Елена Разумовская
Не-большая разница
Нет. Сделав глубокий вдох и выдох, я до боли закусила губу и приняла следующую мысль, пришедшую в мою незащищённую цинизмом и сарказмом голову. Нет, я никогда бы не доверила своих детей психически нестабильному человеку. И нет, мы никогда не нашли бы общий язык, потому что она не приняла бы мой выбор, а я не позволяю критиковать то, что мне настолько дорого. Эта надежда внутри меня была столь же несбыточна, сколь и детские мечты о становлении супергероем – вроде и понимаешь, что это невозможно, но помечтать иногда приятно.
– Надо Олегу позвонить, – всхлипнула я, отпуская подругу, но взамен снова скрещивая с ней пальцы.
– Правильно, пускай твой принц берёт своего коня и скачет сюда, – поддакнула мне Леська.
– Нахер принцев, – отрезала я и процитировала увиденный где-то в интернете стишок: – Будучи неправильной принцессой, с детства я мечтала о драконе.
Приложив телефон к уху, я сосредоточилась на дыхании, пытаясь дышать достаточно ровно, чтобы, когда череда монотонных гудков прервётся, не волновать своего дракона слишком сильно. Впрочем, скрыть недавние слёзы не так-то просто, одни только говор в нос и сопение чего стоят, но всё равно есть большая разница между звонком в истерике и звонком после истерики.
– Да, родная, – берёт трубку Олег, но стоит мне прерывисто вздохнуть, чтобы начать говорить, как ему уже всё стало понятно: – Ты в порядке? Я сейчас приеду.
– Жива-здорова, – коротко обозначила я. – Мне надо к матери.
– Ты с Лесей? – уточнил мужчина. Я коротко угукнула, принимая из рук подруги прикуренную для меня сигарету, и благодарно ей кивнула. – Пусть она за руль сядет. И не поднимайся, пока я не приеду.
– Поняла, – кивнула я, поглубже затягиваясь, пытаясь успокоиться окончательно.
К тому моменту как мы с Лесей добираемся из центра города в спальный район, в котором прошло всё наше детство, я успеваю подтереть потёкшую тушь и тени влажными салфетками, правда тем самым стёрла и прячущий синяки корректор под глазами, так что в купе с творческим хаосом на голове и красными от слёз глазами стала окончательно похожа ни то на смерть, ни то на чёрную ведьму. Тем лучше, внешний вид полностью соответствует самоощущению.
Аристова, правда, это вообще не испугало. На месте он оказался ещё раньше нас, видимо, тоже после работы крутился по городу по делам. До невыносимого мрачный, но чертовски красивый, он стоял около своей машины и курил, чуть поодаль от перешёптывающихся бабулек, являющихся неотъемлемым атрибутом любого происшествия в типовых панельных домах спальных районов, где принимают участие сотрудники экстренных служб. Если бы я была режиссёром фильма, я бы пустила эти перешёптывания как нагнетающий тревогу фон в сцене, где главный герой убивается над трупом близкого человека.
К счастью, ни режиссёром, ни даже актрисой фильма я не была, поэтому сценария у меня не было. Зато у меня был давно и прочно выработавшийся похуизм к мнению других о том, что я должна делать и как на что реагировать. Иными словами, что бы ни произошло, картинно заламывать руки и заходиться в рыданиях я не собиралась. Мне нужен был только глоток спокойствия и этот самый глоток я получаю, пролетев короткое расстояние между мной и моим драконом даже не ракетой, а пулей. Уткнувшись носом в его шею, я прикрыла глаза и дала себе ровно минуту, чтобы прийти в себя, абстрагировавшись от взбудораженного моим появлением гула старческих голосов. Вокруг ничего нет и не будет ещё одну долгую минуту, пока я вдыхаю его запах и впитываю его тепло каждой клеточкой своего тела.
– Тише, девочка, – ласково утешает меня Олег, одним своим присутствием унимая дрожь в моём теле. – Я могу всё решить. Тебе останется только подписать бумаги.
