Дарья Савицкая
Во имя Солнца
8 – Солнце. Проблемы птичьего двора
Я её удушу. Я её удушу, как только эта дрянь явится ко мне в комнату. А она явится, куда ж она денется… Весновнице могут прощать, по моим многочисленным просьбам, её длящиеся по нескольку дней отлучки и ненавязчивый запах падали, пропитавший покои самой принцессы, но, если эта гадина не явится прибирать мои покои в течении хотя бы недели – на неё донесут. Моя башня пестрит чужими глазами, как шкура бездомной собаки – блохами, и ко всем этим чужим глазам обычно прилагаются довольно-таки длинные языки. Молчаливые поломойки, приходящие шуршать тряпками на этажах и протирать от пыли окна, онемевшие по моему приказу стражники, стремящиеся не попадаться мне на глаза, да пусть даже пресловутый Марник, королевский мясник – все они резко становятся болтливыми, едва перешагнут порог башни. Они сообщат, что в моих покоях не прибирали больше недели, что мне не приносили свежей одежды и воды для умывания, что я питаюсь хранящимися в комнате сладостями и редкими подачками мясника, потому что тревожить мой покой имеет право только Весна, а другим слугам даже стучаться без должного повода в мои покои не велено.
Её вышвырнут, если она не явится, а Весна вовсе не хочет покидать свою службу. У неё ничего нет и она никому не нужна – никому, кроме меня, и статус «личной служанки самого Солнце-бога» является её последней гарантией на более-менее безбедную жизнь.
Она точно явится. Не завтра, так послезавтра, или через два дня, или через три. И тогда уж я отведу душу, отхлестав её по морде, чем придётся.
На её наряд и вызывающее поведение я зла не держала совершенно: сама поощряла и потакала Весне дразнить монахов, и сегодня меня тоже скорее порадовало, чем разозлило, как вытянулась морда у Беркута при виде моей служанки. Но Весновница прекрасно знала, что я не позволю оскорблять моих гостей – я вполне самостоятельно могу вогнать любого монаха в уныние, нечего мне помогать. Знала, и умудрилась, как мне показалось, нанести худшее оскорбление из возможных.
Завизжать при виде Кречета.
– Как можно было заорать?! И не просто заорать, а ещё и продолжить пальцем тыкать и жертву из себя корчить?! – шипела я по дороге. Мои новоявленные охранники шли по обе стороны от меня, обеспокоенно охая и умоляя успокоиться. С их слов выходило, что Кречет на сцену, устроенную Весной, не обиделся – он бессердечный, лишённый любых человеческих чувств чурбан, помешанный на службе мне родимой и духовных практиках, он чхал на мнения каких-то там служанок и сбежал от нас как ошпаренный не потому, что моя придурочная служанка его «ошпарила» своей истерикой, а потому, что его мечтой с самого утра было увидеть замковую библиотеку и он наконец-то нашёл предлог туда убежать.
За тот час с лишним, что я провела в обществе четвёртой тройки, я успела, внезапно даже для себя, круто рвануть штурвал корабля своих планов, заставив его плыть в совершенно новом направлении.
Я не знаю, за какие грехи Ястреба отправили в ссылку к такому мерзкому существу как я, но на «шпиона» дедушки Сокола, присланного уговорить меня ходить в храм и быть нормальной он походил мало. Слишком уж он был нелепый, простодушный и искренний. Кажется, мне даже про него Чистоглазка рассказывала. Она говорила, что Ястреб – весь один сплошной сгусток недоразумений, но выгнать его решительно не за что – злонамеренности в нём не было ни на грамм, а за глупость из Утреннего корпуса не вышвыривают.
Что ж, я тоже тот ещё сгусток недоразумений. Неудивительно, что Сокол подослал мне этого болвана, он знал, знал, Тень его подери, что только такого вот Ястреба я и смогу оставить при себе.
На пути на попалась одна из служанок. Узнав воплощение Солнце бога, она тихо вскрикнула, попятилась, но, видать, передумала, решила шанса не упускать и решительно шагнула к нам за благословением. Решительность эту сгубил один беглый, но очень злобный взгляд Берьки – служанка снова попятилась, спасаясь от странной компании.
