Елена Разумовская
Не-большая разница
– Добрый день, – вежливо улыбнулась я, мысленно поставив себе плюсик за сообразительность и впихнутую в лосины задницу. Правда, за такую подляну хотелось Олега покусать как минимум – мог бы и предупредить, что здесь не просто его друзья, а семья, судя по всему, отец и младший брат. Особенно меня интересовала личность последнего, но к своей гордости, взгляда я на нём не задержала и ничем не дала понять, что хоть что-то знаю об их внутренних тёрках.
– Ксень, познакомься, мой отец, Владимир Дмитриевич и младший брат Стас, – представил нас Олег, кивая мне на стул рядом со своим, где уже стояла чашка кофе и сэндвич, наверняка, купленный им ещё вчера. Такая забота умиляла вдвойне, ведь происходила на глазах родственников, то есть, официальный росчерк в том, что он не стесняется своей заботы обо мне. Так и быть, не буду его кусать. – Ксения, моя девушка.
– Очень приятно, – улыбнулась я, устраиваясь за столом.
– И нам, – ярко улыбнулся мне Стас в ответ. Сущий ребёнок, как только Марина на него повелась? На контрасте с серьёзным и взрослым Олегом что ли? Походу.
– У тебя есть планы на Новый год? – посмотрел на меня Олег.
– О, вагон, – хохотнула я. – Вадим приглашал к ним с Кирой, Леська с Мишей само собой, отец намекал, что был бы рад, если бы я составила ему компанию на приёме у какого-то нефтянника, пиар-отдел вообще вешается от моей неопределённости. До понедельника надо определиться, так что это я у тебя хотела спросить: у тебя есть какие-то планы на Новый год?
– Мама заявила, что хочет отпраздновать в этом году всей семьёй, – посвятил меня мужчина.
– Что потенциально может стать причиной конфликта, – подхватил Владимир Дмитриевич. – Поскольку в мировоззрении Марго, Марина – это тоже семья.
– Значит, моё присутствие исключается точно, – пожала плечами я, даже не размышляя над другими вариантами. – Если там буду я, конфликта не избежать.
– А если тебя там не будет, то и меня тоже, – также легко пожал плечами Олег. – Я не хочу потом разгребать последствия языка Марины при поддержке мамы.
– Для мамы это важно, – попытался вразумить его Стас.
– Значит, пусть наслаждается скандалом, – вдруг холодно отрезал Олег. – Я не намерен рисковать тем, что мне дорого, ради её прихотей.
– При таком подходе, формально, Самад для тебя тоже семья, – подсказала я. – При отце Марина не решится исполнять.
Олег обернулся на меня и по его губам медленно расползалась понимающая ухмылка, которой вторила моя точно такая же, взглянув на которую, Стас с Владимиром Дмитриевичем как будто бы тревожно переглянулись. Для отца репутация превыше всего, мы оба это хорошо понимаем, как и понимают все присутствующие, так что мнение бывших-будущих сватов испортить он не позволит и выкидывать Марине фокусы не даст. Вопрос был только в том, как уговорить отца сменить компанию миллионеров и нефтянников на семейные посиделки, но это я могла попытаться взять на себя – заодно и проверим, так ли он лоялен ко мне, как хочется думать Олегу и Вадиму.
– Ксеня права, – обернулся на отца Олег. – Самад Алданович – отличный сдерживающий фактор для Марины.
– И как ты это объяснишь? Думаешь, бывший тесть на семейном празднике – это уместно? – не поддержал нашего энтузиазма Владимир Дмитриевич. – Мы все понимаем, что мама считает Марину семьёй, только потому что изначально была против вашего развода.
– Не нравится бывший, будет будущий, – Олег пожал плечами в ответ и посмотрел на меня. – Пойдёшь за меня замуж?
"У него кризис среднего возраста" – подумала я, пока откашливалась от пошедшего носом кофе. Вроде бы мужики в этом возрасте ведут себя как подростки, просто у Аристова-старшего это выражается не в покупке Харлея и отращивании бороды, а в абсолютно любых безумствах, лишь бы утереть нос тем, кто его бесит. Нет, я прекрасно помнила наш разговор на этой же самой кухне, он был не так давно, но тогда он обещал мне полгода на раздумья, а не полтора месяца. Я хотела было посмеяться, но в его лице не было ни намёка на улыбку, Олег смотрел на меня спокойно и только где-то в глубине глаз можно было разглядеть сомнение.
