Канта Ибрагимов
Маршал
– Да при чём тут я?! – оправдывается чеченец. – Я его знать не знаю. Это Голубев его откуда-то откопал.
– Может, это и так. Но за доверенное тебе место. Тем более такое место – надо бы быть поответственнее.
– Больше такого не будет.
– Конечно, не будет. Не допустим.
– А с этим что делать?
– В принципе, с ним всё понятно: козёл отпущения. Но за оскорбление старого чекиста, а тем более лезгинку перед Большим… К тому же всё о свободе грезит… Я думаю лет пятнадцать – двадцать за поддержку терроризма ему светит.
– Но позвольте, – засмеялся чеченец, – какой же из него террорист. Это ведь артист! И всё выдал. Нет там ничего.
– Ха-ха-ха, ты прав, Гилани… И всё же какая же у вас, чеченцев, солидарность! Ты его вроде знать не знаешь, а всё равно выгораживаешь.
– Ничуть. Просто он ведь нам нужен на эту швейцарку влиять.
– Это есть… Ну ладно. Мы пошли. А ты исправляйся…
– Непременно… Я, как велели, смотаюсь в Чечню. А за этим мои пацаны посмотрят.
– За этим, – последовала пауза. – Уже смотрят. А ты занимайся поручением. Честь имею.
Тишина. Болотаев хочет открыть глаза. Не может. Шум. Шаги.
– Эй, Петрович, когда он проснётся? – вновь голос чеченца.
– Да пора уж.
Болотаева слегка бьют по лицу. Прыскают в лицо водой.
– А ну, поднимайте веки. Поднимайте. Просыпайтесь. Гражданин, подъём… А! Вот и всё… Как вы себя чувствуете? – Тота видит перед собой пожилого мужчину. – Ну всё. Я пошёл.
Тота посмотрел ему вслед, потом осмотрелся. Вроде это его квартира. Перед ним стоит этот известный чеченец. Поодаль ещё один. Кажется, тот, что в дверь звонил.
– Проснулся? – спрашивает у Болотаева по-чеченски. – Меня зовут Гилани.
– Воды, – попросил Тота, а потом: – Что это за спектакль или сон?
– Скорее спектакль. Ха-ха, ты ведь артист.
– Я Тота Болотаев… Хозяин этой квартиры.
– Это понятно, – говорит Гилани. – А теперь слушай меня. Коротко. Ты попал. Ты под колпаком. Вот он будет тебя всем, что хочешь, обеспечивать. Понял?
– У-у, – промычал недовольно Тота.
– Я на пару дней слетаю домой, в Чечню. А ты за это время должен позвонить этой банкирше из Цюриха и позвать её в Москву.
– Какую банкиршу? – очнулся окончательно Болотаев.
– Ну, эту, Амёлу… Видно, классная баба. Ты от одного её имени… Ха-ха, – захохотал он. – В общем, ты понял.
– Мне надо домой, в Чечню. К маме, детям.
– Какая Чечня? У тебя и паспорта нет. Так что не рыпайся.
– Я под арестом?
* * *
Технический прогресс – не всегда благо. Например, чтобы сделать одну фотографию 50–60 лет назад, надо было специально идти в фотоателье со всей семьёй. И это была и есть фотография и история. Это запечатлённая на плёнке эпоха. Дух того времени.
А сегодня можно в день на камеру или тем более простой мобильный сделать сотни снимков. Однако они почти что не материализуются, теряются в памяти того же аппарата и с ним же физически исчезают.
Это умозаключение к тому, что если бы Тота Болотаев делал свои заметки на электронных носителях, то они бы, скорее всего, исчезли в мельчайшем чреве этих носителей. А Болотаев вёл свои записи по старинке; как бы письма издалека, и воспоминания, и размышления. Что-то вроде эпистолярного жанра. К сожалению, умирающего жанра. И, к сожалению, хотя бы потому, что если бы не эти «Записки Болотаева», мы бы многого не узнали, а скорее всего, даже не вспомнили бы Тоту Болотаева, а тем более не узнали бы о роли и сущности некоего Гилани, имя которого по понятным причинам пришлось изменить.
