Джеймс Фенимор Купер
На суше и на море. Сатанстое (сборник)
Глава XXIV
Бледное солнце закатилось. Тени ночи спустились на землю. Ветер завыл свою унылую песню, и день увидел их воинов распростертыми, их государя пленным.
Миссис Гименс
Никогда я не забуду этой ночи. Все мы были измучены, один Сускезус работал веслом; даже Джеп, как завалился на дно лодки, так и заснул как убитый.
Было около девяти часов вечера, когда мы отчалили от берега и поплыли вдоль восточного берега озера; уже больше чем пятьсот судов разного размера шли без всякого порядка, направляясь к форту Вилльям-Генри. Ночь была безлунная, темная, только кое-где светились робкие звездочки между тучами. Целые вереницы судов шли одним путем, шли медленно, точно в похоронной процессии; усталые солдаты едва шевелили веслами. Сотни и тысячи людей были кругом, и нигде не слышно было человеческого голоса. Только когда нам приходилось проходить мимо транспортов, на которых везли раненых, до нас доносились стоны и вопли этих несчастных, протяжные, монотонные, раздирающие душу.
После нескольких часов плавания мы разбудили Джепа и заставили его сменить Сускезуса. Мы все трое тоже время от времени брались за весла, затем дремали от усталости и снова сидели молча. Наконец мы достигли узкого пролива, соединяющего Верхнее озеро с Нижним, где рассеяно такое множество островков и где суда так близко проходили друг от друга, что можно было держаться за борт ближайшего из них.
– Эй! Кто там в лодке из коры? – крикнул вдруг офицер, стоявший на носу этого судна.
– Мы, волонтеры, прибывшие для того, чтобы стать под начальство майора Бельстрода! Не можете ли вы нам сказать, где он находится в настоящее время? Мы не могли после отступления разыскать даже его полк!
– Бедняга Бельстрод! Я видел, как его отнесли в арьергард! Да, теперь он долго не сможет ни ходить, ни верхом ездить, если только вообще удастся сохранить ему ногу. Его отправили на первом судне, которое шло на ту сторону, а там он намеревался приказать отнести его в дом одного из своих друзей и там лечить свою рану, миновав летучий санитарный отряд и походные лазареты. Ну а мне, вероятно, придется расстаться с этой рукой, как только мы высадимся в форте Вилльям-Генри, и когда я избавлюсь от нее, то охотно составил бы Бельстроду компанию, потому что этот человек всегда умеет найти себе уютное местечко. Простите, что задержал, господа, ваша лодка ввела меня в заблуждение: я хотел убедиться, не выслеживают ли нас неприятельские шпионы.
Итак, Бельстрод заставил перевезти себя в Равенснест, где мог рассчитывать на более радушный прием, на лучший и более заботливый уход? Признаюсь, я в душе позавидовал ему, я пожалел, что не был серьезно ранен, чтобы, подобно ему, иметь право вернуться к Аннеке и позволить ей ухаживать за мной.
Мы шли значительно быстрее больших судов и поэтому опережали их одно за другим. На носу одного из них стоял офицер, еще молодой, и зорко наблюдал за нашей лодкой.
– Куда вы так спешите? – крикнул он нам. – Или вы боитесь, что кто-нибудь раньше вас успеет принести дурные вести?
– Вы ошибаетесь, сударь! Мы совсем не хотим быть первыми вестниками неудачи нашего оружия: мы – добрые патриоты!
– Да, неудача! Теперь я вижу, что вы патриоты! Не правда ли, господа, какой приятный денек мы прожили сегодня?
– Наши войска показали большую стойкость и мужество, и хотя мы были просто волонтерами, но можем это засвидетельствовать перед целым светом.
– А, эти господа были волонтерами! – воскликнул офицер, почтительно раскланиваясь. – Я никак не думал, что имею честь разговаривать с волонтерами. Так, значит, вы добровольно принимали участие в этом бою?! Ну, про себя я не могу сказать того же! Расчудесные вещи вы теперь сможете рассказать дома, сидя у очага!
– Да, сумеем рассказать о геройской храбрости шотландских горцев, так как видели, как они дрались и умирали рядом с нами!
– В самом деле?! Вы были возле этих молодцов? – воскликнул офицер, моментально изменив тон. – Могу ли спросить ваши имена?