– Нет, я должна сама, – пробормотала я, вжимаясь в него ещё плотнее. – Ты только будь, пожалуйста, рядом.
– Я за твоей спиной, помнишь? – напоминает он мне.
– Не отпускай меня, – коротко кивнула я в ответ и больше нам ничего не требовалось.
Леська осталась в моей машине, здраво расценив, что помощи от неё там не будет, только дополнительная толчея в когда-то бывшем моим доме, только уточнила, не буду ли я против Миши. Против Миши я никогда и ничего не имела, поскольку мужчина был моим другом практически в такой же степени, что и сама Леся – эти двое сошлись ещё в наши нежные семнадцать и к текущему моменту в моей голове по отдельности уже не воспринимались.
Три этажа вверх мы минуем по ступенькам, проигнорировав наличие в доме лифта. На лестничной площадке никакого кавардака в духе криминальных сериалов из телека, только приоткрыта входная дверь, да внутри слышатся голоса, которых там быть не должно, но это с трудом получается разобрать сквозь нарочитый вой и причитания оттуда же. Видимо Зинаида Павловна осталась в квартире на ПМЖ, так что я в который раз убедилась, что стрекача дала очень вовремя. Готова спорить, бабулю поселили в мою комнату.
– Здравствуйте, – кивнула я крупному мужчине, стоящему в коридоре квартиры с картонным планшетом в руках и заполняющему бумаги. Мужчина был одет в тёмно-синюю рубашку в мелкий белый горох, которую заправил в классические брюки со стрелками, а широкие плечи были перетянуты кобурой. – Мне звонили, просили приехать.
– Ксения? – уточнил он, отрываясь от бумаг, на что я кивнула. – Это я вам звонил. Здравств…
– Явилась! – бабский вой прервался и в коридор выскочила бабуля, поразив меня этакой прытью для человека, который не способен даже три этажа пешком преодолеть. – Довольна?! Довела мать?!
– Зинаида Павловна, не мешайте работать! – прикрикнул на неё Гарифуллин. Видать, его она уже успела достать до самых печёнок. – Выйдите!
К словам человека с погонами и пистолетом бабуля прислушалась охотнее, чем к моему убийственному взгляду из-под бровей. Правда, уходя, ответила мне таким свирепым взглядом, что мне стало понятно – после того, как полицейские свалят восвояси, меня ждёт очередная семейная разборка. Даже жаль этих бедолаг: настроение у меня паршивое, за моей спиной Олег, а с этими людьми меня не связывает ровным счётом ничего, кроме соседства какое-то время под одной крышей.
– Тр… – Гарифуллин осёкся, – вашу маму уже вынесли. Предварительная оценка экспертов – самоубийство. Честно скажу по опыту, насильственную смерть я бы тоже исключил. И я бы хотел задать вам несколько вопросов, – я в ответ только покивала, мол, задавайте. – У неё были проблемы с психикой?
– Самоубиться обещала стабильно два раза в неделю все мои двадцать четыре года, – пожала плечами я. – Мой жених настоятельно рекомендовал отправить её лечиться, но не срослось.
– А ваш жених..? – полицейский покосился на мужчину за моей спиной.
– Аристов Олег Владимирович, действующий психотерапевт, – ответил ему этот самый жених.
– Понятно, – вздохнул Гарифуллин. – Вы здесь не живёте? Давно?
– Нет, не живу. С ноября, – ответила я.
– Квартира кому принадлежит?
– Я точно не уверена, – покачала головой я и невольно потянула за сигаретами. – Либо мне, либо моему отцу. Могу уточнить, если нужно.
– Нет, главное, что не вашей маме, – опер что-то записал в своём бланке. – Другие дети были? На наследство кто может подать?
– Ну вон те двое если только, – я кивнула в сторону кухни. – Других детей у неё нет, только я. Да и наследовать там особо нечего, долги по кредитам разве что.
– Я правильно понимаю, что Мелхиев Самад Алданович – ваш отец? – он не отрывал взгляда от бланка.
– Правильно, – подтвердил Олег, скрестив руки на груди и подперев плечом косяк. – И если информация об этой щекотливой ситуации просочится в прессу, то проблемы будут у всех.
