Дарья Савицкая
Во имя Солнца
Я опрометью сбежал вниз по лестнице, вдоль уже подсыхающей кровавой полоски. Так, это Первый Луч или Западная лестница? Не, залы сбоку нет, не Луч…
Найти место событий. Опросить стражу. Увериться, что узнал всё, что можно. И потом уже можно искать Кречета. Сам виноват, упустил Солнце, хотя бы Кречета нужно найти, пока не поздно, пока ничего не успело случиться, пока счёт идёт не на часы, а на минуты….
У входа в крыло прислуги на первом этаже (там были бельевые склады и личные комнаты горничных) я ненадолго застыл, размышляя, что не так с местными мужиками.
Я, конечно, всё понимаю. Тень, одержимый, страшно жить в наше время стало, просто ужас. По одному ходить – смерти подобно, и вообще, эти бедные слуги на убийц в замке при поступлении на службу не подписывались. Но все же, какой Тени двадцать здоровых мужиков, почти все в форме стражников, трогательно дежурят под дверью, из-под которой ненавязчиво вытекает ручеёк крови и даже не пытаются зайти внутрь? Причём по рожам вижу, что даже не ждут доклада о ситуации за дверью от разведчика, а каждый ломается заходить первым и огребать.
Тени их раздери, куда катится мир… В моём родном городе мужики бы подрались между собой за честь помочь в поимке одержимого, а эта столичная падаль…
Я размашистым шагом подошёл к двери, попутно зачерпнув на лезвие серпа кровь (не потемнела на лезвии – кровь «чистая», не одержимого, рукоять осталась холодной – значит, вытекла из мертвеца). Стражники на меня зашикали, поясняя, что «тама кричали, и мы туда Славку отправили, и он там тоже кричал, не надо туда ходить». Самый нормальный среди них, даже не стражник, а седой дедок в куртке прислуги, добавил, что порешавшие Славку нелюди ещё и заперлись изнутри, он пытался дверь открыть, а то «хлопцы боятся, а мне всё одно скоро помирать, я твоих одерш-шимых не боюся».
За тяжелой дубовой дверью на деле стояла гробовая тишина и она была не просто заперта – подпёрта какой-от шваброй, правда, умело, добротно подпёрта. Времени руководить тупыми стражами, прося помочь выломать дверь, не было. Да они наверняка меня и слушать не станут, и вдобавок у меня уже порядком сдали нервы. Я хотел действовать, а не выдумывать хитрозадые планы.
А серпы мои равно легко разрубают плоть, кость и дерево – даже давно мёртвую древесину, ставшую громадой двери.
Об отваге замковой стражи в городе ходили героические побасенки. Видимо, от переизбытка этой самой отваги стражники синхронно попятились (для разбега, небось, чтобы потом наперегонки ломануться спасать своего Славку), когда я серпами подрубал дубовую махину в петлях. Дверь опасно качнулась, и, вопреки всем моим расчётам, упала не внутрь коридора, а в мою сторону. Благо, отскочить успел, а то так и вижу, какой славный был бы доклад Дроздовику: «Рекомендованный вами в замок монах упустил принцессу, после чего снял с петель дверь и покончил с собой, прихлопнувшись оной».
Ну да я хотя бы увернуться мог.
А вот лежащую прямо на пороге девушку в коридоре просто бы расплющило. Мёртвой-то, само собой, уже без разницы, но зачем позря и так мятый труп плющить?
Я хоть и молодой монах, но насмотреться на трупы успел сверх всякой меры. Ничего шибко ужасного именно здесь я не видел, и чего стражники там заохали – не понял. Труп как труп. Судя по платью – фрейлина, служанка бы так разве что на свадьбу разоделась. Из-под пышной юбки торчит синяя, вывернутая под неестественным углом ступня со слетевшей туфлёй. Верхняя часть тела в крови – горло изжёвано, грудь пробита, и видно причём, что били не ножом, а чем-то тяжёлым, что не только рвало плоть, но и ломало рёбра: топор, секира или хотя бы увесистая стражницкая алебарда.
