Евгения Черноусова
Нестрашная месть
Глава девятая От Джульетты до Фемистоклюса
Первыми покинули квартиру Яня с Женей. Она довела его до остановки, показала, где надо будет сойти на обратном пути, и поехала на работу.
Прямо с утра собачилась с руководителем духового оркестра. Всего-то и надо было маршем пройти из фойе по зрительному залу сначала по проходу между партером и амфитеатром, перестраиваясь на ходу и разделившись на две группы, спуститься по проходам партера к сцене и разместиться перед ней, чтобы сыграть «Заводской марш», а потом выдавать туш при вручении наград труженикам завода, а он считал, что достаточно усесться заранее и не морочить ему голову.
В какой-то момент Яня увидела, что за ними наблюдает Саша с ещё каким-то мужиком. Вот-вот, посмотри, каково мне с твоими кадрами! По правде, кадры были сильными, приличный оркестр, хор, который существовал с самого открытия Дворца культуры, танцевальный коллектив, который за много лет в отличие от хора не проходил постепенное обновление состава, а лишь пополнялся и разделился по возрастам, и в их группу сеньоров Яня просто была влюблена. Но договориться с руководителями этих коллективов, сознававшими свою значимость – это что-то! Всякую просьбу, а тем более замечание, встречали в штыки!
– Костя, всё равно выступать придётся по сценарию, утверждённому оргкомитетом, – наконец-то вмешался директор. – Так что репетируйте. Янина Ксавериевна, пойдёмте.
Это он, конечно, приврал, ни сценария, ни оргкомитета ещё не было. Яня с большой радостью поскакала за мужиками на третий этаж, удаляясь от оглушающего «Заводского марша».
В кабинете Саша представил своего гостя: его двоюродный брат Павел Петрович Гицкий, с этого сезона главный режиссёр Новогорского областного драматического театра. А тот начал с места в карьер:
– Янина, я уже не чаял вас найти. Вы ведь играли Джульетту в постановке Савельева?
– Ну, было дело, – вырвалось у неё. Потом рассердилась. – Вы-то откуда знаете? Это было давно и неправда, как говорила моя бабушка. Десять лет прошло!
– Мне о вас говорил сам Савельев.
– Он что, жив? Ему лет восемьдесят, я слышала, что его парализовало.
– Был инсульт, но по дому ходит. Говорит невнятно, память ослабла. Знаете, как он вас назвал? «Имя какое-то польское, не то Ванда, не то Малгожата».
– Тогда как вы меня нашли?
– Совершенно случайно. Зашёл вот к брату, увидел и узнал, потому что видел у Савельева в альбоме фотографию, где он обнимает вас и покойную Горностаеву в роли синьоры Капулетти.
– Ну, излагайте, зачем я вам понадобилась.
Саша глянул вопросительно, мол, не слишком ли грубо ты к незнакомому человеку, который ничего плохого тебе не сделал? Да откуда ему знать, как зла и на театр, и на этот спектакль Яня, он-то в те времена школьником был.
– Савельев отзывался о вас с восторгом. Я бы хотел узнать ваше мнение об этой постановке. Почему спектакль так быстро исчез из репертуара, ведь он даже приз театрального фестиваля получил?
– Я служила в театре один сезон. Репетировали мы всего три месяца, весной состоялась премьера, я отыграла шесть раз. Что там дальше было, не знаю.
– А почему вы ушли?
– У меня был маленький ребёнок.
Саша закатил глаза:
– Если я не ошибаюсь, десять лет назад твоей Маше был четвёртый год. Если вышла на работу, значит, было с кем её оставлять. И ради Джульетты да в первый год после института… да нет такого, чем дебютантка бы не пожертвовала! Был конфликт? Если старик тебя помнит с добром, значит, не с ним. Не заставляй предполагать всякие пакости.
– Хорошо, – вздохнула Яня. – Есть моя личная история и есть история спектакля. О нём, что знаю, расскажу. Был включён в репертуарный план, но что-то в начале сезона случилось, скорее всего, перерасход по какому-нибудь другому спектаклю. Да, точно, сначала был исполняющий обязанности худрука Алексеич, Савельев появился ближе к зиме.