Вместе с тем предоставленный текст максимально соответствует оригиналу, и в данный момент необходимо отметить, что автор первоисточника был, по нашему мнению, всесторонне одаренным человеком. Чего только стоит последующий краткий философский и политэкономический анализ современного состояния дел в России. Впрочем, оцените сами, потому что последующие две-три главы изложены практически так, как было в оригинале. И судя по почерку, шрифту, чернилам и, конечно же, бумаге, эти страницы Болотаев уже писал, будучи в хороших условиях. Правда, здесь следует отметить: чтобы не менять манеру повествования, мемуары, написанные от первого лица, были изложены как бы со стороны, от третьего лица.
Думаю, читатели простят эту авторскую вольность. Однако лучше, чем первоисточник, ничего нет, поэтому вернемся к «Запискам Болотаева», то есть к нашему повествованию…
Демократия по-российски – удивительное изобретение. Это некий полуфеодальный строй в XXI веке. Время, когда вроде бы царя, дворян и крепостных нет, но «во благо отчизны» выстроена строгая вертикаль власти, где каждый, кто у руля, руля любого уровня, считает, что это всё его и навечно. И задача подведомственного хозяйства – всемерно улучшать благосостояние хозяина.
Конечно, обобщать неправильно, но закономерность налицо, и кто не вписывается в систему – не член некоего кооператива, точнее команды, он не руководитель и тем более не государственник, ибо он, то есть руководитель любого ранга, обязан делиться, то есть отстегивать наверх, а если надо, он должен, так сказать, за «свои кровные» построить мост, дорогу, оказать благотворительность, содержать футбольную или хоккейную команду, если повезёт, даже в Лондоне или Нью-Йорке, но бывает, что и в Улан-Удэ. И ещё надо много-много чего – в зависимости от масштаба руководства.
Если начальник справляется – то рост и уважение, если нет, то… Словом, деньги, только деньги нужны. И только тот, кто приносит прибыль, нужен. Понятное дело, что никто не хочет быть подневольным либо крепостным. И многие пытаются выбиться в высшее общество – в «графья» или «князья». И для этого некоторые готовы что угодно сделать, в том числе и родину продать.
Отчизна, точнее высшее руководство, таких энергичных всемерно должно поощрять. А как поощрять? По-разному. В зависимости от вклада, должности и рвения. Кому область, кому край или целое министерство. Можно фабрику или завод. А вот такому, как Гилани, за особый вклад, как за выслугу лет дали должность начальника отдела в министерстве сроком на десять лет, то есть до пенсии.
Должность не ахти, да и сам Гилани в налогах вовсе не разбирается. Так, поставил туда своего человека – доход небольшой, но стабильный, плюс кое-какая информация тоже нужна. А тут как-то на горизонте Голубев объявился. Последнему надо было одного конкурента с рынка прогнать. Обратился Голубев к своим друзьям – покровителям из спецслужб. Они рекомендовали неких «дерзких» и «неподконтрольных» чеченцев, кои были под контролем, то есть «шестерки» Гилани.
Вот так сошлись Голубев и Гилани. Однако у Голубева какой масштаб, влияние и хватка. Как узнал он про «выслуженную должность» в министерстве, быстро сообразил: вложились, то есть солидно доплатили и повысились в должности – заместитель руководителя департамента. А потом вошли в раж, понравилось. Вновь Голубев щедро вложился при назначении нового министра, и уже вся нефтянка под контролем: лишь толковый, честный, перед Голубевым честный, человек нужен был. То, что Болотаев попал на эту должность, – роковая для него случайность. А о каком-то Гилани, что очень предприимчивый и богатый есть чеченец в Москве, Тота лишь краем уха слышал, а обо всём остальном узнал чуть позже, когда как заложник был перевезен в какой-то подмосковный дом.
Этот дом, видимо загородная дача, очень удобен; тем более что Тота лежит на огромной мягкой кровати и вокруг блестящая роскошь, как в индийском кино. А на антресоли ваза с фруктами и всякие деликатесы и напитки, как по заказу. Однако у Болотаева одна мысль – спасаться, бежать. Но как? Сделанные накануне уколы, особенно в мышцу бедра, очень болят. У него сонное состояние, так что голову не хочется поднимать, да и не может он её поднять. Болит. Всё болит.
Пришёл он в себя от грубого крика Гилани:
– Где этот кIалцIуола?[16]
Это Болотаева задело. Пересилив себя, он с трудом встал. В это время зашёл Гилани и он, как бы нивелируя все предыдущие моменты, по-чеченски справился у Тоты «могушпаргIат?»[17]. А потом пригласил в небольшую гостиную, где молодой чеченец уже накрывал стол.