Я зыркнул дальше по коридору, со горьким удовлетворением тут же наткнувшись глазами на окровавленную алебарду, валявшуюся чуть дальше, и уже с меньшим пониманием уткнулся взглядом в стражника. Рукоять алебарды почти касалась расслабленной смертью руки, будто бы этот стражник её и выронил, будто бы он и был одержимым, убившим девушку…
Но он был мёртв.
Полусидел у стены, в луже крови. Кольчуга на брюхе вспорота, звенья висят колючими лохмотьями, местами обнажая кровавое месиво в утробе мертвеца. Почти рядом, буквально в паре шагов, лежит второй – кажись, те самые, которых я послал проверять в чём дело, встретив в Предрассветной башне и указав на кровавый след. Крови на втором не было, но лицо вывернуто за спину – сломали шею. Тень меня подери! Три трупа!
А ведь это трусливое стадо, таящееся под дверью, могло успеть вмешаться и если уж не отловить одержимых, то хотя бы отогнать их от товарищей. И самое паршивое – это всё же я своей грязной пастью приказал этим двум стражникам отправиться на последнее задание. И ведь беспрекословно послушались, едва увидели кровь, люди чести хреновы…
– Солнце-батюшка, да оно их разорвало! – почти по-бабьи взвизгнул за моей спиной самый любопытный стражник, уже сунувший нос в дверной проём.
Дери их Тени, если бы он видел, какое месиво одержимые оставили от моего отца, он был сразу понял, что эти тела – целее некуда, хоть на главной площади сжигай таких красавцев.
И тут я дёрнулся, будто наступив на колючку.
Почти в самом конце коридора, у поворота, было ещё одно тело. Без кольчуги и доспехов. И уж точно не в приметной форме прислуги.
Длинная багряная хламида, нехорошо похожая на мою собственную рясу. Рыжие волосы, длины толком не разглядеть, но не острижены совсем коротко, как у того же Ястреба. Даже отсюда видно, что фигура до нелепости долговязая, ноги вытянуты считай что на полкоридора. Крови не видно, но видно, что лицо какое-то перекошенное, словно мёртвый пытается улыбаться.
– Кречет!
Я хотел только окликнуть, а вышел глухой рёв раненого медведя, который наверняка слышал весь замок. Голос у меня сорвался, губы задрожали и сами собой зашептали защитную молитву:
– Солнцем дано мне право нести Возмездие Теням и прочим тварям, и я призываю своего бога взглянуть на меня и помочь мне в правом деле, ибо иду на святую войну…
Я вышагивал по коридору, разведя в стороны серпы. Рукояти нагрелись, словно их с минуту подержали над открытым огнём. За спиной, где-то далеко, в начале коридора, послышались несмелые шаги стражи и их голоса: «Смотри! Смотри!», «Во даёт, щенок кочевников!», «Дык свита ж солнечная, там все особенные на всю голову…».
Я невольно скосил глаза – по лезвиям серпов змейками скользили рыжие язычки пламени. Такое у меня выкинуть получалось редко, всё же огонь вымаливать – это по части полуденных. Но сам по себе святой огонь откликается на любую сильную молитву – не важно, защитную, отпевающую, покаянную или благодарственную. Видимо, мои молитвы от общения с принцессой особую силу приобрели…
Очень хотелось добавить к привычным словам молитвы – Солнце, пусть это окажется не Кречет. Этот скрытный фанатик хоть и не был мне другом, но за две недели и к блохастой собаке привыкаешь, а тут – одноверец.
Тени меня подери!
Я не знаю, каким чудом не упал. Боль, пронзившая мою правую ногу, была похожа на укус змеи. От ступни к колену било пульсирующей болью, кровь потекла по босой ступне.
Невольно отвлёкшись, я глянул на свою ногу. Ладно хоть порез пришёлся на выемку между большим и указательным пальцем, да и ранка неглубокая, уже затихает, хотя кровью плюнуло прилично. Сам виноват, дурень. Бегаешь-молишься, под ноги не смотришь, и потом ещё на Кречета фыркаешь, что он фанатик, за своими молитвами света белого не видит. Да и вообще, Кречет, может, ещё не сдох, а я уже на всякий случай ностальгирую, какой хороший человек был…
Наругавшись на себя, я бегло огляделся, ища, на что наступил. И вздрогнул, вдруг сообразив, как немыслимо мне повезло. Просто порезаться, а не отхватить себе все пальцы на ноге, наступив на чужой серп – это, скажу я вам, редкая удача.
