Козырь
Ночные бдения
Я никогда еще не видел Тондо в таком аффекте и не мог поверить глазам – он весь был праведный гнев.
– Почему я должен торговать этим дерьмом, вместо того, чтобы выращивать зерно на самых плодородных землях, занятых имперцами, почему я должен пресмыкаться перед всяким сбродом, вместо того, чтобы повелевать этими рабами от рождения! И я еще буду помыкать ими, хоты покажут, на что они способны, и кто хозяин. Теперь, когда сила набожника стала могучей, что смогут сделать глупые повстанцы, представляющие собой кучку голодных отрепышей.
Тондо торжествующе засмеялся. Мы с Пике потрясенно взирали на потерявшего весь свой достойный вид и корчившегося от ненависти достопочтенного хота.
Пике отвернулся и принялся раскладывать свитки – работа, прерванная нашей небольшой, но весьма плодотворной беседой. У меня также появились покупатели, а Тондо все сидел с блуждающей по лицу дьявольской улыбкой.
Мне никак не давал покоя вопрос: за что же они так друг друга ненавидят? В чем кроются корни этой удивительной по своей разрушающей силе вражде? Власть у них одна, угнетает всех одинаково, религия одна, культура одна. Так из-за чего?
Так мы за весь день больше не обмолвились ни словом. Только вечером, собирая свитки, Пике вежливо попрощался со мной.
Весь день и весь вечер я был будто ошпаренный. Еще свежо было в памяти воспоминание, как Жука, корчась в предсмертных судорогах боли и испытывая жажду, умолял меня найти хота Пике, живущего на Базарной улице и спасти этот треклятый мир. Я не собирался выполнять его просьбу, потому что она была абсурдна, и я ни в малейшей степени не мог помочь этому не моему миру, к тому же я и сам нуждаюсь в помощи.
Но судьба неведомо и ловко столкнула нас, сбив меня с ног мелким воришкой и освободив место для Пике смертью Навуса. Но ведь так не бывает! Я почему-то боялся, что этот навязчивый, но приятный старичок не придет на следующий день и не займет место слева от меня. Я боялся его, вернее, боялся того прошлого, что было связано с его именем, но он был и интересен мне, ведь, по словам Жуки, Пике единственный стоящий человек из всех хотов, и связан с повстанцами. А знай Тондо то, что известно мне, он, верно, не стал бы раздумывать, как поступить с бедным Пике.
Это чувство превосходства над стариком внушило мне уверенность, и я более твердо зашагал по мощеной холофолью улице к своему жилищу. Я знаю тайну другого человека, тайну, которая может стоить ему, да и мне тоже, жизни!
Все-таки появление Пике в моей жизни было знаком судьбы. Я это понял, но позже.
На следующий день Пике вновь занял пустующее место по левую руку от меня. Он был вежлив и приветливо улыбался мне, ловя мои тревожные взгляды.
Книгу Мира почти никто не покупал, кроме женщин, как верно заметил Тондо – на растопку печей. Иногда, правда, ее покупали странные нищие с выправкой воинов и смелым блеском в глазах. Но это, казалось, нисколько не волновало Пике.
– Зачем же вы продаете свою Книгу Мира, – спросил я, указывая на свитки, – если ее никто не берет?
– Ради идеи, – улыбнулся он. – Я верю, что когда-нибудь один из этих свитков, пусть даже для заворачивания пирожков, купит человек, сумеющий разрешить задачу, над которой бьется наш друг, достопочтенный хот Тондо.
Тондо полоснул Пике глазами и хмуро улыбнулся:
– Лучше бы ты продавал хворост, Пике, но и бумагой неплохо разжечь огонь, только ты не марай ее чернилами, они плохо горят.
– Эх, Тондо, – сказал Пике, укоризненно качая головой, – а вдруг ты купишь свиток и сумеешь помирить хотов и имперцев.
– Никогда я и крошки хлеба не возьму из твоих рук, предатель, – взорвался Тондо.
На этом разговор и окончился.
В следующий раз Пике поведал мне, что такое Книга Мира.