Выбор Вечернего монаха был как будто направлен на то, чтобы моё душевное равновесие к Теням сломать. Надо ж было додуматься прислать ко мне Беркута! Сейчас, когда я только-только начала забывать его проклятую рожу и прощаться с детской привязанностью. Пять лет назад я считала, что нашла себе друга и соратника, планировала сделать Беркута своим личным обережником и безо всяких гениальных планов Сокола, и была намерена помогать ему на пути к жреческой гриве всеми своими солнечными силами. А он посмел избегать саму принцессу, подумать только, выискался мне тут важный птиц! Счёл, что я его внимания не стою, выродок теневой… Принуждать его дружить со мной никто не стал – не хватало ещё, чтобы Солнце-бог за всякими понаехавшими с Речного края бегал, ещё чего!
А я, между прочим, из-за этого проклятого Беркута столько слёз пролила, что ими можно запруду в Старом саду заполнить. Даже год назад меня порой при упоминании Вечернего корпуса тянуло сжаться в комок, уткнуться мордой в собственные колени и реветь навзрыд, вспоминая, как Беркут с остекленевшими от ужаса глазами пятится вглубь коридоров, чтобы потеряться в них навсегда и больше не сказать мне ни слова.
Пять лет назад я бы с огромной радостью поменяла абсолютно все свои божественные способности на право снова дружить с Беркутом и носиться с ним по запущенным садам Вечернего корпуса. Три года назад я бы по одной его краткой просьбе побежала бы в Королевский Храм хоть Главную службу вести. Да даже в прошлом году я регулярно представляла со смесью злорадства и предвкушения, как Беркут покалечится на жатве и приползёт ко мне просить исцеления и прощения.
И вот только-только меня отпустило – Сокол присылает эту черноглазую заразу чуть ли не к моим покоям. Не верю, что это случайность. Сокол нарочно так поступил – хотел посмотреть, смогу ли я вышвырнуть своего друга детства. Похорошевшего, переросшего меня на полголовы и раздавшегося в плечах друга детства, по которому я умудрялась лить слёзы, имея в голове лишь образ угловатого прыщавого подростка, в котором красивого были только чёрные, как зимняя ночь, глаза.
– Не стоит беспокоиться, принцесса, давайте вернёмся в комнату, вам небезопасно ходить по замку! – в который раз пробухтел, как старая бабка, Беркут, идущий от меня по правую руку.
– С хрена ли? Я же с тобой, о мой герой! – сердито буркнула я. «Мой герой» не нашёлся, что возразить и беспомощно посмотрел на Ястреба.
У Яськи, что казалось очевидным с самого начала, мозгов было побольше, чем у прочих, поэтому он лишь развёл руками и попросил не нестись с такой скоростью – мы же только что поели всё-таки!
Исключительно ради Ястреба, который опять едва дышал от беготни, я замедлила шаг.
Коварная он скотина, Сокол этот. Я не собираюсь избавляться от Ястреба и создавать бедняге новые проблемы, и от Беркута я тоже избавляться не хочу… Пока не хочу. Чес-слово, я так долго и изнурительно ожидала нашей встречи, что выгонять его сейчас было блажью.
Ну а Кречет… Да Тень уже с ним, с этим Кречетом. Вроде тихий, скромный паренёк – молчит, дышит через раз, смотрит в пол. Да и дедушка столько раз просил бедняжку не обижать, что просто совестно дедушке пакостить. Раз он считает, что его драгоценный ученик сможет найти следы одержимого, недельку-другую пожив в Новом замке – на здоровье. Пусть живёт, получает себе заслугу «был в свите принцессы дюжину дней и не умер» и едет назад в храм, работать дедушкиной отрадой и готовиться стать следующим Королевским Жрецом.
Будто я не понимаю, на кой хрен Соколу было так важно хоть бы шапочно меня познакомить со своим учеником. Если он в самом деле рассматривает Кречета как будущего Королевского Жреца – ему нужно хотя бы дежурное одобрение кандидатуры от меня.