У моих ног вправду лежал серп Вечернего корпуса, а чуть дальше, в метре от него – второй, парный. Самый обычные серпы, чутка смахивают на мои, только на рукояти – волчья голова, выдающая, что хозяин их не дозорного ремесла, а боевого.
Я медленно поднял голову от созерцания чужого серпа, направил свой, со слабо перепархивающими по зазубринам огоньками, в сторону четвёртого тела.
Лицо искажено – печать смерти помножилась на вывернутую челюсть. Вернее, вывихнутую – ему зажимали рот, грубо и без малейшей жалости, игнорируя сопротивление, так, что сорвали челюсть с сустава. Монах, всё верно, ряса точь-в-точь как моя, вплоть до оттенка, только рун на три больше. Рыжие крашеные волосы, открытые в пустоту глаза. И правда долговязый, неудивительно, что спутал с Кречетом.
Кажется, его звали Златослав. Он был из старших монахов, ему уже перевалило за пятьдесят, и я с ним редко пересекался – всё же у молодежи были свои кельи и отряды. Вдобавок он ещё и боевой, я с ним даже в дозор ни разу по жребию выпасть не мог.
«Чужому» монаху в замке я не удивился. Глупо было бы считать, что раз Солнце не желает пускать в башню никого, кроме нас троих, весь замок ей поддакивает. Наверняка ради безопасности принцев и королевской четы сюда сослали ещё нескольких наших. Видимо, Златослав не справился в одиночку. Хотя серпы…
Серпы тоже были в крови.
Однако, какая неправдоподобно быстрая тварь. Девушку она притащила сюда, скорее всего, уже мёртвой, как приманку, стражники прибежали следом, геройски погибли… А Златослав? Явился на побоище, когда одержимый выплясывал над тремя мертвецами, и не справился в одиночку? Не справился в одиночку с одержимым? Семирунный монах не справился с одним одержимым… С одержимым, который, если уж мыслить логически, должен бы оказаться раненым и потрёпанным – не задаром же два обученных стража отдали свои жизни, должны же они его были хоть немного задеть? Или Златослав – тоже приманка, заранее притащенный сюда мертвец?
Да не похоже, тёплый ещё. Убили быстро, словно несколько раз ударили шилом в сердце. Кровь только на груди, впитавшаяся в рясу.
С непониманием я снова прошёлся по коридору. Алебарда, которую выронил стражник с распоротым животом, в крови. Меч и короткий кинжал второго стражника обнажены, хотя столь же явных следов крови нет. Серпы Златослава в крови. Они определённо должны были ранить одержимого.
Пол в пятнах и подтёках, в брызгах, в россыпях, но следов, уводящих прочь, нет. Словно одержимого не было. Словно с поля боя никто не уходил. Я снова взглянул на стражника с алебардой, на разорванную кольчугу, которую можно было превратить в такие лохмотья разве что…
Взгляд снова прыгнул на окровавленные серпы. Я не мог ручаться, что это те самые стражники, которых я послал по следу, хотя нашивки Предрассветной башни говорили в пользу этой версии. Что если он и есть одержимый – стражник, которого убил Златослав…
И кто тогда убил самого Златослава? Он же не истёк кровью от ран, нет, я же вижу, что ему в три точных удара остановили сердце, он умер в течении десяти секунд. Он не смог бы доползти от своей жертвы аж до другого конца коридора.
Ничего не понимаю.
Я бы ещё долго гулял от тела к телу, пытаясь чего-то понять, не подоспей ко мне подмога. Причём в лице самого короля и его личного отряда. На самом деле Перамогий – не король, а всего лишь консорт, но я почти не слышал, чтобы его кто-то хотя бы за глаза смел называть консортом. Корону ему обеспечил брак с королевой, но и вне этого союза король имел чем похвалиться. Сын герцога, бывшего военным министром королевы Тихонравы, он принял у отца управление армией и обеспечил свою супругу поддержкой своих солдат.
Это очень странное чувство, когда твой король подходит к тебе, чуть щурясь, и роняет безо всякой высокопарности: «А, Беркут. Что тут произошло?».