– Аристов, ты романтичный как чугунная рельса, – салфеткой вытирая лицо, прокомментировала я. – Ты шутишь?
– Я серьёзен как раковая опухоль, – невольно скаламбурил он в ответ и покачал головой.
– Олег, не дави на девочку, – одёрнул его отец. – Ты же видишь, что Ксения не готова к этому разговору. Я понимаю, что ты хочешь щёлкнуть мать по носу, и ты вполне имеешь на это право, но не нужно втягивать в это других. Особенно тех, кто не успел понять правил твоих игр с окружающими.
Владимир Дмитриевич говорит ещё что-то, но я уже не слушаю. Что-то было не так, что-то смущало меня во всём озвученном. Я опустила глаза в свою чашку, круговыми движениями помешивая остатки кофе с молоком, в островках растаявшей молочной пены на чёрных глянцевых стенках пытаясь разглядеть ответы на те вопросы, которые была даже не в силах сформулировать. Если интуиция – это всего лишь совокупность выводов, которые подсознание сделало быстрее, чем сознательная часть, то моя интуиция просто вопила о неправильности происходящего, о несоответствии определения и определяемого, и только фоновый шум мешал мне спокойно проанализировать ситуацию, чтобы вышить причинно-следственные связи на канве подсознательных выводов.
– Ксень… – окликает меня Олег, наверное, желая услышать моё мнение по чему-то, озвученному ими, но я только выплываю из своих мыслей и поднимаюсь со стула.
– Я прошу прощения, но мне ещё нужно поработать, – неловко улыбнулась я, чувствуя острую необходимость сбежать отсюда. Под тремя взглядами убрала тарелку в посудомоечную машину, ополоснула чашку от кофе, плеснула себе ещё из кофеварки и поспешно скрылась на втором этаже, в одной из гостевых комнат, рабочий стол в которой я приватизировала под свои рабочие нужды.
"Игр с окружающими" – так сказал его отец, человек, который знает Олега примерно на тридцать три года дольше меня. Олег и впрямь игрок, он психолог и очень хороший психолог, он и правда видит каждого насквозь, и поэтому мой отец хочет оставить его при себе – Аристов видит то, чего в жизни не увидит ни он, ни мы с Вадимом. Я отмахнулась от этой мысли тогда на совещании, не стала её обдумывать, но что, если всё не так, как я думаю? Что, если Олег которого я знаю – это не больше и не меньше, чем прочитанный им образ мужчины, который точно мне понравится?
Если подумать, у нашего союза множество вторичных выгод для него, особенно в свете моего недавнего назначения. Что, если всё это было фикцией, чтобы я влюбилась в него и не сделала той же глупости, что и Марина? Я ведь так и не знаю, почему она так поступила, все вокруг твердят, что она сказочная идиотка, но что, если нет? Что, если Марина просто устала от его игр и манипуляций, и решилась на тот шаг, который она точно знала, что он не потерпит, а только потом узнала о беременности? Что, если отец просто вынудил её выйти за того, кого она вовсе не любит, а теперь, когда силой не выгорело ничего путного, решил пойти чуть более сложным, но куда более безопасным для его планов путём? Я знаю внутренний устав холдинга, отец избегал дробления и именно для этого ввёл правило, по которому передавать акции можно только ближайшим родственникам – детям или супругам – и только с согласия остальных членов совета директоров. В том, что отец без труда бы добился этого согласия, сомнений у меня не возникало.