Я назвал ему наши имена и сказал, что мы приятели Бельстрода, хотевшие присоединиться к его полку.
– Не вы ли были возле Гоу в то время, когда его убили? Да? Надеюсь, мы с вами ближе познакомимся; поверьте, капитан Чарлз Ли будет очень рад пожать вам руку, как только мы вернемся в лагерь!
В этот момент Сускезус сильным ударом весла вогнал лодку в берег одного из островков и положил конец нашему разговору. Скользя, как змея, между мелкими островками, наша маленькая лодка быстро уходила вперед, и вскоре он высадил нас на том самом месте, где пять дней тому назад мы сели в его лодку.
Привязав свою лодку, чтобы ее не унесло, индеец повел нас на ту самую скалистую возвышенность, где мы тогда ночевали. Когда мы добрались до вершины, было приблизительно то самое время перед восходом, в которое пять дней тому назад меня здесь разбудил онондаго, и открывающаяся теперь отсюда панорама была почти та же, но впечатление, вызываемое ею, было совсем иное. Как и тогда, до тысячи судов виднелись на гладкой поверхности озера вплоть до мыса у форта Вилльям-Генри. Но эта бесконечная вереница судов шла теперь вразброд, без всякого порядка, без музыки, как тогда, без весело развевающихся знамен; глядя на эти черные точки, я невольно представил себе весь этот ужас, все страдания, разбитые надежды и разочарования, какие теперь отражались на лицах всех этих людей, плывших на этих судах.
Еще неделю тому назад имя Аберкромби было у всех на устах; его хвалили, превозносили, от него многого ждали, и нескольких часов было достаточно, чтобы свергнуть этого кумира с пьедестала. Те, кто усерднее всех угождали ему, теперь первые кидали в него комья грязи. Люди, обманутые в своих ожиданиях, никогда не бывают справедливы. А между тем Аберкромби не был ни глуп, ни бесталантен, ни фанфарон; он имел только несчастье не знать, как следует вести войну в этой стране. Вскоре он был отозван, и в Америке о нем больше не было слышно.
Придя на вершину скалистой возвышенности, онондаго приказал Джепу развести большой костер, а сам принес из потайного местечка кое-какие запасы, из которых можно было приготовить на всех сытный завтрак. Так как все мы ничего не ели со вчерашнего утра, то очень обрадовались этому завтраку, а утолив голод, стали совещаться, что нам теперь делать, идти прямо в Равенснест или раньше зайти в Мусридж и посмотреть, что там делается.
– Опасаться преследования со стороны французов нечего, – сказал я, – так как все их суда на другой стороне озера, а состояние страны то же, что и до ухода армии!
– Во всяком случае, нужно спросить совета индейца! – сказал Дирк.
– Чернокожий сделал глупость! – сказал вместо ответа онондаго.
– Что я такое сделал, красный черт? – накинулся на Сускезуса Джеп, питавший, как и всякий негр, прирожденную антипатию ко всем индейцам, на что последние отвечали нескрываемым презрением к черной расе. – Что я такого сделал, что ты так говоришь в присутствии моего господина?
– Скажи, Сускезус, что же он, в самом деле, сделал? – спросил я, видя, что индеец не собирается отвечать моему негру и сохранил такой вид, будто он решительно ничего не слышал.
– Он избил краснокожего воина, как собаку!
– Ну так что же? Велика важность! – пробормотал Джеп. – Немного постегать краснокожего совсем не вредно!
– Спина воина чувствительнее спины скво; эти удары оскорбили его, он никогда не простит.
– Пусть помнит! Я хорошо его проучил, в прощении его не нуждаюсь. Он был моим пленником. Почему я должен был отпустить его, даже не проучив как следует? Разве я жалуюсь, когда мой господин бьет меня?
– Как видно, я мало тебя бил, иначе ты не посмел бы так рассуждать в моем присутствии, – сказал я. – Перестань сейчас же, не то мне придется тоже проучить тебя!
– Маленькая порка часто бывает очень полезна негру, – заметил Гурт.
Дирк молчал.
– Ну, Сускезус, – обратился я к индейцу, – объясни, в чем дело! Я хочу знать!
– Мускеруск – вождь, а у вождя гуронов кожа чувствительная; он никогда не забывает того, кто его оскорбил!
– Но твой гурон едва ли сумеет разыскать нас: он, естественно, будет думать, что мы остались при войске, и если он надумает нас там разыскивать, то, конечно, не найдет!