– Тота, садись… Мы с тобой чеченцы, и нам, сам понимаешь, нечего делить. Тем более что родина в беде. Я только оттуда.
– Как там? – вырвалось у Болотаева.
– Плохо. Авианалеты, массовая гибель людей… Понятно, что русские натворят. Но виноваты мы сами… Подставились… Да и если этих главарей, этих бандитов не убрать – народ не выживет… Ты поешь.
– Да-да, спасибо.
– В любом случае этих гадов, что сейчас там рулят, надо убрать. А ты как считаешь?
– Я думаю, что всё надо делать без танков и бомб.
– А я думаю, наоборот, надо вытравить эту заразу на корню. Видишь, как они в Москве и других городах России дома взрывают.
– Так ты думаешь, что эти взрывы чеченцы устраивают? – от удивления у Болотаева даже голова болеть перестала.
– А кто же ещё?! – воскликнул Гилани.
Наступила гнетущая пауза. И хозяин её нарушил:
– Теперь не важно, кто это сделал. Важно, что на нас это повесили и теперь вовек нам от этого ярлыка не избавиться.
– Какого ярлыка?
– Бандитов. Убийц.
– Кто бандит, а кто убийца – решает время и суд.
– Какой суд, какое время? У сильного всегда бессильный виноват. Разве не так, артист?
– Может быть, и так, – исподлобья зло глядит Тота. – Только я уже давно не артист. А был танцором.
– Но-но, не обижайся. Просто имя у тебя странное – Тота. Ах да, Тота?.. Это хоть чеченское имя?
– Это древнечеченское имя.
– Ладно. Давай о деле. Времени в обрез… В общем, мы чеченцы, и поэтому давай по-честному, по-мужски… Двести миллионов долларов исчезли. Исчезли вместе с Голубевым.
– А кто Голубева убил?
– Не знаю… Вроде сам себя.
– С такими деньгами? С такой прытью и страстью жить и… в петлю? – усмехнулся Тота.
– Да, – согласился Гилани. – Столько было богатства. Миллиардер!
– А за что его?
– Кидала был. Жадный. Не поделился, видать… И меня напоследок кинул… Двести, как в песок!.. А ведь всё через тебя. Расколись. Десять процентов по-честному отдам… Говори!
– О чём говорить? Разве я не всё рассказал после ваших уколов?
– Вроде всё, – задумался Гилани. – Кстати, ты эту власть так разложил. А они всё записали.
– И что?
– Вряд ли они тебе это простят и тебя так оставят.
– А ты, Гилани, разве не с ними?
– Ты хочешь сказать, что я стукач?
Тота молча повёл плечами.
– Я бизнесмен! – постановил Гилани. – А этим приходится платить.
– А я думал, ты рэкетир, «крыша», сила, чеченец.
– Заткнись! – крикнул Гилани. Встал. Небрежно, сверху вниз глядя на Болотаева, спросил: – Слушай, откуда тебя этот Голубев откопал? Ты ведь до последнего времени в местном театре плясал.
У Тоты от злости скулы свело. Он отвёл взгляд, а хозяин вдруг спрашивает:
– А откуда ты эту Ибмас знаешь? Голубев навёл?
– Нет… Не помню.
– Да ладно. Всё ты помнишь. Всё разболтал, ха-ха-ха. А что, у её матери была кликуха Цыплёнок?!
– И это я рассказал?! – встрепенулся Тота.
– Ха-ха-ха! Всё рассказал. Ты точно – артист! Ха-ха-ха! Даже фокусник.
Тут лицо Гилани стало суровым.
– Слушай, Тота, – по-чеченски со злостью продолжил он. – Пропало двести миллионов долларов. Они прошли через тебя к Голубеву и исчезли. Как?
– Откуда я знаю? – развёл руки Тота. – Вы ведь меня укололи, и я вроде всё выболтал… Или не так?
– Не так!.. Слушай, вот эта фирма «Маршал». Ведь ты её недавно для чего-то открыл? Для чего-то ездил в Швейцарию?
– Ездил по поручению и просьбе первого замминистра Егорова. Открыл два счёта – для Егорова и Голубева. И ты, и вы все обо всём уже знаете после этих уколов. Что ты ещё хочешь знать?
– Что?! – возмутился Гилани. – Ты что это голос повышаешь? Евреям продался, меня кинул.
– Никому я не продался и никого не кинул.