Олег для отца что-то вроде любимого крестника с поправкой на религию, и только ему он готов на самом деле передать своё дело – это становится ясно из спешки по всем фронтам, начиная нашими с Аристовым отношениями и заканчивая моим скоропостижным вступлением в должность. Отец не верит врачам и не уверен, что ему осталось столько, сколько ему сказали, а потому торопится завершить свои мирские дела, и настоящие наследники его империи вовсе не я с братом, а Олег с Вадимом. Это логично, потому что вайнахские народы уважением к женщине не славятся, и было наивно вообразить себе, будто отец в самом деле подпустит дочь к управлению компанией. И Аристов об этом прекрасно знал, не мог не знать, слишком умён, чтобы отец решился попытаться разыграть его в тёмную.
Я ведь ничего о нём не знаю, совсем ничего, я ведь только верю его словам и словам отца, в какой момент я решила, что им обоим можно верить? Они оба – прожжённые интриганы до мозга костей, я просто нужна им для их собственных целей, о которых я в общем и целом догадываюсь, поскольку себя дурой тоже не считаю. На том приёме в его кабинете присматривалась только я, он тогда уже всё решил, ведь самое ценное, что во мне есть – это моя фамилия. Я провела два месяца в филигранном замке из стекла и осознавать это сейчас было адом. Я провела в этом замке всего два месяца, а не целую жизнь, и осознавать это было счастьем.
Именно это смущало меня всё время, но красные флажки так плохо видно сквозь розовые очки. Олег не создавал впечатление человека порывистого, живущего страстями, но вёл себя со мной именно так, а я и рада была обмануться мыслью, что это не тщательно продуманная линия поведения, а он просто от меня теряет голову, и именно поэтому ведёт себя не так, как предполагает его характер. Но, Ксень, чтобы взрослый тридцатилетний мужик потерял от тебя голову и вёл себя как лихорадочный подросток? Серьёзно? Вроде и самой уже давно не семнадцать, а всё в сказки о принцах веришь.
Вот к чему спешка, вот к чему это его "я хочу семью", вот почему он едва ли не с первого дня говорил мне это его "моя девочка" – он и правда считал, что я его девочка, что я принадлежу ему, потому что мой отец ему меня если не продал, то просто отдал и я даже не знаю, что из этого унижает моё достоинство сильнее. Игра, всё игра, всё одна чёртова игра, мне лгали прямо в глаза, дали на секунду поверить, будто у меня в самом деле есть семья. Фортуна оказалась на моей стороне – одно неосторожно брошенное слово сломало всё, всю мою иллюзию счастья, всё, во что я так хотела верить. Казалось, вот оно, моё, награда за всё прожитое, перенесённое, за все годы, когда меня было некому любить. Снова соврали.
– Поняла, значит, – я вздрагиваю, обнаружив себя пакующей свой чемодан в нашей его спальне.
– За что? – отвратительно хрипло и жалко спрашиваю я, даже не замечая, что по щекам побежали слёзы. – Тебе-то я что сделала?
Он дёрнулся, как будто я влепила ему пощёчину тяжёлой рукой. Я спрятала лицо в ладонях, не сумев даже спрятать то, как мне сейчас больно, заходясь в рыданиях. Наверное, в прошлой реинкарнации я была кем-то очень плохим, кем-то, кто причинил любящим его людям очень много боли, потому что иначе я не могла объяснить такую несправедливость. Я же никогда и никому не хотела ничего плохого, всегда жила в соответствии со своей собственной моралью: левую щёку не подставляла, конечно, но и первой никогда не била.
– Маленькая, не плачь, не рви мне сердце, – шепчет он мне куда-то в волосы. Как, когда я оказалась в его руках? – Я всё тебе объясню, обещаю.
– А оно у тебя есть? – хриплым шёпотом переспрашиваю я, выворачиваясь из его рук и делая шаг назад. – Не нужны мне твои объяснения. Спасибо, наелась.
– Прошу, дай мне объясниться, – шаг ко мне, шаг от него.
– Не смей приближаться ко мне, – требую я всё также жалко. – Никогда больше.
– Я должен был рассказать тебе всё раньше, – признаёт он. Шаг ко мне, шаг от него.
– Но не потрудился, – отрезала я, очень стараясь взять себя в руки или хотя бы сделать вид. – Если ты сделаешь ещё шаг, я тебя ударю.
– Бей, – он демонстративно закладывает руки за спину, давая понять, что не станет отвечать мне. – Если это действительно то, чего ты хочешь, бей.
