Дарья Савицкая
Во имя Солнца
Я лишь глазами хлопал.
На Кречета было страшно смотреть. Бродяги после драк и то краше – ряса изодрана, голова разбита, лицо и шея в крови, волосы слиплись в бурые сосульки, отчего стало видно, что у Кречета вместо правого уха – скудный огрызок хряща. На рукавах блестела стеклянная пыль и грязные брызги. Левый глаз совсем съехал куда-то к носу, скосившись хуже обычного.
– И что с тобой случилось? – наконец выдавил я, обретя дар речи.
– Ударили со спины, – буркнул Кречет, трогая голову чуть левее темечка и отчаянно морщась. – Судя по ощущениям – цепью. Но уж точно не просто толкнули. Ударили прямо здесь, оглушили, оттащили к этой двери, а когда увидели, что я в сознании и начинаю дёргаться, спустили с лестницы… Там лестница, уходящая вглубь подземелья, потолок местами обвалился, я думал, меня заживо погребёт. А вдоль лестницы полки с закатками и бутылями с самогоном. Лететь высоко. А внизу ещё какой-то божий человек, да продлятся его дни, так красиво гвозди вбил. – Он красноречиво повёл правой рукой – плечо было вспорото тремя глубокими порезами. – Темно, не видно не зги. Я самогона перебил в темноте – с недельную поставку трактира, наверное. Надышался этой дрянью, странно, что петь не хочется и зелёные тени не мерещатся. Я там Солнце знает сколько сидел, стучал, кричал, просил выпустить, в конце концов начал ломать дверь. Пытался жечь косяк, весь погреб в дыму, дышать нечем. Под конец уже бился, чтобы не задохнуться.
– Тебя чуть не похоронили на словах! – рявкнул я. – У нас в замке монаха моего корпуса убили, я думал, одержимый сегодня по духовенству решил пройтись!
Кречет меня будто не услышал. Пошатываясь, словно ноги его едва держали, он отошёл от дверного проема, попытался опереться на стену, дёрнулся от боли и поспешно выпрямился. С полминуты стоял, глядя на свои руки, сжимая и разжимая кулаки, морщился от боли.
– Итак, – вдруг произнёс он знакомым, спокойным тоном, убедившись, что не переломал пальцы. – Теперь о деле. Я так и подумал, что меня не просто шутки ради какие-то умники в погребе заперли. Значит, снова одержимый… – он с минуту помолчал (то ли трезвел от самогонных паров, которыми и правда ох как тянуло из погреба, то ли собирался с мыслями) и наконец выдал каким-то уже чуть изменившимся, совсем нехорошим голосом. – Беркут. Ты видел, как я дверь только что выломал?
– Видел, – хрипловато ответил я, пытаясь ногой чуть сдвинуть тяжёлую дверь. Та даже не шелохнулась.
– Я тебе не угрожаю. Просто, раз мы все здесь, принцессы в этом коридоре не наблюдается и в замке снова одержимый… Ты либо сейчас меня успокоишь, что Солнце пьёт чай с Настоятелем Дроздовиком или самим господином Соколом, в окружении десятка солдат, или признаешься, что ты её потерял… – полуденный сделал паузу, вздохнул и тон его стал ласковым, как у зубного лекаря, – и я точно так же выломаю тебе грудную клетку, и скормлю куски твоих рёбер псам.
И улыбается. Края рта у него страшно изломились, порождая не похожую на улыбку гримасу, но глаза с сузившими зрачками напоминали глаза бешеной собаки.
Он мне этой улыбкой просто выбора не оставил. На несколько секунд мне захотелось клясться, что Солнце помимо Настоятелей и старого Сокола охраняет наёмный отряд кочевников, пять дрессированных львов и белый дракон.
– Я её не потерял, – выдавил я. – Я её на две минуты оставил, а она…
У Кречета из пасти вдруг донеслось даже не ворчание – самый настоящий птичий клёкот, словно я ткнул палкой его птицу-тёзку. Если он с детства таким чревовещанием наделён – я уже понял, почему его назвали именно Кречет.
Не прекращая клекотать, полуденный повернул ко мне голову, будто не замечая замахавшего руками Ясю, и я вдруг с ужасом понял, что глаза у него не привычного тёмного цвета – они почти такие же жёлтые, как у Солнце.