– Мо-ожно передохнуть? – Ястреб чуть не споткнулся и замер, привалившись к стене. Я огрызнулась через плечо коротким “нет”, и даже не стала замедлять шага. Ястреб, видать, притворялся обессиленным – стоило ему убедиться, что никаких передышек не будет, как утрик мигом возобновил быстрый шаг.
Несмотря на то, что сегодня я впервые его увидела, была знакома с Кречетом всего часа полтора, а он довёл мне до истерики служанку и на половину моих вопросов ответил молчанием, я вполне была согласна записать его Соколу в наследники.
И я не буду ссориться с дедушкой и его учеником только потому, что моя служанка – дура.
Мне было плевать, что Кречет попросит у Сокола отстранения – наверняка ведь попросит. Он никуда не поедет. Сейчас выяснится, что монахов мне из храма присылают наборами, и отъезд Кречета ознаменует отъезд и Ястреба с Беркутом.
Меня в кои-то веки устраивала вся тройка, на кой хрен Весна всё испортила?
– Госпожа Солнце…
Я полуобернулась к Беркуту, не сбавляя шага.
– Слушай, ты знал Кречета раньше?
Мой любезный друг детства на миг замялся, внимательно глядя на меня чёрными, как омуты, глазами, после чего отрицательного мотнул головой:
– Мы были знакомы, но не имели никаких общих дел.
– Как думаешь, он способен попросить у Сокола об отстранении себя любимого от вашей миссии?
– Способен, – пискнул Ястреб с другой стороны. Я повернула голову к нему. – Кречет больной на голову во всей этой теме служения Солнцу. Я его знаешь сколько раз видел? Тыщу! Знаешь, сколько раз я слышал, чтобы он говорил что-то кроме молитвы? Вот вчера вечером впервые услышал! Ни с кем они никогда не знается, шарахается по углам в одиночку. Сейчас наверняка убежит обратно в храм.
«А ты попробуй на людях походи, если у тебя лицо как у Кречета» – про себя закончила я, но вслух укорять Ястреба не стала. Я прекрасно знаю, как мерзко ощущать на себе чужие любопытствующие взгляды. На меня тоже пялились, тыкали пальцами и шептались о том, какая я тощая, страшная и взгляд у меня как у чокнутой. Если бы у меня был шрам на всю щёку и челюсть сломана – я бы вообще ходила в карнавальной маске, лишь бы не пялились.
– Ястреб выдумывает, – возразил Беркут упрямо. – Кречет не будет бросать начатое дело, принцесса, не волнуйтесь. Он слишком ответственный. Давайте вернёмся в башню.
– Сам не волнуйся, – огрызнулась я. – Мы идём к Соколу. Я покажу этому ответственному, как сбегать без предупреждения.
– Ты собираешься просить Сокола оставить Кречета?! – Ястреб ужаснулся так, словно я шла «просить» с саблей в зубах и самыми прозрачными намерениями в душе.
– Конечно! – увидев, как удивлённо переглянулись Беркут и Ястреб, я сердито пояснила: – Мы не можем потерять такого человека. Где они мне возьмут второго полуденного монаха, который обладает редкой магической способностью молчать, когда его не спрашивают?
Беркут понимающе усмехнулся. Полуденный корпус – те ещё болтуны, любят всюду лезть со своей моралью и читать проповеди направо и налево. Кречет среди них выгодно выделялся тем, что болтовне и морализаторству предпочитал сидеть и тихо молиться. Впервые я слышала, чтобы человек при мне молился почти без перерыва.
Добравшись наконец до библиотечного крыла, я решительно направилась к своей некогда любимой комнате на этаже – Жёлтому кабинету. Я ошивалась там в период лет с десяти и до четырнадцати чуть ли не чаще, чем в своих покоях.
Дверь в кабинет – двустворчатая, но левая створка, с изображением крылатого пса, закрыта сколько я себя помню – то ли заклинило, то ли ещё что. Правая же, с вырезанной в древесине крылатой коровой, была захлопнута, хотя Сокол имеет привычку никогда не закрывать плотно дверей в свои комнаты и кабинеты, они всегда лишь чуть прикрыты. По своей классической глупости я трижды толкнула упрямую дверь, прежде чем вспомнила, что она открывается на себя. Пока я бодалась с дверью, из кабинета раздался отчётливый и до боли знакомый щелчок – кто-то изнутри задвинул засов, создавая мне дополнительные преграды.
