Канта Ибрагимов
Маршал
– Это было давно, – усмехнулся печально Болотаев, – и, как говорится, неправда.
– Долю получишь.
– Ты о чём, Остап?! Перед ними?
– Тота, – не на шутку обиделся музыкант.
– Остап, прости. – Тота обнял товарища. – Прости, у меня ведь с ними иные отношения… Ты ведь знаешь и понимаешь. Да и не смогу я. И не мог.
– Но-но! – возразил Остап. – Как Муслим, понятное дело, никто не сможет, но у тебя если не голос, то этот дух магомаевский был и должен быть.
Этими словами Остап Тоту просто «купил», так что у последнего, как у всех непризнанных творческих личностей, лицо от удовольствия вытянулось, а Остап к тому же добавил:
– Особенно если кураж поймаешь… Я тебе в этом помогу – ещё по одной.
Выпить не успели, потому что внезапно появился встревоженный Бердукидзе:
– Остап! – Увидев рюмки в руках: – Положи! Не дай Бог сорвёшь концерт. Сам знаешь… Что за пауза?
– Заказали Муслима Магомаева…
– Ну и что? Ты ведь сказал, что можешь всё и вся?
– Ну, Магомаев! – возразил Остап.
– Что Магомаев?! «Фанеру» поставь.
– Обижаете, начальник, – выдал Остап. – Я и «фанера»?! Тем более ваш заказ.
– Да, да, – спохватился Бердукидзе. – Всё должно быть на высшем уровне, – он налил себе стопку коньяка, стоя залпом выпил. – Что делать? – Он обхватил голову руками. – Эта дура уже возомнила себя принцессой. Магомаева ей подавай! Где его взять?!
– Вот! – Остап указал на Тоту и, увидев реакцию последнего, добавил: – Тота, дорогой, только не надо…
– Да ты что?! – перебил его Болотаев. – То, что было по молодости…
– А ты что, старый стал? – это уже начальствующий голос Бердукидзе. – А я ведь тоже знаю, что ты танцор.
– Да, танцор. Был! Но не певец, тем более Магомаев.
– А это не Большой театр, – вставил Остап.
– Я не смогу, – взмолился Тота.
– Надо, – постановил его начальник. – Как говорили в кино, «надо, Федя, надо» и побыстрее.
С этими словами Бердукидзе ушёл, а Тота с обидой и не в полный голос, а себе под нос:
– Я не Федя… Да и вообще, пошёл ты, – выругался Болотаев и двинулся в другую сторону, твёрдо решив уйти, как услышал вдогонку:
– Ты не Федя, но и не прежний Тота, оказывается.
Болотаев встал. Тяжело выдохнув, развернулся. Какое-то время эти два эстрадных товарища молча смотрели друг на друга, словно вспоминали всё, и Тота, как бы оправдываясь, сказал:
– Столько не выступал… Я не могу, не хочу, я опозорюсь.
– О чём ты говоришь, Тота? – усмехнулся Остап. – Мастерство не пропьёшь и не продашь… А она, – Остап на этом слове сделал значительное ударение, – очень грустная, даже печальная сидит.
– Кто «она»? – встрепенулся Тота, а Остап понял, что «наживка» сработала, продолжил: – Ты думаешь, она просто так Магомаева заказала?
Болотаев стремительно вернулся к столу, залпом выпил стакан воды и, схватив за руки Остапа, с жаром выдал:
– Ты поможешь мне, подсобишь?
– На эстраде? – спросил Остап. – Всё, что хочешь, и всё, что смогу.
Они, как в былые времена, стали с жаром обсуждать репертуар Муслима Магомаева, и тут Остап сказал:
– Давай, как в «Метрополе».
– Как в «Метрополе»? – удивился Тота. – А ты это помнишь?
– Конечно, помню, – засмеялся Остап. – Я всё думал, где эту красавицу видел, и не мог вспомнить. Но как только она Магомаева заказала, я вспомнил вас в «Метрополе». – Он засмеялся, ещё что-то хотел сказать, но вновь появился Бердукидзе:
– Быстрее, быстрее… мисс грустит, босс недоволен.
«Амёла грустит, всё вокруг Амёлы, точнее, мисс Амёлы», – подумал Тота о значимости человека, по просьбе или приказу которого он должен выступать.