– Ладно, – пошёл на попятную Гилани. – Вот эта фирма «Маршал». Она прошла через тебя.
– Нет. И не могла. Технически и юридически не могла участвовать даже в закупках нефти… Деньги из казны не просто так разворовываются. Это целая процедура во времени, где участвуют лица госучреждений под крышей твоего ФСБ.
– Что?! – процедил Гилани. – Болтаешь ты много. Видно, от наркоза ещё не отошёл.
– Видно, не отошёл.
– А ты знал, какие фирмы принадлежали Голубеву?
– Могли знать только министр или Егоров. Они ставили резолюцию. Я исполнял.
– Мог бы исполнять повнимательнее. – Гилани встал, походил по комнате и неожиданно спросил: – А вот эта Ибмас. Давай с ней поговорим.
– Я её телефона не знаю.
– Не знаешь?! – Гилани захохотал. – Ты так про неё болтал… А телефон её наизусть знаешь… Ха-ха-ха, теперь и я знаю. – Он полез в карман, достал записную книжку. – Сейчас я её номер наберу. Говорить будешь ты.
– О чём?
– Надо встретиться.
– Сюда она не приедет. Не сможет.
– Сюда и не надо. Мы с тобой полетим в Цюрих. О’кей?
Гилани стал набирать номер. Послышались гудки. Потом прозвучало «sorry» и что-то автомат ответил на английском и немецком языках.
– Что они сказали? – спросил Гилани у Тоты.
– Не знаю.
– Ай! Ахмед! – крикнул он. Тут же зашёл молодой чеченец. – А ну, набери номер и переведи.
– Говорят, что наш номер не определяется, закодирован. И на такие звонки они не реагируют.
– Вот козлы, – постановил Гилани.
– Узнали, что звонит фээсбешник, – усмехнулся Тота.
– Ты ещё поболтай, – процедил Гилани.
Обматерив Тоту, он угрожающе подошёл к нему, как зазвонил его мобильный.
– Да, я слушаю, – чуть ли не по стойке «смирно» застыл Гилани. Тишина. А Тота слышит чётко выверенный офицерский голос, который он слышал накануне после уколов:
– Вы были в Чечне?
– Конечно. Конечно, был. Только прилетел.
– Ну и что?
– Я не смог его найти. Никак не смог. Видно, он в горах. Связи там нет.
– Видно, вы не особо искали. Быстро вернулись.
– Да. Но там ведь очень опасно теперь.
– На войне как на войне, – жёсткий тон. – А вы не выполнили приказ.
– Я поручил… Мои ребята всё сделают.
– Когда?
– Вот-вот.
– Да? Посмотрим… А вы где?
– Я в пути. В город.
– А этот плясун где?
– Э-э… Я его в одно место отвёз, чтобы надежнее было.
– Да? Смотри, он нам нужен… Очень нужен.
– Понял. Есть!
Гудки. Гилани озабочен. Задумчив.
– Скотина, – прошептал он, а потом с возмущением: – Понимаете, «он нужен»! Очень нужен им этот плясун, как он выразился, Тота Болотаев.
Гилани, нервничая, ходил по комнате.
– А знаешь, почему ты нужен? Может, они полюбили тебя? Ха-ха, – злобно засмеялся он. – Сейчас ты всем нужен – плясун.
– Я не плясун, – вполголоса выдал Болотаев.
– Что?! Ха-ха! А знаешь, что тебя вскоре ожидает? А я знаю. Предчувствую… Всё дерьмо на тебя, как пособника боевиков, повесят, все деньги на тебя спишут и лет двадцать – двадцать пять, а может, и пожизненно дадут.
Болотаев грустно свесил голову. А хозяин всё ходит по комнате, переживает:
– Двести миллионов! Двести миллионов, как в песок! Мрази. Они специально Голубева замочили, чтобы концы в воду.
– Гилани, – словно прозрел Болотаев, аж глаза заблестели, – а что ты так мучаешься? Что я знаю – теперь весь мир знает, и понятно, что я ничего не знаю. А вы вот эти укольчики Егорову или бывшему министру сделайте – они ведь всё знают, всё расскажут и не только про твои с Голубевым двести миллионов, но и про весь мир… Ха-ха! Как тебе идея? Что молчишь, Гилани?
– Умолкни! – с презрением.