Это была не просьба в нашу пользу, а предупреждение в его. Гарифуллин мог бы расценить это как угрозу, если бы не недавний скандал с участием одного из бизнесменов нашего города и его дочерью-марафонщицей, которую откачивала скорая, после того как притон накрыла полиция и чудом нашла эту барышню, уже готовую двинуть кони. В общем, ниоткуда, кроме как от доблестной полиции или медиков, пресса узнать об этом не могла. Впрочем, сомневаюсь, что прожжённый капитан уголовного розыска, стоявший передо мной, не понимал разницу между тем бизнесменом и Мелхиевым-старшим. Так или иначе, а репутация у моего отца зловещая: до сих пор ходят слухи, что в строительный бизнес он пошёл только потому что там много бетона, котлованов и тяжёлых батарей.
– Вот здесь подпишите, – указал мне полицейский, стоило мне тщательно прочитать всё, что он там понакарябал. Фразы фиксировались в мозгу скорее автоматически: "без следов насильственной смерти", "возможная психическая нестабильность", "тело направлено на судебно-медицинскую экспертизу". Ничего противоречащего своим словам я не нашла, поэтому в конце листа, после фразы "с моих слов записано верно и мною прочитано" оставила свой размашистый автограф.
Полицейский покинул квартиру вместе с экспертом, сочувственно покачав головой после взгляда в сторону кухни. Он явно видел во мне девочку, сбежавшую из-под гнёта родни, и даже не подозревал, что сочувствовать сейчас надо совсем не мне. Спустя чуть больше месяца я вернулась в этот дом уже не той, кем уходила. Я больше не была только девочкой Ксюшей, которая в этой жизни любит сладкое, собак и рисовать, я наконец признала в себе наличие тёмной стороны, которую всю жизнь мать звала отцовской породой. Отныне я отказывалась стесняться того факта, что эта моя сторона и правда дочь своего отца – она не считается ни с чем перед угрозой себе и тому, что она любит, и способна на всё, чтобы защищать себя и своё.
– Ты! – прошипел отчим, метнувшись в мою сторону, стоило мне появиться в дверях, но его пригвоздила фигура Олега, появившаяся вслед за мной и приобнявшая меня за плечи. Его тёмная сторона тоже считала, что никто не имеет права даже думать касаться того, что принадлежит ему, и я определённо принадлежала. То, как заострилось его лицо от понимания того, что отчим замахнулся для пощёчины, могло напугать кого угодно, раз даже меня пробрало от отражения в окне, темнота за которым превращала прозрачное стекло в прекрасную альтернативу зеркалу.
– Ещё раз попытаешься подойти к ней ближе, чем на пять шагов, сломаю тебе обе руки, – холодно заявил мой дракон, и его тон не оставлял ни малейших сомнений – реально сломает.
– Полюбуйся, – баба Зина кинула в меня какой-то бумажкой и снова зашлась в плаче с сухими глазами. Текст на жёлтом тетрадном листе выведен подозрительно аккуратно для человека, который этой самой запиской прощался с жизнью и оставлял за собой последнее слово. "Мне нужна была дочь, а не цацки" – гласит практически каллиграфический почерк, и фраза эта прозвучала в моей голове материнским голосом, тем самым, менторским. – У неё вот это в руках было!
Женщина потрясла перед моим лицом жемчужными серьгами, которые я отправила матери курьером в качестве подарка на Новый год. Картинка в моей голове сложилась очень чёткая, но я сумела подавить истерический смех, чтобы задать один единственный вопрос:
– Дайте угадаю, вы оба сегодня вернулись домой позже обычного? – я посмотрела на отчима, а после перевела взгляд на мачеху своей матери. – А когда пришли, обнаружили её не в ванной, а на полу, в неестественной позе и разрезами поперёк рук? – по лицам не-родственников я прочитала, что так оно и было. Сдержать смех и дальше у меня не получилось, и я расхохоталась в голос, запрокинув голову, чувствуя, как напрягся мужчина за моей спиной, заподозривший истерику. – Девочка, которая кричала волки, – прокомментировала я, утирая выступившие слёзы. – Это называется "смерть по глупости" – если бы вы пришли во столько, во сколько должны приходить, то нашли бы её ещё живой.