По правде, будучи в душе артистом, Болотаев всегда грезил сценой, но в ресторане горного курорта Швейцарии?! Ведь он уже не студент или аспирант. К тому же он давно не выступал, тем более вовсе не певец, и теперь, ступая на небольшую сцену вслед за Остапом, он чувствовал в коленях мандраж, который, впрочем, всегда преследовал его перед каждым выступлением. Но сейчас был особый случай, определение которому он не мог дать, а он уже на сцене. Перед ним микрофон, первые аккорды, и, как их учили в вузе, выступающий ни в коем случае не должен смотреть на людей в зале, тем более в чьи-то глаза. Взгляд только поверх голов и в бесконечность.
Он хочет петь для неё, для неё одной, и поэтому первая композиция – «Любимой женщине», где в первом предложении слова «Уютно и тепло, и мы одни…». Много-много раз он исполнял эту песню в разных ситуациях и про себя напевал. Однако ныне так получилось, что он почему-то задумался над этими словами именно сегодня и понял их абсурдность в данной ситуации в отношении Амёлы, ибо он своими чувствами и мнением окружающих был зациклен на ней и где он, и где она, и эти слова «сидим вдвоём»… Словом, случилось то, что никогда на сцене с ним не случалось. Тота смутился и даже позабыл слова. И конечно, он понимал, что это ресторан, что и он, как и многие, под хмельком и на всех, в принципе, плевать, но есть она, и он туда посмотрел: Амёла сидела прямо перед сценой, опустила голову – ей за него стыдно. Это он понял. Просто опустилась рука с микрофоном, и это был бы полный сценический провал, если бы не музыкальное мастерство Остапа и его группы.
– Ничего, ничего, с кем не бывает?! – в их закутке успокаивал Остап Тоту. – Столько не выступал, не пел. А это просто распевка. И следующую вещь ты выдашь на бис.
– Ни за что и никогда! – прошептал Тота.
– Ты что? – склонился над ним Остап. – Так со сцены сойти?! Нельзя.
– Да пошли они все!
– А она?
– И она тем более. – Тота слегка ударил кулаком по столу. – Понимаешь, захотелось барыне – Магомаева подавай! А я не артист! Тем более не певец.
– Тота, прости. Это я виноват, – говорит Остап. – Но так закончить… Будет осадок. Комплекс на всю жизнь.
– Я со сценой покончил… Стыдно, что сюда попал.
– Сейчас будет лезгинка.
– Какая лезгинка?
– Бердукидзе в программу ввёл. Каких-то танцоров, якобы грузин привёз. Сюрприз боссу, точнее, молодым.
– Да ты что, серьёзно? – При слове «лезгинка» глаза Тоты заблестели. – А аккомпанемент – запись?
– Нет, конечно, – отвечает Остап. – Здесь всё в натуре. Заказали Deep Purple – «лезгинка».
– «Лезгинка» в исполнении Deep Purple? – изумился Тота. – Это будет интересно.
– Это будет ужасно, – засмеялся Остап. – Я видел их репетицию… Они из какой-то подмосковной самодеятельности.
– А зачем их привезли?
– Не знаю. Видимо, Бердукидзе решил показать грузинский колорит. Ведь этот олигарх, Голубев, вроде в Грузии родился то ли жил там. В общем, сюрприз на юбилей босса. Пора.
Остап ушёл, а Тота окунулся мыслями в свою стихию. «Лезгинка» в исполнении Deep Purple. Когда-то, когда он и Остап работали в ресторане «Столичный», это исполнение было их визитной карточкой и точно срабатывало, когда надо было завести зал и сорвать у клиентов куш. Однако деньгами ведь никогда просто так не швыряются, тем более в советском ресторане. Чтобы исполнить «лезгинку» в стиле Deep Purple, надо иметь музыкантов, подобных легендарной группе. Понятно, что их нет, за исключением самого Остапа, но если есть Остап и слаженность коллектива, то получаются искромётные, зажигающие звуки и завораживающий ритм, когда трудно сдержаться, чтобы не танцевать. И в самый разгар композиции в зал стремительным пируэтом с криком выскакивал Тота. Тут Остап на гитаре и ударник начинали выдавать такое соло, а Тота вращаться по кругу – бешеное шане! И кульминация всего этого представления – это фирменный танец Болотаева «Маршал», который публику приводил в экстаз!..
