Ирина Абеляр
Рапсодия для двоих
Каждый раз при виде потёртого временем домашнего раритета Тонечка незаметно роняла пару слезинок. Вдыхая тонкий запах клевера, лежащего на самом дне лукошка, она мысленно возвращалась в своё беззаботное детство, нежное и ласковое, как материнские руки.
Вот и сейчас, собираясь за продуктами, она вначале привычно всплакнула. Потом тщательно промокнула слёзы маленьким кружевным платочком и быстро одёрнула выгоревшую на солнце юбчонку.
– Делать нечего. Всё равно ведь придётся идти, – отбросив нахлынувшие воспоминания, вполголоса прошептала она и, весело помахивая стареньким лукошком, рысью побежала в сторону продуктовой лавчонки.
Тонечкины ножки смело топотали по растрескавшемуся булыжнику в такт мелким дождевым каплям, лениво падающим на пересохшую от жажды землю. Выданные матерью денежки звонко бренчали в её нагрудном кармашке, для верности заколотом маленькой позолоченной булавочкой, подаренной ей любимой нянюшкой на шестнадцатилетие. Старенькие матерчатые тапочки то стремились слететь с её ног, то прилипали к пяточкам. Норовистая обувь увлекала свою хозяйку то в сточную канаву, забитую гниющим мусором, то на раскалённый тротуар, такой же растрескавшийся и безжизненный, как прошлогодние мечты старого пса, грустно бредущего навстречу своей неминуемой смерти.
Девушкам на выданье не положено потакать своим капризам. Так её учила соседка Клавдия Эдуардовна, тощая, крикливая поэтесса, жившая всего в двух кварталах от Тонечкиного дома.
Сама же поэтическая натура ни в чём себе не отказывала. Больше всего она любила просиживать целые дни напролёт перед огромным окном, предназначенным для «проветривания мозгов» и получения свежих впечатлений из внешнего мира. Стойкий запах алкоголя и табака неизменно сопровождал сложный процесс написания каждого поэтического опуса.
– Смеяться не стоит над бедняками и арестантами, не то окажешься на их месте, – бубнила поэтесса, застёгиваясь на все пуговицы, несмотря на жару.
– И осуждать никого тоже нельзя, не то сама окажешься на скамье подсудимых, – торжественно изрекала баба Клава, смешно морщась, как если бы принимала самую горькую на свете микстуру.
– На твой век хватит и доброты, и простоты. Запомни: ни то, ни другое не принесёт тебе ни счастья, ни любви, – хитро щурилась она на солнечный свет.
Мудрая женщина много чему научила бы юную соседку, если бы не слегла в одночасье в горячке и вскоре умерла. Лучше всего из её поучений Тонечке запомнилось, что девушки на выданье не должны работать на износ. Ведь им ещё предстоит рожать и воспитывать детей. Будь то девочка или мальчик, лишь бы здоровенький да умненький родился, да в полной семье, в любви и достатке.
Так или примерно так думает каждая если не первая, то уж точно вторая девушка, не заморачиваясь о том, кем же в конце концов станет она сама и её будущие дети.
Тонечка появилась на свет в обычной семье, не обременённой ни новаторскими идеями, ни длинной родословной. Полукеевы-старшие, по большому счёту, радели лишь о том, чтобы молодая поросль становилась выше ростом и упитаннее телом. Материнская забота редко выходила за узкие границы приготовления незатейливого обеда из проперчённого и круто посоленного супчика из баранины и позднего ужина, плавно переходившего в самое настоящее колдовское действо при тускло горящих свечах.
Тонечкиным ручкам порою приходилось делать такое множество домашних дел, что её нянюшке становилось грустно при виде узеньких девичьих ладошек, покрытых свежими мозолями и розовыми шрамами, оставшимися от укусов соседского кобеля, сорвавшегося с цепи пару месяцев тому назад.
Этот день навсегда впечатался в Тонечкину память, по-женски избирательную и предсказуемую.
Грозный рык соседского пса, попавшего через незапертую калитку прямо под ноги гулявшей по двору Тонечке, никто из взрослых не услышал.