– Откройте!
– Я принимаю посетителей исключительно в порядке очереди, Солнце! – донеслось из-за толстых дверей громкое ворчание моего храмового дедули.
Я сердито пнула резную корову на двери в брюхо и демонстративно повернулась ко входу в кабинет спиной, к обалдевшим пуще прежнего монахом лицом.
– Они там оборзели все, – пожаловалась я Беркуту и Ястребу доверительно. – Не доведи тот шарик на небе, Сокол сейчас пообещает этому дылде возвращение в храм! На месте обоих отмолю!
Монахи синхронно кивнули, принимая к сведению мои планы на будущее и погрузились в глубокие раздумья о своей нелёгкой судьбе. При этом ещё так привычно ручки в молитвенном жесте скрестили, словно и правда любую свободную минутку на замаливание грехов тратили. Хотя, смею заметить, ни один из них молитвы не читал – я же слышу, когда люди мысленно молятся.
Но стояли эти двое красиво, как на Главной службе, размышляя тем временем о чём-то постороннем.
Кречет хотя бы действительно молился.
Может, это дедушка и имел ввиду, когда сказал, что из всей тройки ценность представляет он один?
Я настолько близко стояла к двери, что, когда она открылась – меня чуть не ударили по спине правой створкой. Благо, Кречет вовремя заметил мою тушку и резко схватился за ручку, сохранив меня от синяка, а себя – от моего праведного и вполне обоснованного гнева, к которому привёл бы этот синяк.
Я быстро обернулась на звук.
Кречет стоял на пороге, по-прежнему совершенно спокойный, чуть склонив набок голову с пустыми и мутными глазами непонятного цвета. Волнение выдавала только лихорадочно красная правая щека.
В остальном же он выглядел таким умиротворённым, что я невольно почувствовала себя дурой. Непрошибаемая гримаса с перекошенным ртом не оставляла мне даже тени надежды понять, какие эмоции Кречет испытывает. Он вообще просился назад в храм или просто забыл уточнить что-то у Сокола и побежал переспросить? Может, Беркут прав, и его не обидел выпад Весны, он к таким дурам давно привык?
– Набегался? Что за привычка без разрешения в закат убегать? И что тебе дедушка Сокол сказал? Отправил обратно в храм, местных кошек пугать? – невпопад брякнула я, силясь придать лицу недовольное выражение.
Кречет не ответил. Мысленно попросил у Солнце-бога не гневаться на него (видимо, считается за молитву, потому что мне всё слышно), уважительно поклонился и с видом полнейшей покорности отступил в сторону, освобождая мне проход в Жёлтый кабинет.
– Тебя никуда не отпускали. И только попробуй сбежать, пока я буду выносить мозги дедушке, – погрозила я пальцем по-прежнему внешне невозмутимому и спокойно стоящему у вечно запертой левой створки Кречету. – Я тебя на полпути в храм с белыми чудо-собаками догоню, оглушу стулом и умыкну, как несогласную невесту по северному обычаю, понял?!
Кречет всё так же покорно кивнул, не обращая внимания на захихикавшего Ястреба.
– Мы обождём вас здесь, принцесса. – негромко проговорил он, и я только тогда заметила, что полуденный монах спотыкался на буквах «р» и «ж», будто сломанная челюсть мешала ему говорить внятно.
– Плевала я, где вы меня ждёте! Замок без моего разрешения не покидать!
Выдав эту фразу, я вошла в кабинет, прикрыв за собой дверь.
Сокол сидел за большим резным столом, на котором стопками лежали книги и свитки. Посох дедушки был небрежно прислонён к стене сразу за креслом – огромным, чёрным креслом из бычьей шкуры, с высокой спинкой, увенчанной тиснением по коже в виде неясных птичек, летающих вокруг солнца. Один из даров Огнехвостого хана, что сватался к моей бабке, Тихонраве – кочевника, вроде дикое племя, в иных ремёслах мастера покруче местных.
