Канта Ибрагимов
Маршал
– Пощадим, пощадим, если послушной будешь. – Голос бандита стал игривее, громче. – А ну, открывай дверь, да поживей.
– Да-да. – На удивление Тоты Дада, как никогда ранее, очень послушна и даже голос переменила. А он это не вынес:
– Что вы себе позволяете?! – крикнул, рванул.
– Не смейте, Тотик! – обернулась Дада, но было поздно, от удара в плечо он застонал, присел на корточки.
– Всё! Всё, всё! – ещё выше подняла Дада руки, чуть осмотрелась.
Перед Тотой, нависнув над ним, грубый, с диким взглядом и лицом здоровяк, в мясистом, фиолетовом от татуировок кулаке сжимает увесистую монтировку.
Второй, что с пистолетом, по акценту явно чеченец, щупленький, но, видимо, он здесь за старшего и по-зэковски, матерясь, командует:
– А ну, шустро открывай дверь!
– Да-да, – говорит Дада.
– И этого сюда!
Тота от боли встать не может. Здоровяк рванул его за больное плечо, просто швырнул в раскрытую дверь их квартиры. Старший, что с пистолетом, стал всё осматривать.
– Что-то не густо, – крикнул он. – Сплошь голытьба. – Он вернулся, пнул чемодан. – Откуда это старьё? Раскрой.
Дада повиновалась.
– Одно барахло… Шубу снимай.
Эту шубу из особого баргузинского соболя Тота, не скупясь, самую дорогую купил для матери в Цюрихе. Тогда мать от радости, ведь она любила красивые вещи, даже заплакала.
Однако она в этой шубе ни разу не вышла.
– Тут нищета, да и некуда в ней здесь пойти. К тому же она мне велика.
А вот Даде шуба оказалась как раз, и мать сказала:
– Покупал мне, а думал о тебе. Так что, Дада, носи на здоровье… Всё-таки вещь украшает хорошего человека.
В такой шубе Дада никогда не ходила, а в тревожном и прифронтовом Грозном и надеть её вроде кощунство. Но у неё другой зимней одежды нет, всё осталось в старой квартире, но и хочет она хотя бы раз в жизни, хотя бы в таком городе и в такое время, но с любимым Тотой пройтись в таком виде… Как говорится, прошлась. По приказу старшего бандита она быстро шубу скинула.
– А шуба – ничего себе.
– Да. Наконец-то подфартило.
– Ага. На кобеля сука бежит. Ха-ха-ха!
– А ты глянь, она-то тоже ничё.
– О! – простонал Тота. Он сидел на корточках, держась за больное плечо.
– Что возмущаешься? – пнул его здоровяк. – Хорошо отстегнёшь – третьим будешь.
– О! – Тота встал – не монтировкой, но удар кулаком был не слабее.
– Не бейте его. Всё будет в ажуре, – воскликнула Дада.
– Слушай, а она понятливая.
– Как же вас не понять? Возьмите всё, только не убивайте.
– Что-то нравишься ты мне всё больше и больше. – Щупленький мародёр уже отвёл пистолет, а костлявой рукой стал её лапать.
– Всё что угодно, – податлива Дада. – Только не здесь, не при нём. Он мой муж.
– Потерпит.
– А может, в соседней квартире? – предлагает с жеманством она и далее. – Там рояль.
– Ха-ха-ха! – писклявый смех. – На рояле?! Разберись здесь и с ним, – повелевает щупленький.
– Ты побыстрее там, – говорит здоровяк.
– Побыстрее лишь кролики… А мы с чувством и расстановкой. Да, красавица?!
– О-о! – со стоном подал голос Тота. Тут же получил очередной удар и вопрос: – Так. Быстрее. Что, где, как? Бабки, ценности, золотишко… Говори. – Здоровяк огромной лапой сжал горло Болотаева, и Тота уже задыхался, как послышался крик Дады:
– Помогите! Спасите! На помощь!
Здоровяк бросился в подъезд, и тут два выстрела, и ещё один. Потом тишина.
– Дада! – крикнул Тота, с трудом вставая.
– Я здесь, здесь, – появилась она. – Вставайте, как вы? Надо скорей убираться отсюда.