Чужая собака поначалу не испугала ласковую по натуре девочку, привыкшую к старенькому домашнему любимцу, не смевшему ни громко лаять в присутствии своих хозяев, ни, тем более, кусаться. Робкая, доверчивая Тонечка вмиг повзрослела, оказавшись наедине с обезумевшей от вкуса нежданной свободы псиной.
Тоненьким голоском больше похожим на тиканье настенных часов, чем на вопль о помощи, окаменевшая от страха девочка сдавленно ойкнула и судорожно перекрестилась. Её испуганный взгляд беспомощно заметался от небесного спасителя к родному батюшке, мирно отдыхавшему на продавленной кушетке под раскидистыми вишнёвыми ветвями.
Из соседского окна низкими рычащими звуками гремела джазовая музыка, заглушая не только её сдавленные крики, но даже надрывный рокот проезжающих мимо машин.
Отчаявшейся девочке казалось, что никого на всём белом свете не интересует ни она сама, ни мохнатая собачья морда, угрожающе скалящаяся острыми, пожелтевшими от старости клыками.
Тонечкина рука, истово крестившая похолодевший лоб, вдруг оказалась прямо в слюнявой от голода и злобы собачьей пасти, тем самым заставив мерзкое животное остановиться и замолчать.
Девушкам на выданье никогда не рассказывают, как надо поступать в чрезвычайных ситуациях. Разве что наказывают никогда не целовать кошечек, не играть на дороге и обходить стороной тёмные подворотни и незнакомых людей.
Тонечка, будучи от природы смышлёным ребёнком, сама нашла выход из этой непростой ситуации. Старенькая нянечка была уверена, что это Ангел-хранитель надоумил её любимицу засунуть в открытую пасть злобной бестии вместе с рукой небольшой камешек с очень острыми краями, случайно поднятый девочкой на садовой тропинке.
Ошарашенная псина, получившая неожиданный отпор, вздрогнула всем телом и резко отскочила от Тонечки. Громко завывая и жалобно поскуливая, травмированное животное уносилось без оглядки с чужого двора, стыдливо пуская кровавые слюни и позорящие его собачье достоинство слёзы.
Тонечка, потерявшая всякую надежду на помощь, отчаянно заплакала и, наконец-то, закричала в полный голос. Её правая рука, пожёванная приблудной собакой, причиняла нестерпимую боль, заставляя девочку снова и снова выкрикивать смешное проклятье:
– Брысь отсюда, мерзкая тварь! Чтоб тебе провалиться в преисподнюю. Чтоб тебе пусто было навеки вечные!
Тихон Полукеев, мирно похрапывающий всё это время на кушетке, разом проснулся и вскочил на ноги. Пытаясь определить причину Тонечкиных слёз и криков, он оглядел с недовольным видом плачущую дочь и распахнутые настежь окна свежеокрашенного дома.
Изувеченная Тонечка кричала всё звонче и тоньше, привлекая внимание случайных прохожих, испуганно заглядывающих в приоткрытую садовую калитку.
Соседские окна продолжали исторгать забойные звуки то ли баяна и гитары, а может балалайки и контрабаса. Гремели фанфары, пафосно вторя нестройным голосам соседских сестричек, недавно принятым в церковный хор певчими, несмотря на свой юный возраст и маленький рост.
Тонечкин батюшка наконец-то осознал, что происходит что-то из рук вон плохое. Вскочив на ноги, он решительно направился к дочери, продолжавшей плакать навзрыд, крепко сжимая в окровавленной ладони спасительный камешек.
Старичок-лесовичок, проживавший по соседству с Полукеевыми, быстрее всех прибежал на визгливый лай разъярённого пса, ожесточённо мотающего лохматой головой из стороны в сторону, как оживший часовой маятник. Принявшись оттаскивать кобеля от дома Полукеевых, Юрий Михайлович, так на самом деле звали старичка-лесовичка, устрашающе крикнул, замахнувшись на собачью морду огромным, размером с кувалду, кулачищем.