– Давно, о, как давно, жил человек – император То. Он не воевал с хотами, потому что тогда еще не было Мира, но уже были люди, и эти люди жили в согласии с другими людьми, жили по единственно возможным законам справедливости и свободы. Но То не был бессмертным, а люди не были святыми. Некий человек убил То и внес в мир смуту. Одна часть людей, самых сильных, смелых и здоровых, сплотилась и выгнала в болота по ту сторону перевала Чикидо слабых и больных в надежде создать новый прекрасный народ, свободный от зла и пороков. Но люди есть люди! Тогда появился Мир, появилась Империя и Хотия – страна низшей расы. Силой оружия удерживали имперцы хотов на их голодной и неплодородной земле. Глядя на это, лучшие люди возмутились и ушли на север. Они и поныне живут там, прекрасные и бессмертные, но дорога к ним охраняется каменными чудовищами и перекрыта огненной рекой. Как же я хочу побывать там и там обрести мудрость! Но ни То, ни его убийца, даже ни эти лучшие люди написали Книгу Мира, а странствующий мудрец, имя которого утрачено в веках. Он писал о мудрейшем устройстве Мира и человека, он писал о правде и лжи, добре и зле, жизни и смерти. Он записывал все обряды, ритуалы, всю магию и мудрость божественного устройства. Писал то, что видел, и то, что думал, писал историю страны. Он передавал Книгу своим потомкам, а они своим, и каждый счел долгом заполнить хотя бы страницу. В таком виде и дошла она до нас. Сейчас Книга находится в покоях Императора, там ей и место. Пусть он черпает из нее мудрость веков. А у меня есть копия. Когда-то я был Главным Хранителем Книги у Императора, а теперь я переписываю ее на свитки и продаю людям за символическую цену великую мудрость и правду, я бы просто раздавал ее, но тогда никто не поверит, люди ценят только то, что купили, подарки, самое бесценное, они считают безделицей.
– Ты все выдумал, Пике, – сказал Тондо, выслушав его с холодным презрением. – Ты все выдумал и пытаешься обмануть других. Не слушайте его, хот Андрэ. Не дело истинным хотам слушать этого глупца. Хоты не потомки отщепенцев. Недаром же император Ситурак, да будет он благословен в веках, повелел жить хотам и имперцам на одной земле, а нынешний император Дартамур поставил набожником хота! Слава наша еще засияет ярче солнца!
До вечера опять никто не сказал ни слова. Но вот Пике нравился мне все больше и больше.
День ото дня мы становились ближе. В моем лице он нашел безмолвного и внимательного слушателя, я видел в нем интересного и талантливого рассказчика, способного много чего поведать об этой стране, ее истории, обычаях, об этих людях, их интересах и бедах. Он был, как Жука, и я подозревал, что именно у него бродяга научился так красиво говорить и убеждать слушателя. И еще я больше не сомневался в том, что мой Пике и есть тот самый Пике, который живет на Базарной улице.
Другой раз он завел беседу о ненависти и чудовищах, порожденных ею. Мне тогда особенно запомнилась одна фраза, которая впоследствии помогала мне не терять себя.
– Ненависть – это тоже чувство, Тондо, и оно имеет право на жизнь, равное право, что и любовь.
– Что ты говоришь, Пике, – возмутился Тондо. – Ты же сам проповедовал власть и величие любви, а теперь принижаешь ее, ставя на одну ступеньку с ненавистью!
– Нет, Тондо, – грустно ответил Пике. – Я не ставлю их на одну ступеньку, я просто пытаюсь объяснить тебе, что в Мире всегда и у всего должны быть антиподы, это обязательное условие существования чего бы то ни было. Если есть добро, то должно быть и зло, если есть тьма, то должен быть свет, любовь никуда не денется от ненависти; и если есть ты, Тондо, должен быть человек, противоположный тебе.
На что Тондо плюнул и отвернулся.
Но я крепко это запомнил. Если есть Я, то существует и анти-Я, и если я есть в этом мире, то и в том мире, что я оставил, должно существовать хотя бы близкое и никчемное подобие меня, или это я – подобие? Голова шла кругом от этих размышлений, видимо, только Пике и мог разобраться в своей философии. Но мысль эта так крепко засела в моем сознании, что даже сейчас я, думаю о том, что не может быть нарушено равновесие, не может существовать что-то без противоположности.