– А что, разве плохая идея?.. Что, боишься? Видать, Егоров и министр тебе, мелкому стукачу КГБ, не по зубам. Или их ЦРУ и МИ-5 с Моссадом крышуют?
– Ты замолчишь, урод?! – гаркнул хозяин. Тенью навис над Болотаевым и после паузы вдруг спросил: – Слушай, земляк, ты там давеча сказал, что Голубев и Ибмас тебе гарантировали сто тысяч долларов в месяц.
– И это я проболтал?
– И не только это. А это, в смысле двухсот тысяч, отдашь мне. Понял?
Болотаев как бы кивнул, а Гилани продолжил:
– Удивительное дело, за что тебе сто тысяч в месяц? А? – небрежно ткнул Тоту коленом в бок. От этого Болотаев словно проснулся.
Снизу вверх он уставился на хозяина и спросил:
– Дорогой Гилани! Двести тысяч долларов я не видел и вряд ли увижу, и вряд ли они на моём счете есть, и вряд ли у меня счет в Цюрихе есть.
– Есть! – перебил Гилани. – Ты сказал, что эта Ибмас забирала твои паспорта, а потом ты на каких-то бланках расписывался.
– Понятно. Что я ещё болтал?
– Всё, что нам надо.
– А ты мне одну загадочную вещь раскроешь? – Гилани молча смотрел. – Скажи, пожалуйста, это сколько надо стучать, кое-что лизать, чтобы должность в таком министерстве дали плюс двести миллионов бонус получить?!
– Что ты сказал, плясун? Сын артистки!
Последнее током ударило в сознание Болотаева.
– Сам ты козёл и сын козла, – вскочил он.
Они жёстко сцепились, как дикие звери, тяжело дыша друг другу в лицо. И в это время совсем рядом раздалась автоматная очередь.
– Всем лежать! Вашу мать! – крик во дворе, разбиваются стёкла.
– Все на пол! Лежать! – Автоматчики в черных масках вломились в дом.
– Лежать! Руки за голову!
Болотаева повалили, вывернули за спину руки. Перед его глазами огромный вонючий сапог, и он слышит голос Гилани:
– Что вы делаете?! Достаньте удостоверение из моего внутреннего кармана.
– Молчать! Включай камеру!.. Захвачена группа бандитов, финансирующая чеченских террористов, взрывающих в России дома.
* * *
– Don’t cry for me Argentina!
…В последние дни Тота Болотаев эту знаменитую композицию слышал не в первый раз.
– Её кто-то заказал? – спросил он у стюардессы.
– Что вы имеете в виду?
– Эту мелодию.
– А… Нет. Она в репертуаре… Может, убрать?
– Нет-нет.
– Может, шампанское, кофе, виски?
– Нет. Спасибо.
– Полет до Москвы пять часов. Что вам на обед приготовить?
– Ничего… Мне холодно. Можно одеяло?
Самолёт резко стал набирать высоту.
– Don’t cry for me Argentina! – лилась трогательная, нежная мелодия вокруг него. А он, хотя в салоне один, с головой закутавшись в одеяло, оставшись как бы сам с собой, как в одиночной камере, впервые, как эту новость услышал, стал безудержно плакать…
Как он мечтал! Как он верил и этим жил, что Всевышний услышит молитвы его мамы и его вот-вот освободят. И он побежит, полетит, помчится к своей маме. И его очень беспокоило то, чтобы мама не увидела его худым, изможденным, слабым. И он всегда много-много раз представлял, что обязательно, чтобы мама не заметила его страдания, он, увидев её, как умелый артист, просияет лицом и обязательно выдаст свой фирменный пируэт из финала танца «Маршал», который его мать очень любила. И тем самым он докажет своей дорогой маме, что её сын ещё есть. Он рядом! Он её защитит… Не защитил.
Совсем рядом. Рядом с домом и её театром, на пересечении улиц Мира и Красных Фронтовиков, здание Главпочты, там переговорный пункт, куда мать Тоты пошла позвонить Даде в Енисейск. Новости были хорошие. Скоро, совсем скоро Тоту должны освободить.
Радостная Мариам Болотаева поторопилась к внукам домой, и тут в 14 часов 25 минут 21 октября 2000 года ракета «земля – земля» поразила цель. Как потом сообщат в сводках новостей, ещё одна банда боевиков-террористов ликвидирована.
Буквально двести метров разделяло Главпочту и театр. Прямо на перекрёсток улиц Мира и Красных Фронтовиков попала ракета, и, видимо, мать Тоты перекрёсток прошла – её сумочку и фрагменты швырнуло волной к родному театру.