– Как знать? Леса полны тропинок, а индеец полон хитрости и коварства! Зачем вы упоминали о Равенснесте?
– А разве кто-нибудь произнес это название в присутствии гурона? – спросил я, более встревоженный этим, чем всем остальным.
– Да, кто-то что-то сказал о Равенснесте, но так, вскользь, что едва ли этот гурон мог что-нибудь понять, – заметил Гурт небрежно. – А впрочем, пусть только вернется, если хочет, мы ему покажем!
Но это было неразумное рассуждение, мое воображение невольно рисовало мне Аннеке, подвергаемую мщению индейца.
– Я послал бы вас, Сускезус, к этому гурону, – сказал я, – если бы вы могли мне сказать, за какую цену он согласится продать нам свое прощение!
Онондаго взглянул на меня многозначительно, затем, приблизившись к Джепу, описал пальцем на его голове линию скальпа. Джеп понял значение этого выразительного жеста и посмотрел на индейца с таким выражением, с каким бульдог смотрит, скаля зубы, на свою жертву, которой он готовится вцепиться в горло. Видя это, я приказал Джепу идти собирать вещи и потом предложил Сускезусу высказаться определеннее.
– Вы знаете индейцев, они сейчас считают англичан разбитыми и повсюду ищут скальпы, они любят всякие скальпы, мужские, женские, детские, потому что все они оплачиваются деньгами и приносят честь!
– Да, – заметил Гурт, – это настоящие дьяволы, как только почуют кровь! Так ты думаешь, что эти французские индейцы проберутся даже сюда, к нашим поселенцам?
– Они пойдут где ближе; остальное им безразлично; ближе всех ваш друг. Но это вам нежелательно, не так ли?
– Конечно! А поэтому проводите нас ближайшим путем в Равенснест. Это укрепленное жилище, где живут особы, которые нам дороже нас самих! – проговорил Гурт.
При последних его словах Сускезус едва заметно усмехнулся.
– Да, та скво недурна, – сказал он снисходительно, – я понимаю, что молодому человеку она нравится, но нам нельзя сейчас идти туда; нужно раньше разыскать друзей, которые меряют землю, ту землю, что раньше принадлежала индейцам!
Это последнее замечание не понравилось мне; оно было, несомненно, вызвано какой-то мыслью, зародившейся в мозгу индейца, которую я нашел нужным объяснить.
– Я весьма рад, что эта земля принадлежала индейцам, – сказал я, – так как в противном случае мы бы не имели прав на нее. Но ведь мой отец и полковник Фоллок, его друг, купили эти земли у могавков и заплатили им за них полностью, сколько те потребовали.
– Краснокожие никогда так не отмеряют землю, – сказал онондаго, – краснокожий показывает рукой, срубает кусты или ветви и говорит: вот бери от этой воды до этой, земля твоя.
– Да, ты прав, мой друг. Так делают индейцы, но так как этот способ мерки земли не пригоден для разделения на отдельные, обособленные фермы, то нам нужно разбить всю эту землю на мелкие участки. Могавки уступили моему отцу и его другу всю землю, которую они могли обойти в течение двух суток, идя от восхода до захода солнца и отдыхая ночью.
– Да, это доброе дело! – воскликнул индеец. – Нога не может обмануть, а перо – большой обманщик!
– Индейцы сами пошли обходить с отцом и его другом землю, и, когда вожди подписали или засвидетельствовали договор и получили оговоренную оплату, мой отец и его друг стали хлопотать об утверждении за ними этой концессии у короля.
– А кто дал королю эту землю? Вся эта земля принадлежит индейцам, а не королю!
– А кто обратил делаваров в женщин? – спросил я. – Не воины ли шести народов?
– Да, мы им помогли, – сказал Сускезус, – воины шести народов велики и могучи, они надели на делаваров юбки, и с тех пор делавары не могут ступать на тропу войны, как и скво. Но что это имеет общего с землей и правами короля?
– А вот что! Воины короля завоевали эту землю точно так же, как воины шести народов завоевали землю делаваров прежде, чем обратили их в женщин.
– Воины короля? А где же они, эти воины? Куда они делись? – спросил Сускезус с невероятной живостью. – Куда же они убежали? Где теперь земля Тикондероги? Чья теперь вся земля на той стороне озера?