Но не буду забегать вперед. Времени у меня мало, чтобы прерываться на философию, ведь не для того я взял в руки перо, чтобы учить других мудрости, у каждого она своя и единственно верная. Впрочем, время – единственное, что у меня есть, но и над ним я не властен.
3.
Тот день был ярмарочным. Толпы праздничного люда заполнили площадь, и отбоя от покупателей не было, по крайней мере, у меня из нашей троицы. Пике и Тондо в обычные дни редко что продавали, и надеялись, что хотя бы в день ярмарки сумеют что-нибудь сбыть. Особенно на это рассчитывал Тондо, он даже притащил больше обычного. Пике, как всегда был невозмутим и не разделял всеобщего возбуждения.
Хуси в тот день подвез вдвое больше пирогов и хлеба, но уже к обеду я все распродал и теперь коротал время за тихой беседой с Пике о смысле жизни и смерти.
– Глупо бояться смерти, – говорил он, – глупо и нелепо. Смерть – естественный и единственный конец всего живого.
– Смерти нет, – усмехнулся я, вспомнив, чего знал. – Ничто просто так не исчезает, а если исчезло в одном месте, то обязательно появляется в другом. Закон сохранения массы вещества.
Пике довольно-удивленно посмотрел на меня и улыбнулся.
– А вы мудрец, хот Андрэ, хотел бы я побеседовать с вами за чаркой хлипсбе. Приходите как-нибудь вечерком ко мне, двери моего дома всегда открыты для друзей. Я с удовольствием выслушаю ваши взгляды на жизнь, и мы поспорим о моих. Я живу на Базарной улице в доме с розовыми ставнями. Вы без труда найдете его – во всем Городе Семи Сосен такого больше нет, он строился по моей задумке.
Я уклончиво ответил на приглашение, а сам подумал, что никакой силой, а тем более по доброй воле, не затащить меня туда.
В эту минуту на дальнем конце площади послышался сильный шум разбегающейся толпы, конский топот и крики: «Разойдись!» Торговцы, которые располагались по краям дороги, спешно собирали товар и убегали с пути следования большого, видимо, отряда.
Толпа быстро свернулась, но мы, трое, не успели отодвинуться и оказались у самого края дороги, в опасной, очень опасной близости от скачущих всадников. С первого взгляда можно было понять, что это не обычные конные: лошади были разукрашены парчовыми попонами и хрустальными колокольчиками; всадники все в желтом и зеленом, статные и молодые юноши с мечами наголо очищали дорогу от зазевавшихся торговцев.
Я, расставив руки, прижимал перепуганных Тондо и Пике к живой стене из людей. Когда эта стена подавалась вперед, грозя выбросить нас под копыта, ноги мои напрягались, и только неимоверными физическими усилиями мне удавалось удержаться на месте.
За первым конным отрядом следовала четверка белоснежных лошадей, запряженных в крытую розовым шелком и усыпанную гирляндами белых цветов повозку.
«Кика! Великая Кика!» – раздались в толпе приглушенные возгласы, и возбужденный шепот, как волна, пробежал по толпе, мурашками отдаваясь на спине.
И тут случилась беда – как только разукрашенная повозка и ее конвой миновали нас, из-за поворота показался запоздавший замыкающий отряд, но толпа уже отпустила тормоза и подалась вперед. Я с трудом удержался на ногах, но вот Пике, в силу возраста, упал на мостовую, и тут же четверка копыт прошлась по его спине. Он громко закричал от боли, и я, в самом деле, переживая за старика, кинулся ему на помощь. Как только я оттащил его в сторону, еще четверо всадников промчались вслед за первым.
Пике громко стонал и отпихивал участливые руки, пытающиеся перевернуть его на спину; мы с Тондо осторожно подняли его и отнесли в сторону, подальше от возбужденной толпы окруживших нас людей.
Тондо прошелся пальцами по спине Пике и сказал мне:
– Его нужно отнести домой и вызвать лекаря, кажется, лошадь переломала ему все ребра.