Заплаканная девочка испуганно попятилась к отцу, опасаясь, что злобное животное вот-вот накинется на храбреца и разорвёт его на меленькие кусочки.
Но чудеса случаются не только в детских сказках и романтических историях о счастливом спасении юных принцесс заморскими рыцарями.
Правда, Михалыч, как его за глаза называли все дети, вовсе не походил ни на заморского принца, ни на удалого молодца. Стариком его тоже никто бы не рискнул назвать. Но всё же безжалостное время неторопливо разрисовало его худощавое лицо не то обыкновенными морщинами, не то загадочными тропинками, уходящими в самую глубину его души.
Кто-то ещё помнил его статным парнем, не пропускавшим ни одной смазливой девчонки. Доверчивые дурёхи, не устоявшие перед его чарами, пролили немало горьких слёз, оплакивая потерянную невинность и испорченную репутацию.
Михалыч никогда не расставался с огромным баяном, натужено выводившим то Амурские волны, то моднейший фокстротец, а то и торжественный Гимн великого Советского государства. Бравый бузотёр и колоброд год от года становился всё тише и спокойнее, проводя всё своё свободное время в компании таких же, как он сам, закоренелых холостяков. Будучи большим любителем музыки, талантливый самородок самостоятельно разучивал по рукописным нотам не только новомодные песни, но и сложную классику. Чинно подкручивая огромные усищи, довольный мужчина фальшиво сипел иностранные слова низким прокуренным голосом. В такт своему пению он притоптывал ногами, обутыми в мануфактурные валенки, обрезанные по самую щиколотку особым дедовским способом.
Вот и сейчас в руках у Михалыча был его стариннейший друг и добытчик. Никогда раньше он не выполнял такую благородную миссию. Огромная ладонь доморощенного музыканта схватила рычащего пса за шкирку, как тряпичную игрушку, и шваркнула его о баян. Не ожидавший такого подвоха кобель истошно взвыл от испуга и боли и помчался наутёк.
Застывшую от удивления Тонечку вызывающе громко стошнило прямо на садовую дорожку. Неопытная в таких ситуациях девочка многое бы отдала, лишь бы никто не ощутил кислого запаха от её руки, инстинктивно прикрывший маленький ротик. И, как обычно, к горлу подступила привычная икота, неизменная подруга Тонечки с самого рождения.
Долгожданная поддержка подоспела к растерянной девочке в самый раз. Мягкие женские руки нежно обняли её за талию и притянули заплаканное лицо к тёплой, пахнущей молоком груди. Тонечку нисколько не удивило появление у распахнутой калитки чужих людей, а вот увидеть свою мать на улице в неурочное время она никак не ожидала.
По обычаю, сложившемуся в семье Полукеевых ещё во времена царя Гороха, никто не смел выходить на улицу, предварительно не испросив разрешения у самого старого представителя рода, коим в настоящий момент являлся Тихон Григорьевич Полукеев, отец Тонечки.
Матрёна, поневоле нарушившая неписанные правила, с молчаливого одобрения мужа начала потихоньку продвигаться к открытой двери в обнимку с икающей девочкой. Прижимая свой округлый животик к худенькому боку дочери, она старалась не запачкаться в крови, стекавшей тонкой струйкой на вылинявший подол её старенького платья.
Грозный собачий лай вдруг прервался тихим скулящим плачем. По всей видимости, лохматый преступник получил заслуженное наказание, не то чтобы порадовавшее Тонечку, но придавшее произошедшей трагедии некую завершённость.
Сильные мужские руки без особого усилия удерживали стонущего от боли пса, заставляя того всё дальше отодвигаться от чужой калитки в сторону собственного огорода. На свою беду, в шаговой доступности от обиженного кобеля, в полуденных солнечных лучах грелся полуслепой котище.
Старый боец, заслуженный ветеран десятка уличных битв заплатил за свои победы половиной рыжего хвоста и правым глазом, и теперь спокойно отдыхал на кошачьей пенсии.