Он слишком плохо меня знает. Я ударю, я сделаю больно, потому что, вообще-то, мне тоже больно, потому что мой кулак достаточно хорошо поставлен для надежды, что я сделаю ему также больно физически, как он сделал мне морально. Я хочу сделать ему больно, чтобы хотя бы он понял, что нельзя порвать мне сердце в лоскуты и остаться безнаказанным. Я хочу сделать ему больно, и я бью, даже не заметив, что мой кулак распрямился и хлёсткий поставленный удар превратился в жалкую бабскую пощёчину.
Я слишком много о себе думаю. Я даже не могу сделать ему по-настоящему больно, даже тогда, когда он заслужил. Причина не в окружающих, Ксень, ты просто слишком слабая. Ты не умеешь делать больно в своё удовольствие, не умеешь мстить, научилась за всё своё прожитое только что огрызаться. Слабачка.
– Ты нужна мне, слышишь? – он обнимает меня поверх рук, поняв, что я не смогу поднять на него руку ещё раз.
– Я уже поняла, спасибо, – съязвила я, выливая на него свою злость на саму себя. – Всё упёрлось в устав, да? По нему отец не мог передать тебе акции…
– К чёрту устав! – рыкнул Олег, теряя терпение. – И "Монолит" твой к чёрту!
– Кончай кривляться, – поморщилась я, изрядно устав от этого цирка. – Ты вдоволь поизмывался надо мной, хватит. Отпусти, я хочу уйти.
– Выслушай. Меня.
– Не хочу, – зло прищурилась я. – Я не хочу тебя слушать, не хочу видеть тебя и даже знать не хочу! Ты же видел! Ты же прекрасно видел, что я действительно влюбляюсь в тебя! Но нет, у тебя ничего внутри даже не шевельнулось, ты продолжил гнуть свою линию! А знаешь, что?! Давай! Давай распишемся, я отпишу на тебя эти злоебучие акции, лишь бы вы все уже наконец отъебались от меня! – по щекам побежали злые слёзы, которые я даже не тружусь стереть с щёк, хотя они противно щекочут и холодят кожу. – Если ради этого всё и задумывалось, вы могли просто прийти ко мне и честно обо всём сказать, я бы согласилась помочь за помощь в переезде.
Олег молча смотрел мне в глаза, осознавая, что эта многоходовка и в самом деле была не нужна. Он теперь уже знал, что мне и впрямь не было дела до отцовского бизнеса, что я бы и впрямь согласилась просто фиктивно расписаться с ним, периодически публично потусить, чтобы нельзя было оспорить наш брак как фиктивный, а через год-другой развестись. Мне было бы достаточно помощи с переездом от матери, ну ладно, может быть, я бы выторговала себе маленькую квартиру где-нибудь в спальном районе, но больше бы мне не требовалось. И даже если бы между нами возникли чувства, это было бы куда честнее, чем то, каким путём они с отцом предпочли пойти.
– Всё так, – кивнул Олег, опираясь руками на подоконник по обе стороны от меня. – Если бы я знал тебя до начала всей этой истории, именно так бы я и поступил. Но тогда и для меня, и для твоего отца ты была неизвестной переменной, и рисковать мы не могли, потому что дочерей у твоего отца больше нет, а Вадим не справится с компанией в одиночку, – он тяжело вздохнул, и я услышала скрип, с которым его пальцы скользят по пластику подоконника, так сильно он их сжал. – Ты права, это было нечестно по отношению к тебе. И мне действительно жаль, что ты обо всём догадалась вот так, а не узнала от меня. Но между нами это ничего не меняет.