Тот, кто усердно зовёт смерть, даже в шутку, рано или поздно дозовётся. Мать просто доигралась, попытка заставить меня отреагировать на эту выходку была игрой с огнём, и она в этой игре проиграла. Она не планировала уходить из жизни, и я вместе со своим подарком тут совсем не причём, это была оплата по счёту за глупость. Ничем другим, кроме как глупостью, я эту её последнюю выходку назвать не могла. Ну а своему спокойствию я была обязана лошадиной дозировке валерьянки, которую Леська скормила мне ещё в машине, и которая успокаивала меня скорее фактом своего присутствия в моём организме, чем реальным лекарственным действием.
– В тебе хоть капля сочувствия есть? – зло прищурился на меня отчим.
– Нет, – легко качнула головой я. – Ни сочувствия, ни жалости, ни совести – ничего лишнего. Я – дочь своего отца, ублюдка и бандита, и не советую обманываться, будто я сильно лучше. Женщина, которая выписывала вам двоим талончик на проезд на моей шее, умерла. Сразу после похорон я буду продавать квартиру, поэтому даю вам пару дней, чтобы убраться отсюда.
Они смотрели на меня и осознавали, что я совсем не преувеличиваю. Да, я хорошо понимала, что выкидываю их фактически на улицу, но я и не солгала ни словом: ни жалости, ни сочувствия, ни совести по отношению к ним во мне не осталось. Они всю жизнь тыкали мне, что я не имею отношения к ним, только к своему отцу, и сейчас я ткнула их ровно в тоже самое.
– Возможно, мы и впрямь были не совсем правы… – протянула Зинаида Павловна, но меня на это было не купить – я понимала, что они сейчас скажут что угодно, лишь бы выторговать себе право остаться в этой квартире. – Но вот так поступать с людьми, которые тебя вырастили… Ксюш, ну будь ты человеком. Ты же знаешь, что нам некуда идти.
– Интересно, как в голове могла даже мелькнуть мысль, будто меня хоть в малой доле ебёт этот вопрос? – иронично вскинула брови я. – О том, что этот момент рано или поздно настанет, надо было думать тогда, когда вы меня гнобили и пиздили. Девочка выросла, затаила обиду и с большим удовольствием выдаст каждому из вас по подсрачнику в сторону нижнего Усть-Пиздюйска.
– А сплетен не боишься? – зло прищурился отчим, прозрачно намекая мне на то, что наш разговор с Гарифуллиным они слышали и в курсе наших с Олегом опасений насчёт прессы.
– Угроза! Мне угрожают! – кривляюсь я на манер Тони Старка, а после усмехаюсь в масть скалящемуся за моей спиной Олегу: – Я даже просить папу о помощи не буду, сама заварю дверь в этот клоповник и закину в окно пару бутылей с горящим бензином.
Они вздрогнули так явно, что я ухмыльнулась ещё чуть шире. Конечно, до отца в таланте нагнать жути мне далеко, но и я могла быть убедительной в своих угрозах, пусть даже за счёт репутации отца. Что уж тут поделать, если своей собственной жутью я пока не разжилась, а проблемы вот они, хоть лопатой их греби задаром. Уверена, отец не был бы против, узнай он в каком конкретно контексте я упоминаю его всуе.
– Я всё сказала, – отрезала я в ответ на открывшийся рот бабули. – Освобождайте жилплощадь, времени у вас до похорон.
Я не знала, кому принадлежит эта квартира, но была прочно уверена, что эти двое здесь жить не будут. Однажды я уже вышвырнула их из своей жизни, сделаю и ещё раз. Тогда я зареклась, что в моей жизни будет только так, как хочу я, и двое великовозрастных нахлебников на шее – это точно то, без чего я в этой жизни прекрасно обойдусь. Вышвырнуть их из квартиры было даже не местью, хотя мне, безусловно, это было бальзамом на душу, но в первую очередь это было превентивной мерой от попыток запустить руку в мой карман.