– А разве не он взял вас в штат? – удивился Гицкий.
– Не он и не по протекции. У меня не было никаких связей, да и семья не хотела, чтобы я попала в театр. Никого из нашего выпуска в Новогорске не ждали, одну девочку взяли в ТЮЗ, но это была своя… ну, вы понимаете. Как ни странно, из Уремовского театра приезжал на отбор, двоих они взяли.
– Вас приглашали?
– У меня семья.
– То есть приглашали, но вы отказались, и они взяли другую.
– Ну… в общем, я летом отдыхала, и в театре отпуск, а Алексеич затеял маленькую антрепризу. Выезжали в райцентры с «Дамой-невидимкой», очень неплохо подзаработали. Он сам дона Хуана играл. Вы знаете, что нас, студентов, в театре знали, мы часто в массовке играли. Я с ним на улице столкнулась, он попросил выйти в роли Исавель, там кто-то из дам на море рвался. Потом у другой свадьба приключилась, потом третья на пробы уехала. В общем, я у них на подхвате, заучила все женские роли, за лето сыграла Исавель раз пять, ещё и Клару пару раз, а один раз даже донью Беатрис. А когда новый сезон начался без главного режиссёра, Алексеич меня пригласил в штат как безропотную лошадку. Естественно, выходила я в массовке со студентами, ну, иногда давали роль масштаба «кушать подано». Тут появился Савельев, обрадовался запланированному Шекспиру, потом скис из-за отсутствия средств, а потом решил замахнуться ножом на Уильяма нашего Шекспира, сделать вырезку на час и поставить на малой сцене. Это было наподобие «Женитьбы» в «Двенадцати стульях», я там только на проволоке не танцевала с плакатом «Нафиг Париса!», ну, вы же видели…
– Ничего не видел, исчезли все рабочие материалы, естественно, нет декораций и реквизита, только костюмы целёхоньки.
– Конечно, я помню не больше, чем прочие участники. Выглядело это так: немного диалогов, балетные па под музыку Прокофьева, дикторский текст и акробатика на сложной конструкции из металлических трубок. Как подумать, ведь бред и профанация, но труппа работала с энтузиазмом, наверное, традициями объелись. И первый премьерный спектакль, на который, естественно, пришли только свои…
– Как свои? Полный зал?
– У нас тогда не было малого зала, кресла устанавливались вокруг поворотного круга на сцене в три ряда с четырьмя проходами, получалось порядка шестидесяти мест. И нет четвёртой стены, это ведь тоже диктует свои правила. Так вот, первый спектакль смотрели, можно сказать, профессионалы и приняли с восторгом. На втором были уже случайные зрители, но, конечно, элитные, билетов же мало, помнится, он тоже прошёл успешно. Третий раз мы выступали на фестивале в Уремовске. Представляете, что значит перенести постановку на большую сцену? Мы были в ужасе, а мэтр потирал ручонки. И у него получилось! С одной репетиции перестроил массовые сцены, сменив танцы вдоль поворотного круга на построение в квадрат. У них в театре по обеим сторонам занавеса на портале два больших демонстрационных экрана. Он сам лично снимал нас крупным планом и подавал изображение на экран. Смутно представляю себе, как это выглядело со стороны, но публика приняла очень хорошо. Там у них как у больших распределяется чуть не восемнадцать номинаций. Так вот, кроме главного приза за лучший спектакль мы взяли приз зрительских симпатий, главную женскую роль и мужскую роль второго плана.
– Женская – ваша, а кто мужскую получил?
– Фамилию не помню, Владя, пухленький такой, небольшого роста, Меркуцио он играл. Талантище! Возвращаемся на подъёме и узнаём, что Савельев нас покидает, его столица ждёт. И уже приехал принимать дела Маевский. Ещё два раза я отыграла Джульетту в череде «кушать подано», но Маевский почти сразу стал репетировать ещё с двумя Джульеттами.
– Теперь ясно, с кем конфликт, – прокомментировал Саша. – А до этого кто был во втором составе?