– Воины короля потерпели поражение, да! Но за один месяц, за один день все может измениться, и король может вернуть себе все эти земли. Ведь он не продал Тикондерогу французам, как могавки продали нам Мусридж, не заключал с ними договора, они были сильнее и счастливее и отняли; он будет счастливее и назад отнимет. Торг же – дело другое.
– Да, торг хорош и для краснокожих, хорош и для бледнолицего человека. Но как могли и могавки и король продать одну и ту же землю? Значит, они и король вместе владели этой землей?
Как было объяснить индейцу, что частное владение вместе с тем является здесь и владением короля? Но ответить ему все же было необходимо, чтобы не дать укорениться в его мозгу мысли, что мы не имеем законных прав собственника на Мусридж.
– Допустим, Сускезус, что тебе понравилось ружье, принадлежащее двум индейцам; ты бы решил его купить и заплатил бы и тому и другому, сколько каждый запросил. Неужели ты после этого не считал бы себя законным хозяином этого ружья?
Сускезус был поражен этим ответом, он был ему совершенно понятен, и чтобы выразить, что теперь он удовлетворен, он протянул мне свою правую руку и дружески потряс мою. На этом мы и закончили наш разговор на эту тему.
– Онондаго полагает, что французские индейцы могут напасть на Равенснест, но, с другой стороны, он считает, что нам следует прежде вернуться в Мусридж.
– Зачем? – спросил Гурт.
– У землемеров такой же скальп, как и у скво! – сказал Сускезус.
– Ты прав, но я думал, что наши землемеры в лесу ничем не рискуют! Кто их разыщет, кто выдаст? – спросил Дирк.
– Убейте в лесу дичь и оставьте. Разве вороны не разыщут ее? – возразил онондаго.
– Но ворон руководствуется своим инстинктом, своим чутьем хищника, он летает в воздухе и видит издалека.
– Индеец видит дальше! Он знает все в лесу. Нет того, чего бы не знал индеец.
– Во всяком случае, – сказал Гурт, – надо следовать его совету. Сколько раз приходится слышать о страшных несчастьях, происшедших оттого, что не хотели послушать совета индейца. Я убежден, что если бы Аберкромби спросил совета краснокожих, он был бы сегодня победителем.
При этих словах лицо Сускезуса приняло удивительно красноречивое выражение, и, подняв палец кверху, он произнес:
– Почему не открыть слух для слов краснокожего человека? Птицы поют хорошую песню, а другие птицы поют худую песню, и каждая птица знает свою песню. Воины-могавки знают леса и знают, что надо идти в обход, когда идешь по военной тропе. Английский вождь верно думал, что у его воинов две жизни, что поставил их под карабины и пушки и заставил стоять, чтобы их убивали. Индейцы так глупо никогда не поступают.
Что можно было на это сказать? Не тратя слов, я заявил, что мы все готовы идти в Мусридж, как он нам посоветовал, и Сускезус встал и пошел впереди, идя тем самым путем, каким он привел нас сюда.
Гурт шел впереди меня, и я не мог не залюбоваться его величественной, крупной фигурой, его силой и ловкостью, его легкостью и подвижностью. При этом я вдруг заметил, что в бою ему оторвали или отрубили низ блузы и пуля пробила его головной убор. Гурт не мог этого не заметить, но даже не упомянул об этом.
Мы сделали всего только один привал, чтобы пообедать, и во время обеда упомянули о том, что нерадостные вести принесем господину Траверсу.
– Едва ли кто успел уже опередить нас! – сказал Сускезус.
– Никто не знает! Гуронам еще рано! – сказал Сускезус.
– Жаль, – сказал Гурт, – что мы не спросили тогда ни слова об этой экспедиции у тетушки Доротеи.
– Но ведь это решительно ничего бы не изменило! – заметил я.
– Как? Если бы Аберкромби знал заранее об этом поражении, он бы не приказал идти на приступ.
– Но тогда Доротея и не предсказала бы поражения.
– А ведь и в самом деле! – рассмеялся Гурт. – Я и не сообразил. Вот оно что значит получить образование в колледже!