Однако всё это в прошлом. Тота давно не танцевал, да и спорт забросил, к тому же и вес набрал, так что он понимал: выдержать ритм «Deep Purple» было бы нелегко. А вот посмотреть, как другие исполняют.
Лучше бы не смотрел. Смешно. Это – не кавказцы и не кавказский танец и темперамент. Это, как Остап нарёк, самодеятельность из подмосковного Дома культуры, так что на этом фоне провальное выступление Тоты позабылось.
В зале кто-то свистнул. Потом недовольный баритон и снова свист. Болотаев из своей конуры зал не видит, но понимает, что такой свист может позволить себе только босс-юбиляр.
Музыка внезапно обрывается. Тота слышит из зала какой-то недовольный гул. Вместе с этим появляется злой Остап, что-то недовольно бурча себе под нос. С ходу наполняет свою рюмку и залпом выпивает. Следом прибегает Бердукидзе.
– Ты что себе позволяешь? – шипит он на Остапа. – Что это за демарш?
– Меня никто так не освистывал… Никогда!
– Так это не тебя, а этих уродов. Козлов!
– Но этих уродов не я привёз, – возмущается Остап. – И я их здесь в первый раз вижу.
– Знаю, знаю, – вполголоса говорит Бердукидзе. – Мне их рекомендовали как лучших танцоров. Хотел, как лучше…
– Хотели сэкономить, – перебил Остап.
Эти слова задели Бердукидзе. Недовольным взглядом, словно видит впервые, с ног до головы осмотрел музыканта, явно обдумывая, как ему сейчас поступить и что этому нищему гитаристу сказать, как из зала вновь донёсся хмельной властный баритон босса:
– Да что это за концерт!? Кто привёз этих скоморохов?! – Пауза и далее: – Бердукидзе где?
Бердукидзе замер с вытянутым лицом.
– Остап выручай, – еле вымолвил он и побежал в зал, а Остап, наоборот, приободрился. Затушив в пепельнице сигарету, он вальяжно тронулся к эстраде, как Тота его окликнул:
– Остап, выручи и меня.
– Тебя? – обернулся музыкант.
– Ну да… После такого провала.
– Да ладно тебе, какой провал? Это я виноват, – сказал Остап и, подумав, добавил: – А впрочем, ты прав, если сразу же не реваншироваться на сцене, то в тебе искусство умрёт. – Он протянул Тоте руку.
– И не только это. – Они крепко пожали руки.
– Ну что ж, тогда тряхнём стариной! – воскликнул Остап.
– Повтори Deep Purple, – попросил Тота.
– Твой фирменный «Маршал»? Как в старые добрые времена? – поинтересовался музыкант. – Или, учитывая возраст, подсократим?
– Нет, – сказал Болотаев. – Проверю, есть ли ещё порох в пороховницах?
– Посмотрим, – улыбнулся Остап.
…Конечно, юношеской прыти, задора, крика и тем более амплитуды воздушных трюков не было, зато осталась грация, фирменный стиль и такой вихрь вскипающей мужской страсти, что весь зал, даже обслуживающий персонал, застыли в восторге. А танцору сцены не хватало, и он вихрем пируэтов бросился прямо в зал.
В такт танца все стали аплодировать. Та буря стихии, что разыгралась за окнами отеля, уже была не слышна – в зале набирал силу свой шторм, особый гром музыки и та искромётная, целенаправленная молния любви, от сверхнапряжения которой Амёла вдруг вскочила и, как умела и представляла, стала танцевать с Тотой…
Тота выложился. Тота выдохся. Ему не хватало воздуха, и сразу же после такого сумасшедшего выступления он бросился за кулису к спасительному окну. Свежий, влажный, ледяной воздух ворвался в зал, в его грудь, вознёс настроение.
Он любит и любим, и в этом нет сомнения, но эти яхты, люстры, лимузины и бочки чёрной икры могут перебить любой вкус, любое настроение. К тому же вновь показался всё тот же метрдотель, и Тота подумал, что, как только этот молдаванин вновь потребует или даже попросит его закрыть окно, он его точно пошлёт куда подальше, а может, и пинка даст. Однако метрдотель, вопреки ожиданиям, стал в умилительной позе, прижав руки к груди, и восхищенно сказал:
– Вот это танец! Я такого не видел и не представлял. Браво! – Он тихо похлопал. – Браво!
– Спасибо. – Болотаев был очень рад. – Я чуть отдышусь и закрою окно.