Собачий нюх, не пострадавший в процессе борьбы со злыми людьми, почуял нового врага, по его мнению, не такого уж опасного, как кусающаяся руками девочка. Собачье сердце забилось в упоенье, предвкушая, как обрадуется его лучший друг, увидев принесённого прямо к его ногам рыжего нахала, посмевшего посягнуть на чужую территорию.
Хозяин сбежавшего кобеля не ожидал появления своего любимца в сопровождении Михалыча. Ухмыляющийся дедок без усилия тащил упирающегося пса за обрывок верёвки, негромко напевая незатейливый мотивчик, что-то вроде: «Увезу тебя я в тундру…».
Собака и кот практически одновременно увидели друг друга. Цепная реакция не заставила себя долго ждать.
Рыжий Кутузов, так величали старого котяру, грозно зашипел и вздыбился горой, став удивительно похожим на настоящего уссурийского тигра, готового к завершающему прыжку на окаменевшую от страха жертву.
Соседский кобелёк, взбодрившийся при виде пожилого кота, сдавленно тявкнул и попытался вырваться из цепких объятий Юрия Михайловича.
В ответ на своё недостойное поведение глупый Полкаша получил достойную награду в виде пары увесистых пинков под широкий зад, тем самым ещё туже затянув на своей шее потёртый кожаный ошейник.
Молодой хозяин лохматого беглеца наконец-то осознал весь трагикомизм сложившейся ситуации. Грозно прикрикнув на своего питомца, он уверенно зашагал навстречу странной парочке, накрепко связанной пеньковым «поясом верности», плотно намотанным на жилистый кулак седого старикана. Строгий хозяйский окрик вряд ли сможет в подобной ситуации остановить опьянённое свободой животное. Пусть и покалеченное чужаками, но всё же готовое доказать свою верность и преданность самому любимому человеку на земле. Тому самому человеку, который кормил и обихаживал его с самого младенчества, когда старая мать уже не могла ни облизать замерзающий нос кутёнка, ни защитить его от бродячих псов, норовящих отобрать у ощенившейся суки последнюю косточку или сухарик.
Пленённому Полкану ничего не оставалось, как хрипло завизжать от восторга при виде своего повелителя и снова попытаться вырваться из вражеских рук. Тонкая верёвка, служившая больше для того, чтобы дворовый пёс знал свои границы, скоропостижно прекратила своё земное существование, внезапно разлетевшись на три жалких обрывка. Крошечная надежда на помощь хозяина, теплившаяся в верном сердечке беглеца, немедленно растаяла при виде огромного рыжего чудовища, несущегося на него напролом через кусты и грядки со скоростью реактивного самолёта.
Одноглазая бестия стремительно приближалась всё ближе, безостановочно генерируя душераздирающие крики, напоминающие тревожный вой пожарной сирены. Собачьим фантазиям на тему «ах, какой я большой и сильный» вскоре пришлось покинуть лохматую голову своего бесхитростного хозяина и сдаться на милость рыжего победителя, когтистые лапы которого мгновенно вцепились в мокрый нос Полкана.
Всё происходящее чем-то походило на фарсовую комедию, разыгрываемую прямо под открытым небом для случайных зрителей, оказавшихся чуть ли не в самом центре животворящей авансцены.
Старый Полкан никогда не испытывал таких издевательств ни от своего хозяина, ни от его немногочисленных отпрысков, громко ругавших провинившегося пса лишь для порядка.
Вкусно пахнущий Васятка, нежно постукивая домашнего любимца по хитрой морде, посмеивался в кулачки и приговаривал какие-то непонятные слова, что-то вроде:
– Ну и скотина ты стоеросовая, Полкашка-какашка! Ну и как ты посмел сожрать колбаску со стола?
Тонечкины соседи, будучи большими любителями посмеяться над чужим горем, не преминули поспешить на заливистый собачий лай, прерываемый отрывистыми кошачьими взвизгами.
Увиденная ими картина могла бы порадовать любого живодёра.
Огромный рыжий котище практически оседлал Полкана, крепко вцепившись в его густую курчавую шерсть.