– Мама, – прошептал Тота, видя, что Дада вновь завозилась с чемоданом. – Брось всё. У-у… – Он схватился за плечо. – А эти где? Как? Что? – Он ещё пребывает в прострации, а Дада второпях стала копаться в вещах. – Брось всё! Пошли, – стонет Тота. Два пакета бросили. Шубу, отряхнув, Дада надела.
– Пойдёмте, – командует она.
У неё чемодан в одной руке, другой она поддерживает Тоту. Они вышли в подъезд, и тут Тота оцепенел. На полу, распластавшись, в крови валяется здоровяк. Тота испуганно дрожа стоял, боясь перешагнуть через него. А Дада завозилась с замком, запирая дверь.
– Тотик, пойдёмте. – Она помогла Болотаеву кое-как перешагнуть через труп. И только зашли за лифт – внизу на ступеньках – второй, из горла ещё пульсирует кровь.
– А! – Тота скрючился, его стошнило.
– Пойдёмте, пойдёмте, дорогой. Нас мама, дочка ждут… Только на кровь не наступайте. Держитесь за меня.
Тота схватил её руку – у запястья леденящая твердь, и ему вновь стало очень плохо, началась рвота. Дада изо всех сил старалась привести его в норму, но Тота совсем раскис. И тогда она жёстко прикрикнула:
– Возьмите себя в руки. Горец! Чечен!
Это как-то подействовало. Они заковыляли вниз, и он спросил:
– А как ты с заточкой в…
– За ней пришла.
– А нельзя было иначе?
– Иначе мы бы были на их месте. Всё. Забудьте.
На улице уже смеркалось, а такси нет.
– Вот гад… Зря заранее заплатили.
– Мой портмоне, – очнулся на воздухе Тота.
– Забрали?! – крикнула Дада.
– Этот здоровяк. Там паспорт, валюта. Всё.
– На, держите. – Дада отдала Тоте пистолет. – Я мигом. – Она скинула шубу, бросилась обратно в подъезд. Вернулась быстро. Тяжело дыша, забрала пистолет и сунула ему портмоне.
– Пойдёмте. – Они двинулись к большой дороге – проспекту Кирова.
Ни души. Ни машин. Шли пешком. Вскоре их догнал старый грузовик. За рулём вооруженный парнишка.
– Я-то в центр еду воевать, а вы зачем? – спросил водитель.
– Мы там живём.
– Надо оттуда, а не туда.
– Надо, – согласился Тота.
Когда проезжали Сунжу, Дада опустила окно, незаметно что-то бросила в реку.
– Что? Жарко? – спросил водитель. – Скоро будет очень жарко – война!
Когда оказались во дворе, было совсем темно и тихо. Страшно тихо.
Дада тронула Тоту:
– Я всё выбросила в Сунжу. Всё надо забыть, и никому, тем более маме, ни слова. А плечо… споткнулся, упал.
Однако мать догадалась, что что-то ужасное было, ибо Тоту и дома всё тошнило, он побледнел, чувствовал себя очень плохо и рука болела.
– Вам надо уезжать! – совет матери.
– Ему надо, – согласна Дада. – А мы – с вами.
– Здесь ведь ужас, война!
– Война? Я думаю, что до этого Москва не опустится… А насчет ужаса? Наоборот, я никогда не была так счастлива в жизни! Рядом мама и дочь. Я хочу быть только с вами!
* * *
Всё на контрастах, и всё познаётся в сравнении.
Это к тому, что лежал Тота Болотаев в московской больнице. Оказывается, поломана ключица, а в это время в Чечне началась война. Связи нет. И он, единственный мужчина в семье, – вне войны, а три женщины – мать, жена, дочь – в самом центре Грозного. В самом пекле. Как ему было больно. Больно на душе. Как он себя корил… Хотя были случаи и похлеще. Умерла уборщица театра, и её единственного сына, живущего в Ульяновской области, по просьбе своей матери стал разыскивать Тота и нашёл.
– Ты кто?
– Я Тота Болотаев… Просили передать, что твоя мать умерла.
– Да?.. Когда?.. А что там дома? Война?
– Да, война.
– А что ещё нового?
– Твоя мать умерла.
– Это я понял. А что ещё нового?
– А что ещё нового может быть?! – разозлился Тота, бросил трубку. – Козёл!