– Я тебя слушаю, Солнце, – прервал меня от размышлений о северянах голос Сокола. Я поспешно тряхнула головой, решительно зашагав через кабинет по мягкому ковру.
На столе, за которым работал дедушка, как всегда царил полный порядок. Рукава рубашка жреца были закатаны до локтей, мантия сброшена с плеч и переброшена через правый подлокотник.
– Ты хотела о чём-то поговорить? – Сокол немного поправил своё перо, чтоб ровнее лежало, и снова уставился на меня внимательным взглядом.
Безразличие в этом взгляде порядком меня напрягало. Когда этот старик так безучастно таращится, это означает лишь одно – все решения для себя он уже принял и менять что-то поздно.
– Не смей отсылать Кречета, – неожиданно даже для себя самой выдавила я.
Веки у Сокола дрогнули, опущенные вниз уголки губ на миг приподнялись, порываясь стать улыбкой.
– Отсылать Кречета? – мягко переспросил жрец, по-прежнему глядя на меня с полнейшим безразличием. – А что он натворил, что ты уж решила, будто я его отсылаю?
Я растерянно засопела.
– Он убежал к тебе, как ошпаренный. Я подумала…
– Что ты подумала?
Вот ведь противный старик. Я сердито скрипнула зубами, не зная, что говорить. Как он только умудряется ставить меня в тупик своими простенькими и логичными вопросами?
Сокол едва заметно усмехнулся.
– Я настаивал на том, чтобы Кречет был подписан на это задание, даже не посоветовавшись с его Настоятелем Небомиром. С чего ты решила, что я уже через час соберусь его отзывать?
– Я решила, что Кречет сам себя отзывает, просто зашёл получить твоё благословение на позорное возвращение в храм, – буркнула я недовольно. Сокол лишь устало покачал головой, словно моя фантазия не переставала его удивлять.
– Значит, я всё поняла превратно. – заключила я, скрещивая на груди руки. – Кречет, получается, остаётся в моей свите?
Сокол помедлил с ответом несколько секунд, прежде чем, ехидно сощурившись, затянуть своим хорошо поставленным голосом старую песню:
– Вот теперь я даже не знаю. Изначально я был уверен, что он идеально подойдёт – ненавязчивый, молчаливый, вывести из себя его сложно, суть миссии понимает прекрасно и даже обучен базовым способам выявлять одержимых. Но сейчас мою душу начали терзать сомнения, – дедушка поморщился, весьма ненатурально изображая задумчивость. – Всего час на задании – а уже такие страсти. Сначала он сам прибежал сюда, принеся на мой суд свои сомнения стоит ли участвовать в этой миссии… Теперь ты явилась, второй раз за утро покинув башню, чего не случалось уже года три, и невесть зачем просишь меня его не отсылать, хотя утром клялась швырнуть в него Салослава… Он, кстати, не поэтому попросил возвращения в храм?
– Нет. Я выбросила Салослава ещё утром. По твоей невысказанной просьбе, – сквозь зубы процедила я.
– Честно говоря, у меня изначально было столько сомнений по поводу отправления на задание таких молодых и неопытных монахов, – продолжал нагнетать дедушка, – особенно этот Ястреб. Я его-то, по сути, к тебе отправил именно затем, чтобы ты его вышвырнула и я мог за это его выслать в провинцию, а то Чистоглазка упрямится, не даёт мне избавить свой корпус от этого недоразумения… Да и Беркут этот такой себе защитник… Ну, про Кречета ты уже и сама понимаешь, – Сокол ощупал себе нижнюю челюсть, намекая, что именно он имеет ввиду. – Не хотел тебе заранее говорить, что он настолько уродлив. Но сейчас понимаю, что ты будешь стыдиться общества такого…
Я подняла руку, перебивая монолог дедушки.
– Давай условимся. Урод тут я. А у Кречета – незаурядность строения морды. Просто противно слушать, как ты отзываешься о собственном ученике как об уроде. Где твои манеры?