Сам от себя не ожидал такого спокойствия.
Перамогий слушал мой отчёт молча, лишь заметно нахмурился, когда я сказал, что принцы забрали Снежка и приказали мне, оставив поиски Солнце, искать Кречета. Я рассказал ему всё, что мог, почти поминутно расписав свой путь от башни до этого коридора. Даже Дроздовику, кажись, таких подробных отчётов в жизни не давал. А попробуй неподробно докладывать, когда на тебя чуть ли не дышат авторитетом. С королем хотелось разговаривать исключительно на коленях и почтительным шёпотом. Если Жаворонок хоть немного похож на своего отца – король у нас после Миронеги будет славный.
– Ты не виноват в их смерти, – наверное, я выглядел совсем жалко, раз сам король решил сказать мне что-то утешающее. Я смог лишь понуро опустить голову. – И в пропаже Солнце – не виноват.
– Я понимаю, Солнце не ваша дочь, но… – хотел добавить, что моей вины за потерю принцессы перед ним это не умаляет.
– Солнце – моя единственная дочь, – резко, как хлыстом, стеганул король. – Что ты несёшь, монах? Родитель – не тот, кто, породив, запропал на своём Архипелаге, а тот, кто растил и воспитывал.
Я вздрогнул, ещё ниже опуская голову. Нет, я помнил, что говорила Солнце пять лет назад – что со своим отцом она знакома лишь условно, не ближе, чем с любым из герцогов нашего королевства, но и не думал, что отчим будет столь привязан к чужому ребенку…
– Иди ищи своих братьев, – буркнул король Перамогий, махнув рукой мне за спину. – Я распределю людей. Едва ли одержимый высунется сегодня ещё раз, но клянусь, сегодня вся моя армия начнёт пить воду с ваших серпов.
Я снова поклонился. А он не дурак, однако. На закрытой вечерней службе наши жрецы омывают серпы от крови – и вода эта, если испить её, выявляет одержимых. Обычно её запасы уходили на вялые плановые проверки собратьев из соседних корпусов – у одержимых от воды открывается чёрная рвота.
Если поговорить с нашим Настоятелем, он наверняка не откажется пожертвовать одной службой в храме и отдать запас «кровяной воды» армии… на всех не хватит, но хоть свой отряд Перамогий прошерстит уже сегодня.
– Храни вас Солнце! – я плотнее запахнулся в накидку, кивнул Перамогию и опрометью кинулся в сторону нашей кельи. В спину мне донёсся его прощальный оклик:
– Это мы должны хранить Солнце, монах, а не оно нас! – и дальше совсем уж отборная брань, в которой трусливую стражу опустили до уровня бродяг и приказали немедленно прочёсывать замок под страхом отправиться на каторгу в случае неповиновения.
По пути я заглядывал во все коридоры, спрашивал у всех встречных стражников и слуг, не видели ли они «полдника с перекошенной мордой», даже рожи корчил, пытаясь Кречета изобразить. Но – тщетно, и я ни с чем добрался до своей несчастной кельи, дверь в которую открыл с ноги и, едва зайдя, уже от сдавших нервов задал в пустоту один только вопрос:
– Где?!
– Беркут, ты не перегрелся? – участливо поинтересовались у меня со стороны койки Ястреба. Ага, так я и думал, что он здесь. Дрыхнет, совун клятый…
Не дрых – сидел на стуле у своей постели, в одних штанах и рубашке, ярко-алую рясу держал почему-то в руках. Но меня даже то, что этого дурака будить не придётся, время тратя, не обрадовало. Я в бешенстве швырнул серп в стену. Выбив искры и оставив на каменной кладке косую, тонкую царапину, серп с лёгкостью вернулся ко мне в руки, словно был привязан за верёвку. Серпы, не нашедшие цели, всегда возвращаются в руки к своим монахам.
Ястреб вскочил, испугавшись.
– Беркут?!
Я повернул к нему голову. Неужели он до сих пор не знает, что случилось?! Хотя откуда ему знать… келья далеко от места событий, а весь сыр-бор начался хорошо если час назад.
– Где Кречет?