Ничего не ответив, я осторожно поднял Пике на руки и понес с площади, несмотря на худобу, он был тяжел, и мне пришлось несколько раз останавливаться, пока мы не достигли заметного издали дома с розовыми ставнями.
Как можно осторожнее и бережнее я уложил старика на траву и, порывшись в его карманах, достал ключи. Дверь была на удивление массивной, запиралась на несколько замков и при желании способна была выдержать хорошую атаку.
В комнате царила полутьма, я распахнул ставни и затащил недвижимого Пике в дом. Не успел я уложить его на кучу тряпья, символизирующего кровать, вошел Тондо с лекарем – толстым человеком с решительной манерой поведения. Его умные глаза быстро оценили обстановку и тихим проникновенным голосом он велел нам раздеть больного и положить его на твердый пол. Затем, ощупав спину Пике, он достал из сумки флакон темного стекла и, обращаясь ко мне, сказал:
– Будете втирать этот состав ему в спину, пока он не поправится, если кончится, подойдите ко мне, я живу неподалеку, спросите любого, здесь все меня знают. С вас пять империалов.
Сумма, запрошенная лекарем, буквально ошеломила меня, уплатив ее, я оставался без жилья и пропитания.
– Так дорого! – попытался я возразить.
– Это самое дешевое средство, – небрежно пожал он плечами. – Хотите берите, хотите нет, но тогда уплатите три империала за работу.
Скрипя зубами, я достал из-за пояса маленький мешочек и высыпал все его содержимое – четыре с лишним империала. Лекарь презрительно подсчитал, ссыпал деньги в карман и откланялся вместе с Тондо.
Сокрушаясь, я втер в спину Пике чудодейственную мазь и, подложив ему под голову какую-то тряпку, свернутую наподобие подушки, укрыл его теплым одеялом.
Я хмуро оглянулся: внутри дом Пике представлял собой печальное и одновременно трогательное зрелище. Всего-навсего две комнаты принадлежали моему вестнику судьбы, но и те находились в ужасном состоянии, здесь явно не хватало хорошей хозяйской женской руки. В дальней, довольно просторной, комнате располагалась библиотека, там было много свитков: они лежали кучами, высившимися чуть ли не до потолка, пол был усеян листками чистой и исписанной бумаги. Я поднял один и прочел: «Далеко, там, где великая Митта коснется черной волной прозрачных вод Луры, соединившись в брачном танце, там, где наутро четвертого дня месяца Вседозволения неизречимое станет неизбежным, там, где небо породит шепчущий дождь, там разверзнет земля недра свои и явит миру белое…»
«Определенно, галиматья», – подумал я и отшвырнул бумажку. Толстый слой пыли покрывал скудную мебель – шкаф, стул и грубый деревянный стол, тут явно никто давно не жил.
Передняя комната была не менее жалкой, но имела жилой вид. Здесь была и кухня, и спальня и гостиная. В углу стояла маленькая каменная печурка, стол, заваленный грязной посудой, бак с водой. Как я уже сказал, куча тряпья служила постелью, и среди этого убожества красовался небольшой диванчик с очень дорогой на вид розовой обивкой. Рядом с ним стояла высокая подставка для свечей, на которой торчала одна маленькая, до комичности обгорелая свечка.
Я сел на диванчик и задумался над своей унылой участью: я и так задолжал хозяину за комнату, а теперь у меня нет денег ни чтобы выплатить долг, ни чтобы оплатить постой на грядущий месяц. Это было крайне печально, и я надеялся, что Пике, очнувшись, возвратит мне потраченные на него деньги, хотя надеяться на это, похоже, не представлялось возможным: бедность его откровенно бросалась в глаза.
Не заметив, я задремал, а очнулся от дремоты только к вечеру. Пике уже пришел в себя и молча наблюдал за мной сквозь щелку в одеяле.
– Вам уже лучше, хот Пике? – поинтересовался я охрипшим голосом.
– Мне плохо, не так чтобы хорошо, но лучше, чем под копытами коня, – слабым голосом ответил он, пытаясь пошутить – скрыть боль.