– Не было второго состава, я теперь думаю, Савельев приезжал на время, поэтому ставил спектакль-однодневку, направленный на разовый успех. Так и получилось.
– А потом?
– Маевский заменил меня буквально за несколько часов до пятого показа спектакля в стенах родного театра. Я не пошла смотреть, у меня Машенька температурила. А половину билетов купила какая-то школа. И старшеклассники спектакль сорвали. А на следующий прокат уже все билеты были закуплены для школьников. Играл основной состав. Дети оказались нормальными, даже хлопали нам и просили автографы. Это был мой последний выход в главной роли. Заканчивала сезон статисткой. После отпуска рассчиталась.
– М-да, а мне говорили, что был сорван последний спектакль сезона, – сказал Гицкий.
– Да, был ещё один показ в июне, театральное здание уже поставили на ремонт, и доигрывали тот сезон в Доме культуры профсоюзов на проспекте Жукова. Залище там вдвое больше нашего театрального, но есть ещё малый зал, тоже мест на полтораста. Играл новый состав, там и Ромео был покрупнее, потому что Коростелева, хоть и худенькая, но высокая, весила всё-таки больше моих сорока двух килограммов. И ярких Меркуцио и Тибальта зачем-то он заменил кем-то не запомнившимся.
– А мне Коростелева сказала, что этого спектакля не помнит.
Яня фыркнула:
– Грех помнить такое, Ромео Джульетту уронил. Причём дважды. Не травматично, но обидно. Там не было скандала, вам неправильно сказали, спектакль не был сорван, но публика постепенно разбегалась, зал был не раскуплен даже на половину, а под занавес едва ли не сорок зрителей осталось. Всех работников заранее обязали занять пустующие места, так что кроме меня найдутся ещё свидетели того фиаско. Не пытайтесь восстановить этот спектакль, он несёт на себе проклятье первого состава.
– А вы не хотели бы сыграть Джульетту снова?
– Да обнеси господь! У меня дочь в возрасте Джульетты!
Вернувшись в свой кабинет, обнаружила звонки от классной руководительницы Маши и, как ни странно, от Петра. Его звонок она проигнорировала, а учительнице был порыв перезвонить, а потом вспомнила о решении дочери сменить школу и отложила телефон. Но он зазвонил вновь. И учительница начала весьма агрессивно, заведя разговор об оплате обучения. Они платили по полугодиям, но Яня договаривалась о рассрочке, перечислив половину. И теперь радовалась, что не заплатила полностью. Объявила, что дочь решила перейти в другую школу, так что больше они гимназии ничего не должны. И видеться им нет резона, разве что на суде.
Не дожидаясь ответа учительницы, Яня прервала разговор. Ей ещё с хором программу утрясать, а потом к заводскому начальству идти, чтобы обговаривать сценарий юбилея начерно.
К вечеру, собираясь домой, вспомнила мамины слова о том, что в её возрасте надо замуж и рожать, и горько ухмыльнулась. Общалась она сегодня преимущественно с мужиками, были среди них и свободные, только вот смотрела Яня на них как на противников. Когда уж о сексе думать, наверное, все женщины Степановы от первой любви поломаны. Весь день уговаривала, выпрашивала, отбивалась, ругалась. Любого рада бы не видеть, а не то что в объятия заключить. И в общении с этими субъектами ни разу не вспомнила о собственной семье, а ведь там ещё чужой ребёнок, который наверняка чувствует себя одиноко. Спасибо мамочке, она с её педагогическим опытом сумела подобрать к Жене ключик. Так что противопоказано рожать Яне, ей бы единственную дочь не упустить.
У подъезда стояли Маша с Петром. Ну вот, с весны его не видела, и век бы ещё не видеть. Но поздоровалась, спросила: «Что это ты здесь?», на что он с вызовом ответил: «Что, нельзя с дочерью повидаться?» «Можно, разрешаю», – ответила, пожав плечами, и открыла дверь. Он, опомнившись, что-то крикнул вслед, она не расслышала. Дома был только Женя, Яня было открыла рот спросить о матери, да вспомнила, что сегодня она родительское собрание проводит.