Пообедав, мы встали и пошли дальше. Солнце близилось к закату, когда мы достигли пограничной линии Мусриджа. Руководствуясь зарубками, сделанными на деревьях, мы по прямой линии направились к хижине. Немного не доходя, Сускезус попросил нас остановиться и пошел сам вперед на разведку. Вскоре он позвал нас, и, дойдя до хижины, мы увидели ее в том виде, в каком оставили, но никого не было видно. Быть может, землемеры ушли куда-нибудь далеко на работу и ночевали в лесу, и Петер пошел с ними. Мы вошли в хижину; она была пустая; но все было на своем месте. Джеп принялся готовить ужин.
В ответ на высказанное предположение об отсутствии землемеров и Петера, Сускезус сказал:
– Зачем гадать? Я увижу! Еще светло, есть время; я вам скажу верно! – И он вышел из дома.
Глава XXV
Ты дрожишь, и бледность твоего лица говорит мне больше всяких слов.
Шекспир
Любопытство побудило меня последовать за Сускезусом; спустившись с холма в так называемую долину, он стал изучать следы на мягкой траве и опавшей листве, закрывшей землю густым слоем. Обойдя наполовину вокруг дома, держась в трехстах шагах от него, он вдруг остановился, прилег на землю, затем встал и воткнул сломанную ветвь в том месте, где стоял.
– Что ты здесь видишь, Сускезус? – спросил я. – Разве здесь есть какой-нибудь след?
– Хороший след, свежий след, пахнет гуроном!
Это открытие заставило меня вздрогнуть.
– Я ничего не вижу! – сказал я.
– Вот, – сказал он, показывая пальцем на легкую вмятину на слое опавшей листвы – это пятка, а вот большой палец.
– Пусть так! Но почему же ты думаешь, что это след гурона?
– А вот! Один, другой, третий такой же след, все на одинаковом расстоянии друг от друга: одна нога, другая, опять и опять…
– Да, я готов согласиться, что это человеческий след, но и наши носят мокасины, как и краснокожие!
– А большой палец, обращенный внутрь? Это не след бледнолицего!
– Это верно, но индеец не непременно гурон! Откуда мог взяться этот гурон тотчас после битвы, когда все они были там под Тикондерогой, когда между ними и Мусриджем лежало озеро? Он никак не мог успеть обойти его.
– Вы не знаете краснокожих! – ответил Сускезус. – Это след гурона.
– Но не могли же гуроны меньше чем за двадцать четыре часа пройти расстояние в семьдесят миль!
– А мы прошли?
– Да, но мы большую часть пути сделали в лодке, а гуронам нужно было пройти все это пешком.
– Зачем? Гурон гребет не хуже онондаго, лодок много! Озеро велико. Почему они не могли ехать водой?
– Но ведь озеро было покрыто английскими судами!
– Английскими судами, на которых везли раненых или беглецов! Разве гурон их побоится? А судов что ему бояться? Суда ни глаз, ни ушей не имеют, суда не убивают!
– Нет, но те, что были на них, могли видеть, слышать, и убить, и окликнуть чужую, незнакомую лодку?
– А моя лодка тоже была чужая, незнакомая и прошла!
Несомненно, и лодка с несколькими гуронами могла пройти несравненно быстрее, чем наша, на которой была всего одна пара весел; возможно, что, высадившись у форта Вилльям-Генри, индейцы могли прийти сюда раньше нас. Но как могли они сюда найти дорогу? Как могли они отыскать нашу хижину?
Эти вопросы я повторил онондаго.
– Вы не знаете индейцев, – сказал он опять. – Видели вы коня, павшего в лесу? Когда он пал, воронов не было, а потом их слетелась целая туча. Так и индейцы. Теперь везут раненых. Индеец сторожит в лесу, ему нужны скальпы, он их любит. Теперь весь лес полон гуронов до самого Олбани. У англичанина сердце упало низко – у индейца оно теперь прыгает высоко. Скальпы – это так заманчиво; они только об этом и думают!
Тем временем Гурт и Дирк принялись за ужин; я, войдя в хижину, сел с ними, но после нашего разговора у меня пропал аппетит.
За ужином я сообщил товарищам об открытии онондаго.
– Если здесь недавно были гуроны, то эти хитрые дьяволы не тронули здесь ни одной былинки, но нет ничего невозможного, что они теперь бродят здесь повсюду, рассчитывая добыть скальпы в маленьких отрядах, конвоирующих раненых офицеров!
– Если так, то Бельстрод рискует попасть им в руки!