Если квартира принадлежит всё-таки мне, то даже если бы я проявила милосердие и разрешила им остаться, очень скоро вылезли бы вопросы с оплатой аренды и коммуналки, саму жилплощадь очень скоро привели бы в абсолютно непотребный вид, а соседи прокляли меня за непрекращающиеся пьянки. Это я уже не говорю о стоимости своей нервной системы, которая превышала все вышеперечисленное в несколько раз. В том же случае, если квартира в собственности отца, то я просто слегка опередила естественный ход событий.
– Считаешь, я не права? – спросила я у Олега, когда мы вышли из подъезда. Он закурил, приобнял меня за талию и покачал головой.
– Нет, не считаю, – ответил он, чем не особо меня убедил. Олег это понял по выражению моего лица и продолжил свою мысль: – Ты сделала ровно то, что должна была сделать, и что пришлось бы сделать если не сейчас, то потом. Меня скорее удивляет твоё хладнокровие.
– Во мне убойная доза валерьянки и я уже проревелась, – пожала плечами я. – Такой себе отходняк в виде абсолютной пустоты на эмоциональном фоне. К тому же эти мрази принимают доброту за слабость, – я брезгливо поморщилась и кивнула в сторону подъезда. – Пусть лучше считают меня воплощением моего отца и даже не думают связываться со мной.
– Ты ему звонила уже? – перевёл тему Олег.
– Нет, – я покачала головой. – Поздно уже, не буду тревожить. Не думаю, что ему есть дело до этого.
– Ему есть дело до тебя, – как факт заявил Олег.
– А у меня есть ты и Леська, – противопоставила я. – В его поддержке я не нуждаюсь, и уверена, что он прекрасно это понимает, – я перевела взгляд на спешащую к нам Олесю, из машины разглядевшую, что мы вышли, но не торопимся к машине. – Завтра утром позвоню ему, это не срочно.
– Ну что там? – Леся внимательно всматривалась в моё лицо.
– Завтра буду заниматься организацией похорон, – пожала плечами я. – Этим двоим объявила, что у них есть пара дней, чтобы свалить из квартиры. Не знаю, записал ли отец квартиру на меня, или она в его собственности, но делать им обоим там точно нечего.
– Хочешь, к нам поедем? – участливо поинтересовалась подруга.
– Хочу, – кивнула я, честно говоря, ожидавшая подобного предложения, потому что оставаться в одиночестве или даже просто тишине отчаянно не хотела, а заставить Олега развлекать себя точно не могла. Лучше уж отвлечься на друзей. Я перевела взгляд на своего мужчину, который тем временем затушил окурок о снег на крышке урны. – Ты не против?
Олег только покачал головой, без труда расшифровав всё, что я не доверила речи, только чуть плотнее сжал руку на моей талии, также без слов напоминая мне, что он рядом и не намерен оставлять меня одну, даже несмотря на моё хладнокровие и попытку отвлечься на своих друзей. Больше того, мы оба прекрасно понимали, что я со всем справлюсь, но это совсем не значит, что мне не нужна его поддержка. В этом мы оба видели суть равнозначных отношений – мы оба были достаточно сильными людьми, чтобы решать свои проблемы самостоятельно и не тянуть этот негатив в наши отношения, но быть опорой друг другу там, где это нужно.
– Отменяем роспись? – осторожно уточняет Олег, когда мы уже едем в его машине в направлении дома моих друзей. Леся села за руль моей машины, а так и не доехавший до нас Мишка свернул в магазин.
Я вскинула брови, не поняв, с какого дуба он рухнул – до росписи было больше недели и вопрос с похоронами я успею решить даже несколько раз. Опомнившись, перевела взгляд за окно, осознавая, что обычно люди реагируют на такие новости куда острее и дают себе время "переболеть", когда-то даже было распространено понятие траура по усопшему. А я же считала, что своей скорбью покойному уже никак не помогу, и с фактом смерти стоит только смириться. В конце концов, заламывания рук и вой над гробом нужны не усопшему, а тем самым заламывающим и воющим, как метод поддержки своего образа любящего и приличного родственника.