Он попытался встать, но застонав, не смог скрыть немощности, и лег обратно.
– Я очень благодарен вам, хот Андрэ, вы рисковали жизнью ради меня. Я многим обязан вам. Кажется, обязан даже жизнью, – легко улыбнулся он.
– Да нет, к чему мне ваша жизнь, а вот пять империалов, что я заплатил за лекарство и лекаря, были бы кстати. Не смотрите на меня укоризненно, Пике, я знаю, что безумие требовать с вас денег, но, кажется, благодаря вашей спине, я останусь без крыши над головой.
Пике разочарованно протянул:
– Вы предельно откровенны, Андрэ. Я все-таки предпочел бы быть обязанным именно жизнью. Если по моей нечаянной вине вы остались без крова, живите у меня, здесь достаточно места для двух стариков. К тому же, – сказал он, поколебавшись, – я живу один, и некому будет ухаживать за мной во время болезни, и ваше пребывание в моем доме может оказаться взаимовыгодным.
– Хорошо, – согласился я, понимая, что другого выхода у меня, в общем-то, нет. – Я, с вашего позволения перенесу вещи и займу соседнюю комнату.
– О нет! – в безумном беспокойстве воскликнул Пике.
– Что нет? – удивился я.
– Вам никак нельзя занимать ту комнату, – тревожно ответил он, делая ударение на слове «ту».
– Почему? Ведь там никто не живет.
– Там и нельзя жить, – не скрывая беспокойства, продолжил он. – Это храм Книги. Это храм Книги Мира. Нельзя там жить и входить без надобности тоже.
Я покачал головой, но не стал выяснять у Пике причину его страха, я слишком устал для этого, а сегодня мне предстояло еще собрать нехитрые пожитки и устроиться на жилье к Пике.
Первым делом я зашел на базар, Хуси уже пританцовывал от нетерпения и раздражения, – не найдя меня на месте, он благоразумно решил подождать.
Я отдал ему часть выручки, попросив остальную часть в долг. Мальчишке было все равно и хотелось только одного – поскорее от меня отвязаться.
Далее, я тихо пробрался в свою комнату в трактире, собрал, стараясь не шуметь свое очень небогатое имущество и, повесив ключ на гвоздик, быстро смылся. Платить хозяину долг мне было нечем, но я нисколько не мучился совестью, так по-воровски сбегая, в конце концов, он не особенно пострадает от моей подлости, а если его уже совсем допечет, всегда сумеет найти меня на рынке и выбить свои кровные.
К полуночи я вернулся, Пике уже спал. Я осторожно, стараясь не разбудить старика, втер в его больную спину мазь, а затем и сам устроился на ночлег.
На следующий день на базаре я стоял один: куда-то подевался Тондо. С того памятного дня я его больше не видел, может быть, он решил, что лучше найти более безопасное место для торговли и не рисковать жизнью ради пары ломаных грошей.
А я продолжал торговать день за днем и, несмотря на уверенность Милам и соседей по рынку, не умирал. Пока Пике лежал без движения, мой мизерный заработок был единственным нашим доходом. На него я покупал пищу и мазь для спины. Болезнь Пике становилась затяжной: к болям в спине и невозможности двигаться добавились лихорадка и мучительный кашель, от которых мне так же пришлось купить микстуру. Помимо этого я привел в божеский вид наше скромное жилище; раздобыв воды и мыла, я навел порядок в передней комнате, в храм Книги меня так и не допускали. После этого я вымылся сам и кое-как вымыл Пике.
Расчесывая свои длинные волосы, я подумал, как похож на тех бесприютных вонючих и оборванных бомжей, которые перебирают мусорки в поисках чего-нибудь съестного. Это было почти смешно, теперь я сам стал таким бомжем.
Однажды в лихорадке Пике, словно вспомнив что-то важное, сказал мне:
– Если однажды в наш дом придет девушка или мужчина с изуродованным лицом нужно впустить их и оказать всяческое содействие.
– Кто-то говорил, что у него нет родственников? – усмехнулся я.
Пике насупился и молчал до самого вечера.