– А где ему быть? – растеряно переспросил Яся, разводя руками. – Раз ты оставил принцессу, видимо, уже вернулся из дозора и подменил тебя.
Мне б его веру в лучшее!
– Ты давно здесь?
– Давно… вроде… – как-то не очень уверенно ответил утрик.
– Спал? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс я.
– Не спал. Просто думал.
Проглотив язвительное «не знал, что ты умеешь думать», я задал следующий интересующий меня вопрос.
– А крики слышал?
У совуна было такое лицо, словно я его порядком уже достал. Ну да, ходят тут всякие, понимаешь, думать мешают…
– Ничего я не слышал. А что случилось?
– Что случилось?! – рявкнул я, нервно прокручивая серпы и кивая на распахнутую дверь. – Четыре трупа на первом этаже – вот что случилось!
Я ожидал от Ястреба какой-то паники, суеты… не знаю, чего-то для него обычного, бестолкового. А он просто молча начал натягивать на себя рясу.
– И принцесса пропала. И Кречета нет нигде в замке!
Ястреб, уже оправивший рясу, взял со спинки стула накидку и, застёгивая её, смерил меня просто убийственным взглядом.
– В первый раз, что ли?
– В с-смысле? – непонимающе переспросил я.
– В первый раз что ли принцесса твоя пропала? Пройдёмся по сортирам, колодцам, кладовкам – найдём. В крайнем случае пойдём в какой склеп или яму, куда павших овец скидывают, или куда там она могла податься… Ну ты и паникёр, конечно. – Ястреб деловито закосолапил к выходу. – Кого убили хоть?
У меня оставалось два варианта: либо я вправду тупой паникёр и меня только что в выдержке переплюнул какой-то малолетка из Утреннего, либо Яське совершенно плевать на принцессу. Пропала? Поищем. Всё равно найдём. А живую или мёртвую – неважно, абы от Настоятельницы не попало.
И вообще, какая от Яськи помощь в поиске, кроме указания места, где он в последний раз видел Кречета? Монах, за восемь лет заработавший всего две руны – это же законченный неудачник или слабоумный!
И всё равно это забавное создание продолжало с целеустремлённостью барана тащиться вперёд. Вздохнув, я нагнал Ясю и пошёл с ним рядом, благоразумно оттеснив его к стеночке. Тот по-прежнему выглядел оплотом спокойствия, только нехорошо косился на крутящиеся в моих руках, как лопасти мельницы, серпы. Ну да он «мельницу» и прежде боялся…
– Ты мне только руку смотри не отмахни… И кого убили-то, ты не сказал.
Я лишь плечами повёл.
– Первой – какую-то девушку, прямо у выхода из северной башни. Из-за неё я и отвлёкся. Потом – двух стражников, что пытались помочь. И, на десерт, боевого монаха из моего корпуса.
Лицо у Яськи вытянулось, будто последнего он вот никак не ожидал.
– Вечурик?!
– Окочурик! – огрызнулся я. – По-другому теперь не назвать. Шилом в сердце прикончили.
– Чего твой окочурик здесь вообще забыл?!– совун ревниво, словно в нашу тёплую компанию «солнечной свиты» пытались записать ещё кого-то, оглянулся за спину. Видимо, проверял, не ходят ли за нами хвостами конкуренты. Спустя секунд двадцать до него и без моей подсказки дошло, что в замке, при часовне, всегда дежурит парочка монахов из разных корпусов, и вопрос завял сам собой.
На моё счастье, Ястреб хотя бы смог указать, где Кречет сегодня уже дозорил и площадь поиска хоть немного да сократилась.
Логично было бы попытаться найти кого-то из солдат или хоть самого Перамогия и попроситься в поисковый отряд, но я логики слушаюсь через раз. Дроздовик правильно говорил, я – Солнцем поцелованный, а если ещё вернее – зацелованный. Вера в удачу и «авось прокатит» у меня сильнее логики. А может, я просто, как и любой вечерний монах, не собирался слушать лишние приказы от кого-то кроме своего Настоятеля, жреца-надзирателя и старосты отряда. Ни господина Изумруда, ни Настоятеля Дроздовика, ни своего старосты Воробья я что-то в замке не наблюдал, а бегать за королём и принцами и умолять мной покомандовать… Нет, мы, гордые вечурики-окочурики, так не делаем.