– Да-да, только не простудитесь. Вы так вспотели.
В это время с шумом, что-то опрокидывая, появился Бердукидзе:
– Ну ты, земляк, выдал! Вот это лезгинка!
– Мы все спасены! – улыбается Тота.
– Ты так думаешь? – поменялся тон Бердукидзе. – Мало того что мисс Ибмас с тобой под ручку на вечер заявилась, так эта «невеста» чуть было тебе на шею только что не бросилась.
Болотаев хотел было в ответ что-то грубое ляпнуть, да сдержался. А Бердукидзе, словно читая его мысли, произнёс:
– Босс обидится – выгонит. Такой работы ты более не найдёшь, и более Ибмас и никто не поможет, потому что в России сегодня, впрочем, как всегда, эта банда к власти надолго пришла. Они друг друга все знают, и если босс в отказ пойдёт – хана. Более достойной работы не будет.
– Вообще не будет?! – всё-таки ёрничанье в голосе Болотаева.
– Будет, – в тон ему отвечает шеф. – Работа доцентом и нищета.
Эта реальность задела Тоту и отрезвила, а Бердукидзе налил себе виски, залпом выпил, закусил и, не глядя на Болотаева, сказал:
– Амёла – классная кадра. Но раз босс на неё глаз положил… Медовый месяц или пусть даже квартал пройдёт, и тогда наша очередь наступит. Понял, Тота? Ха-ха-ха!
Болотаев не засмеялся, наоборот, насупился, выдал:
– А мы что, ассенизаторы?
– Чего?! – строг стал Бердукидзе. – Вообще-то вы чечены странный и непонятный народ. И как ты сюда попал?
– Сами видели – мисс Ибмас пригласила.
– Хе-хе, отныне «мисс» вряд ли к ней применимо… У босса таких «мисс» во всех банках и корпорациях – куча. И у всех у них будущее обеспечено. Так что… Правда, эта Ибмас – особый фрукт. – Он странно засмеялся. – Но силу денег, больших денег, никто не отменял… Разве это не так? Как учёный-экономист, ответь, Болотаев.
– Наверное, так, – вяло согласился Тота.
– Всегда так, – засмеялся Бердукидзе. – И сегодня ты в этом ещё раз убедишься, хотя и гарцевал ты перед этой мисс от всей души. – Он ещё смеялся, небрежно похлопывая подчинённого по плечу, а Тота еле сдерживался и уже хотел было его подальше послать, да искусство и на сей раз спасло. Это Остап резко перешёл на свой любимый тяжёлый рок, так что всё задрожало.
– Вот идиот! – крикнул Бердукидзе, бросился в зал. Тяжелый рок вмиг умолк. Через минуту к Тоте явился обиженный Остап:
– Ты знаешь, что этот хрен мне заявил?
– Бердукидзе?
– Да… Что ни хрена нам не заплатит, мол, мы с тобой всё запороли.
– Да пошёл он, – теперь Тота осмелел.
– Вот это верно, – поддержал коллегу Остап. – Наливай.
Под хмельком, от шикарного застолья, они уже стали забывать, где находятся и зачем приехали, а вспоминали о бурной молодости, как появился разъярённый Бердукидзе.
– Закройте окно – дует! А ты, – ткнул он Остапа, – на сцену. Хорошую, спокойную музыку давай. Поживее! – Бердукидзе исчез, а Остап развёл руками:
– Тота, что им сыграть?
– Я знаю, – вскочил Болотаев. – Муслима… Магомаева.
– Ты? – угрюмо спросил Остап. – Вновь сорвёшь.
– На сей раз не сорву. Позволь, – горячо прошептал Тота, обнимая старого друга.
– Давай, – согласился Остап. – А что будем исполнять?
– «Ноктюрн», – загорелся Тота. – А потом «Верни мне музыку».
– О! Вещи со смыслом, – поднял указательный палец музыкант. – Ты явно что-то задумал.
– Подыграй.
– Подыграю… И даже с удовольствием! – усмехнулся Остап. – Только какой вариант?
Классический концертный вариант «Ноктюрна» продолжается почти шесть минут. Такое исполнение в ресторане исключено – посетители затоскуют, отрезвеют. Поэтому группа Остапа отрепетировала два альтернативных варианта, из которых Тота выбрал «короткий».