Вообще же самым забавным мне казалось изменение характера Пике: такой серьезный солидный дед оказался просто меркантильным мелочным и беспокойным старикашкой. Жука ошибался, называя его самым достойным человеком. Он требовал, чтобы я был его сиделкой и порядком доводил меня глупыми упреками. Суждения его становились все более склочными и будничными. Он менялся на глазах.
Однажды я попросил его дать мне почитать Книгу Мира. Пике вскинул на меня бесцветные глаза и что-то бессвязно забормотал, а когда я повторил свою просьбу, он сказал:
– Никогда бы не подумал, что вас может интересовать подобная безделица, Андрэ.
Я был неприятно удивлен.
– Вы противоречите себе, хот Пике. Еще совсем недавно вы называли ее величайшей драгоценностью.
– Ну и что, я передумал, – нагло соврал он.
Я ничего не ответил и лег спать. Но уснуть мне не удалось – не давал покоя вопрос: что творится с этим стариком. Пике тоже не спал, он ворочался под теплым одеялом, как я стал замечать, он плохо спал по ночам, хотя прежде отдавлял такого храпака, что дом сотрясался. Эти перемены не могли не тревожить меня, но я был склонен списывать все на затяжную болезнь. Я даже сходил к лекарю и купил сонных капель, но когда я попытался напоить ими Пике, он поднял такой крик, что я бросил все попытки ему помочь.
Когда его патологическая подозрительность достигла предела, и он стал требовать от меня каждодневного отчета, где я был и что делал, я не выдержал и взорвался. Я начал упрекать его в подозрительности и требовал назвать причину такого отношения. Поддавшись натиску, он со вздохом сказал:
– Я, в самом деле, не могу доверять вам, хот Андрэ. У вас внешность старика, но физическая сила, как у молодого парня, у вас мудрые суждения, но в них столько детской наивности, вы мирный хот, но почему-то никогда не расстаетесь с оружием, вы стремитесь проникнуть в мою святую святых – в храм Книги, вы задаете так много проницательных вопросов, в конце концов, вы пытались напоить меня снотворным, уж не хотите ли вы выведать все мои тайны?!
– А вам есть что скрывать? – с затаенным знанием спросил я.
– Нет, конечно! – слишком бурно запротестовал он. – Конечно, нет! Я честный хот, а вот вы, я подозреваю, слуга какого-нибудь артака, или быть может хотер набожника, – почти шепотом добавил он.
– Если вы простой честный хот, то зачем таким большим людям интересоваться вами? – насмешливо спросил я.
– Ну вот, я же говорю, – развел он руками. – Вы задаете вопросы, на которые невозможно вразумительно и отрицательно ответить.
– Нет, хот Пике, не бойтесь, – я взял его за руку, и он внимательно посмотрел на мою нетронутую морщинами ладонь, я тут же отдернул ее. – Я не слуга набожника или кого бы то ни было еще. Если я моложав, и сила есть в моих руках, разве это плохо? Да, я наивен и, видимо, умру таким же доверчивым, как родился, это моя беда, но разве это плохо? Я боец, я всю жизнь был воином, и не могу отказать себе в привычке носить оружие, разве это предосудительно, в конце концов, все ваши обвинения просто смешны! Я вытащил вас из-под копыт коня, я заплатил за лекарство и лекаря, я ухаживаю за вами и кормлю на свою зарплату, а вы отвечаете мне неблагодарными подозрениями в коварстве!
Пике смотрел на меня со стыдом и замешательством, пока я изливал свою естественную обиду; когда поток слов иссяк, он взял меня за руку и промолвил:
– Вы честный человек, Андрэ. Я ошибался.
С этих пор Пике доверял мне безоговорочно. Он снова стал прежним, мы много беседовали, он рассказывал мне о жизни, истории, философии, и это было интересно.
– Мне кажется, теперь, после наших бесед я знаю все, – как-то с улыбкой сказал я.
– Никто ничего не знает, – рассмеялся Пике. – Но раз ты такой умный, скажи, почему люди не могут жить в мире?
– Потому что у них разные цели и потребности, – не задумываясь, ответил я.
– Нет, наоборот, они одинаковы. Если ты и твой соперник, допустим, голодны, а хлеб только один, разве ты будешь любить своего врага? Или попытаешься отнять у него хлеб?