– Я надеюсь, что его уже успели доставить в Равенснест, где он будет в полной безопасности! Во всяком случае, такой опытный краснокожий, как наш онондаго, едва ли ошибается.
– Теперь уж слишком поздно идти куда-нибудь, – сказал Дирк, – придется заночевать здесь. Да и нам лично не грозит никакая опасность, иначе бы нас об этом предупредила Доротея. Как видишь, Корни, мы выбрались из этой свалки без единой царапины.
В сущности, Дирк был прав. Было уже почти совсем темно, и мы, посоветовавшись с онондаго, решили переночевать в хижине. Обыкновенно индейцы и негры ночевали под навесами, пристроенными снаружи к дому, сегодня же все забрались в хижину и крепко забаррикадировали дверь.
Не прошло получаса, как все мы спали крепким сном.
Мы легли в девять часов вечера, а в два часа ночи Сускезус осторожно разбудил меня. Несмотря на то что в хижине еще было совсем темно, я все-таки увидел, что один индеец был на ногах; все остальные спали.
Разбаррикадировав дверь, он вышел, сделав лишь знак следовать за ним. Тщательно заперев снова дверь, я вышел за онондаго, который, отойдя шагов пятнадцать или двадцать от жилища, остановился.
– Здесь хорошее место, – сказал он, – раскройте свои уши!
Но кругом было тихо и темно: казалось, ничто не шелохнется под этими темными сводами девственного леса.
– Я ничего не слышу! – шепнул я Сускезусу.
– Скоро услышите; я лежал и вдруг услышал дважды, а теперь услышите и вы!
Действительно, почти в тот же момент услышал и я страшный человеческий крик, крик, леденящий душу, который я никогда не мог забыть. Вопль, протяжный стон, в котором можно было различить слово: «Спасите!..»
– Боже мой, кто-то зовет на помощь! Разбудим товарищей и поспешим на помощь!
– Пойдемте, – сказал онондаго, – но звать никого не надо! Двое лучше, чем четверо… Подождите минуту!
Я ждал, напрягая слух, пока Сускезус сбегал в хижину и вернулся оттуда с нашими карабинами, затем легким, неслышным шагом, едва касаясь земли, быстро, но осторожно пошел по направлению к юго-западу, откуда донесся крик.
Онондаго просил меня избегать даже малейшего шума. Я не в состоянии был говорить, до того был взволнован и встревожен; я старался ступать след в след за своим проводником. Так мы прошли с полмили. Сускезус остановился и шепнул:
– Здесь, недалеко где-то, подождем!
Мы притаились под нижними ветвями трех молодых елей, столь густых, что в десяти шагах нас под ними нельзя было бы заметить. Мы присели с ним на ствол упавшего дерева, и я заметил, что индеец держит курок на взводе; я последовал его примеру.
– Хорошо! – одобрил Сускезус. – Теперь слушайте!
Почти в тот же момент я услышал слабый, подавленный стон, ясно говоривший о человеческих страданиях. Я хотел вскочить и броситься на помощь, но Сускезус силой удержал меня.
– Ничего сделать нельзя, оставаться смирно! Воин знает, когда надо действовать и когда надо не шевелиться!
– Но разве ты не слышишь этого стона? Человек мучается возле нас!
– Ну и что же? Бледнолицые всегда стонут, и страдания всегда вырывают у них вопли.
– Так ты думаешь, что это бледнолицый, может быть, кто-нибудь из наших? Если я еще раз услышу стон, я не выдержу!
– Зачем вести себя, как скво? Что такое несколько стонов? Индеец никогда не издает ни стона, ни жалобы на тропе войны!
Я готов был крикнуть, сорваться и поспешить на помощь, но Сускезус зорко следил за мной и силой удержал меня. Трижды слышал я этот страшный стон, все слабее и слабее, и последний, как мне показалось, раздался совсем близко от меня; раз мне даже послышались слова: «Воды!»
Два мучительных, невыносимо мучительных часа просидели мы на стволе упавшего дерева, дожидаясь рассвета. Наконец слабый свет проник сквозь густую листву деревьев, и появилась возможность разглядеть предметы вокруг себя. Сускезус прежде, чем выйти, высунул голову вперед, и вдруг из его уст вылетело чуть слышное восклицание «хуг», столь обычное у индейцев.