«А чем я лучше?» – гложет сердце мысль. Связи с Грозным нет. По телевизору в сводках новостей показывают подготовку к войне, к полномасштабной войне, где задействованы все группировки войск, вплоть до военно-морских сил.
До последнего Тота не верил, что такое может случиться. Однако случилось. И почему-то именно в новогоднюю ночь. Именно в этот день, 31 декабря 1994 года, его на праздники – всё равно в больнице никого нет – отпустили домой. Болотаев потрясён. Началась война. Пусть где-то на периферии, в какой-то мятежной Чечне. Но это ведь в России, в одной стране. И образно: ведь если у человека заболел мизинец, то страдает весь организм. А тут вроде началась война, а все гуляют. И даже президент России, который начал воевать, в своём новогоднем обращении – ни слова об этом. Словно это война в другой стране, на другом континенте.
От этого состояние Болотаева стало ещё хуже. И если бы не эта оттопыренная в гипсе рука, он может даже пешком пошёл бы в Грозный. Хотя, конечно же, он болен. Боль в плече, боль везде, почти что парализован и даже по ночам спать спокойно не может. И у него одна мечта – как только снимут скобы и гипс, ехать в Чечню. Там после Нового года развернулись настоящие боевые действия. Там его самые родные люди, и их судьба неизвестна. И он уже сходил с ума; заставил доктора раньше времени снять гипс и уже собирался вылетать на Кавказ, а там как получится, как оттуда среди ночи звонок:
– Тота, это мы. – Голос матери, вроде, как и прежде, неунывающий. – Мы в Минводах. Вылетаем в Москву… Моя внучка заболела. Ты соскучился по ней?
Наверное, счастливее момента в своей жизни Болотаев и не припомнит, когда он в аэропорту издалека увидел своих женщин. Среди толпы они явно выделялись по посеревшим от подвала и пороховой гари лицам, по вялым улыбкам и грязной одежде.
По решению матери прямо из аэропорта поехали в детскую больницу. Состояние ребёнка оказалось очень тяжёлым. Даду с дочкой тут же госпитализировали.
– Почему я их с тобой не отправила? – сокрушалась мать. – А с другой стороны, даже не знаю, как бы я без Дады там выжила. Она и с русскими, и с нашими быстро общий язык находила. И еду доставала, и воду откуда-то таскала… Ой! Неужели всё это было? Месяц в подвале… Бедный ребёнок. Лишь бы выжил, а более мы туда нос не сунем.
К счастью, Дада с дочерью из больницы вскоре выписались, и тут заслуженная артистка спешно засобиралась домой. В Чечне уже новая власть, восстанавливаются мир и порядок. А какой же мир без театра, а какой чеченский театр без Мариам Болотаевой?!
В общем, с трудом и то лишь из-за холодов Тота как-то ещё мог сдерживать порыв матери, но с началом весны, в первых числах марта, мать решила уезжать, чтобы, как она выразилась, к Международному женскому дню 8 марта театр функционировал. Даже война её теперь не пугала, да было одно огорчение – как она будет в Грозном без внучки?!
– А мы только с вами, – твёрдо заявила Дада.
Тота особо не противился: он учился в очной докторантуре, и его мать считала, что это самое верное действие в период войны.
– Защита докторской докажет всем, что мы, чеченцы, не варвары, а учёные и артисты!.. Правильно я говорю, моя золотая! Солнце ты моё! – взяла она на руки внучку. – Её я вам и так бы не оставила.
Вот так Болотаевы женского пола возвратились в фронтовой город Грозный для восстановления театра, да и жизни вообще. А Болотаев – в Москве.
Может быть, по этому поводу у Болотаева и были угрызения, однако через годы, уже попав в тюрьму, об этом состоянии Тота не вспоминал, а вот иное событие он почему-то вспомнил в деталях.
…Война в Чечне приняла какой-то перманентный, вялотекущий характер. Исходящая информация, особенно по федеральным новостным каналам, абсолютно не отвечала здравому смыслу – это было полное искажение реальности, точнее, смысла и итогов военных действий.
После таких новостей состояние Тоты становилось неописуемым, он не находил себе места, потому что сам позвонить в Грозный не мог. Однако мать и Дада регулярно звонили, и тогда он немного успокаивался и всегда просил их приехать в Москву. Мать говорила, что к зиме они приедут, и добавляла как-то тихо:
– Тут роддомов нет.
