стоишь у меня в кабинете…
– Это ничего не значит, отец. В наших отношениях ничего не изменится.
– Глеб, как ты не понимаешь. Ты мой единственный сын. Я не желаю тебе зла. И все, что ты видишь – твое. Но перед тем, как это получить, надо научиться управлять всем этим.
– Ага, – развязно отвечаю я, – Так и чем я буду заниматься? Где мой кабинет? Секретарь же будет? Вон твоя девочка за дверью вполне себе ничего.
– Не спеши, – ничего не отвечает отец на мои выпады, я думал, будет снова отчитывать, – для начала ознакомься вот с этими документами, – кивает на стопку бумаг, они лежат с краю стола для переговоров, их я и не заметил.
– Понятно, – грустно отвечаю я, язвить устал.
– Глеб, что с гонками?
– А что с ними?
– Когда это закончится? Я вижу, женитьба на Апраксиной дает свои плоды, – он имеет в виду, что я первый переступил порог его офиса по своей воле, – Но все-таки Мила еще недостаточно влияет на тебя, раз не хочешь бросить это дело.
– А она должна на меня повлиять? Вы для этого нас женили? – тошно от этих мыслей и своих же слов. Что, если Милу загнали в еще худшую ловушку нежели меня? Ей не оставили выбора, как и мне, только самому оказалось смириться проще, чем ей. Может ли быть такое, что я ей противен? Что я ей чужой? Скользкое чувство окутывает меня, мне хочется согнать его с себя. – Я буду этим заниматься и дальше, я этим живу.
– Глеб, ты же умный парень у меня, но почему-то считаешь себя хуже, чем ты есть. И пытаешься убедить в этом меня. Хочешь что-то доказать?
– Доказать? Никогда не стремился. Разве что нервы тебе помотать, – я не улыбаюсь, и, наконец-то, отец разговаривает со мной на равных. Он не ставит себя выше меня, просто спрашивает и желает получить ответы на свои вопросы, но я пока буду молчать. Открыться, значит, показать свою слабость перед ним. А хищник всегда хитер. Он будет действовать исподтишка, нападет, когда ты будешь беззащитен перед ним.
– Ошибаешься. Ладно, иди, изучай. Если будет что-то непонятно, то я здесь, рядом.
Отец вышел из кабинета, оставляя меня одного. А я погрузился в чтение.
Спустя пару часов открываю глаза и смотрю вдаль: глаза болят от искусственного освещения, в них будто засыпали килограммы песка. И это только часть бумаг. Какие-то уставы, договоры, презентации. Голова кругом.
Отец сидит напротив, изредка на меня поглядывает. Но вопросов не задает. В кабинет постоянно кто-то заходит, и он меня с ними знакомит. Все вежливы, приветливы. Хотя уверен, много что про меня уже надумали.
Когда приезжаешь на старт, готовишься к заезду, знакомишься с гонщиками. Они с виду такие же, как и ты. Рады тебе, обнимают, что-то говорят тебе, могут подколоть. Машины у всех разные, но их никогда не обсуждают прилюдно. Только со своими, за закрытыми дверями. Так вот это тоже все игра. На трассе у тебя нет друзей. Потому что там, где есть соперники – дружбы в принципе не может быть. Если каждый рад тебе внешне, внутри он желает, чтобы у тебя случилась поломка и ты просто сошел с трассы.
Так и здесь, в другом мире офисных воротничков. Улыбка собеседника не значит хорошее к тебе отношение. Все изучают тебя, прощупывают и никогда и никто не желает тебе успехов. Людям свойственно завидовать.
В кабинете какой-то начальник. Его отец представил как Николай. Так вот он все выспрашивал как у меня дела, понравился ли мне офис. А в случае проблем не задумываясь просил приходить к нему, если отца поблизости не будет. Стоит, смотрит, улыбается мне. И ведет свою игру. Поэтому людям свойственно еще и лицемерие.