Чуткий собачий нос, изуродованный рыжим Кутузовым, походил на свежевыпотрошенную рыбу, и, видимо, приносил старому псу невыносимую боль.
Обнаглевший от лёгкой победы кот жестоко драл поверженного врага острыми когтями, не забывая при этом укусить его в самые болезненные места.
Жалобно скулящий Полкан, преданный своим хозяином, стремительно бежал в сторону подворотни, унося на себе храброго наездника, продолжавшего нагло мяучить в предвкушении окончательной победы над поверженным кобельком.
Но не тут-то было! Как нельзя кстати для Полкаши на грязной мостовой появилась огромная громыхающая телега с бездомными животными. Бездушная машина для убийства негромко позвякивала чем-то плохим, распространяя вокруг себя едкий запах испражнений и формалина.
Таким образом бесхозные шавки перевозились местными собаколовами, готовыми своими собственными руками в один миг освежевать любого пса на радость китайским эмигрантам.
Маленькие собачки, сидевшие в проржавевшей клетке с самого края, тоскливо скулили от безысходности, заискивающе заглядывая в глаза всем проходящим мимо их последнего пристанища.
Два огромных кобеля, уже успевшие выяснить между собой, кто из них главнее, гордо пристроились рядом с возницей.
Роковая судьба пойманных собак могла в любой момент измениться, объявись их настоящий хозяин или сердобольный покупатель.
Будучи собакой домашней, Полкан носил широкий кожаный ошейник с аккуратно вписанным на его внутренней стороне именем и адресом проживания владельца пса.
В пику Полкану рыжий нахал, присосавшийся к собаке подобно пиявке, конечно же, не имел ни кошачьего паспорта, ни ошейника, чтобы хоть как-то отвести от себя надвигавшуюся беду.
Редкие прохожие с удивлением смотрели на неразлучную парочку, напоминающую двух каскадёров, репетирующих незамысловатую сценку из гангстерской пьески, в которой крутой мафиози убивает своего заклятого врага.
Громкие крики двух животных сливались в дьявольскую какофонию. Курчавая собачья шерсть летела клочьями со спины и боков Полкана, устилая пушистым ковром победный путь рыжего всадника, гордо восседающего на самой вершине мировой славы.
Дикий кошачий вопль внезапно оборвался, закончившись скрипучим фальцетным выкриком, словно кто-то выключил игравшее весь день радио.
Наступила гробовая тишина, нарушаемая лишь жалобными Тонечкиными всхлипами, доносившимися из распахнутого окна отчего дома.
Несмотря на сильную боль и отчаянное желание зареветь во весь голос, Тонечка медленно опустилась на колени и жалобно взмолилась:
– Боженька наш вездесущий, прошу тебя, не дай мне умереть сегодня. Я всегда буду послушной девочкой и никогда больше не посмею выбегать во двор без позволения батюшки…
Вторя плачущей сестре, Полукеев-младший, лежащий на стареньком диванчике с кусочком деревенского сала в руке, тихонько заскулил, постукивая в такт маленькими ножками. Больной ребёнок, потревоженный громким шумом, внимательно наблюдал за тремя женщинами, творившими у него на глазах жалкое подобие детективного романа с туманной концовкой.
Старшая сестра, стоящая под образами на коленях, истово шепча то ли молитву, то ли грустную сказку про Оле Лукойе, казалась ему добрым гномиком.
Громко причитавшая нянечка напоминала старуху Изергиль, погружённую в происходящее событие настолько глубоко, что даже оставила без внимания и мокрые штанишки малыша, и его шмыгающий носик, и начинавшийся приступ удушающего кашля.
Умелые материнские руки, быстро сновавшие над окровавленными пальчиками дочери, то широко осеняли её крёстным знамением, то крепко прижимали к её перекошенным от боли губам старинный серебряный крестик.
Домашняя реликвия досталась Матрёне ещё от прабабки, не то чтобы истово веровавшей в единого Создателя всего сущего, но знавшей наперечёт все церковные праздники и строго соблюдавшей все постные дни.