Здесь же, напротив театра, через дорогу был сквер Полежаева. Там, рядом с развалинами гостиницы «Нефтяник», какие-то люди в тот же вечер наспех захоронили останки…
…Однако, следуя записям Тоты Болотаева, мы забежали несколько вперёд. А в тот памятный для Тоты день, то есть 21 октября 2000 года, с утра у него случился конфуз.
Надо было сделать выбор.
Как профессиональный финансист, Тота понимает, что наилучшая ситуация в экономике, да и в жизни, когда у человека есть выбор. Да тут такая очень деликатная ситуация, а его торопят, и надзиратель в окошко кричит:
– Так, Болотаев, ты ещё долго будешь выбирать?
А как ему выбрать?
Он так мечтал их обеих увидеть. А они, Дада и Амёла, одновременно оказались здесь в Енисейске. Более того, в одной гостинице поселились, а другой нет, и вот, вопреки всему, вдруг начальник зоны дал добро на свидание – 30 минут 22 декабря в 10.00. С кем? Заявку подали Болотаева Дада и гражданка Швейцарии Амёла Ибмас.
– Болотаев, выбирай, – матерясь, рявкнул караульный.
– А с двумя нельзя? – спросил с ехидцей кто-то из сокамерников. Раздался дружный хохот.
– Нельзя, – в том же тоне ответил надзиратель, – он с двумя не справится. Бабы дородные!
– А вы одну себе возьмите, а ещё лучше – нам.
Тут Болотаева «заклинило». Вначале он кинулся с кулаками на сокамерников, а потом, когда вошли надзиратели, чтобы их разнять, он и их обматерил. После такого бьют, бьют нещадно, и сажают на пару недель в карцер, который явно укорачивает жизнь на пару лет, если не навсегда.
Однако после появления адвоката из Швейцарии ситуация вокруг Болотаева кардинально изменилась. Даже ситуация в самой зоне изменилась. Стало спокойнее, тише, кормить стали лучше. И, самое главное, начальник зоны преобразился, стал тише, степеннее, не орёт и постоянно трезв. Именно сам начальник ожидал Болотаева, когда его вывели из камеры в коридор.
За время отсидки Тота уже достаточно изучил всю зону, однако на сей раз его повели совсем не туда, где карцер и бьют. Небольшая, но чистая камера. Видно, что здесь только что наводили порядок.
– Болотаев, – говорит начальник, – роль нищего бедолаги ты отлично сыграл.
Тота молчит, не понимает, а начальник закурил и как бы вслух размышляет:
– Понимаешь, я жену твою увидел – это Дада со шрамом, в твою басню окончательно поверил. Но вдруг в этой дыре – вся Швейцария, твоя подружка иль кто она тебе? А этот адвокат?! Слушай, он, наверное, и президента нашего знает?
Начальник замолчал. Докурил. Бросил окурок в коридор и продолжил:
– Болотаев, я тридцать лет в этой системе и последние двадцать именно здесь. Я вижу всех зэков как сквозь рентген, но ты?! Ты настоящий артист.
– О чём вы, товарищ начальник?
– О бабках… Представляю, сколько их у тебя!
– А я не представляю, о чём вы?
– Ха-ха. Да ладно. Теперь мы в одной лодке.
– В какой лодке, товарищ подполковник?
– Не подполковник, не подполковник, а вот, – начальник достал из внутреннего карманы погоны, – уже полковник! Приказ уже в крае, в Красноярске… Ты знаешь, – он по-панибратски хлопнул Тоту по плечу, – я даже не ожидал и не верил, что этот твой швейцарский адвокат такое сможет.
Он вновь закурил и вдруг выдал:
– На тебя тоже в край уже бумага пришла.
– Какая бумага? – встрепенулся Болотаев.
– Секрет… Но уедем отсюда вместе. – Он широко улыбнулся. – Жена всю жизнь пилила – сибирский валенок. А меня в Москву. В главк… как ценного специалиста, полковника! Понял?
– Так точно, гражданин начальник!
– То-то. Ты ещё в моих руках. И дело ещё не сделано…Да и до последнего я не верю вам и этому адвокату.
– А что не верите, ведь полковника дали?
– Полковника я так и сяк через год-полтора бы и без помощи этого швейцарского жида получил бы.