– Все умирают, – поделилась своими мыслями я. – Буду там – отвечу, а пока я здесь, у меня хватает своих дел и планов, чтобы размышлять категориями нравственности.
– Ты слишком спокойна, мне это не нравится, – покачал головой Олег, наедине высказывая то, что он не стал озвучивать при Лесе.
– Говоря, что она угрожала покончить с собой все двадцать четыре года моей жизни, я не солгала ни словом, – попыталась объяснить я. – Мне кажется, это достаточный срок, чтобы пережить этот сценарий в своей голове тысячи раз и заранее смириться с подобным исходом. Весь ужас от её смерти я пережила ещё в своём детстве, когда захлёбывалась рыданиями и на коленях просила её этого не делать, – я закусила губу и посмотрела на него, притормозившего на светофоре и обратившего всё своё внимание на меня. – Я вычеркнула её из своей жизни ещё в ноябре. А сейчас чувствую себя так, будто дочитала и закрыла очень тяжёлую, противную, нудную и предсказуемую книжку из школьной программы. Единственное, над чем я сейчас размышляю – это буду ли я окончательно плохим человеком, если оплачу, но не приду на похороны.
– Нет, не будешь, – Олег легонько пожал костяшки моих пальцев, которые так и не выпускал из своей руки ни на одну минуту нашего пребывания в его машине. – Но лучше поставить эту точку, – я молча ждала продолжения этой мысли, и оно не заставило себя ждать. – Люди склонны к ритуалам точно также, как довлеют к точкам в конце предложений.
– В наше время люди в переписках спокойно игнорируют точки, – попыталась поспорить я.
– Жизнь – качественный роман, а не переписка в мессенджере, – философски заявил Олег. – И эта точка нужна, чтобы закрыть эту сюжетную ветку в твоей голове. Ты знаешь, что я поддержу тебя в любом решении…
– Я услышала тебя, – прервала его я. – Подумаю.
Я могла бы обмануться сама и обмануть его, но мы оба понимали, что решение я уже приняла. Олег был прав, как был прав практически всегда, когда начинал что-то говорить – в отличии от меня, ярко-выраженного сангвиника, он был стопроцентным флегматиком и всегда прекрасно знал, что он говорит и зачем. И если он считал и настаивал, что мне нужен этот ритуал, чтобы окончательно в своей голове закрыть этот вопрос, то я со своим свиным рылом в этот калашно-психологический ряд лезть не собиралась, ведь доверяла ему во всех его воплощениях от любящего меня человека до психолога.
Не знаю, что считал он, но я была убеждена, что виной моему спокойствию был тот факт, что эмоции я всегда считала ресурсом, и дорогая ма исчерпала весь лимит задолго до этого своего последнего фокуса. Отыскав за дверями этой квартиры целый мир, наполненный совсем другими эмоциями и реакциями, узнав, что можно по-настоящему хотеть возвращаться домой, я не намерена была более тратить ни единой единицы этой бесценной валюты на женщину, столь ограничивающую мой кругозор. Всё внутри меня отказывалось ещё как-либо реагировать на все вопросы, связанные с ней. Да, Олег прав, в ту самую могилу мне нужно закопать всё, что меня с ней связывало, как бы мне ни хотелось лелеять свои наивные надежды на "хорошо". С ней никогда и ничего не было хорошо, и никогда не могло таковым стать, и мне нужно было услышать финальную ноту этой тоскливой сонаты визгливой расстроенной скрипки.
И я прекрасно знаю, что справлюсь, потому что мужчина за моей спиной стал для меня той самой константой, которой не сумела и не захотела стать эта женщина. Прошлое нужно оставлять в прошлом, и именно там тебе, мама, самое место. А я пойду дальше. Под руку с тем, кого бы ты никогда не одобрила, но мне на это теперь уже точно категорически наплевать.
Глава одиннадцатая, о молчании, хвостиках, драконах и уважении.