Тота очень удивился. И вот в конце ноября 1995 года мать, Дада и Малика прилетели в Москву. Тота потрясён. Его дочка уже начала ходить, что-то лепетать, а Дада беременна. Вскоре родился сын. Бабушка назвала внука – Батака Болотаев. И так получилось, что именно в эти дни, под самый новый 1996 год, вдруг позвонил Бердукидзе:
– Здоров, Тота! Как дела? В общем, у нас торжественный ужин в «Метрополе». Ты приглашён. Босс лично просил тебя позвать.
– Э-э. – Тота стал придумывать причину отказа, но Бердукидзе вновь ошеломил:
– Будет Амёла. Амёла Ибмас. Она тоже очень хотела тебя увидеть.
– Э-э. – Тота совсем потерял дар речи, а Бердукидзе огорошил: – Говорят, у тебя на днях сын родился?
– Кто говорит?
– Все знают. Ха-ха-ха! Уже второй ребёнок! Молодец! Поздравляю… Так это отметить надо. Так что непременно приходи.
Вопреки ожиданиям Тоты, вечер, по его мнению, получился хорошим, ибо в самом начале в поздравительной речи сам босс со сцены объявил, что война в Чечне – это ужасное событие, которое нельзя было допускать.
Как бы в унисон с этой мыслью весь этот новогодний вечер, в отличие от предыдущих, был очень скучным и напряжённым. И, как позже Болотаев понял, это напряжение было вызвано предстоящим в 1996 году президентских выборов в России.
Почти все говорили об этом, это была главная и больная тема для нуворишей, ибо все знают, что как ни используй административный ресурс, какие деньги ни вливай, а при нормальных выборах Ельцина не переизберут, а тогда – реставрация большевизма. И вполне вероятны вновь красный террор, конфискация и репрессии, что в России не впервой. И поэтому все богатые люди, а в банкетном зале «Метрополя» в этот вечер только такие, думают, куда капиталы перевести, где недвижимость и новое гражданство приобрести. И в этом плане в эпицентре внимания Амёла Ибмас и её связи и возможности.
Со времени последней встречи в Швейцарии он Амёлу не видел и не слышал, хотя очень часто вспоминал и хотел позвонить, но всякие дела, а потом – неожиданный статус семейного человека, потом война, а он в докторантуре и должен мотаться по нефтяным месторождениям Сибири, Крайнего Севера и даже острова Сахалин. И в общем, он отошёл, точнее, его отторгли от круга обеспеченных и влиятельных людей, где вращается Амёла Ибмас и где вращаются большие деньги, но с последними, то есть с деньгами, у Болотаева в очередной раз проблемы… И надо было и сейчас, на этом корпоративе, к ней подойти, но вокруг неё всё время люди.
Она сама подошла.
– Добрый день, Тота. Пойдёмте покурим, – то ли приказала, то ли предложила она.
Тота никогда не курил, но теперь взял у неё сигарету.
– А ты что, начала курить? – его первый вопрос.
– Как вышла замуж.
– Ты замужем?
– Вы показали пример, – жёстко сказала она. – И я попыталась найти своё счастье.
«А мне отказала», – хотел было сказать Тота, но вырвалось иное:
– Поздравляю!
– Уже развелась.
Долгая пауза.
– Как мама? – Тота нарушил молчание.
– Неважно… А как ваша мать? У вас уже два ребёнка? Мальчик и девочка? Поздравляю…
В это время к ним подошёл босс, который раньше всех решил покинуть корпоратив.
– Дорогая Амёла, – он по-дружески поцеловал её, – я очень благодарен, что вы приехали и украсили наш праздник… А всё благодаря тебе, дорогой Тота. И тебе спасибо, что нас не забыл. Может, вернешься? Давай после Нового года заходи.
– Спасибо, но я в докторантуре.
– Слышал, слышал. Ты ведь по-прежнему нефтью занимаешься?
– Да. Месторождениями.
– Очень нужное дело. Заходи.
После ухода босса тамадой стал Бердукидзе, и он пригласил Амёлу и Тоту за свой стол и, будучи изрядно подшофе, между прочим, сказал:
– Зачем вы, чеченцы, с такой державой, с Россией, воюете? Разве Россию можно победить?