– А вот тут вы не правы, товарищ полковник, – делая ударение на последнем слове, выдал зэк. – Адвокат-то русский, к тому же сибиряк. И вроде из этих мест. Просто вы об этом не знаете.
– Знаю. Всё знаю и обязан знать, – жестко отрезал начальник. – Ладно. Хватит сюсюкаться. С кем завтра свидание? Через неделю только можно второе.
Вновь Тота задумался. Ему по делу надо встретиться с Амёлой. К тому же Амёла Ибмас ведь не может здесь столько времени быть, а к ней все вопросы, и он твердо сказал:
– Выпишите пропуск Даде Иноземцевой.
– Иноземцевой нет. Есть Дада Болотаева.
– Болотаева? Вот ей и выпишите… Вначале ей.
Полковник внимательно вгляделся:
– Ты что, плачешь?
Он плакал. Он вспомнил мать… Защемило сердце. Невероятная боль… Это был вечер 21 октября, а в Грозном уже обед. Матери уже не было. Он это ощутил. И поэтому захотел увидеть вначале Даду… Однако Даде в гостиницу позвонили. В ту же ночь она выехала в Красноярск, в аэропорт. На следующее утро, на заре, вслед за ней в Красноярск умчалась и Амёла. Тота об этом ничего не знал. Для него эта ночь была длиннее прошедшего года. Эти десять часов утра никак не наступали. И его заранее должны были как следует перед свиданием подготовить, подчистить.
Ничего нет. В этом отсеке зоны – гробовая тишина. И как бы медленно время ни шло, оно неумолимо. В десять часов вдруг зашипел динамик:
– Don’t cry for me Argentina!
Что угодно Тота ожидал, но только не это. Он вспомнил Амёлу Ибмас. Альпы. Санкт-Мориц, Швейцарию. И в этот момент раскрылось окошко в камеру.
– У меня свидания не будет? – бросился Тота к двери.
– Послание, – именно так почему-то сказал надзиратель и быстро закрыл окно.
По деловому строгий конверт швейцарского банка:
«Дорогой Тотик!
Я так написала, потому что ваша жена Дада только так вас называет и ваша мать, она говорит, так вас зовет. Но для меня вы отныне и навсегда Тота Алаевич.
Накануне вечером Дада срочно выехала в Красноярск, оттуда в Чечню. Был звонок. Вроде дети заболели. Простудились. Но вы не волнуйтесь. Дада – замечательная женщина, и как только она долетит, всё станет нормально.
К сожалению, я не смогу с вами увидеться. Тоже позвонили из банка. Срочно должна вылететь. Вот-вот за мной должна приехать машина.
Знаете, Тота Алаевич, до сих пор моя жизнь делилась на две части. А знаете, где водораздел? Был водораздел. Помните Альпы? Снег. Много снега. Мы в высокогорной небольшой гостинице. Вихрь, ураган чувств унес нас на вершину блаженства. Лавина перекрыла дорогу, снесла электростолбы. Мы застряли. Света нет. Тепла нет. Воды нет. Даже чая теплого нет. И так двое суток… И вдруг посреди ночи включился свет и из радио в маленьком фойе нашей гостиницы послышалась мелодия «Don’t cry for me Argentina!».
Нас, вместе с работниками, было человек десять в этом отеле. И мы все разом, словно было воззвание, вышли в холл и хором стали подпевать: «Don’t cry for me Argentina!»
Казалось бы, что такое двое суток в горах?! Однако для нас с вами это были не простые сутки: я не предупредила одинокую, больную мать. Ничего не сказала в банке и нарушила планы вечеринки в Санкт-Морице.
У вас ситуация была ещё хуже. Война! Во всех смыслах война. Но мы плюнули на всё… Однако мы, точнее я, до конца не пошли. Я испугалась. Вас испугалась! Ибо я знала, все мне говорили, какая я бесшабашная, рискованная, смелая. Но вот рядом с вами мне было очень приятно, но страшно. И когда вы меня, и не один раз, позвали с собой, звали замуж, я испугалась. А вернее, сослалась на одинокую мать – не могу бросить.
А когда я приехала домой, проводив вас в аэропорту, мать меня спросила:
– Почему ты с ним не уехала?
– Там война… А ты?
И тут моя мать тихо, как бы про себя, сказала:
– Если бы ты с ним в Чечню улетела, то моя пожизненная война закончилась бы триумфом моей победы!