– Но ведь его можно разделить.
– Не все можно разделить, Андрэ, – ты снова ошибся, – сказал Пике. – Жадность и жажда власти правят Миром, а еще бесконечное одиночество человека. Мир бессмысленен в своем начале.
– Но ведь всему должна быть причина, всему должно быть объяснение! – воскликнул я.
– Но не все можно объяснить, – мрачно парировал Пике.
– С вами не договориться, – рассмеялся я. – Вам бы поговорить с одной моей хорошей знакомой, уж она бы положила вас на лопатки! А со мной… Просвещенный Пике всему найдет антипод, ведь он так любит теорию противоположностей.
Пике встрепенулся и спросил:
– Почему вы так назвали меня?
– Просто назвал, – ответил я, вспомнив, что так называл его Жука в наших разговорах. – А что?
– Так называл меня один друг. Где-то он сейчас? – задумчиво произнес хот.
Я вспомнил Жуку, истекающего кровью, и мне захотелось рассказать Пике, как он погиб, но я молчал. Я не должен был себя выдавать.
– Ваш друг? Он был хорошим человеком?
– Да, прекрасным. Он любил меня, как брата. У него были великие помыслы и верная рука. Он был моим любимым учеником, но самым непутевым человеком, и, в конце концов, сошел с ума.
– Возьмите меня в ученики, – серьезно предложил я.
– А не поздновато ли вам учиться, уважаемый хот, – рассмеялся он. – Вам самому впору учить других.
– Но не Светлоокий ли давал наказ учиться всему, пока он не призовет нас к своему трону?
– Верно. У вас удивительные познания в религии.
– Я хорошо учусь, – хмыкнул я, вспомнив Донджи и его длинные проповеди.
С этих пор Пике начал меня обучать в шутку, конечно же, где это видано, чтобы один старик поучал другого! Но постепенно наши шуточные занятия приняли серьезный оборот. Я учился философии – самой бесполезной на свете науке, которая, тем не менее, затягивала, как омут, манила, как прекрасная девушка. Когда мы закончили занятия по философии, Пике уже мог сидеть на диванчике, добираясь туда с моей помощью. Он показал мне свиток о владении боевым мечом, и я под его чутким руководством овладел некоторыми приемами. Мне настолько понравилось, что я не упускал момента позаниматься с мечом или хозяином зверя. Кстати, Пике пришел в настоящий восторг, увидев мой клинок. Он долго вертел его в руках и с восторгом рассматривал, потом заявил, что это хорошее оружие, легкое и разящее точно в цель.
– Подобную вещь могли сделать только старые хоты, – заявил он, возвращая мне кинжал. – Это рука мастера.
– Этот кинжал предназначался лучшему воину, чем я, но этот воин погиб в битве с серебряным зверем. Пролежав много лет в общей куче клинков, он достался мне. Этим кинжалом, – я рассмеялся, – я пытался убить серебряного зверя.
– И как, получилось?
– Нет, но он помог мне избегнуть смерти от змеиного яда и руки человека. Я убил серебряного зверя другим оружием, – не устоял я и похвалился.
– Ты убил серебряного зверя? – удивился Пике.
– Было дело, – со скромной гордостью ответил я, достав из-под одежды висящий на ремешке коготь.
Пике взял его в руки и долго, не отрываясь, смотрел.
– Просто невероятно, сказал он, возвращая мне амулет.
– Правда, мне пришлось продать саму шкуру, чтобы выручить из беды друзей, – поведал я, проклиная свой длинный язык.
– Верно, они были очень дороги тебе, – заметил Пике, как-то странно глядя на меня…
Я подумал, что слишком расслабился и сдружился с Пике, нужно быть осторожнее и не болтать о прошлом.
Но время бежало, время мчалось, оно, не сворачивая, несло меня по судьбе к тому единственному, что я готов был вернуть даже ценой жизни в моем мире.
Время безумно, его просто не существует, ведь у него нет антипода, как сказал бы Пике; я одушевил свое время, я превратил его в антисебя, но и над ним я не властен.