– Да что ты говоришь, – снова зло прищурилась я. – Это меняет всё. Ты играл со мной, врал мне глядя в глаза. И я не намерена больше…
– Это ничего не меняет, – прикрикнул на меня Олег, а я вздрогнула. Ни разу не видела, чтобы он повышал голос вообще хоть на кого-то. – В том баре я понятия не имел, с кем именно пью, догадался только когда сложил два и полтора с планом твоего отца. Ты мне понравилась ещё там, ещё тогда, когда я даже не думал об этом плане, а просто напивался в баре с незнакомой девушкой и на какой-то хрен потащил её к себе домой. Если бы этой встречи не было, я бы не смог посмотреть на тебя как на свою Ксеню, я бы видел в тебе только Мелхиеву, дочь своего отца, от которой мне и впрямь нужны только подписи на нескольких документах. Вспомни, – он непозволительно близко приблизился к моему лицу и прошептал практически в губы: – Я что, впрямь создаю впечатление человека, который полез бы в штаны к девушке, которую вижу второй раз в жизни, если бы я был совсем равнодушен? И больше того, – он мазнул губами по моей скуле, чтобы обдать жарким дыханием моё ухо, – ты сама бы позволила мне приблизиться к себе, если бы чувствовала во мне фальшь?
– Мы не обо мне говорим, – попыталась возразить я, гулко сглотнув. Близость его тела и запаха так или иначе будоражила меня – моему телу было категорически всё равно, что разум обижен.
– Именно, – согласился Олег. – Мы говорим обо мне. Дать тебе номер Марины, чтобы ты поняла, как именно я обращаюсь с людьми, на которых мне всё равно? – он легко провёл носом по моей шее, отчего я невольно вздрогнула, и кожей почувствовала, как он подавил довольную ухмылку. – Я знаю, ты сейчас хочешь уйти. Но когда будешь всё обдумывать, прими в расчёт тот факт, что я действительно в тебе нуждаюсь. Настолько, что, если потребуешь, я откажусь от "Монолита", лишь бы ты осталась моей.
Это был удар под дых, ниже пояса, запрещённый приём. Он знал, на что давить, скорее всего, он снова манипулировал мной, но даже понимая это, я не могла отстраниться и перестать мелко дрожать в его руках – это было просто выше моих сил. Я влюблённая идиотка, которая очень хочет верить ему, это состояние можно было приравнивать к состоянию невменяемости и количество промилле в эквиваленте влюблённости наверняка можно было бы приравнять к пожизненному лишению прав. От глупости меня останавливает только одно: как нельзя управлять автомобилем под воздействием алкоголя, так и в собственной жизни нельзя принимать решений, будучи сильно под градусом эмоций.
– Мне нужна пауза, – наконец отмерла я. – Я обещала научиться верить тебе, но не ожидала, что это окажется так сложно. Я не готова сейчас с тобой разговаривать, мне нужно всё обдумать. Пожалуйста, отпусти меня.
Я влезаю в свои когда-то рабочие брюки молча, также молча натягиваю толстовку и кожаную куртку поверх, убираю волосы в гульку на затылке, забрасываю в свой большой рюкзак все вещи первой необходимости от рабочего компа до смены белья, выхожу из спальни и спешно спускаюсь на первый этаж. Олег молча идёт за мной, и я рада, что он молчит, потому что ощущаю себя бракованной гранатой с выдернутой чекой – понятно, что рванёт, но пока не ясно в какой момент.
Первый номер, который я набираю, когда сажусь в машину, предсказуем до невозможности: как и всякая баба в сложной ситуации, в первую очередь я звонила подружке, потому что моя семья – это друзья, единственные люди, которые никогда не поступали со мной так, как поступили Олег и отец.
– Это пиздец, Лесь, – на остатках самоконтроля заявила я, выезжая с территории коттеджного посёлка. – Можно приеду?
– Ещё одна, – вздохнула подруга. – Жду.
Большего не требовалась. Судя по вздоху, я на сегодня уже вторая, и первая, наверняка, носит имя Лиза. Видимо, и у неё случилось что-то, и не думаю, что ошибусь, если предположу, что связано это с очередным разочарованием на личном фронте. Леська уже смирилась со своей участью жилетки, будучи единственной замужней подружкой у перманентно свободных нас с Лизой, поэтому её реакция меня даже не удивляет.