– Там какой-то мужчина, – нерешительно начал Женя.
– Не волнуйся, это Машин отец. Давай-ка по-быстрому на стол накроем.
Яня волновалась за маму, что Петра увидит и расстроится, но Маша пришла буквально через пару минут, а минут через пятнадцать и Татьяна Ксавериевна явилась. Они все нормально пообщались после ужина, даже в какую-то потрёпанную настольную игру поиграли. Но Маша рано ушла, сказав, что спать захотела. А Яня долго крутилась на кухне, давая возможность дочери прореветься. Потом всё же пошла к себе и, услышав сопение, присела к Маше на кровать, провела рукой по её волосам и сказала:
– Прости, доченька.
– За что? – всхлипнула та.
– Что любовью родительской обделила, не того отца тебе выбрала. Но я верю, что такую добрую, умную, красивую девочку полюбит прекрасный принц и даст ей всё то, что она в родительской семье не получила. И будут у тебя счастливые дети, у которых будут любящие родители и обожающая их бабушка, которая бросит работу, будет жить на пенсию, играть с внучатами в мячик и жарить им оладушки.
– Э-э, нет, – хихикнула Маша, ткнувшись мокрым носом ей в руку. – А как же отчим и два младших братишки, которых бабушка обещала? Мам, я ведь отца поддразнила, я ему сказала, что Женька Светлодаров – сын твоего бойфренда.
– А Вадим и не бой, и не френд, – засмеялась Яня. – А что отец мне вслед орал, я не расслышала?
– Что ему твоего разрешения не требуется, чтобы с дочерью общаться. А я ему сказала, что в общем-то требуется, потому что по документам он мне чужой мужик. А он зарычал, что я от матери и бабушки бабьей прилипчивости набралась, только бы мужика захомутать, и рванул к машине. А я ему вслед крикнула, что захомутать можно и кого побогаче… и того, кто любит меня. Но я не сразу крикнула, может он и не слышал.
– Ишь, гордая птица воробушек, свободный от всяческих уз. А зачем он вообще приходил?
– Позвонил вдруг, велел спуститься. Я вышла, он сразу про гимназию, мол, что за дела, почему не заплатили. Классуха, значит, додумалась ему позвонить. Я и сказала, что учусь здесь. Он типа с возмущением: экономить на образовании! Я ему, что достало ездить через весь город в автобусе, дыша духами и туманами и теряя пуговицы! Он – не фиг было уезжать в этот бомжатник! Я – что ты не хочешь с ним жить, и с этим ничего не поделаешь. Он – ради ребёнка! Ну достал! И тогда я сказала, что и ты с ребёнком, и бойфренд твой с ребёнком, люди вы молодые, ещё двоих родите. А ты, папа, ради ребёнка весь этот табор в свою квартиру пригласишь? И тут ты идёшь. И папаня нашёл причину от меня отказаться и смылся.
– Мы с ним знакомы шестнадцатый год, тринадцать лет жили как семья. И в жадности все эти годы я его упрекнуть не могла. Могу только предположить, что у него какой-то бзик на почве формальных связей. Нас не было в его паспорте, мы не были прописаны в его квартире. Иногда это создавало некоторые сложности, но он предпочитал платить, а не признавать нас семьёй. Теперь мне это уже не нужно. А ты… да задай ты ему прямой вопрос!
– Не буду. Я этот вопрос своему отчиму лучше задам. Вот ты замуж выйдешь, а я прямо перед загсом ему в лоб: согласен ли ты, Иван Иванович Иванов, взять в законные дочери Степанову Марию Ксавериевну, чтобы звали её впредь Ивановой Марией Ивановной?
Яня засмеялась:
– Дочь, ты создаёшь мне дополнительные трудности. Мало того, что жениха искать, да ещё чтобы был с нетривиальными именем и фамилией! Ладно, фамилию потом сама подкорректируешь в собственном браке, а вот отчима придётся просить, чтобы простое имя Федя заменил, уплатив необходимые пошлины, на редкое для России имя Фердинанд или Фархутдин.