Задумываюсь, если везде все так и устроено, есть ли смысл идти туда, где тебе неинтересно? Может, стоит вернуться в свою стихию, где уже не раз был победителем. А здесь я всего лишь придаток своего отца.
Отец удаляется с этим Николаем и оставляет меня одного.
Как только за ними закрылась дверь, входит та миловидная блондинка, секретарь. Вижу юбку, что обтянула длинные ножки с аппетитной попкой, блузка расстегнута на две пуговицы, где последняя явно лишняя. Вижу кружево белого лифчика. Улыбка чарующая, открывает ряд ровных белоснежных зубов. Глаза у нее красивые, большие, ярко-зеленые. Возможно, линзы.
– Глеб? – обращается она ко мне.
– Слушаю… – вопросительно смотрю на нее, имя забыл.
В руках у нее кофе, две маленькие аккуратные чашки. Она ставит их на стол, одну пододвигает мне, вторую забирает себе.
– Павел Эдуардович на совещании, придет нескоро. Я подумала, может, тебе составить компанию? Смотрю, ты целый день за документами. Устал, наверное. Вот, – жестом указывает на кофе, от которого просто божественно пахнет. Кофемашина у них тут отпад.
– И ты подумала, что мне нужна твоя компания?
– Почему бы нет?
– Действительно. Почему бы не составить компанию сыну владельца NAVitsky Holding, да? – хочу обратиться по имени, но оно снова вылетает из головы.
Она облокачивается на край стола, что ее бедро касается моего предплечья. Шустро. И глупо. Так подставлять себя.
Смотрю на нее другими глазами: красивая молодая девушка, что хочет перепихнуться с сыном генерального. Для чего? Или это такая проверка? Напрашивается вопрос – от кого?
Она рукой касается моей руки, невзначай, еще ближе пододвигая ко мне чашку. Аромат да, божественный, но почему-то пить не хочется. Выглядит дешевым трюком.
От нее исходит приятный аромат, цветочный и нежный. Мне нравится, я бы с удовольствием притянул ее к себе, чтобы уткнуться в шею и вдохнуть его глубже. Но, сука, вспоминаю шоколад.
– Ты не пьешь кофе? Могу сделать чай, – она видит, что я не притронулся к чашке.
– Спасибо, но не нужно, – вглядываюсь в нее. Переспал бы я с ней? Конечно.
– А что тогда ты хочешь? – хочу ответить про запретный шоколад.
Наклоняюсь ближе к ней, к ее губам. Они цвета персика, но нет этого дурацкого вазелинового блеска. Я бы попробовал их на вкус. Он отличается? Сможет ли выжечь воспоминания о том, другом поцелуе? Мои губы очень близко к ее, стоит только придвинуться чуть ближе. Вот уже моя рука у нее на плече, я веду ее вверх, к шее. Она тоже тонкая, изящная. Можно прикоснуться губами сначала к этой тонкой коже, оставить свой след на ней, провести языком и почувствовать вкус? Вдруг он тоже будет шоколадный? Но я веду руку дальше, пальцами очерчивая подбородок, скулу, глажу ее. Она закатывает глаза. Не исключаю, что и правда приятно.
У нее мягкие губы, свои такие. Силикон чувствуется сразу. Либо я раньше целовал плохую работу косметолога. Касание легкое, хочется уже большего. Раз предлагают. Языком касаюсь ее нижней губы. Нет вкуса помады, никогда это не любил. Он мерзкий и противный. Она впускает мой язык к себе. Вкусно. Поцелуй вкусный. Она классно целуется. Он заводит и хочется опустить руку на ее грудь, сжать. Вспоминаю, что имеется вполне себе хорошая троечка, возможно, тоже своя, без грамма искусственности. Это радует. Опускаю, касаюсь. И правда, все натуральное, рукой обвожу кружево и пальцами касаюсь ее соска. Слегка зажимаю его между пальцами, перекатываю. Она мычит мне в рот, понимаю, что нравится.