Прозвучали первые вступительные аккорды, после которых Тота медленно вышел на сцену. Как любому артисту, ему в тот момент очень нужна была поддержка зала. И хотя ему необходимо было устремить взгляд поверх голов в «бесконечность», он боковым зрением уловил радостную улыбку Амёлы, и она первая стала аплодировать. Тота, как это делал великий маэстро Муслим Магомаев, выправил грациозно стать – это он очень хорошо умел. А вот голос, конечно же, не тот, но ведь Тота профессиональный актёр, и у него своеобразный тембр, а если к этому ещё добавить природное обаяние и искренность исполнения, то это завораживает зал, впечатляет. Исполняя припев, он спустился со сцены, встал около главного стола, где сидела Амёла, босс и все важные гости, и, глядя в потолок, для неё, спел:
Я к тебе приду на помощь, только позови,
Просто позови, тихо позови.
Пусть с тобой всё время будет
Свет моей любви, зов моей любви,
Боль моей любви…
Заканчивал он эту грустную композицию уже на сцене. Зал уже был, как говорят артисты, отлично «подогрет» и «заведён». Публика дружно аплодировала. А Остап, когда он в паре с Тотой кланялся залу, прошептал:
– А ты её задел, – и следом в микрофон объявил: – «Верни мне музыку».
Эта композиция требовала серьёзного вокала, и поэтому мало кто её осмеливался исполнять. Однако в репертуаре ресторана она была незаменима, потому что не исполнение, а сам текст эффектно действовал на сентиментальных женщин. И на сей раз этот эффект блестящей музыки сработал полноценно, ибо вновь как бы невзначай Тота спустился со сцены и уже у стола Амёлы, но глядя в никуда, тихо пел:
Уведу тебя я, уведу,
На виду у всех знакомых уведу.
Уведу, быть может, на беду.
Одной натянутой струной
Мы связаны с тобой…
…А ведь правильно говорят «не садись не в свои сани». Вот станцевал (для ресторана) шикарно и уймись. Так нет, Тота вновь петь захотел. И даже высокую ноту размечтался взять – голос почти что сорвал, еле-еле, и то Остап и музыканты помогли, Тота песню допел и побыстрее ретировался в закоулке. Снова у него удушье, теперь уже от стыда. Он вновь открыл окно. Вроде дождь чуть ослабел. Воздух свежий, горный, прохладный и манит. Скоро, совсем скоро последний поезд до Цюриха. Ему никак нельзя на него опоздать. Его ждёт мать. Она в Чечне. В Чечне, можно сказать, уже идёт война. Там же беременная Дада, за которую он тоже в ответе. А он здесь, на высокогорном швейцарском курорте, богатую публику ублажает, к тому же напрашиваясь и задарма.
Это, конечно, позор. А если бы мать узнала? А если в данный момент что с матерью случилось? От этих мыслей ему совсем стало плохо. Спасение только одно – бежать, отсюда бежать, бежать к матери, домой, в горы Чечни, а не Швейцарии. И он подумал, что не хочет он более видеть все эти сытые рожи. Он не пойдёт обратно через зал, он просто вылезет в окно, благо первый этаж.
Он уже прикидывал, как это всё осуществить, и даже ногу на подоконник занёс, чуть брюки не порвал. И тут вспомнил про костюм, взятый напрокат. Это его самого взяли в прокат. Он так разозлился, в первую очередь на Амёлу Ибмас, которая притащила его сюда, а он перед ней поёт и кривляется… И в это время на весь зал голос Остапа:
– По просьбе гостей с юга. – Тота вслушался. Так они всегда в ресторанах раззадоривали этих самых гостей с юга, и это всегда «прокатывало». И сейчас Остап, после умелой артистической паузы, продолжает: – Бессмертная вещь – «Девушка в красном». Объявляется «белый танец». Дамы приглашают кавалеров.
– Ага, уже пригласили, – злобно процедил Болотаев, с шумом резко придвинул к окну массивный стул, и уже ступил на холодный мраморный подоконник, и уже голова его была снаружи, как он услышал её нежный голос:
– Тота! Вы куда? Зачем?
Он обернулся. Язык проглотил. А прямо под ним – она. Вся румяная, как её платье. Она медленно протянула к нему обе руки, словно взмолилась и уже шёпотом:
– Вы покидаете меня? А я заказала «белый танец». Хотела пригласить вас.