– А можно что-то русское, но редкое. Вот… Федул! Фома!
– Фемистоклюс!
– Какое же оно русское?
– Не помнить шедевр русской литературы! Позор на бабушкины седины!
– А, «Мёртвые души»!
– Вот ты и попалась, будешь Фемистоклюсовна!
Мать и дочь хохотали, уткнувшись в подушки, чтобы не разбудить остальных обитателей квартиры.
Глава десятая Сцена, родная сцена!
Саша всё-таки дожал её и повёз в театр взглянуть на репетицию. Они присели в первом ряду амфитеатра и огляделись. Яня после увольнения ни разу не переступила порога театра. В оперном была на всех спектаклях, в ТЮЗ Машу водила, пока она маленькой была, но сюда – ни ногой! И только теперь увидела результаты ремонта десятилетней давности, который начали ещё в бытность её в штате, а завершали уже без неё.
Саша толкнул её локтем, она отвлеклась от стен и перевела взгляд на сцену. Репетируют в костюмах, значит, премьера близко. Странно, сцена своя, родная, костюмы тоже просто до дрожи свои, а лица чужие. Нет, вот знакомая фигура гренадёрского роста. Витя Громада, в той давней постановке он подавлял её ростом в роли Париса, сейчас играет папашу Капулетти. Рядом с ним мамаша Капулетти, да это Коростелева, тогдашняя протеже Маевского. Она всего на несколько лет старше Яни, вроде, и фигуру сохранила, но как-то подувяла.
Так, декорации превосходные, мрачный средневековый город прямо подчёркивает трагичность происходящего. А вот текст рваный…
Тут Гицкий объявил перерыв и подозвал их к себе. По дороге её схватил за рукав толстенький актёр в плаще францисканского монаха и дохнул на неё жутким перегаром:
– Колосок пшеничный, ты ли это?
Она сначала дёрнулась, а потом признала:
– Владя, где так кормят? – а на ухо добавила. – И поят?
Гицкий заорал, чтобы Владя не задерживал его гостью. Тот отступил, и Саша с Яней присели, Саша сзади, она – рядом с главрежем. Там ещё и Алексеич обнаружился. Он покосился на неё сонным глазом и спросил:
– Ты откуда, солнце?
– Из самодеятельности, – засмеялась она.
– Серьёзно, что ли? И что ты там делаешь?
– Режиссирую.
– Убить бы тебя, кол-ле-га! Такой талант зарыла, дура!
Яня фыркнула беззлобно. Не больно-то он заступался за неё, когда Маевский кислород перекрывал. Сели просматривать текст. К её удивлению, она помнила всё. Подошли Витя и Владя, потом Коростелева подключилась. Буквально за полчаса разметили, что Савельев сократил, что перенёс в дикторский текст, что заменил пантомимой и заглушил музыкой. Осталось движение показать. Яня сказала, что сегодня не сможет, потому что джинсы на ней жёсткие. Но есть же те, кто, как и она, разучивали движение десять лет назад. Коростелева ехидно предложила прихваченные на фитнес шорты. Она что, всерьёз считает, что Яня не сможет поднять ногу? Протянула руку, взлетела на сцену и быстро переоделась в кармане сцены. Вышла в носках и шортах, попросила верёвочку или ремешок, демонстративно придерживая шорты за пояс одной рукой, при этом прочие дамы, присутствующие в зале, ехидно повернулись в сторону Коростелевой. Подвязала шорты, встала в позицию, показала движение. Подозвала молодого человека, который играл Ромео, повторили движение вдвоём. Потом он повторил это движение вместе с актрисой, играющей Джульетту. Девушка была очень красива и пластична, но Яня смотрела на неё с сомнением, чересчур она взрослая для этой роли.
– Собственно, всё. Монотонно и однообразно. Так двигаются горожане на площади, гости в доме Капулетти, молодые задиры перед дракой, супружеские пары Монтекки и Капулетти. В указанных в сценарии моментах все застывают, кроме тех, кто выходит на передний план, статичность массовки по замыслу режиссёра подчёркивает неумолимое течение времени, трагичность момента и предопределение судьбы. Как-то так.