Но мне не нравится, что я не чувствую шоколад. Бл*ть.
Телефон, что на столе, начал вибрировать, а спустя пару секунд на весь кабинет раздалась мелодия. Мила.
Глава 17.
Глеб.
– Жена? – девчонка прошлась взглядом по дисплею моего телефона. – Не бери. Между вами же ничего нет, я права?
Хочется заткнуть ее сейчас. Не поцелуем, а грубо прикрыть ее рот рукой и выгнать к чертям собачьим.
– Тебе то откуда это знать: есть что-то у меня с женой или нет? – грубо отвечаю я.
– Мы бы сейчас так не целовались, – она отрывает свою попку от стола и отходит в сторону.
Дурацкий звонок разрывает пространство. Потом прекращается и начинает снова. Беру телефон в руки, он жжет ладонь. Хочется выкинуть его, швырнуть об стену, чтобы прекратил звонить. Какое-то дурацкое чувство чего-то неправильного. Все, что сейчас происходило несколько минут назад, неправильно, грубо и мерзко.
Телефон затихает. Тишина давит сейчас, она отражается от стен и гнетет меня. Девчонка подходит со спины и обнимает меня сзади, вдыхает аромат. Приподнимается на мысы своих туфель и целует шею. Короткий, но влажный поцелуй.
– Глеб… Я помню, когда первый раз тебя увидела здесь, в офисе. Прошла неделя с первого моего рабочего дня. Но я все равно боялась что-то сделать неправильно или сказать не то. Ты тогда зашел, улыбнулся мне и подмигнул. Помнишь, что еще мне сказал?
– Нет.
– Ты сказал: “Красавица, твоя улыбка – и можно свернуть горы. Чаще улыбайся, тебе очень идет”.
– Не помню.
– Потом я видела тебя еще пару раз. Однажды я стояла внизу, а ты ждал, пока отец спустится, чтобы вы вместе куда-то поехали. Ты был таким желанным и недоступным.
Я убираю ее руки от себя и разворачиваюсь к ней лицом. Что она сейчас такое говорит? Я ее даже не помню.
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Нет.
– Жаль, потому что мне хватило одного взгляда на тебя, чтобы я поняла, что влюбилась. А представь теперь: мне сегодня сообщают, что будешь работать в офисе, я буду видеть тебя каждый день… Это знак, понимаешь?
– Как, говоришь, тебя зовут?
– Что? – обида в глазах, ее увидит даже полуслепой.
– Имя, твое имя.
– Рита.
– Рита, понимаешь, я тебя не помню. То, что я говорил, тоже не помню. И все, что сейчас было, чисто от скуки.
Звонок. Снова Мила. Раньше бы разозлился, что кто-то названивает. Сейчас же маленькая такая радость, что не отступила. Значит, нужен ей сейчас. Улыбаюсь, не этой девчонке, а своим мыслям.
– Мне жена звонит, извини, – беру телефон в руки и отхожу к окну, только слышу, как хлопнула дверь, довольно шумно. Девчонка, очевидно, выбежала из кабинета.
– Да, Мила?
– Глеб? Ты где? Я уже стою у входа, жду. Просто холодно как-то…
– Ты о чем?
Тишина на том конце, даже проверил, что со связью. Но нет, все в порядке, это Мила молчит.
– Мы же собирались в театр. Я купила билеты и вот стою… жду. Ты занят, да? Извини, пожалуйста. В другой раз тогда, – она кладет трубку. Хотя скорее кидает.
Черт. У меня совсем вылетело из головы. С этими бумагами, с девчонкой, влюбленной в меня, которую я ни хрена не помню. Пока я целовался с ней и думал, трахнуть ли ее или нет, Милка стояла там на холоде и ждала меня. Чувствую себя ублюдком. Она всегда выбирала меня, садилась в мою машину, когда знала, что сейчас буду гнать как сумасшедший. Знала и села. Поддержала. А что сделал я? Засунул язык в ту, которую даже не знаю.