Тонечкина спина покачивалась из стороны в сторону, придавая ей забавное сходство с домашней козочкой Степанидой, стремглав прибегавшей из небольшого сарайчика на зов девочки.
Умнейшая животинка проживала там вместе со своей матерью, глупой, громкоголосой козой Дашкой, недавно разродившейся двойней. Такого подвига никто не ожидал от пожилой хромоножки, не приносившей потомства уже несколько лет подряд. Сказочному появлению на свет двух замечательных ребятишек худющая, вечно голодная Дарья, как её по-взрослому называла Матрёна, была обязана блудливому козлу Мишке.
Охочий до женского пола козёл подкараулил зазевавшуюся старушку по пути с дальнего лужка, где её выгуливали по очереди все дееспособные члены большой Полукеевской семьи. Предчувствуя скорую погибель, Дашка-горемыка не стала сопротивляться наглому ухаживанию залётного хахаля и вскоре дала понять своим хозяевам, что снова станет матерью и снова будет давать молоко, ради которого её и прикупили у заезжего торговца скотиной.
Рождённого от любвеобильного Мишки козлёнка пришлось отдать его хозяину за покрытие старой козы, на которую давно не обращал внимания ни один уважающий себя представитель козлиного племени.
Опытный осеменитель, покрывший по собственной воле отбившуюся от подруг Дашку, по обыкновению, отрабатывал свой экзотический хлеб короткими свиданиями с молоденькими рогатыми вертихвостками, безотказными и весёлыми, как Снегурочка на новогоднем празднике. Видно, Мишка совсем сбрендил, раз его занесло на Дашку, козу грустную и злобную, как дряхлеющая Бродвейская шлюха, продающая за гроши своё покорёженное безжалостным временем тело.
Короткая беременность вовсе не изменила зловредного характера старой козы, а вот молоко получилось отменное! Повеселевшая Матрёна с удовольствием бегала в сарайчик на утреннюю и вечернюю дойку, торжественно принося в дом пол подойника, а то и целое ведёрко вкуснейшего козьего молока. Заботливая хозяйка не забывала покормить и малышку Степаниду самыми полезными остаточками из разбухшего Дашкиного вымени, напоминавшего то ли огромную гроздь винограда, то ли пышную нянюшкину грудь. Тонечка тоже иногда принимала участие в утренней дойке своенравной козы, чувствовавшей себя теперь не такой уж старой и одинокой, как это иногда случается с прекратившими плодоносить особями женского пола.
Нежным девичьим пальчикам, не приспособленным для тяжёлого труда, поневоле приходится учиться всему тому, что умеют делать материнские руки. Младые проказницы мало-помалу привыкают к крутым поворотам и зигзагам жизненной круговерти, которые им преподносит остросюжетная, порою детективно-эротическая, а порою и гротесковая судьба.
Кто только не приложился хотя бы вскользь к Тонечкиному воспитанию.
Будучи девушкой послушной и благочестивой, она старательно перенимала опыт грустных материнских ладошек, успевавших за день переделать кучу самых разнообразных дел.
Не оставались без внимания и умелые нянюшкины руки, туго заплетавшие её непослушные завитки в две смешные косички, напоминавшие свежесобранные валки, перетянутые для сохранности красными ленточками.
Медлительная по натуре девочка частенько получала игривого тумака и от отца, выпивохи и задиры, не ладившего даже с добрейшим и безобиднейшим дворовым кобелём Горынычем.
Но, вопреки всему, крошечные девичьи обиды никогда не перерастали ни в громкие семейные скандалы, ни, тем паче, в кровавые разборки или побоища за торжество вселенской справедливости.
Юная Тонечка непостижимым образом умудрялась объединять внутри себя детскую наивность и беспомощность со взрослой легкомысленностью и доступностью. Даже её домашнее платье открыто признавалось всему миру в вечной любви, трогательно выставляя напоказ её худенькую шейку.
Шёлковый антураж в крупную клетку, сшитый из старого материнского платья, впервые порадовал Тонечку в воскресное утро, когда дружное семейство Полукеевых отправилось погостить к дяде Стасу, сводному брату Тихона Григорьевича.