В итоге Кречета мы искали по принципу «куда ноги несут». Разок даже до третьего этажа дошли, но там была такая суета, что мы быстро вернулись вниз. Гуляя то по первому, то по второму этажу, мы то и дело натыкались на отряды прислуги и стражников, а иногда даже солдат. Ходили все стайками от шести человек и вооружены были кто чем – от старых кинжалов и мечей до метательных ножей и тяжёлых лопат. Мы с Ястребом выглядели просто как два психа-одиночки. Пара серпов на двоих и знание молитв ниже среднего – такой себе арсенал.
Правда, нашёлся ещё больший псих.
Какой-то молодой парень, крупный, с пшеничной короткой бородкой и коротко остриженными, почти что обритыми волосами, уж больно хорошо для слуги одетый, и с шибко доброй для стражника харей разгуливал в одиночку, вооружившись поясным ножом и редким оружием, каким я научиться владеть только мечтал – цепью-арканом. Совсем больной парень. Даже вперёд не смотрел, смотрел только на потолок, будто мух считал.
Я, вот правда, ни к кому в тот день не цеплялся, но этого чудика остановил правом Вечернего корпуса. Парень охотно представился – Марник, мясных дел мастер, королевский мясник, если по-простому. Гуляет один, потому что совсем никого не боится. На потолок таращится? Сам я, по его словам, на потолок таращусь, наговор всё. Чего ходит? Ищет кого-нибудь. Трупы там, принцессу, одержимого… И нечего, мол, ухмыляться, между прочим, в первый раз именно он, Марник, и нашёл госпожу Солнце в мясном погребе. Авось у него дар, принцесс во время общей паники разыскивать, и вообще, отвяньте, свита недоделанная.
Отделавшись от нас, мясник удалился в ту сторону, откуда мы пришли. Цепь его на ходу сердито позванивала.
– Мы там уже проверили! – крикнул я ему в спину. Мясник ответил в рифму, умудрившись своей рифмой изобрести новое ругательство. Видимо, мои расспросы ему не понравились.
Но хрен с ним, с мясником. Гораздо хуже, что прошло уже больше часа с тех пор, как пропала Солнце, а у нас до сих пор не было ни Кречета, ни самой принцессы.
Стоило мне только ссутулиться и начать в уме составлять длинную, мрачную фразу о наших неудачах, как до нас донёсся подозрительно громкий шум. Судя по звуку, казалось, будто кто-то пытается при помощи молота проломить деревянную стену. Натужный скрип, звуки ударов, повторяющиеся через равные промежутки. Мы с Яськой бегло переглянулись и чуть ли не на цыпочках направились к месту событий.
Мы уже дошли почти что в противоположный конец замка. Юго-восточная часть, зажатая между Дневной и Рассветной башнями, имела множество выходов на улицу – там, за пределами самого замка, было несколько домиков для прислуги и фруктовые сады. Я эти места худо-бедно знал – здесь редко кто ошивается. Выходы на улицу, пару складских комнат, скромная мелкая зала, где могут справлять свои торжества слуги… замурованный вход в подземелья… кажется, есть ещё старая лестница на второй этаж, я ей однажды воспользовался… и, вроде, больше ничего поблизости и нет. Ещё общая кухонька в самом конце – маленькая кухонька для всё тех же слуг, где садовницы и кухарки по вечерам пьют горячий яблочный сок и обмениваются сплетнями.
До кухоньки мы не дошли, обнаружив источник звука куда раньше.
Грохот доносился из-за массивной (вот такую даже серпами с петель снимать – замучаешься), старинной двери, с вырезанными на ней схематичными крыльями. Ручка двери – темная от времени скоба – уже провалилась в размякший слой древесины, но внутри, видимо, всё еще сохранялась крепкость сосновых стволов, из половинок которых сколотили эту громадину. Высокая, я, подняв руку, мог коснуться края косяка только кончиками пальцев.
Новый удар – дверь содрогнулась, словно по ней изнутри били тараном. Из косяка посыпалась мелкая труха. Что бы там не бесновалось – едва ли скоро вырвется. Петли крепкие, дверь сидит как влитая, её если и выносить – вместе с косяком.