– А давайте сцену бала прогоним.
Не получалось. Наконец Яня стала хлопком подавать сигнал к остановке, потом заменила синьору Капулетти, потом снова танцевала за Джульетту.
– Янина мне чётко под руку, а Лику я не удерживаю, – пожаловался Ромео.
– Надо репетировать. Янина, давайте оформим ангажемент с вами как с репетитором по хореографии.
Яня невольно засмеялась. Тому, что давалось ей хуже всего, ей было предложено обучать! Но отказалась она по другой причине:
– Вы что, у меня юбилейный концерт!
Гицкий поглядел на Сашу, и Яня поняла, что они договорятся. С одной стороны, обозлилась, с другой… сцена, родная сцена!
В последующие дни она работала на износ, в ДК репетиции, в театре репетиции. Уже выздоровел Вадим, и Женя съехал от них. С детьми, что своей, что чужим, она общалась только за завтраком и за ужином, а иной раз ужинала в одиночестве, если задерживалась допоздна. Только накануне выписки Вадима ушла с работы пораньше, вместе с Женей навели порядок в квартире Светлодаровых, потом, уложив школьника пораньше, готовила им еду на завтра. Заночевала там же. Утром Женя за завтраком сказал:
– Надоело рано вставать и на автобусе далеко ездить. Но зато у вас весело и вкусно.
И чмокнул её в щёчку, вылезая из-за стола. Вот надо же, мальчишка, а «телячьих нежностей» не стыдится. Маша в общении стала неровной, то обнимается, то рычит. Скоро закончит школу и уйдёт во взрослую жизнь. И останутся Яня с мамой доживать вдвоём в квартире, как в своё время мама с бабушкой жили. И царапнуло душу воспоминание о двух братишках, заказанных Машей. Фиг с ним, мужем, ну не умеют Степановы отношения с мужиками строить, но ребёночка хочется. Вспомнились детские ручки, обнимающие за шею, первые слова, первые шаги. Вздохнула. Ну да, мужа для этого искать не обязательно, достаточно временного производителя, только ведь ещё деньги нужны. А с деньгами у неё… глянула на кухонные часы и стала поторапливать Женю. И ему в гимназию пора, и у Яни в театре репетиция. Хоть тут пешком можно дойти, но минут пятнадцать потребуется.
В театре огорошили, заболел Антон, играющий Ромео. Ой, что будет, Гицкий ещё не знает, он в первой половине дня в театре не появляется. Антон сипло прошептал, мол, температуру собьёт, но голос!
– Дурачок, – сказала она строго. – Ты что, не понимаешь, что голос – один из инструментов профессии? Ради одного выхода способен всей карьерой рискнуть? Перегрузишь больные связки, а потом всю жизнь будет голос садиться от малейшего напряжения, от легчайшего охлаждения. Отправляйся в свою общагу и вызывай врача на дом. Неделю лечишься в строгом молчании, потом ещё несколько дней долечиваешься. На следующую неделю запишу тебя к хорошему фониатору. СМС сброшу, куда подъехать.
– Где ты фониатора в Новогорске найдёшь, – фыркнул Алексеич.
– В оперном.
– А премьера?
– А чем вы думали, когда от второго состава отказались? Я понимаю, Лика и Антон звёзды, но значимость звезды только подчёркивают планеты, что вокруг них вращаются. Вот подходящая планета, да, ты, Денис. Поработай сегодня подставкой для звезды Лики. А ваш главный вечером назначит дублёра. Моё дело – танцы. И – раз – начали!
Гицкий бушевал, но Дениса утвердил. И тот вписался в состав за рекордные полторы недели. Яне даже казалось, что на фоне этого более плотного партнёра Лика смотрится выигрышнее, рядом с юным Антоном её возраст бросался в глаза. И премьера состоялась. И даже были овации.
– Как тебе? – спросил Алексеич, хлопая вместе с публикой.
– Нормально.
– И всё?