Болотаев не знал, что ответить, в то время как Амёла в этом же тоне заявила:
– В отличие от нас с вами – бездетных – у Тоты уже двое детей, и, значит, он победил. – Она встала. – Спасибо за приглашение. Ещё раз с Новым годом!
– Я тебя провожу. – Тота тоже вскочил.
– Нет. Я здесь живу.
Чуть позже Тота выяснил её номер и прямо из фойе гостиницы позвонил.
– Я уже сплю.
– Можно я хотя бы завтра провожу тебя в аэропорт? Мне надо поговорить с тобой.
– Нет! Не беспокойте меня более и сами не беспокойтесь.
– Маме Елизавете передайте привет, – автоматически он перешёл на вы.
– Спасибо, передам. Прощайте. – Гудки.
После новогодних праздников Тота Болотаев в корпорацию не пошёл и даже не позвонил. У него был запланирован ряд командировок по нефтяным месторождениям. Зато в Швейцарию он несколько раз звонил, хотел поговорить с Амёлой – не получилось. А вот Амёла вдруг сама вышла на связь. Разговор сугубо деловой, сухой:
– Скажите, пожалуйста, вы руководитель проекта «Укртурбосервис»?
– Какого проекта? – удивился Болотаев.
– Всё понятно. Простите. До свидания.
– Амёла! – крикнул в трубку Тота. Гудки.
Только он положил трубку, как вновь звонок.
– Тота, привет. Надо срочно повидаться, – говорит Бердукидзе.
– Я должен ехать в аэропорт. У меня скоро рейс в Уренгой.
– По докторской? Впрочем, это даже лучше. А если вдруг Амёла позвонит по поводу некого проекта, скажи, что ты участвуешь. Понятно?
– Понятно. Но она только что звонила и спросила про какой-то «Укртурбосервис».
– И что ты сказал?
– Сказал как есть.
– Вот ты баран. – Следом мат, гудки.
Как понял Болотаев, наверное, корпорация вновь затеяла какую-то аферу. Нужна была помощь Амёлы Ибмас, и ей, как думает Тота, сказали, что этот проект разработал и возглавляет Тота Болотаев.
Болотаеву всё это очень даже льстит, а мнение Бердукидзе и компании его уже не интересует.
К осени 1996 года досрочно Тота решил выйти на защиту докторской. Диссертация уже готова, но её надо защитить, то есть дойти до защиты, а для этого нужно собрать столько бумаг, пройти столько процедур, словом, столько бюрократических, околонаучных преград; первая из которых – это добро проректора по научной работе. И для этого, зная слабости коллеги, Тота, как говорят, накрыл поляну, и когда, казалось, хмель сделал своё дело, Болотаев озвучил свой перспективный план по защите, от чего проректор аж протрезвел и, чуть подумав, выдал:
– Слушай, Болотаев! Ты знаешь, что такое политика? И что политика определяет экономику, то есть нашу жизнь. Так вот, идёт война в Чечне, с мятежным, непокорным народом. Это так?
– Это так, – согласился Тота.
– Забудем всё остальное, – продолжает проректор. – Однако последнее событие – захват чеченцами, твоими земляками, под командованием Басаева роддома в Буденновске. Разве это по-воински, по-мужски захватывать роддом?
– Нет. Конечно, нет? – и с этим согласился Тота.
– Вот видишь, как нервы оголены, а у нас тут, в самом центре Москвы, вдруг чечен на досрочную докторскую вышел… А тебе сколько лет?
– Тридцать пять.
– Всего тридцать пять! А ты знаешь, что у нас лишь к пятидесяти годам можно о защите докторской думать? У нас в академии такая традиция, и не тебе её нарушать. Словом, слушай меня и запоминай. Я – проректор по науке, мне сорок пять, но я ещё лишь кандидат наук… Так вот скоро, через год-два, я защищусь, а потом уж, лет так через пять – семь, мы о твоей защите поговорим. Понятно?
Тут Тота промолчал.
– Что молчишь? Недоволен? Наливай!
Болотаев налил.
– Давай выпьем за науку… Хороша! Вижу, ты не очень доволен моими словами. А должен бы меня благодарить… Жаль, Сталина нет. Наливай!