– Ты о чём, мама? – бросилась я к ней. Она заплакала.
С тех пор и я, как услышу «Don’t cry…», начинаю плакать… Отныне плакать не буду. Потому что судьба распорядилась справедливо. Дада – твоя жена. Настоящая жена и женщина. Я бы на её месте, в таких условиях войны, никогда бы не справилась. Даже не представляю себе. А Дада – твоё счастье! И твоя мать её очень любила, сама слышала, как они по телефону общались.
Кстати, мы с Дадой сначала поругались и даже подрались. Она очень сильная. Это её среда, и она мне жизнь спасла.
Простите, за мной уже приехала машина. Меня здесь сопровождает консул посольства Швейцарии. Иначе я бы сюда не приехала и не пустили бы.
О делах. У Дады.
Тота, Россия – замечательная страна, если много денег. Любите Россию! Но жить и учиться ваши дети должны в Швейцарии.
P.S. В отличие от поездки в Альпы сюда, в Сибирь, я приехала по благословению моей мамы, поэтому у меня, кажется, всё получилось и вы скоро по решению суда выйдете на свободу.
А ещё, после бесед с Дадой у меня исчез страх одиночества. Так что, Тота Алаевич, главное в жизни Свобода – Маршал! И я ещё увижу, как вы танцуете «Маршал»! И я всё знаю и не плачу, и вы не плачьте.
Don’t cry… Chechnya!
Don’t cry!»
* * *
В жизни случайностей не бывает. Всё закономерно и предопределено. Это я к тому, что именно в тот раз, когда Тота Болотаев летел после заключения в Чечню, этим же рейсом летел и я.
Я бы его сразу и не узнал – так он постарел, осунулся, стал каким-то маленьким и щупленьким. Только по его вечно застенчивой, даже виноватой улыбке и голосу, точнее своеобразному смеху, я его узнал.
И было бы у него нормальное имя – Ахмед, Магомед, – имя бы не вспомнил. А вот Тота – такого ни у кого не было. И как ни странно, у нас почти у всех были всякие прозвища, особенно у меня, а вот Тота склонять своё имя не позволял. И это не оттого, что он был какой-то крутой, просто он сумел так себя поставить, преподнести.
Мы жили в самом центре, учились в одной школе в параллельных классах, но Тота никогда с нами не водился. Был сам по себе. Нас называли «центровые». Мы всегда кучковались в сквере Полежаевского (сейчас это пересечение бульвара М. Эсамбаева (пр. Революции) и улицы Мира, напротив Россельхозбанка. А тогда там были обком комсомола и редакция молодежной газеты «Комсомольское племя»).
По тем временам, это восьмидесятые ХХ века, да и по нынешним, мы были весьма независимы и нагловаты. Кто нам не нравился, тому мы спуску не давали. А вот Тота тоже не вписывался в наше миропонимание, но мы его не трогали.
Мать Тоты была артисткой. Вроде бы известная артистка. Мы знали, что Тота не её родной сын, но это никогда не обсуждалось, хотя было видно и невооруженным глазом.
Мать была низенькая, смуглая, горбатенькая, но всегда с таким апломбом, словно она королева красоты и прочее. Она и одевалась как-то вызывающе, в смысле всяких цветных бантов и кружев. Также оригинально всегда одевался и Тота, и было видно, что он не от этой женщины – Тота по-мужски был очень симпатичным. Высокий, тонкий, пластичный. Он всегда улыбался, даже когда танцевал. А танцевать он умел и любил это делать. Он был создан для танца.
В Грозном был Дом культуры имени Ленина, рядом со стадионом имени С. Орджоникидзе, и в этом ДК имени Ленина диск-жокеем был наш друг Алик Маркарян из «Барского» дома. К нему в ДК мы часто ходили на дискотеки, и считалось, что повезло, если в тот вечер там появлялся Тота Болотаев.
Когда появлялся Тота, все расходились. Все! И не потому, что выглядели на его фоне циркулями, а потому, что хотели его танцы смотреть.
Мне кажется, что Тота дома или ещё где репетировал новый танец, а потом оценивал реакцию публики. Мы ему аплодировали. Ему это нравилось. Помню, как-то на дискотеке появилась какая-то полупьяная публика (рядом был ресторан «Терек») и какой-то колхозник крикнул: «А лезгинку могёшь?»
– Алик, поставь лезгинку, – просили мы. И это была лезгинка!