– А что ещё сказать? Ну, красиво. А было бы хуже без танцев, которые я тут оттачивала? Да не факт! Никогда не понимала живопись. Мне что подлинник, что копия – всё едино, лишь бы красиво было. Какая между ними разница, если даже специалисты их не различают, только экспертиза точку ставит, и то иной раз ошибается? А теперь, кажется, доросла. Мы скопировали работу мастера, а получилась всё равно копия, а не шедевр. А может, шедевра не было, а просто мы были молодые и восторженные?
– А ты и вправду в своей самодеятельности подросла, – ухмыльнулся режиссёр.
– А то! «Репка», знаешь ли, тоже таит в себе бездну смыслов…
После спектакля сбежать не удалось. Актёры засели в буфете и бурно отмечали премьеру. Яня притулилась за угловым столом и тихо удивлялась, как завышено они оценивали свою работу. Гицкий витиевато благодарил труппу за ударный труд, отдал должное Лике и Денису, отдельно поблагодарил Яню и примкнувших к ней ветеранов сцены, которые по памяти восстановили бесценный шедевр большого мастера. Намекнул, что пробивает постановку ещё одного шедевра английской драматургии на очень актуальную в данный момент тему, где некоторые из присутствующих будут иметь счастье проявить себя. Народ возбудился, зазвучали просьбы и угадки, дамы пищали и строили глазки. Яня сочла, что она в достаточной мере слилась с коллективом и пора выливаться. Тихо выбралась, поясняя тем, кто пытался её задержать, что «на минутку, ну, вы понимаете».
В коридор за ней вывалились кучка актёров с Алексеичем во главе. Оказывается, эти мастера под мухой спорили: шедевр или не шедевр? И Алексеич сослался на её просвещённое мнение. Яня с пьяными спорить не желала, поэтому дипломатично ответила, что они, наверное, сравнивают с прочим репертуаром театра, а она с ним незнакома и ориентируется на шедевры мировой сцены. И рядом с ними, понятное дело, их спектакль не возвышается. И попросила ребят не огорчаться, когда пойдут отклики в СМИ на эту постановку. Ну не принято в Новогорске хвалить областной драматический! Хитрый Алексеич предложил пари, кто точнее всех угадает, какова будет критика в их адрес. Яня ответила, что принципиально не спорит по творческим вопросам, а он возразил:
– Тебе и не надо. Я оценивать с вами на равных не могу, потому что я не участник проекта. Они играли, ты некоторым образом помогала режиссёру, а я наблюдал со стороны, не имея голоса в постановке. Поэтому ставлю на твоё мнение. Даём три дня на раскачку критиков, а потом вскрываем конверт. Вот… сколько вас? Без меня семь…
Тем временем они дошли до приёмной, где Яня оставляла свою одежду. Алексеич открыл ящик стола секретарши, вынул конверт, вырвал семь листочков из блокнота и велел спорщикам кратко сформулировать, что им предъявят критики. Ну, или писать, что отзывы будут целиком хвалебными. Видя, что легче согласиться, Яня написала: «Шедевр мировой драматургии безбожно сокращён и опошлен корявыми танцами. Главные герои староваты», расписалась, свернула вдвое и передала Алексеичу. Он сунул листок в конверт, добавив туда же банкноту. За ним сдали листочки и деньги остальные. Конверт был заклеен, надписан: «Вскрыть 4.ХII», а спорщики, громко галдя, потянулись назад в буфет.
Вылетев из служебного входа, Яня направилась к проспекту, на ходу нашаривая в сумке телефон. Ну вот, ещё ни копейки от театра не получила, а уже вынуждена тратиться на такси! Сзади хлопнула дверь, её окликнул Антон:
– Янина, подвезти?
– Ты за рулём? Как же после застолья?
– Не пил, я всё ещё на антибиотиках. Кстати, спасибо за врача. Он сказал, что очень своевременно обратился. Но обидно, что надолго выбыл из строя, я так мечтал об этой роли!
– Не огорчайся, когда начнётся травля, порадуешься, что отсиделся в окопе.
Перед тем, как выйти из машины, Яня сказала:
– Было приятно с тобой работать, Антон.
– Увидимся!