Тота вновь наполнил рюмки.
– Можно я теперь буквально пару слов скажу?
– Конечно, можно, – дал согласие проректор.
– Знаете, долго говорить на нетрезвую голову тяжело и бессмысленно. Но одно сказать надо. Да, Басаев вам служит, а не чеченскому народу. А насчёт Будённовска – да, позор! Но у нас, в Чечне, в каждом городе и селе такой же «Будённовск».
– Не понял.
– Сейчас поймёте… После третьей рюмки вы сегодня предложили перейти на ты. Поэтому в знак благодарности и за Сталина скажу тост: «Пошёл ты со своим Сталиным на…» Понял? – Болотаев резко встал, швырнул салфетку. – Я рассчитаюсь за стол… и за всё. Пока.
В советские времена этот разговор поставил бы точку на научной карьере. Теперь Советского Союза нет. Есть новая капиталистическая Россия, где до науки и образования дела нет и не то что стипендию получать, а, наоборот, сами соискатели должны за обучение платить, и не хило. А посему на кафедре лишь пара аспирантов, и те из Казахстана и Нигера, и один докторант Болотаев, который не только платит, но именно он для кафедры и факультета заключил с нефтяными компаниями небольшие хоздоговора, которые и копейку дают, и на показатели влияют – сократить преподавателей за ненадобностью не позволяют. Поэтому Тота по графику прошёл обсуждение диссертации на кафедре, а затем и предзащиту на межкафедральном заседании, которая обозначила точную дату заседания диссертационного совета – 16 октября 1996 года. Это означало, что все вопросы практически решены, а сама защита в общем-то формальность. Однако проректор по науке виртуозно использовал своё положение.
Дело в том, что необходимо за месяц до защиты напечатать и разослать оппонентам автореферат диссертации – это небольшая брошюра с таким же тиражом. Вроде бы Болотаев всё сделал вовремя. Отдал рукопись в типографию академии. Однако автореферат ко времени не подоспел. Вначале не могли пустить в печать – визы проректора по науке нет, заболел, а потом якобы станок поломался. Словом, выходные данные автореферата не соответствуют требованиям защиты, и поэтому на внеплановом заседании диссовета, о котором Тота даже не знал, принято решение о переносе защиты на следующий год.
Это был коварный удар. Что только Тота ни пытался сделать – не помогло. И тут он случайно встречает в коридоре академии проректора. Хотел заговорить, но тот, ещё выше задрав подбородок, прошёл мимо, а Тота вслед, хоть и вполголоса, да вновь его обматерил. И тогда проректор обернулся:
– Лет через пять, через пять, и то может быть.
– Да пошёл ты… – вслед.
Ситуация совсем обострилась. Все понимают, что Болотаев трудился, что достойная диссертация есть. Однако инструкции никто не отменял, и ВАК (Высшая аттестационная комиссия) строго будет следить за исполнением всех предписанных формальностей. И в случае нарушений диссовет могут просто ликвидировать, тем более что в стране кризис и страдает в первую очередь наука и образование – лишние советы закрываются.
В возникшей ситуации самое тяжелое для Тоты – сообщить об этом матери, ведь она собирается на защиту, как на праздник, прилететь. Связь с Грозным односторонняя. И вот ожидает Тота звонка матери, очень волнуется, а тут неожиданно – Амёла Ибмас:
– Добрый день! Как дела? Мама просила передать вам привет.
– Спасибо. Как она?
– Болеет. Очень рада, что в Чечне окончилась война. Наступил мир.
– Да. Вроде так.
– Мама спрашивает, есть ли новая литература о чеченцах?
– Есть! Найду! – с готовностью отвечает Тота.
– Я на днях буду в Москве, – сообщает Амёла.
Как и прежде, они встретились в холле «Метрополя». Как и прежде, Амёла Ибмас внешне неотразима. А в её грации и осанке та же решительность и непоколебимость. Однако после ужина, когда она выпила бокал вина, закурила и расслабилась, она вдруг крайне изменилась. И это был не возраст или следы служебных забот, это была какая-то внутренняя печаль, и она её выдала:
– Маме всё хуже и хуже. Болезнь Паркинсона. Почти не лечится… Я так стала бояться одиночества.