До дома подруги я добираюсь быстро. Типовая панельная девятиэтажка, перед которой развернулась цветастая детская площадка, чуть меньше чем на половину утонувшая в снегу – зима в этом году тёплая и потому очень снежная. У кого-то на окнах уже расцвели чуть корявые детские рисунки на новогоднюю тематику, выполненные специальной краской или даже обыкновенной зубной пастой. Однажды в детстве я тоже просила маму разрисовать так окно, на что получила категорический отказ в духе "вот ещё, окна после тебя намывать", но всё равно не удержалась и нарисовала своей розовой пастой с запахом жвачки маленькую снежинку в уголке, за что летом мне смачно так влетело, потому что смыть своё новогоднее художество я, конечно же, забыла.
Может быть, я была бы и рада позлорадствовать над разбитым Лизиным лицом, но в квартиру друзей я пришла точно в таком же раздрае, только если Лизкин козёл разбил ей губу и поставил фонарь под глазом, то мой в клочья порвал доверие между нами и разочаровал в своей личности. Именно это я выплёскиваю на ни в чём неповинную стену, стёсывая тонкую кожу на костяшках до того состояния, когда Леся молча перехватывает меня за запястье и утаскивает на кухню промывать кровоточащие ссадины.
– Мише пиздов вломлю, – привычно ворчит Леся, смачно заливая кисти моих рук перекисью, устраивая всем возможным бактериям пенную вечеринку. – Такими темпами вы мне всю квартиру кровищей зальёте.
У меня не находится сил для ответа, хотя я понимаю, о чём подруга говорит – не так давно её муж порвал грушу, которой вообще-то давно пора было на покой и об которую обычно мы все по желанию чесали кулаки, да так и не сподобился купить и повесить новую. Спустя эту необходимую процедуру, я молча устраиваю задницу на замшевом диванчике на балконе и закуриваю, не обращая внимания на тревожные взгляды подруг. Уж кому как не им знать, что я не имею привычки чуть что ударяться в слёзы и лупить стены – если уж я разревелась, что было прекрасно понятно по моим красным глазам и припухшим векам, значит, произошло что-то под грифом "совершенно серьёзно".
– Сердце? – отвратительно понимающе спрашивает Леся, усаживаясь рядом и закуривая. С другого бока устраивается Лиза, излучающая вину всем своим видом, видимо оттого, что в очередной раз не вняла нашим предупреждениям и снова огребла совсем не детских пиздюлей.
– Всё, что было, – хрипло отвечаю я, низко опустив голову.
– К маме? – осторожно спрашивает Леся.
– К маме, – киваю я.
Уже через два часа я обнаруживаю себя сидящей на переднем сидении своей же машины, за рулём сидит Леська, на заднем, по соседству с моей сумкой с вещами, Лизка. В машине стояла тишина, только изредка прерывалась моими или Лизкиными всхлипами – нас по-разному одинаково не отпускало у каждой своё дерьмо. Мы все курим, много курим, практически одну за одной скуриваем обе пачки и заезжаем по пути в магазин, чтобы прикупить обезболивающих от душевных ран – алкоголя и сигарет. Я трогательно улыбаюсь, когда подруга вкладывает нам с Лизой в ладошки по киндеру-сюрпризу, кажущемуся настолько неуместным в этой ситуации, что молочная сладость идеально скрашивает табачную горечь с химозным привкусом лесных ягод на языке. Леся знала нас обеих, знала достаточно хорошо, чтобы понимать, что случился крайний случай, а крайний случай – это к маме.
Лесина мама после смерти мужа уехала в деревню, тихо-мирно писала книжки, выращивала мяту на подоконнике, купила себе лошадь и немецкую овчарку, и, как она сама говорила, доживала свой век именно так, как ей хотелось. Эту чудесная женщина в каких-то моментах даже заменила мне собственную мать: я знала, что всегда могу прийти к ней плакаться и она поймёт, всегда понимала, всегда давала хороший совет и всегда наливала мятный чай или мятную настойку собственного производства в зависимости от масштаба проблемы. Я по белому завидовала Лесе, потому что именно такую маму мне всегда и хотелось, ту, к которой не страшно прийти с проблемами, которая поддержит и даст понять, что ей неважно, что ты вытворил, главное, что ты сам в порядке, а всё остальное решаемо.