Из этого я заключил, что он увидел что-то необычное; я вылез за ним из-под елей, и он молча показал мне рукой, в каком направлении следовало смотреть. Какое страшное, возмутительное зрелище предстало в этот момент моим глазам! Верхушки двух молодых сосен были силой согнуты книзу, и к каждой из них была привязана одна из рук несчастного мученика, после чего верхушки выпустили, – и жертва повисла в воздухе на высоте более пятнадцати футов над землей. Он был уже мертв, но когда его так распинали, он был еще жив, и это его стоны раздирали мне душу. Он висел ко мне спиной, и я не мог видеть его лица. Кроме того, из головы его обильно лилась кровь, что заставило меня предположить, что он был скальпирован.
– Вы видите, гуроны были здесь! – сказал Сускезус и показал мне на обнаженное место ноги повешенного: нога эта была ногой чернокожего!
Я обежал и заглянул в лицо несчастного. Это был Петер, негр Тэн-Эйка. Какими судьбами он попал в руки гуронов? В хижине, застигнутый ими врасплох, или в лесу, когда он нес провизию землемерам, – так и осталось неизвестным.
– Дай мне сюда твой томагавк! – сказал я, как только успел совладать с чувством ужаса и отвращения при виде такого зверства. – Я срублю эти сосны, чтобы освободить беднягу!
– Зачем? – возразил онондаго. – Так ему лучше: ни зверь, ни кабан не доберутся до него! Здесь оставаться нехорошо! Сосчитаем гуронов и уйдем! – сказал онондаго.
– Как их сосчитать, – сказал я, – когда даже и след их простыл?!
В двадцати шагах от роковых сосен мы нашли обе крытые корзинки, в которых Петер носил продукты землемерам; они были обе пустые, но нигде не было видно ни крошек, ни объедков. Между тем Сускезус нашел доказательство, что Петер сидел под деревом и, очевидно, был здесь захвачен гуронами, что между ними завязалась недолгая борьба: на траве и листьях видны были следы крови, от этого места под деревом и до двух сосен. Значит, он был ими ранен или убит раньше, чем был распят. Но не это интересовало Сускезуса: для него было особенно важно определить число гуронов.
– Надо спешить назад! А то, пожалуй, товарищей могут застать спящими, врасплох! Гуронов здесь было четыре или пять человек, которые, вероятно, отделились от главного отряда, не присутствовавшего при этой казни!
Когда мы подошли к хижине, было уже совершенно светло, и я увидел Джепа, преспокойно полоскавшего свои кастрюли в ручье. Гурт и Дирк, вероятно, еще спали, так как их нигде не было видно. С той возвышенности, на которой мы стояли, можно было видеть далеко, так как кругом хижины место на большом расстоянии было открыто, и это было большим преимуществом месторасположения жилья; к нему днем нельзя было подойти незамеченным.
Как я и ожидал, оба мои друга спали крепко, и, когда я разбудил их и рассказал, что мы видели, они были глубоко потрясены, а Джеп, вернувшийся в хижину вслед за мной, тоже слышавший мой рассказ, пришел в бешенство и клялся всеми святыми отомстить за своего соплеменника.
– Клянусь святым Николаем, – воскликнул Гурт, – я не оставлю эту смерть безнаказанной! И вы уже три часа пробыли в лесу, Корни?
– Да, я так думаю; не было никакой возможности не откликаться на этот крик!
– Мне нечего сказать в данном случае, Литтлпейдж, но мне кажется, что было бы безопаснее и рассудительнее разбудить нас и идти всем вместе! Теперь не будем расставаться ни в коем случае!
Не успел он договорить этих слов, как наше внимание привлекли удары топора в лесу; быстро вооружившись, мы выбежали из хижины и увидели Джепа, который возвращался домой, таща на себе тело покойного Петера. Общими силами мы выкопали для него могилу и похоронили его тут же в лесу, а могилу завалили большими стволами недавно срубленных деревьев.
– Это был только негр, – сказал Гурт, – но это был хороший негр, преданный как собака, и с душой, как у белого человека!
Похоронив несчастного, мы позавтракали и стали держать совет, что делать.
Решено было прежде всего идти разыскивать наших землемеров. Как всегда, Сускезус шел впереди, сначала мы думали разрядить в воздух наши ружья, чтобы дать им знать, что мы их ищем, но Сускезус воспротивился этому, так как мы могли этим выдать себя врагу. Он, конечно, был прав, и мы согласились с ним.