Тота молчал. Он не знал, как и чем её утешить. И почему-то думал, что и он в её одиночестве виноват. А Амёла к тому же спросила:
– У вас двое детей? Пополнения нет?
Тота в ответ что-то промямлил, а она говорит:
– Мама советует, даже умоляет, чтобы я кого-то усыновила. – Тут у неё потекли слёзы. – И почему-то именно из Чечни… Говорит, что там после войны, наверное, много беспризорных. Это так?
– Не знаю.
– Да что я так раскисла?! Лучше скажите, Тота, как у вас дела? Когда защита?
Тут в свою очередь Болотаев стал делиться своими проблемами, как Амёла его перебила:
– Председателя ВАК России я хорошо знаю.
– Тоже твой клиент? – удивился Тота.
– Ха-ха-ха! – Она засмеялась, закурила. – Всё-таки влияние матери колоссально. Она только о чеченцах говорит, а я тебе всё выбалтываю.
– Невелика тайна… К тому же я не ваш клиент. А все богатые россияне – ваши клиенты.
– Да, Россия богатая страна.
– Ты почему стала курить? – решил Тота поменять тему.
– Жизнь заставила. Вроде успокаивает нервы.
– А насчёт усыновления ребёнка?
– Ха-ха-ха! Какая глупость… Просто сама мама стала как ребёнок. – У Амелы вновь резко изменилось настроение. – Какое усыновление? У меня столько дел. Я тороплюсь. – Ибмас неожиданно вскочила, в отличие от прежних времён она встречалась и прощалась, уже не подавая Тоте руки, и вообще держалась не как прежде, а несколько скованно… Впрочем, и Болотаев теперь был с ней не как прежде, а словно он провинился в чём-то перед ней. И пытаясь как-то себя оправдать, он вдруг, как обиженный ребёнок, ляпнул:
– Но ты ведь не вышла тогда за меня замуж.
– О чём вы, дорогой Тота? Давно пора всё забыть. Прощайте, Тота. – Она торопливо тронулась. На ходу обернулась, как бы проверяя, провожает ли он её хотя бы взглядом? Убедившись в этом, она весело махнула рукой и крикнула: – Я сегодня непременно по вашему делу переговорю.
Болотаев верил во всемогущество денег в России, тем более если эти деньги, уже отмытые, лежат в надёжном швейцарском банке. Также Болотаев верил, что Амёла Ибмас посредством своих клиентов имеет огромные связи и влияние в России. Однако Болотаев даже не представлял, что такое возможно. Неожиданно его вызвали на заседание ректората, и ректор сразу же заявил:
– В нашем вузе никогда не было и не будет конфликтов на межнациональной почве. И вообще, вы все знаете мою позицию: я с самого начала выступал категорически против войны в Чечне… А что касается автореферата докторанта Болотаева, то специальная комиссия выяснила – в типографию рукопись автореферата была доставлена не то что вовремя, а заблаговременно. И я не позволю на межличностной основе закрыть наш диссовет и лишить нас аккредитации в ВАКе.
Защита докторской состоялась вовремя. Проректор по науке вновь был на больничном. Болотаев не получил ни одного «чёрного шара». Больше всех радовалась приехавшая на защиту мать…
* * *
В докторской диссертации Болотаева была большая глава под названием «Влияние внешней среды на нефтяную отрасль России», в которой соискатель рассматривал виды конкурентной борьбы и приводил многочисленные примеры военных конфликтов за чёрное золото, в том числе упомянул и происходящую в тот момент войну в Чечне, думая, что диссертацию, по крайней мере в данный момент, никто не прочитает. Прочитали. Почти все официальные оппоненты прочитали. Отчасти, только отчасти согласились, ибо борьба шла не за чеченскую нефть, которая мизер, а за передел и захват всей российской нефти.
Этот факт все учёные и не учёные, да связанные с этой отраслью люди знали, но не то что в диссертации выдавать, а даже говорить об этом не смели, потому что война шла не только в Чечне, но и по всей России – почти что каждый день в сводках новостей сообщают об убийствах руководителей, так или иначе причастных к нефти в России.