– Ты! – Кречет голоса не повышал, но спина у меня мгновенно покрылась холодным потом. – Именем Солнце-бога, именем принцессы Солнце, именем Королевского Жреца Сокола! Ты, злосчастный выродок кочевников, признаёшь, что покинул принцессу, жизнь которой тебе вверили охранять и оставил её на произвол судьбы, зная, что в замке орудует одержимый Тенью?!
С каждым новым словом у меня значительно уменьшалось хвалёной отваги. По окровавленным рукам Кречета, не обжигая, побежали огненные языки, почти как на моих серпах. Стена за моей спиной дохнула жаром, раскалённые камни обожги даже сквозь накидку, заставив дёрнуться. Серпы вдруг показались неимоверно тяжёлыми и неуправляемыми.
Я смотрел в пожелтевшие глаза Кречета и понимал, что настал час суда за мои грехи. И без того высокий, он оторвался от пола, зависнув в воздухе и прямо по пустоте шагнул ко мне, сокращая расстояние.
Огонь, жёлтые глаза и то, как он легко в гневе вскочил на лучи, заставили меня замереть в благоговейном страхе. Через Кречета, казалось, со мной говорил Солнце-бог.
Хорошо ещё, что мой благостный трепет на Ястреба не распространялся. Утрик совершенно спокойно встал между мной и полуденным, загородив ему проход и растопырив руки.
– Это ещё что за летания?! А ну, спускайся, солнце-птица!
Кречет смерил его с высоты полёта пронзительно-жёлтым взглядом. Видимо, по его мнению, вины Ястреба в случившемся не было – он утром «пост сдал», и источником всех бед оставался я.
– Давай ты сначала дашь мне с ним разобраться.
– Давай ты сначала протрезвеешь, а, летун?! – тоном раздражённой мамочки вдруг процедил Ястреб. – От тебя самогоном разит за пять шагов. Подышавших над самогоном молодцов, которые после этого начинали ржать с показанного пальца, я ещё видел, но вот таких, которые, облившись самогоном, начинали призывать божий огонь и пытаться окочуриков убивать – это впервые. Спускайся, не позорь старого Сокола. Проветришься, перестанешь шататься и убьёшь Беркута по всем правилам, без цирка с полётами.
Кречет как-то сразу замялся и, вдруг пошатнувшись, не то спрыгнул, не то свалился со своей высоты в полшага. Глаза у него заметно потемнели, став из жёлтых рыжеватыми. Жаром от стены за моей спиной всё ещё тянуло, но уже усталым, остаточным теплом.
– Я не пьяный, – обиженно буркнул он, косясь на Ястреба. Ястреб не спорил. Вытянул руки в приглашающем жесте, предлагая подойти ближе и злорадно хмыкнул, когда двинувшийся ему навстречу Кречет на первом же шаге запнулся о собственную ногу и едва не врезался в стену. Ошалело уставившись на свои непослушные ноги, полуденный потряс головой и ещё более обиженно выдавил: – Да ладно? Я же не пил ничего!
– Зато дышал усердно, от запаха тоже может замутить, – благосклонно пояснил Яська. – Горе ты полуденное… Ты давай шагай, Кречетушка, шагай. Ты головой ударился, ты вон в крови весь, ты в тёмном погребе дышал то самогоном, то дымом, когда дверной косяк поджечь пытался. Конечно, теперь убивать хочется, но давай лучше пойдём помогать народу искать принцессу. А ты, небось, и не понимаешь, что такое опьянение. Ты вообще стакан с чем-то крепче заварки держал хоть раз в жизни, а, праведник? Да не мотай ты головой, с тебя мусор сыпется, я и так знаю, что нет. И про принцессу не мычи, куда она от нас денется? Небось заперлась в какой собачьей будке и гавкает оттуда, чтобы не заподозрили.
Ястреб убалтывал неуверенно шагающего вперёд Кречета, а я ещё с полминуты стоял у стены, не решаясь пошевелиться, будто ожидая, что сейчас он вернётся и все-таки попытается вырвать мне пару ребер. Следом решился пойти только после того, как Кречет с Ястребом на меня с неудовольствием обернулись и полуденный злобно уточнил:
– Ты собрался добавить к и без того длинному списку своих грехов, грех неучастия в поисках принцессы?
Ответить мне было нечего. Пришлось отправляться на поиски Солнце.