– Видимо там же, где и твои, – ответил Сокол, чуть разведя руками. – Итак, Солнце. Возможно, ты всё-таки желаешь сберечь моё время и время моего ученика. Я уже вижу, что эти трое скорее вымотали тебе нервы, чем принесли покой в Предрассветную башню. Если ты действительна намерена продолжать свои нелепые провокации ради того, чтобы они убрались – я, с твоего позволения, сегодня же вечером отзову их в Королевский Храм. В течении нескольких дней я соберу тебе более благовоспитанную тройку. Никаких бестолковых малолеток. Никаких явных уродов. Никаких напоминаний о прошлом. – Глаза Королевского Жреца, казалось, издевательски сверкнули. – Итак?
– Я не провоцировала Кречета к тебе бежать. Весна испугалась его и подняла крик. Она не специально. Она просто дура, – ответила я, насупливаясь. Сокол моим ответом остался недоволен и, покачав головой, повторил:
– Я задал тебе вопрос, принцесса. Вернее, обратился с предложением. Если ты намерена устраивать жертвоприношения уже мёртвых свиней, запрещать своим охранникам заходить в Предрассветную башню и позволять Весновнице их вытравливать – скажи сразу. Я избавлю тебя от этих усилий, потому что и сам уже сомневаюсь, что набирать столь юную тройку было хорошей идеей.
– Но вместо них придут другие?
– Конечно. Поверь, в Королевском Храме очень много монахов. А ведь я ещё не начинал отправлять к тебе монахинь, жрецов и духовенство из провинции. Но вернёмся к насущной проблеме. Я не буду обижен на твою просьбу отослать Кречета и этих двух. Я понимаю: держать при себе урода…
– Да отстань ты от бедного Кречета, твоё ж грёбанное святейшество! – не выдержав, почти возопила я, подскакивая ко столу дедушки и потрясая кулаком перед его лицом. – Что ты прицепился к его морде!
Сокол, никак не отреагировавший на мою вспышку гнева, прищурился и уже в третий раз повторил:
– Ты отказываешься от этого «птичьего двора» или нет?
– Нет, – выпалила я и в ту же секунду трижды прокляла свой теневой язык. – Нет, я не отказываюсь. Смысл отказываться, если всё равно приедут новые?
Больше всего сейчас наш Королевский Жрец походил на обожравшегося сметаны кота. Казалось, довольство, которым он засочился после моей капитуляции, можно было ощущать затылком, даже не глядя на его лицо, от радости обросшее дополнительными морщинками.
– То есть, ты разрешишь им находиться в твоей башне?
– Мне выдать им комнату? – мрачно уточнила я, теряя от этой прозаичной мелочи энтузиазм. – В моей башне? Каждому?
– Зачем? – удивился Сокол, не прекращая истекать торжеством. – Их определили в келью недалеко от часовни. Я не прошу тебя позволять монахам жить в Предрассветной башне, они должны лишь дежурить при тебе. Именно по этой причине я и отправляю тройки, а не одиночек – чтобы они могли сменять друг друга. Итак. Ты обещаешь мне, что не будешь препятствовать им приходить в северную башню?
Вместо ответа я демонстративно встряхнулась, показывая своё раздражение.
– Да или нет?
– Я выдам Ястребу «крылатую метку», – голос повышать было плохой идеей, потому что стоящим по ту сторону дверей всё наверняка было хорошо слышно. – Устроит?
– А остальные двое?
– Посмотрим на поведение, – процедила я.
«Крылатой меткой» звали шёлковые ленты с моим гербом – крылатым солнцем на круглом щите. Метка моих доверенных слуг и близких приятелей, что имели право свободно проходить в северную башню и ломиться в мои покои без каких-либо вопросов от стражи, а также действовать в разумных пределах от моего имени. В настоящий момент «крылатые метки» были только у Весновницы и Марника. Но мне совершенно не жалко выдать эту клятую ленту и Ястребу – думаю, мы договоримся о времени посещений, чтобы к нам обоим у Сокола не возникало вопросов.
– Я надеюсь на твою честность, – отозвался дедушка негромко, не убирая со своего лица этой гадкой улыбки.