Последнее же, конечно, в диссертацию не попало. И словосочетание «война в Чечне» тоже исчезло, так как диссертация – это идеализированная ситуация, где всё осуществляется якобы только на основе экономических законов, а там влияние внешней среды – это лишь «справедливая рука рынка», то есть борьба, но справедливая, конкурентная… В общем, если говорить о диссертации, то всё математически обосновано, статистикой подтверждено, специалистами одобрено, а влияние «внешней среды» – так это, по диссертации Болотаева, только во благо.
И весь этот опус о «внешней среде» лишь к тому, что, оказывается, когда ты сидишь в тюрьме, влияние внешней среды очень даже необходимо во всех отношениях и оно в основном только во благо. Ибо приехал в Енисейск заморский адвокат разобраться в деле Болотаева. Так не только жизнь самого Болотаева, но и жизнь всех заключенных явно улучшилась. А самого Болотаева перевели в лучшую камеру.
Что значит «в лучшую»? Это значит, что в ней сидят самые блатные – всего восемь человек. Только один ярус, есть телевизор и даже небольшой холодильник. Словом, по местным понятиям – рай. Но это по местным понятиям, а Болотаев никак не может смириться со своим положением. И было бы за что? За что он сидит? Ведь двенадцать с половиной лет – это громадный срок! А в чём он виноват? Хотя… Видимо, в чём-то всё-таки виноват. Ведь недаром говорят, что человек находится там, куда он сам себя поставил… Тогда Болотаев начинал вновь и вновь по порядку вспоминать историю своей жизни и порою винил во всех своих бедах самого себя. Порою винил само время, в котором он жил. А подводил итог так: не повезло мне с народом! Ибо твёрдо считал, что попал он в тюрьму лишь по одной причине – чеченец. Это и адвокат его подтвердил. А впрочем, снова всё по порядку.
Защита докторской диссертации Тоты Болотаева произошла в тот период, когда война в Чечне вроде бы закончилась, вроде бы между Россией и Чечнёй был подписан мирный договор. В Чеченской республике были назначены как бы демократические выборы президента и парламента. Тоту эти политические процедуры вовсе не интересовали, и как только получил диплом доктора экономических наук, он сразу же полетел в Грозный и даже подумывал устроиться на работу в местную нефтяную компанию «Грознефть».
До «Грознефти» Болотаев даже не дошёл, потому что местный нефтяной вуз остро нуждался в таких специалистах. Ему с ходу предложили возглавить кафедру, и зарплата хорошая, и ты дома.
Тота думал, что он привыкнет, что всё обустроится и наладится. Однако с каждым днём ему было всё тяжелее и тяжелее. И это не от тяжелого послевоенного быта и разрухи, а более от общественной атмосферы, где стал не просто преобладать, а господствовать религиозный фанатизм. Знания не нужны, сила – в оружии, и новый закон – шариат и шариатский суд, хотя об этом мало кто знает и смыслит.
– Я вижу, как вам здесь тяжело, – констатировала Дада. – Тотик, вам лучше в Москву уехать. Иногда будете нас навещать. И мы будем к вам приезжать на праздники.
– Да, – быстро согласился Тота, но в этой семье, и все это знали, последнее слово за матерью, и она сказала:
– Да. Ты должен лететь в Москву. Но в новом качестве, в качестве директора театра.
– Какого театра?! – возмутился Тота.
– Нашего театра.
– Да кому ныне театр нужен?! – засмеялся Болотаев.
– Вот в том и дело, что нужен. Очень нужен. Только красота, только искусство спасёт мир!
– Мама! Успокойся. Здесь Достоевского не знают, а если вдруг ненароком узнают, что читаешь к тому же русскую классику, то могут убить.
– Могут. Не спорю. Но мы должны бороться за культуру народа. Нашего многострадального народа.
– Мама! Очнись! Проснись. Вокруг только бородатые автоматчики, – кричит Тота. – А ты в это варварство – театр?!
– Вот именно – театр! – И как приказ: – Ты мой сын?
– Твой… Но я доктор экономических наук.
– Это плюс… Но только у тебя есть диплом, с отличием – института культуры.
– Да я даже не помню, где этот диплом.
– Вот. У меня. И с ним ты должен лететь в Москву. На утверждение и деньги получать.
– Какая Москва? Какие деньги? Мы ведь вроде теперь независимы от Москвы.
– Это «вроде», как ты верно заметил. А вот наш министр уже в Москве, тебя ждёт. Нужен дипломированный специалист.