Позабыв обо всём на свете, Болотаев соскочил с подоконника. Выправив осанку, придирчиво осмотрел себя, затем галантно взял её руку и, обхватив за талию, умело маневрируя между столами, повёл в зал.
Уже несколько пар танцевали медленный танец. К ним подошли и они. Что творилось в душе Ибмас, непонятно, а вот Тота никого не видел и не хотел видеть. У него был серьёзный вид, словно он выступал на конкурсе бальных танцев. При этом всё делал очень стремительно и виртуозно, так что Амёла взмолилась:
– У меня голова закружилась.
Болотаев убавил ритм и ответил:
– Это, видать, от спиртного.
– Ха-ха-ха, – засмеялась она. – Так, я вообще не пью и никогда не пила.
– Серьёзно? – удивился Тота.
– Конечно… А вот вы выпили. Разве чеченцы пьют?
– С кем поведёшься.
– Хорошее оправдание… Тота, можно ещё помедленнее, у меня правда голова закружилась.
– Как прикажете. – Очень галантен кавалер, а она вновь недовольна.
– Вы не сильно приблизились?
– Нет, – безапелляционно выдал танцор, – надо быть ещё теснее…
– Тота, пожалуйста, – попросила она.
Болотаев подчинился; теперь принял позицию – чуть ли не на вытянутых руках, так что Амёле с улыбкой пришлось налаживать расстояние, и, видя насупленность партнёра, она говорит:
– Своим пением и особенно танцем вы украсили этот вечер.
– Правда? – вмиг оживился Болотаев.
– Конечно. – Она слегка погладила его руку. – Я так благодарна вам, что вы приехали со мной… Но это окно…
Ибмас почувствовала, как Болотаев нервно дёрнулся.
– Вы хотели покинуть нас? – спрашивает она. Теперь он упорно молчит, а она в том же тоне продолжает: – Через окно? Романтично. Очень… Правда, ранее вы пели «Уведу тебя я, уведу, на виду у всех знакомых уведу…»
– Уведу, быть может, на беду, – подпел Тота.
– И вы испугались?
– Ничуть! – твёрдо выдал он.
– Но вы в одиночку хотели уйти или?.. – Было непонятно, шутит она или нет. От этого он слегка замешкался и сказал:
– Я проверял альтернативные пути… Скоро последний поезд.
– Ах, поезд! А я, глупая, размечталась. Подумала, что вы в такой романтичной форме, через окно, действительно решили меня «увести».
Тота молчал. Он вглядывался в её глаза и не мог понять, в шутку она говорит или всерьёз. Не столько от танца, сколько от внутреннего напряжения, он сильно вспотел и тяжело дышал.
А Амёла в том же тоне продолжала:
– Мне мама рассказывала, что у чеченцев иногда принято девушек воровать.
– Не воровать, а умыкать.
– Это и есть «уводить», разве не так?
– Не так, – грубо ответил он. – Воровать, как вы сказали, девушку – это позор! А вот «умыкать» … – Он очень волновался и не знал, как это объяснить, а она улыбалась:
– Скажем так, по некоему её несогласному согласию.
– Что-то вроде этого, – подтвердил Тота.
В это время уже звучали последние аккорды композиции. Амёла посмотрела в сторону своего стола и моментально, словно её услышали, отвела взгляд. Туда же посмотрел Тота. Картина привычная и обычная для любого, даже самого респектабельного, советского и российского ресторана, где основательно, на широкую ногу, нувориши гуляют. И конечно, трезвому человеку, тем более швейцарке, эту широту российской души не понять, и она говорит:
– Здесь так накурено, душно… Нечем дышать.
– Может, уйдём? – с горячностью на ухо прошептал Тота.
Она задумалась.
– На поезд?
– И на поезд тоже. – Он грубовато дёрнул её к сцене. На ходу крикнул Остапу: – Дай что-нибудь погромче, повеселее. «Ламбаду» дай. – И вновь, почти силой, он потянул её за собой.
– Тота, вы что?! – засмеялась она. – Все видят.
– «На виду у всех знакомых уведу», – продекламировал Болотаев.
Так, не выпуская её руки, они очутились в закулисье музыкантов, возле окна, которое Тота быстро раскрыл.
– Вы уведёте меня через окно? – всё ещё смеялась Амёла. – Это так романтично.
– Конечно, – в страстном, хмельном азарте говорил её кавалер. – Всё должно быть романтично, необычно и красиво.