"Если мужчина безо всяких просьб не забывает захватить в магазине коробку лимонных эклеров, просто потому что знает, что у тебя паршивый день и завтра будет ещё один, то можно смело выходить за него замуж. Потому что лимонные эклеры – это вкусно."
Вспыхнувший свет ударил по привыкшим к полумраку глазам, и я слегка вздрогнула, выплывая из своих мыслей. Когда успело стемнеть? Я точно помню, что вернулась со встречи ещё засветло и решила перекусить, чтобы дождаться, пока Олег вернётся с работы и вместе поужинать. Опустив глаза, обнаружила совсем остывшую чашку кофе, из которой сделала от силы полтора глотка, и нетронутый лимонный эклер на блюдечке. Оу, понятно. Кажется, смерть матери, похороны и поминки вышибли меня из колеи гораздо сильнее, чем я силилась хорохориться перед собой и окружающими.
Нахохлившись на манер воробушка, я поёжилась от тяжёлого вздоха Олега. Мужчина прошёл по кухне, приложил два пальца к моей чашке и выяснил, что температура моего напитка далека от должной, а какой именно температуры я пью кофе он, конечно, знал, как никто другой. Без всяких слов я спалилась, что напрасно убеждала его в своём абсолютном спокойствии, когда после похорон и поминок собиралась на деловую встречу. Аристов убеждал меня, что ничего зазорного в отмене этой встречи нет и быть не может, но переговоры были очень важными для нашей фирмы и отмена их повлекла бы проблемы, поэтому мне было проще собрать себя в кучу и всё-таки провести их, чем потом разгребать последствия.
Да и принимая решение всё-таки поехать работать, я руководствовалась не бравадой, а своим сносным на тот момент самочувствием. В общем, я так яро убеждала всех вокруг в своём более чем сносном самочувствии, что даже сама поверила в это, и действительно чувствовала себя более чем адекватно, правда, ровно до того момента, пока не оказалась в полной тишине наедине с собой. Отсутствие внешнего шума моя психика заменила шумом внутренним, ещё два дня назад задвинутым на задний план в моей голове. Притом, если бы меня кто-нибудь спросил, о чём конкретно я размышляла практически три часа, я бы не смогла внятно ответить. Наверное, мне просто нужно было переварить всё, и как всякое пищеварение, это тоже проходило в полной тишине, изредка булькая невнятными мыслями в кишках извилин.
Так или иначе, свой трёхчасовой затуп расшифровала для себя именно я, а вот Олег моих мыслей не знал и моё состояние его заметно напрягло. Он вообще не верил в мои уверения в том, что я в полном порядке, его не обманывало отсутствие истерик и слёз, гораздо больше его напрягало, что я молчу, ну то есть, не говорю больше необходимого. Мне оставалось только радоваться, что он отличный психолог и достаточно хорошо меня знает, чтобы не принимать это на свой счёт и не считать моё молчание недоверием к своей персоне. Возможно, он бы даже поверил в мой "порядок", если бы сейчас не обнаружил меня на кухне, сидящую тут явно уже не первый час и даже не притронувшуюся к своему любимому пирожному, целую коробку которых он купил для меня вчера.
Олег забрал из моих пальцев чашку и отодвинул в сторону вместе с пирожным, взамен поставил передо мной средних размеров голубую коробку, перетянутую красным подарочным бантом. Недоумённо моргнув, я посмотрела на своего жениха, снова взглянула на коробку и снова на мужчину. На мой взгляд, никаких поводов для подарков не было, но Олегу, видимо, это было совсем не важно тогда, когда он хотел меня порадовать. На мой вопросительный взгляд мужчина не ответил, только кивнул на коробку, мол, открывай, Ксень, и сама всё поймёшь.
Оказалось, что крышка удерживала стенки, которые поспешили раскрыться, стоило мне стащить её и отложить в сторону, а с поддона коробки на меня посмотрели заспанные глазки-бусинки, пытающиеся проморгаться от темноты коробки точно также, как я пыталась проморгаться буквально пару минут назад, когда Олег вытащил из моей "коробки" меня. С трудом собрав лапы в кучу, лопоухое чудо поднялось, зевнуло, тряхнуло едва успевшими встать ушами и поприветствовало меня звонким тявком. Ответом рыжему щенку пемброка был возмущённый лай Наоми, но её Олег предусмотрительно закрыл где-то, судя по тому, что доберманша ещё не примчала защищать свою территорию.