Мне хотелось что-то добавить. Оставить за собой последнее слово. Напомнить, что если эти монахи как-либо меня обидят или помешают жить привычным укладом – я их вышвырну, даже если для этого придётся обложиться мёртвыми свиньями. Что я не буду их терпеть, если хоть один из них осмелится ударить Снежка первым. И за этим Кречетом я повторно бегать не буду – если он ещё раз попробует просить возвращения в храм, то пусть катится.
Но дедушка смотрел так торжествующе и нагло, что все эти условия вдруг показались мне дурью.
***
Сначала я попыталась оставить их в коридоре. Объяснила, что у нас так положено. Я со Снежком живу в своей комнате, а монахи всякие сидят у меня под дверью и ждут очередного пришествия Тени на мою трёхцветную голову.
Монахи растерянно вняли и остались жить в коридоре. Изредка из-за двери доносились какие-то шорохи, неразборчивое шушуканье и скорбные вздохи Кречета, который, казалось, из всех звуков в совершенстве владел только этими самыми вздохами, наполненными презрением и горечью. Не то чтобы они мне сильно мешали – но мешали они Снежку.
Мой пёс оказался совершенно не готов к тому, что люди будут не просто ходить под нашими дверями раз в пару часов по своим каким-то делам, а сядут и будут сидеть – целенаправленно и нагло. Он кидался на дверь больше часа, перемежая лай со скулежом и царапаньем двери тупыми когтями. Кажется, задрал моих охранников настолько, что кто-то из них начал лаять в ответ – Снежка это возмутило до такой степени, что он едва не изошёл пеной.
К концу второго часа нахождения под надёжной охраной у меня, кажется, треснула голова. Снежок никогда так много не лаял. Ни один чужак не возмущал его настолько, насколько его возмущали эти монахи.
Пришлось выходить на переговоры и выяснять причину.
Причина оказалась прозаична до смешного. Эти идиоты где-то отловили двух кошек и дразнили ими Снежка прямо через дверь, тыкая вырывающихся животинок в щель, имеющуюся между дверью и порогом. Кошки царапались и урчали от ужаса, Снежок, чующий идейного врага, дурел всё хуже.
Ястреб и Беркут, сжимающий каждый по кошке, выражения лиц имели безжалостные и радостные. Кречет, всё ещё видящий смысл своей жизни в подпирании стен, на это безобразие глядел подозрительно участливо.
– Вы совсем ку-ку? – аж севшим от возмущения голосом спросила, я с трудом удерживая Снежка от активных действий и ногой отпихивая его от порога. – Вам делать нечего?
– Нечего, – со вздохом отозвался Ястреб, отпуская свою животинку и растирая свежие царапины. Чёрная кошка рванула прочь так, что когти её, казалось, высекали искры от каменного пола. – Принцесса, а можно мне хоть какое-то занятие? Я тут умру скоро от скуки. Давай я в комнате приберусь, а?
Я невольно обернулась на свою комнату, где всё ещё витал лёгкий запах протухшего мяса. Снежок, воспользовавшийся моей невнимательностью, тут же нагло ткнул хозяйку башкой в поясницу и попытался вырваться на порог, брызгая слюнями.
Снежок не решается меня кусать и никогда не станет нарочно сбивать меня с ног, но вот вежливо и аккуратно оттеснять меня в сторону, пользуясь своим весом, он может и любит. Ястреб, которому вопреки многочисленным обещаниям так и не дали погладить несчастливую чудо-собаку, издал невнятный восторженный звук, упал на колени и принялся гладить ту часть собаки, что сумела прорваться за порог. Поскольку эта была передняя часть, оснащённая зубастой пастью, Ястреб уже через десять секунд оказался покусан.
– Тупая сова! – заорал Беркут, увидев, что пёс пытается пожрать его товарища. – Что ты делаешь?!
– Да всё в порядке, – Ястреб, поранившийся не столько из-за того, Снежок сильно сжал челюсти, сколько из-за того, что рывком вырвал схваченную руку, ободрав кожу о зубы, уже отполз чуть влево и таращился на Снежка с прежним участием. – Небесное светило мне в глаз! Какой же он здоровенный! Он тяжелее тебя?