Перезваниваю. Но теперь она не берет трубку. Обиделась? Понимаю, что сам бы себе по роже вдарил за это.
Пишу сообщение, что буду через пятнадцать минут. И очень надеюсь, что она не будет такой гордой и прочитает сообщение. А главное, дождется.
Вылетаю из кабинета, дверь ударяется о стену. Входит уже в привычку. Девчонка та сидит за своим столом и смотрит в маленькое зеркальце, вытирает краешком салфетки потекшую тушь. Должен извиниться ведь, так правильно, как бы сказала Мила. Но не настолько она на меня влияет. Таких кардинальных изменений в своей жизни пока допустить не могу.
Сажусь в малышку, урчание – любимое, согревающее, и вдавливаю педаль газа, с визгом стартую. Нарушаю свое правило не гонять в городе. Сейчас нужно, сейчас важно успеть.
Подъезжаю к театру. Мест свободных нет. Их в принципе там никогда и не бывает. Нарушаю еще одно правило – не паркуйся как му*ак. И оставляю машину в каком-то углу в подворотне, криво припаркованную.
Хрупкую фигуру вижу издалека. Ходит из стороны в сторону, ждет и волнуется. Снова улыбаюсь и вспоминаю вкус шоколада на губах. Говорят, что шоколад может вызывать зависимость. Она вырабатывается в результате высокого содержания теобромина в какао. То, в свою очередь, состоит из активных веществ, стимулирующих выработку серотонина. Гормон бодрости является соединением из жирных кислот, возбуждающих центральную нервную систему и улучшающих передачу нервных импульсов. То есть съел шоколад, и тебе становится хорошо, ты счастлив. Чем не наркотик? Приманивает своим запахом и вкусом, а потом мучайся от этой зависимости. Моя проблема в том, что мне нельзя шоколад.
Иду быстрым шагом, параллельно пытаюсь привести свою дыхательную систему в норму. Мила останавливается и смотрит на меня, пытается сдержать улыбку, но я же вижу, как уголки ее бантика взмывают вверх, а сам он разглаживается. Не могу удержаться, сам улыбаюсь, как дебил, которому вручили плитку долгожданного кайфа.
– Ты приехал? – еще и спрашивает она.
– Прости, я .. забыл.
– Ничего страшного.
Протягиваю ей руку, она пару мгновений мешкает, а потом дает свою маленькую ладошку.
– Мила?
– М?
– А что хоть смотреть будем?
– Щелкунчик, – она радостно мне отвечает, будто идет на самый важный и желанный спектакль. Впрочем, может так оно и есть.
– Никогда не смотрел.
– Я знаю. Поэтому идем это исправлять. В канун Нового года надо обязательно его посмотреть. Это самая красивая и самая праздничная постановка. Обрати, пожалуйста, внимание, на фею Драже. Помню, как я пробовала танцевать эту партию.
Мы подходим к зданию Большого театра. Никогда не обращал на него внимание. Ну красивое, да. А сейчас смотрю украдкой на Милку и вижу такое восхищение в ее глазах. Она сама вся как искусство. Такое желанное и недоступное мне. К нему же если и прикасаться, то быть только из ее мира. Где нет того адреналина и скорости в крови. Нет визга шин и искореженного металла. Здесь нужна только мелодия, не песня даже.
В ее глазах отражаются огни елки, она напротив колонн. А потом Мила смотрит куда-то поверх них, высоко. Там красуется четверка лошадей с повозкой и каким-то человеком. Знаете, на купюрах их еще можно увидеть. Никогда об этом не задумывался.