Ничто не могло испортить приподнятое настроение обновлённой девочки. Ни проливной дождь, настойчиво стучащий по крыше семейного автомобильчика, отмечавшего радостным повизгиванием каждый удачно пройденный километр пути, ни надрывное пение матери, укачивающей младшего брата.
Хнычущий ребёнок, обездвиженный вылинявшими пелёнками, насквозь пропах не то конским потом, не то скисшим материнским молоком, дважды отвергнутым его слабым желудком.
Новое платьице прекрасно сидело на худенькой фигурке Тонечки, заботливо скрывая и прыщавую спину счастливой путешественницы, и едва народившиеся женские округлости. Красивая обновка приносила своей хозяйке безотчётное чувство лёгкого стыда от страстных прикосновений широкого шёлкового подола, то и дело норовившего оголить её острые коленки.
– Срам, да и только, – так бы выразилась её родственница по отцовской линии, тётушка Ариша, красавица и умница от рождения, ладненькая и кругленькая, как надувной шарик.
Сердобольная женщина отдавала предпочтение последнему отпрыску Полукеевых, впрочем, не обделяя своим вниманием и Тонечку. Плаксивый мальчик стал для неё почти родным сыночком, подарив ей не только настоящие материнские чувства, но и удивительное ощущение безмятежного спокойствия и душевного равновесия.
Тётушка Ариша, разменявшая уже четвёртый десяток, никогда не стремилась ни выйти замуж, ни хотя бы завести амуры с бездетным вдовцом или абсолютно свободным холостяком. По одной ей известной причине, юная девушка, а позже и особа среднего возраста, не то чтобы сторонилась мужчин, но и не задавалась целью найти для себя пару, подходящую ей по возрасту и статусу. Молодящаяся вековуха ничуть не обижалась на своих языкатых подруг, получив от них в самом что ни на есть детородном возрасте меткое прозвище «Целочка». Необидное имечко так и приклеилось к Арише навеки-вечные, превратив её из красивой, одарённой девочки в мумифицированную пэтэушницу, настырно проверяющую свою женскую долю на прочность.
Тонечке никогда не приходилось видеть, чтобы тётя Ариша хотя бы раз заревела белугой или пожаловалась на боль в разбитой коленке.
– Вот бы мне так, – мечтала юная хныкалка, любуясь ухоженными пальцами Ариши, не имевшими понятия ни о шитье суровыми нитками, ни о дюжине грязных мужских носков, ни об утомительных походах на рынок за продуктами.
Тонечкина мечта, конечно же, могла бы осуществиться, если бы Ариша взяла свою племянницу к себе. Но вольная жизнь незамужней, пусть даже немолодой и порядочной женщины, не нравилась Тонечкиной матери, не одобрявшей ни женскую независимость, ни мужское холостячество.
«Женские руки вряд ли смогут что-либо смастерить или отремонтировать», – намекает почти каждая инструкция, приложенная к более или менее серьёзной техногенной штуковине.
Матрёна же была абсолютно уверена, что это наглая ложь. Ей приходилось самостоятельно сверлить толстые стенки старенького шифоньера то под зеркальную полочку, то под одёжные крючочки, менять перегоревшие лампы в огромной люстре под самым потолком, намертво приколачивать расшатанные половицы.
А уж сколько деревьев и цветов было высажено её умелыми руками – и не сосчитать.
Даже дворовый пёс Горыныч признавал за нею неоспоримое главенство, принимая, как должное, и грозные покрикивания и лёгкие тычки по слюнявой морде.
Её умению делать всё без посторонней помощи мог бы позавидовать даже самый рачительный хозяин.
Единственная дочь Матрёны, к счастью или к сожалению, отличалась от вечно занятой матери своим неуёмным желанием жить исключительно по женским канонам. Тонечкины пальчики, видимо, смогли бы делать всё подряд, кроме мужской работы. Отцовские инструменты, как живые, выскальзывали из них и в ужасе разбегались по углам и полочкам от одного её взгляда. Огромный молоток вырывался из её худенькой ладошки и непременно падал то на босую ногу зазевавшемуся главе семейства, то на дорогущий домашний аксессуар.