– Порядком тяжелее. – В голове у меня снова всё перепуталось. На несколько секунд я забыла, на кой выглянула из комнаты. – Что вы тут все трое сидите?! Разве вы не должны менять друг друга на посту, ходить по очереди, а не собираться у меня под дверью?
– Я могу уйти, – тут же оживился Ястреб. – Я всё равно ранен. – Он потряс оцарапанной рукой, вымазанной кровью. – Но мне это… знак нужен… про который ты говорила… особо почётный знак, с которым я могу в любой момент вернуться. А то я уже понял, что без знака и без твоего прямого приказа меня назад не пустят.
Несколько секунд я сверху вниз смотрела на Ястреба, пытаясь выглядеть разгневанной и суровой. Ястреб же выглядел как человек, безгранично меня любящий и готовый сносить любые испытания. Даже язык не поворачивался на хрен послать.
Крошечная капля крови, собравшись на ногте утреннего монаха, упала на пол. Я покачала головой.
– Снежок, назад! – рявкнула я, с усилием отпихивая собаку ногой и чуть отступая, чтобы освободить проход. – Ладно, заходи. Вымоешь руку от крови.
Пока Ястреб неуклюже поднимался с колен, протискивался в мои покои и восхищался беснующемуся вокруг него Снежком, я отошла к сундуку за «крылатой меткой».
После разговора с Соколом я была малость взволнована, и сама же попросила у монахов хоть час передышки, привести в порядок мысли и отдохнуть от их общества. Час давно истёк. Надо было что-то решать.
Лента, местами мятая от неаккуратного хранения, нашлась быстрее, чем я боялась.
Выйдя из-за ширмы, я обнаружила, что Ястреб избрал необычный способ вымыть руку от крови. Он сидел на подставке для ног у моего кресла, тыкая раненой рукой в Снежка и повторяя «зачем ты меня ел? Разве вкусно? А если я тебя есть начну?». Снежок, уже пообвыкшийся с новым человеком, смущённо руку вылизывал.
Беркут, которого никто не приглашал, тихо ползал вокруг стола на корточках с таким видом, будто пытался притвориться мухой. Кречет, явно решивший поддаться дурному влиянию моего друга детства, подпирал стенку около гобелена и рассматривал обстановку с живым любопытством.
– Я повторяю вопрос: вы все трое одновременно тут сидеть намерены?
Беркут, вскинув голову, ласково улыбнулся, извинился и пояснил, что он убирает осколки битого кувшина, чтобы я не порезалась, не заимела на себе ран и его, Беркута, не смогли обвинить в том, что мою тушку плохо охраняли. Когда я перевела взгляд на Кречета тот, едва глянув на меня, холодно пояснил:
– Мне казалось, мы ответили. Ястреб согласен уйти, когда получит ленту. Вечером вернётся чтобы сменить одного из нас. Единовременное присутствие в ваших покоях не обязательно.
Мне показалось, что я ослышалась. Я уже успела смириться, что по моей башне будет свободно разгуливать получивший знак особой милости Ястреб. Я смогла смириться с тем, что в коридоре по очереди будут ошиваться Беркут с Кречетом, украшая своими красными рясами блёклые ряды стражи.
Но не в моих же покоях, тень их дери! Спорить, впрочем, я не стала, и ситуация разрешилась сама собой в течении нескольких часов.
Ястреб сбежал, едва получив ленту. Добежал до лестницы, начал спуск, вспомнил, что спуском этим обрекает себя на необходимость нынешним вечером подняться снова, уже третий раз за сутки, и поспешно вернулся ко мне. Минуты три царапался в дверь, как кошка, и снова нервировал Снежка. На исходе четвёртой минуты понял, что не заперто, нагло ввалился мне на порог и заявил, что хочет быть второй горничной, заместителем Весны, и видит смысл своей жизни в том, чтобы убирать в моей комнате. Ну и ещё ему лень вечером назад на башню тащится, проще уж тут спать.
Снежок принял Ястреба первым – хвост его предательски подрагивал, лай сменился заискивающим ворчанием, а на накидке утреннего монаха уже к исходу первого часа был узор из отпечатков собачьих лап.