– Это квадрига Аполлона, – Мила увидела, куда я смотрю. – Каждый из четырех коней имел символическое прозвание. Первый конь Эритрей, олицетворяющий восход солнца, затем Эфоп, от греческого дословно означающий "пылающий, огненный", Ламп – "сияющий, сверкающий" и Филогей, который символизирует заходящее вечернее солнце. Уже в поздней античности Аполлон, помимо Бога света, являлся покровителем искусств.
Смотрю на нее и понимаю – она другая. Не похожая ни на кого, кого я знал раньше. Будто стоит на пьедестале, красивая, изящная. А что, если бы ее родители решили выдать замуж не за меня, а за какого-нибудь другого придурка, безбашенного мажора, что просто сломал бы ее? Черт, это понимание рвет меня в клочья.
– Ты чего? – Мила видит мое озадаченность.
– Ничего… Мил, а почему тебя решили выдать замуж? Я то понятно, меня, по словам отца, усмирить надо. Но ты? Ты же идеальная дочь, у которой есть цель, есть талант достигнуть этой цели… ты даже не спрашивала? Просто сказали замуж, и ты согласилась?
Милка отвернулась от меня и медленными шагами пошла вперед. У нас время поджимает, через десять минут начнется спектакль. А мне важнее получить от нее ответы, нежели увидеть эту долбанную фею Драже.
– А зачем тебе это знать, Глеб? Это разве что-то изменит? – голос тихий. Я понимаю, что мои вопросы что-то трогают в ее душе.
– Ну раз спрашиваю…
Она долго думает.
– Помнишь нашу первую встречу?
Ухмыляюсь, ведь такое не забудешь. Парадоксально, я многое, что связано с отношениями, с девчонками, не помню. Информация лишняя и не требующая осмысления. Но здесь, с Милой, все выходит наоборот.
– Ты зашла ко мне в комнату, листала книгу. Я тогда только вернулся из Англии. Ты сидела на кровати и внимательно ее изучала. Взгляд только хмурый был. Тогда я не понял, в чем дело. Первая мысль была не кто ты такая, а почему ты хмуришься?
– Ты загибал уголки, скорее всего делал так, чтобы не пользоваться закладкой. Меня бы за такое отругали. А ты… даже в этом ты бунтовал. Я так и не спросила, понравилась ли тебе книга.
– Очень. Приключения. Она была моей любимой.
– Идем, Глеб. А то опоздаем.
– Ты так и не ответила, – я стою и не двигаюсь, мне нужен ее ответ. Отчего-то кажется, что это важно мне.
– Ошибаешься. Я ответила. В тот день я захотела узнать, кто ты такой, Глеб Навицкий, – она улыбнулась мне.
– Что даже решила за меня замуж выйти? – не верю я.
Мила лишь неоднозначно повела плечами. Оставляя меня еще в большем недоумении. Если она искусство – то понять его очень сложно. Но в одном я уверен: оно никого не оставит равнодушным.
Глава 18.
Глеб.
Не знаю, что чувствовала Мила, когда была со мной на трассе, но лично мне сейчас неуютно. Будто попал сам в представление. Здесь не хочется шутить, говорить пошлости. Сразу вспоминаю уроки этики, как бы не проклинал их в прошлом. Не хочу сейчас выглядеть неотесанным мажором, что умеет только гонять. Я ведь правда хочу знать, на что еще способен.
Мила видит мое напряжение, берет меня за руку и ведет к двери с надписью "партер". Моей руке тепло, даже чувствую какое-то покалывание. И отпускать не хочется.
Мила проходит первая. На ней красивое платье, оно не длинное, но открывает ее тонкие и изящные щиколотки. Я раньше считал ее худой, никогда такие не нравились. А сейчас вижу, что она не худая, а стройная. Плавные изгибы, мягкие и манящие движения. Они завораживают и заставляют хотеть большего.
В глазах ее вижу предвкушение. Не ошибусь, если скажу, что нечто похожее я видел в зеркале в машине перед заездом. У меня были такие же глаза. На дне можно рассмотреть мечту, что исполнится вот-вот.