С этими словами он, как и прежде, пододвинул к окну стул, быстро залез на подоконник, не выпуская её руки.
– Тота! Да вы что?! – Теперь она уже не смеялась. Снизу вверх она со страхом посмотрела на него и спросила: – Вы серьёзно?
– Я без вас не уйду. – Он рванул её вверх.
– Я начинаю вас бояться, – сменился её тон. Однако Болотаев уже действовал решительно, как некий хищник. Буквально силой он поднял её на подоконник. Они оказались вплотную прижатыми друг к другу, с жаром дышали, но это уже не был танец и не было борьбы, потому что они хоть и вслух возмущались, но без её согласия он бы её не поднял… И теперь они стояли на этом широком мраморном подоконнике, взявшись за руки, как на границе водораздела, где с одной стороны стихия природы – прохлада, свежесть, розы и гроза, а с другой – буйство хмельное.
Они застыли и, скорее всего, оба поняли, что уже переступили грань и надо либо пойти дальше, либо отступить. И то и другое уже вне протокола, но они на это пошли, и Ибмас, поддаваясь его движению, тоже чуть не ступила в стихию мрака природы, как вдруг Тота остановился, неожиданно соскочил обратно, взяв на руки Амёлу, поставил рядом. Строго оглядев её и себя, он постановил:
– Как пришли, через парадный вход, так и уйдём.
– Мы так не пришли, – сказала она.
– Разве? – удивился он. – А как?
– Не под ручку.
– А я увожу вас.
Миновав тёмный задний коридор, они пошли по краю зала к выходу. Мерцал свет, шумела «Ламбада». Амёла опустила голову. Тота, наоборот, задрал подбородок, смотрел только вперёд. Зал гудел. Слышно было, как босс кричал:
– Купцы гуляют! Наливай!.. Танцуют все!
В холле гостиницы, как в ином мире, было тихо, светло, спокойно. Здесь Амёла хотела руку освободить, но Тота не отпускал. В это время перед ними появился метрдотель:
– Вы так смотритесь, – сделал он комплимент.
– Очевидно, – выдал Болотаев, Амёла прыснула от смеха, а Тота, словно переродился, командным тоном произнёс: – Так, молодой человек, – он протянул стодолларовую купюру, – вот вам за труды… Пожалуйста, нашу машину подгоните ко входу.
– Есть! – Метрдотель исчез, но тут, пошатываясь, из-за спины появился Бердукидзе.
– В-в-вы куда?
– Мы покурить, – бросил небрежно Тота.
– А вы разве курите?
– Начал… Ауфидерзейн, – сказал Болотаев по-немецки и повёл Амёлу к выходу.
Она прильнула к нему.
* * *
Оказывается, одно и то же событие из разных точек координат оценивается по-разному. Так, до тюрьмы, будучи на воле, Тота Болотаев без содрогания даже вспоминать не мог и не хотел эти дни, проведённые в Альпах Швейцарии. И дело не в том, что он там пил, гулял. Просто его мучили некие угрызения, что он, как некий шут, пусть даже артист, весь вечер развлекал всякую публику… Впрочем, был и плюс: с тех пор Болотаев почти не пил. Правда, он и до этого особо не злоупотреблял. Да всегда считал, если бы он тогда был трезв, то всё могло сложиться иначе. Впрочем (снова «впрочем»), уже будучи в заключении, вспоминая эти события, Болотаев совсем по-иному стал их оценивать и сделал вывод: всё, что ни делается, – к добру.
Этот вывод сложен годами. А тогда… А тогда была безответственность, бесшабашность и угода страстям. Хотя Тота считал, что к этому безрассудству его подвела Амёла Ибмас. Ведь она, по его мнению, всё это до определённого момента организовала. Ну а потом… потом всё перешло в руки Тоты и стихии.
… Когда они вышли из отеля, их заведённый лимузин уже стоял на пандусе. И Ибмас хотела сесть за руль, но Тота грубо и почти что силой оттолкнул её, и чтобы окружающие что-либо не заподозрили, Амёла нехотя, но подчинилась, села на место пассажира, а Тота – за руль.
– Вы выпивший, – не раз повторила она.
– Я выкрал вас и увожу, – бахвальство в голосе джигита. Однако тронуться долго не мог – до этого он никогда не управлял иномаркой, тем более с автоматической коробкой передач.