– Маленький, – всхлипнула я, чувствуя, что откровенно таю. Аккуратно взяв щенка под чуть пухлое мохнатое пузико, прижимаю к груди маленькое создание, не в силах проигнорировать сжимающие горло спазмы и невольно захожусь в плаче. Олег, видимо, решил спровоцировать меня на необходимый мне срыв, переполнив мой эмоциональный фон, поскольку смерть матери я оказалась способна выстоять молча и стиснув зубы, а вот если добавить сюда исполнение моей самой сокровенной детской мечты, то чаша самообладания закономерно перевернулась и вылилась слезами на лицо.
Эта мечта жила во мне с тех самых пор, как я впервые увидела на улице собаку и влюбилась во весь собачий род разом, и культивировалась в раннем подростковом возрасте, когда соседу сверху, пожилому чахнущему старичку, дети привезли кардигана, поскольку у их ребёнка обнаружилась жуткая аллергия на собак. Виталий Палыч в те времена всерьёз собирался на тот свет, куда уже успел отправить жену, брата и даже старшего сына, а очаровательный шилопопый Кардиган заражал своей активностью и пенсионера.
Если до появления Брюсселя (которого Виталий Палыч иной раз звал Брокколи, то ли на самом деле забывая, как зовут пса, то ли по стариковскому делу просто ворча на "подкидыша") мужчина практически не выходил из дома, то уже к лету он вспомнил, что у него есть дача, где Брюсселю будет где побегать, а ему самому погреть кости на солнышке и повозиться с землёй. Пожилой мужчина жив до сих пор, но сейчас Виталий Палыч гуляет с таким же седым, как он сам, Брюсселем, опирается на трость, а пёс едва ковыляет рядом, и они оба периодически останавливаются отдышаться. Я была уверена, что сосед не переживёт того дня, когда пёс отправится на радугу, как были уверены абсолютно все соседи, но Брюссель и без того продлил старику жизнь на долгих тринадцать лет.
А теперь у меня в руках ворочалась моя маленькая, но такая большая мечта. Щенок был совершенством от самого кончика короткого хвоста до плюшевой лисьей мордочки, венчанной округлыми рыжими ушками, о чём я прекрасно знала, даже несмотря на застилавшие мне глаза слёзы, из-за которых кроме рыжего размытого пятна в своих руках я ничего и не видела. Корги обнюхивала меня, знакомилась с моим запахом и со мной, а я пыталась осознать, что у меня теперь есть своя собственная собака, только моя, мой самый верный хвостик, единственная сбывшаяся детская фантазия.
– Я надеюсь, что рыдаешь ты от счастья, а не потому что твой будущий муж опять манипулятор и абьюзер, который играет на твоих эмоциях? – со смешком уточнил Олег, приобнял меня и ласково чмокнул в макушку.
– Будешь стебаться, мы тебя вдвоём будем кусать, – прогнусавила я в ответ, но тут же спохватилась, что так и не выдавила из себя ни слова благодарности, и исправила свою оплошность: – Спасибо. Она такая…
Я не смогла подобрать слов, чтобы объяснить, какая она, но Олегу это было и не нужно. Ласково рассмеявшись мне в макушку, он чуть покачал нас в своих руках, без слов призывая успокоиться и перестать рыдать. Наверняка, это была какая-то манипуляция, типа замещения эмоций или что-то в том же духе, но на этот раз я была совсем не против. Мы уже договорились, что доверяем друг другу без всяких "если" и "а вдруг", и если мой личный психолог считает, что для меня так будет лучше, то я не вижу смысла сопротивляться. В конце концов, из нас двоих именно он разбирается в человеческих эмоциях и реакциях, а я только и научилась задвигать эмоции на задний план и не ставить своё самочувствие в приоритет.