Девушкам на выданье не положено хмуриться и реветь, если вдруг что-то упадёт на пол и разлетится на мелкие кусочки.
Нечаянно разбив вдребезги новую вазочку, провинившаяся Тонечка строго следовала придуманному ей же самой правилу.
Красиво застыв в отрешённой позе, она удивлённо улыбалась и принимала вид наивного несмышлёныша, совершенно случайно узнавшего о бренности бытия и всего того, что его окружает.
Повидавшая виды Ариша поражалась Тонечкиному умению ронять и разбивать даже то, что, казалось бы, никак не может разбиться или сломаться. По этой самой причине, чтобы не искушать судьбу, все мало-мальски ценные вещицы на всякий случай убирались с глаз долой.
Арише, не любопытной до чужих тайн и интриг, нравилось наблюдать за непоседливой Тонечкой. Сидя с королевским величием в её кожаном креслице, любимая племянница по-кошачьи поджимала босые ножки до самого подбородка, и самозабвенно, с собачьим причмокиванием лузгала домашние семечки. Полосатый плед, прикрывавший её голые коленки, доставлял девочке огромное удовольствие, привнося в её жизнь призрачную видимость свободы и вседозволенности. Сладкие прянички в виде крошечных сказочных фигурок, испечённые Аришей специально для девочки, съедались великой сладкоежкой в один присест. Даже самые маленькие крошечки аккуратно сметались со стола в голубую тарелочку и тут же отправлялись в её улыбающийся рот.
Гостеприимной хозяйке никогда не надоедала ни сама Тонечка, ни её мать, приходившие в её дом, как по расписанию, строго по воскресеньям.
Как правило, они проводили обеденное время за обычными женскими делами, чинно сидя за круглым столом ручной работы, аккуратно застеленным шикарной бархатной скатертью с огромными кистями в пол. Обсуждалось абсолютно всё: от погоды на Кавказе до цвета новых материнских трусиков.
Целомудренная Тонечка краснела от стыда и удовольствия, слыша, как её мать шепчется со своей золовкой, настойчиво приглашая хихикающую Аришу присоединиться к субботней помывке в баньке.
Иногда, чтобы избавиться от лишних ушей, Тонечку отправляли прямиком на кухню, предварительно выдав ей печенье на самой красивой тарелочке из гостевого сервиза. Вкусное угощение не мешало любопытной девочке великолепно слышать всё сказанное в гостиной через дверной проём, занавешенный лишь тонким покрывалом, заменявшим Арише кухонную дверь.
Так бы и провековала тётка Ариша свою одинокую бабью жизнь за праздными разговорами, если бы не рождение у Матрёны юродивого сыночка.
Выверенный годами воскресный распорядок бесповоротно канул в лету, одновременно подарив Арише и Тонечке чудесную возможность проводить наедине пару воскресных часов.
Наблюдательной девочке всегда казалось, что Арише нравится её старший братец, такой же гуляка и колоброд, каким был его отец в далёкой юности.
Вот и надумала она свести два одиноких сердца, приведя с собой на очередные воскресные посиделки Егора, никогда раньше не интересовавшегося ни женскими прелестями Ариши, ни её кулинарными изысками.
Тягучие разговоры ни о чём, смакование настоящего индийского чая вприкуску с вкуснейшими пирожными Аришиного изготовления, разглядывание пожелтевших портретов незнакомых бородатых дядек в крестах и медалях быстро всем наскучило.
Недолго думая, разбитная Ариша под смущённое Тонечкино хихиканье и удивлённую ухмылку Егора предложила сыграть в карты на раздевание. Дело сделано. Раздающим «по чистой случайности» оказался Егорушка, уже досыта наигравшийся в пошлые картёжные игры и повидавший в неглиже не один десяток молоденьких девчонок и даже пару сорокалетних старушек.