Подруга паркует машину у ворот, вслух отмечая, что недавно выпавший снег не расчищен и надо будет почистить. Я отвечаю, что займёмся этим завтра, потому что сегодня никто не в состоянии, да и в ночь, к тому же, тоже передавали снегопад. Воздух пахнет свежестью, пахнет подступающим крепким морозом и дымом печей, откуда-то едва заметно тянет шашлыком и вдалеке воет собака – здесь всегда так по-особенному тихо и спокойно, что кажется, будто жизнь замирает, позволяет приостановить свой бег и выдохнуть. Как-будто я когда-то имела глупость сохраниться в настолько далёком от дома месте и теперь восстановить ману и хэпэшку можно было только проделав путь в два с половиной часа на машине.
– Феликс, – улыбаюсь я, зарываясь руками в шерсть роскошного немца, вылетевшего нам навстречу и поставившего мне лапы на грудь. – Привет, мой хороший.
Пёс радуется до невозможного, так беззаветно счастливо, как умеют только собаки, подпрыгивает и крутится вокруг наших с девками ног. У меня с этим псом была особая любовь: я дрессировала его в своё время, он был моим первым подопытным, а я у него первым кинологом, в общем, как никогда не забывается первый секс, так никогда не забывается и первый ученик.
– А я-то думаю, чего он мечется, – по-доброму усмехается тётя Катя, выходя нам навстречу во двор. – Крёстную почуял.
– Мам, ну чего ты на мороз в одних тапочках, – фыркает Леська, напомнив мне своим ворчанием Мишу. – Девки, давайте в дом, не май месяц. Ксюх, отлипни от Феликса, никуда он от тебя не денется, натискаешься ещё.
Небольшой кирпичный домик, здесь тепло и очень уютно, я каждый раз тоскую, когда настаёт время уезжать. Тёть Катя всегда ругается, когда кто-то из нас звонит с вопросом "можно приеду?", хочет, чтобы в наших головах этот вопрос никогда не возникал, потому что всегда можно. У нас с Лизой не было матерей, к которым можно было бы прийти безусловно всегда, зато у нас была тётя Катя и для нас этого уже было очень много, и особенно мы это ценили на контрасте с собственными родителями.
Леся по обычаю распихивает по холодильнику продукты, не слушая мамин гундёж о том, что она не нуждается и не надо ей каждый раз затаривать холодильник. Она и правда не нуждается, просто мы все считали неправильным приезжать к гостеприимной женщине на шею, поэтому мы с Лизой её тоже не слушали, только в четыре руки помогали Лесе, принимаясь за рутину, у кого что лучше получалось. Я, например, занималась шашлыком, а Лизка взялась за нарезку всего, что будет вприкуску к жареному мясу.
На маленькой застеклённой веранде с оборудованной для жарки печью-камином мы оказываемся, когда уже почти стемнело. Я развожу огонь и от него это маленькое помещение довольно быстро нагревается, на стенах висят небольшие фонарики, бросающие на нас тёплый жёлтый свет, немного тянет дымом, пока прогорают берёзовые дрова, а я устраиваюсь неподалёку от мангала с бокалом своего виски с колой и делаю вид, что меня здесь нет, пока остальные устраиваются вокруг стола сбоку от меня.
– Ну что, девочки, рассказывайте, – мягко улыбается нам тётя Катя, а мне щемит душу – была бы верующей, благодарила бы за неё и её дочь в своей жизни бога. – Опять все в раздрае.
– Не то слово, – кисло комментирую я, железным прутом вороша дрова. – Давай, Лизок, я пока не сформулировала.
– Влюбилась. Сильно, – почти шёпотом сознаётся подруга. – А он… Ну вот, в общем, – девушка задирает рукава своей толстовки, обнажая синяки и сегодняшние глубокие порезы, которых я не видела, но вид которых прямо намекал, что только по большому везению это не закончилось чем-то серьёзным. – Сама виновата. Леся с Ксюшей были правы.