– Берь, ты глянь… – окликнул меня совун чуть слышно. Его дверь не слишком впечатлила.
Я послушно обернулся и снова невольно задумался над давешним вопросом.
Что, Тени их дери, не так с местными мужчинами?
Почему я опять вижу толпу из десятка дядек, пятеро из которых – стража, и они мирно дрожат у окошка неподалёку, с суеверным ужасом косясь на дверь, но даже не пытаются что-то предпринять?! Дроздовика на них нет!
– Что случилось? – громко спросил я, отходя от двери к этому поисковому недоотряду. – Вы что, нашли одержимого и заперли его в той комнате?
Это был единственный достойный для меня повод так себя вести – запереть одержимого и ждать пока посланный от отряда парнишка приведёт подмогу, а самим охранять добычу. Но меня быстро разочаровали. Во-первых, там не комната, а маленький погреб, который вроде как непригоден и заброшен, но на самом деле слуги, они там как бы кое-что хранят, отчего бы не хранить, если господам всё равно не надо, и вот незачем им обнаруживать себя, чтобы господа узнали, что в погребе что-то хранится, поэтому звать они никого не хотят и не знают, что делать. Во-вторых, они там одержимого не запирали, они наоборот, сначала даже открыть пытались, потому что «эта скверна» (как они назвали одержимого) сначала вежливо стучала, скулила и вроде просила её выпустить (поручиться они не могут, из-за тяжелой двери плохо слышно даже крики). Но кто-то заклинил петли и, заперев дверь на ключ, сломал оный прямо в замке, не давая вскрыть дверь. Сообразив, что вопреки мольбам её не выпускают, «скверна» впала в истерику и уже десять минут колотится в дверь. Первые три минуты ещё выла, теперь бережёт дыхание. В-третьих, они не знают, кто там, кто его запер и зачем, и отчего такая безобразная истерика – и знать, если честно, не хотят. А хотят, чтобы им не попало за то, что они используют погреб, который заброшен. Не, за помощью они пока не посылали. Они ещё не решили, что делать. Может, сказал один, ничего делать и не надо, «скверна» там сама сдохнет от голода и слабости через какое-то время. Другой возразил, что сдохнуть в погребе с тремя кадками солений от голода получится не сразу. Кто-то пожелал «скверне» сдохнуть от жажды. Ему тут же возразили, что «скверна» будет пить рассол и продолжать колотиться, пока её не обнаружат солдаты. В конце концов, вперёд вышел дородный мужик из слуг и, покаянно вздохнув, признал, что дверь всё равно надо вскрывать, потому что помимо солений и рассолов там стратегические запасы самогонов и настоек, которые тайком гнали местные слуги три месяца и прятали от не поощрявших пьянства господ в заброшенный погреб.
– А можно нам как-нибудь скверну достать, но чтобы про погреб никто кроме тебя не узнал? – спросил в конце мужик, отчаянно мне подмигивая. Видимо, подмигивание обещало долю самогона за укрывательство. – А то напиточки жалко…
Солью на рану бедного мужика застучали осколки – слабо, почти на грани слуха. «Скверна» уже в бессильной ярости била бутылки.
Я понимающе мужику улыбнулся, подмигнул, развёл руки в примиряющем жесте, будто обняться предлагал, и добавил:
– Хрен тебе, пьяница, а не укрывательство. Ястреб! Марш за солдатами!
Ястреб со здоровым сомнением косился на снова начавшую страшно вздрагивать дверь и периодически показывал ей пальцами руну Крыла. Более действенных средств по борьбе с Тенями он явно не знал.
– Ты бы хоть молитву прочитал на эту дверь, а не пальцы узлами вязал…
– Я не знаю молитв. Не учатся они у меня, – проворчал совун, делая шаг назад и уже снова открывая рот, чтобы что-то добавить.
Что он хотел добавить, я так и не узнал.
С натужным треском дверь вдруг качнулась вперёд. Нет, замок и петли не подвели – подвёл рассохшийся косяк, брызнувший сухими щепками и трухой. Пару секунд дверь кренилась, будто размышляя, стоит ли падать, а потом вылетела из стены, с грохотом упав на пол вместе с остатками косяка. В воздух взвилось облачко трухи и пыли. Звук получился такой, будто у нас над головами ударил громовой раскат.