Амёле пришлось на ходу давать уроки вождения. Тота не знал всю мощь двигателя и чуть не въехал в первый попавшийся столб. Амёла от испуга закричала, а потом всё причитала:
– Это – не Россия. Тут за пьяное вождение так накажут… А репутация?!
– Молчи, женщина! Лучше подскажи путь, штурман!
Дождь лил как из ведра. Дворники не успевали очищать лобовое стекло. Видимость была очень плохая, благо дороги хоть пустые.
– Куда ехать? – спрашивал Тота.
– Вон знак. Налево – вокзал.
– А направо что?
– Ещё выше в горы… Горнолыжный курорт.
– Там красиво?
– Очень красиво… Тота, вы куда? Нам налево.
– Налево ходить, а тем более ехать неприлично, – смеялся Тота.
…На следующее утро они очнулись от холода в небольшом высокогорном отеле. За окном тускло, идёт снег. Их первое желание – уехать. Однако, как выяснилось, из-за обильного мокрого снега где-то оборвалась линия электропередач, дорога в нескольких местах завалена упавшими деревьями – закрыта.
Они оказались отрезанными от остального мира. Без света, без тепла, без связи они пребывали в этой почти что пустой гостинице ещё одни сутки.
Вначале они говорили и беспокоились о своих матерях, а потом смирились с обстоятельствами и пытались сохранить тепло – во всех отношениях.
Так прошли ещё одни сутки. И видимо, под стать их отношениям расщедрилась и сама природа. Зима, солнце, снег, голубое небо! И электричество появилось. И как из такого рая можно уехать, хотя бы чуточку не насладившись жизнью?!
К счастью, их совесть не особо страдала, ибо объявили, что дорога ещё не расчищена. Амёла снова повела Тоту в прокатный пункт. Теперь они облачились в лыжные костюмы. Болотаев на лыжах кататься не умел, ну а что на них вытворяла Ибмас! На самом крутом склоне она с головокружительной скоростью летела вниз, скрывалась из вида, а Тота в испуге хватался за голову и думал, что он скажет её матери, что он её насильно в горы увёз, а она с этих вершин на лыжах улетела… Но в Швейцарии всё хорошо, вот она в своём красивом костюме возвращается к нему на подъёмнике: румяная, счастливая, сияющая.
– Амёла, ты больше не пугай меня так! – без иронии говорит он.
– Ещё разок. Это так здорово!
– Не пущу… Мне одному скучно и страшно, – пытается он её обнять, остановить, но здесь она гораздо сильнее и вновь на бешеной скорости летит с вершины, и лишь снежный вихрь вскипает вслед за ней, а Тота с грустью напевает:
Вслед за мной на водных лыжах ты летишь,
За спиной растаял след от водных лыж.
Ты услышь их музыку, услышь.
Как от волшебного смычка – такая музыка!
…На следующее утро погода была ещё прекрасней. Однако проезд на равнину уже был открыт, и они, как обязательная повинность, вновь облачились в свои наряды и поехали в Цюрих. За рулём была Амёла. Им было очень грустно, как будто они с чем-то или кем-то очень дорогим расставались навсегда и должны были окунуться в густой мрак, который напрочь окутал предгорье Альп.
В Санкт-Морице погода была по-прежнему пасмурной, печальной. Теперь этот городок никак не воссоздавал атмосферу отдыха и курорта, наоборот, было очень пустынно и угрюмо, словно здесь уже вовсе нет людей. И они, проезжая его, не проронили ни слова. И лишь потом, уже подъезжая к Цюриху, Тота как бы между прочим сказал:
– Никогда не думал, даже в кошмарном сне, что захочу жениться на девушке, которая уже была замужем.
– Два раза, – подчеркнула Амёла.
– Во-во, – ухмыльнулся Тота и, тяжело вздыхая, добавил: – А мне категорично отказали.
– Тотик, дорогой, не отказала… А просто надо время, чтобы подумать, всё взвесить.
– Любовь не взвешивается!
– Ха-ха! – Теперь она засмеялась. Засмеялся и он, и так получилось, что напряжение, которое господствовало над ними всю эту поездку, рассеялось, как туман.
– Ты предлагаешь мне уехать с тобой в Москву, точнее, даже в Грозный, где, как ты говоришь, война… И я не буду говорить о контракте с банком. А моя мать?
– У меня тоже мать одна. В Грозном.