Язвить не хотелось, хотя я была бы полностью в своём праве, ведь мы с Леськой действительно предупреждали её, но я не имела привычки рассказывать другим как жить и одновременно закидывать руку на бревно в собственном глазу. Я здесь с той же самой бедой, пусть по-другому, но сердце у нас обеих разбито, так что я молчала, дожидаясь своей очереди начать говорить.
– Ну что ты у нас на мудаков падкая, мы уже знаем, – пожала плечами тётя Катя, делая маленький глоток своего ликёра. – Решать надо корень проблемы, а не последствия.
– Я могу посоветовать хорошего психотерапевта, – бросила я, прочно залипнув в огонь.
– По-твоему, мне нужна помощь? – Лиза наверняка хотела возмутиться, но прозвучала её реплика скорее искренне и жалко.
– Это мнение Олега, клинического психолога с одиннадцатилетним стажем, – я пожала плечами. – В этом я ему доверяю, тут смысла мне врать не было бы никакого.
– В наше время не было всех этих психологов, но Ксюша права, – согласилась со мной мама Леси, пока сама подруга развалилась в кресле и потягивала свой напиток, тоже явно о чём-то размышляя. – Ты уже не первый раз в жир ногами втаптываешься на этом поприще, может быть, мнение профессионала тебе и впрямь поможет. В любом случае, получишь взгляд человека со стороны.
– Уговорили, – кисло согласилась с нами Лизка, опрокидывая остатки в своём стакане. Обновили круг напитков, продолжаем изливать душу.
– А тебя что тревожит, дочь моя? – обернулась на Леську мама. – Помни, в отличии от них, – женщина кивнула на нас с Лизкой, – твоему засранцу я имею полное право открутить уши.
– Да не за что, – невесело отмахнулась подруга. – Он мне вчера заявил, что хочет детей. Я вот как-то загрузилась на эту тему.
– А ты не хочешь? – меланхолично переспрашиваю я.
– Да почему, – она закусила губу, разглядывая кубики льда, кружащиеся в её бокале. – Я боюсь. Это ведь для него завести ребёнка – это сунул, кончил и пошёл. Ребёнок-то почти целиком ляжет на мои плечи, от беременности до декрета.
– Ты в Мишке сомневаешься? – вскинула брови Лиза.
– В себе я сомневаюсь, – чуть более раздражённо, чем нужно, отозвалась Леся. – Что я ребёнку могу дать?
– Адекватность, родная, – со смешком фыркнула я. – У тебя есть целых два наглядных примера, как не надо воспитывать детей. И один, – я отсалютовала бокалом тёте Кате, – как надо. А ещё у тебя целых две чудесных бабушки, две самые крутые подруги, муж на госслужбе с приличной зарплатой и безграничная любовь к детям. Из нас троих именно ты самый адекватный кандидат на материнство. Про квартиру в собственности, льготную ипотеку и материнский капитал я вообще молчу.
– И снова два очка в пользу Ксении, – усмехнулась Лиза. – Чё, Ксюх, тренеры не играют?
– Иди нахрен, – невольно рассмеялась я, качая головой.
– Главное, чтобы ты сама была к этому готова, – согласилась с нами тёть Катя, в который раз убедив меня, что она отличается от большинства родителей, которых я знаю. Другая бы на её месте уже весь мозг вынесла с внуками, тем более, что Леся уже шесть лет как замужем, но тётя Катя не считала нужным лезть в жизнь взрослых детей, убеждённая, что и без неё они прекрасно разберутся сами. – Не потому что тебя убедил Миша, не потому что пора и не потому что тебя уговорили мы. Ребёнок – это серьёзный шаг, и он в самом деле ляжет на твои плечи процентов на семьдесят.
– С другой стороны, зная Мишку, уверена, что он сделает всё, чтобы тебе было проще, – кивнула Лизка. – Он не из тех мудил, которые "киндер-кюхе-кирхе".
– Короче, исходи из мысли, готова ты к этому или нет, – резюмирую я, поднимаясь на ноги, потому что дрова уже прогорели и пока первый жар спадает, надо нанизать мясо на шампуры. – Лучше тебя это всё равно никто не узнает. Мы тебе можем сказать только две вещи: у тебя есть все условия для этого и никто тебя одну не оставит с этим разбираться.