Отважный поисковый отряд, так ратующий за сохранность «напиточков», поспешно отступал куда-то в направлении, подозрительно похожем на направление выхода из замка.
Ястреб издал захлёбывающийся звук, похожий на «ы-ы-ы!» и попытался у меня отобрать левый серп для самообороны. Я молча отпихнул совуна локтем себе за спину, хотел было выпалить что-то в меру героическое, вроде «беги, дурак, я его задержу!», но мне быстро стало не до пустой болтовни. Если Яська вправду трус – они и без подсказок сбежит, а если нет – что ж, в бою любая помощь может оказаться кстати.
Одержимый, обессиленный последним рывком, несколько секунд стоял на коленях у самого порога, опёршись руками на уже упавшую дверь и тяжело, хрипло дыша. Я почти поверил, что справлюсь за полминуты, ударив этого растёкшегося в слякоть злыдня рукоятью в затылок, но тут он встал.
Нет, не встал. Взвился.
Взвился рывком, будто его подбросили ударом в грудину. Будто пытался взлететь.
Я в ужасе таращился на слишком быстро оклемавшегося противника, понимая, что впервые за много лет у меня от ужаса немеют пальцы.
Эта тварь была выше меня почти на голову, затылок его едва ли не касался высокого косяка. Разорванная, бурая одежда, вытянутые к нам полусогнутые, трясущиеся руки с длинными скрюченными пальцами. Руки я видел хорошо – и так же хорошо видел кровь, забившуюся под ногти и покрывшую запястья влажным налетом. Лица я толком не различил из-за спутанных, слипшихся в бурые сосульки волос – у него была разбита голова, и высохшая кровь покрывала волосы трескающейся коркой.
Эта тварь, скорее всего, убила Златослава, смогла каким-то шилом заколоть монаха, вооружённого серпами. А теперь ещё нахрен вынесла дверь, которую мы с Яськой и вдвоем хрен бы вынесли…
Дело запахло жареным. Или, вернее, палёным – я вдруг отчётливо уловил запах плохо горящей, сырой древесины. Пыль уже начала оседать, но облачка вокруг упавшей двери продолжали виться – остатки косяка, сначала показавшиеся мне чёрными от гнили и сырости, на деле были обуглены и слабо дымились.
Одержимый шагнул вперёд и вдруг провалился на ладонь, словно спрыгнул с невидимой ступени, сразу став пониже ростом. Руки он опустил, вернее, прижал к лицу, спасая от дневного света привыкшие к темноте погреба глаза. Идеальный момент, чтобы напасть, пока он не успел проморгаться, но я словно оцепенел.
Ладно ещё, что тело помнило, что нужно делать. Левый серп взметнулся вверх, ноги напряглись, готовясь к рывку, позволяющему нанести первый удар, и в ту же секунду одержимый подал голос:
– Вы что, под дверью стояли всё это время?! Вы меня отпереть не могли? Ну, знаете…
Ястреб вышел из-за моей спины, и, бормоча смесь из «хвала небесному светилу!» и «ты ж наша пропажа дорогая, нашёлся наконец…», полез к Кречету обниматься. Обхватив несчастного подмышками, он хлопал полуденного по спине и вид имел вполне счастливый.
– Ястреб, – мрачно окликнул Кречет, тыкая окровавленным пальцем утрика в рыжую макушку. – Отпусти меня по-хорошему. Я с лестницы упал. У меня рёбра сломаны. Пусти мои сломанные рёбра, пока я тебе самому ничего не сломал.
Ястреб послушно отпустил полуденного, отстранился и от полноты чувств даже стукнул себя в грудь кулаком.
– Мы за тебя та-ак волновались, – тоном, пробивающим на жалость, затянула эта бестолочь. – Я как-то ещё не очень, а Беркут тут час бегал и кричал, что мы должны тебя найти, а то вдруг тебя одержимые того… затыкали чем-то острым насмерть. Он тут стражу поднял, к солдатам ходил. Искал тебя тщательнее, чем принцессу. – Яська снова стукнул себя кулаком в грудь и с гордым видом отступил ко мне.