Свет гаснет, а занавес открывается. Первые аккорды, первые движения ног балерин, запах пыли, что взмывает вверх со сцены. Музыка, она проникает внутрь, складывает клеточки в правильном порядке, в красивую картинку. Это ее мир.
Мила наблюдает за каждым движением на сцене. Замечаю то улыбку, то снова этот хмурый взгляд, то удивление. Целый спектр эмоций. Спросите – смотрел ли я балет? Ну, в принципе да. Но это не основное. Я смотрел на нее.
– Почему именно балет? – задаю вопрос.
– Мне было около шести лет, когда нас с семьей пригласили на одно представление. Это было в Санкт-Петербурге, в Мариинском театре. Банально, но меня так впечатлило все, что происходило на сцене, как целый мир, неизведанный. А то, что неизведанно – надо изведать, – она хитро посмотрела на меня. А еще, – она засмеялась и прикрыла рот рукой, чтобы не было громко, – мне понравились их ноги, ноги балерин. Я как загипнотизированная наблюдала за всеми движениями. Раз-два, раз-два. И захотела так же.
– Как думаешь, у тебя получается? Сможешь так же? – показываю на сцену, где одна из балерин делает что-то невообразимое.
– Могу лучше, – ох, темная Мила, – у нее ноги короткие для такого прыжка.
Я смеюсь и нисколько не прикрываю рот рукой. Пусть знают, что мне смешно. Получаем замечание с соседнего ряда.
– Темная Мила вышла на прогулку? – шепотом говорю ей на ушко, ощущая аромат шоколада, мой мозг требует порцию серотонина. – Мне нравится.
– Нравится? – повторяет она.
– Нравится.
– А светлая Мила, она какая?
– Зануда и зубрила, – Мила улыбнулась мне и снова отвернулась к сцене.
То, что происходит сейчас на сцене мало меня волнует. Нет, безусловно, очень интересно, как расправляются с мышиным королем, но действие рядом со мной вызывает больше интереса и, что самое главное, больше вопросов. К себе, в том числе.
– Тебе не понравилось? – спросила Мила, когда включился свет.
– Ну почему же, – улыбаюсь я, – Принцесса та, балерина, была ничего такая. Вон ногами как дрыгала.
– Глеб, – она смеется. – Это все, что ты запомнил и заметил?
– Нет, не все, – смотрю на нее в упор, больше не улыбаюсь. Сам не знаю, зачем так провоцирую.
– А что еще? – Мила смотрит мне в глаза и не моргает.
– Твой восторг в глазах. Больше всего мне понравился он.
– Перед Новым годом я всегда покупаю билеты именно на Щелкунчик, – уходит она от темы.
– Почему?
– Потому что это сказка о любви, о дружбе, о зле, что всегда будет побеждено, и о том, что истинная красота – она внутри, – опускает глаза. – Она будто напоминает, что чудо есть, а в Новый год мы все в него верим. Да, Глеб Навицкий?
Мы доходим до моей машины. Мила ни слова не сказала, в каком состоянии я оставил свою малышку. Просто молча села на пассажирское сиденье и устало прикрыла глаза.
– Милка? – спрашиваю я осторожно.
– Да? – она все-таки открывает глаза и в отражении я вижу темную Милу, она будто флиртует со мной, снова.
– Ты хочешь домой?
– Светлая Мила хотела бы принять ванну и лечь спать, включив в наушниках Чайковского.
– А темная Мила…
– А темная Мила хочет бургер. Как тогда. – Смотрит с такой теплотой. Коснись рукой, и эта теплота перельется в тебя как сообщающиеся сосуды.
– Есть идея получше.
– Боже, только не гонки, – она закатывает глаза, но понимаю, что если бы и повез, она только поддержала бы меня. Это просто игра, теперь я это вижу.
– Нет, Мила, не на гонки. Пристегнись.
