Козырь
Ночные бдения
7.
Я проклинал свое безрассудство. Для чего, для какой неведомой цели я шел в тот вечер по залитым закатным солнцем улицам рядом с совершенно не интересующей меня девушкой и ненавистно поглядывал на часы – в десять у меня свидание с Леной, а я вот уже целый час болтаюсь по городу с этой чумовой бабенкой. И весь этот час она, не замолкая, тараторит, а я даже не утруждаю себя обязанностью следить за ее речью, но, видимо, мои односложные, невпопад ответы мало ее заботят, она просто упивается своими выдумками. Нам, определенно, пора было попрощаться и разойтись: мне к Лене, ей – куда угодно, только подальше от меня.
Я поднял руки в знак протеста и сказал:
– Люда, если ты хотела что-то важное сказать – говори, у меня очень мало времени, мне нужно идти…
– Ну, так я к тому и веду, – недовольно оборвала она меня.
– Но ты уже целый час к тому ведешь, смилуйся и не испытывай моего терпения, – взмолился я.
Люда обиженно надула губки и проворковала:
– Неужели ты не можешь уделить мне совсем немного времени!
– Да я пол дня хожу за тобой, как идиот! – вполне законно вспылил я. – Но ты так и не объяснила, что привело тебя ко мне.
– Я думала, вчерашняя ночь дала мне право… – робко сказала она.
– Вчерашняя ночь ничего тебе не дала! – зло оборвал я ее. Ну почему все женщины одинаковы! Почему они считают, что проведенная вместе ночь накладывает на мужчину какие-то обязательства? Я ничего ей не обещал, не предлагал, да и она не просила, не требовала, когда отдавалась мне. Так что же ей еще нужно! Видимо, эта женщина решила испытать мое терпение.
– Почему ты злишься на меня? – обиженно и растерянно спросила Люся.
Я нервно провел рукой по волосам и замялся: проще всего было развернуться и уйти, ничего не говоря, но я не мог так поступить, наверное, совесть не позволяла.
Люда повернулась спиной и, ничего не сказав, пошла от меня прочь. Я удивленно посмотрел на ее гордо удаляющуюся фигурку и, в который раз проклиная свою глупость, быстро пошел за нею. Догнав, я схватил ее за руку и резко повернул к себе.
– Может быть, ты, наконец, объяснишь мне, в чем дело? – с яростью спросил я.
Люда победно улыбнулась и нежно сказала:
– Я хотела немного поболтать с тобой и познакомить со своей бабушкой. Вот и все. Я подумала, тебе это будет интересно: она не совсем обычная женщина. Но я тебя не заставляю, если ты спешишь – не буду задерживать.
– Начинаешь знакомить меня с родней, да? – язвительно спросил я, чувствуя, что гнев мой нарастает.
Люся ласково провела по моей руке и тихо сказала:
– Ну, зачем ты так.
И это трепетное прикосновение, и этот тихий примиряющий голос, как рукой, сняли мою озлобленность; и я, как болван, поплелся за нею…
Дверь нам открыла, действительно, не совсем обычная женщина: на вид ей было лет шестьдесят с хвостиком, умное лицо в форме сердечка было обрамлено седыми лохматыми прядями, заплетенными в несколько мелких косичек, мутные, но когда-то живые глаза недобро смотрели на мир из-под густых седых бровей. И эти глаза, и эти косички создавали впечатление какого-то нереального древнего персонажа сказок; одета бабушка была вполне опрятно и чистенько.
– Это моя внучка? – угрюмо и тревожно спросила она, не отрывая взгляда от нереальной точки на стене.
– Да, бабушка, это я, – тихо сказала Люда и взяла ее за руку.
Тут я отчетливо понял, что она была слепой, это объясняло и ее странный взгляд, и ее вопрос. Бабушка медленно повернула голову и уставилась невидящим взором прямо мне в глаза, странный холодок прошел у меня по спине, и я вполне законно усомнился в ее слепоте.
– А кто с тобой? – настороженно спросила она.
– Это мой друг бабушка, – ответила Люда и взяла меня за руку.
– Друг? – переспросила она и добавила. – Это он?
– Да, это он.
Бабушка злорадно осклабилась и приветливым жестом пригласила нас войти.
В квартире пахло сыростью и еще чем-то специфическим, напоминающим запах августовского разнотравья. В комнатах было сумрачно, обстановка в полутьме казалась нагромождением неясных образов и фигур, лишь большое круглое зеркало на стене матово поблескивало и серебрилось скудным светом.
Люся усадила меня в кресло, а сама пристроилась на подлокотнике, опершись рукой о мое плечо. Я боялся, но страшно хотел, спросить у нее, слепа старуха или нет, но, немного поразмыслив, решил, что все это выяснится само собой.
Бабушка, тем временем, покопавшись в углу, подошла к небольшой тумбочке и, наугад водя спичкой, зажгла свечи, стоявшие на ней; комната слегка закачалась в мерцающем свете, создавая атмосферу нереальности. Бабушка по-доброму улыбнулась и повернулась по мне.
– Не пугайтесь, – успокаивающе сказала она, остро напомнив мне свою внучку, и осторожно присела в стоящее напротив кресло. – Вот уже сорок лет я мучаюсь с глазами, сорок лет, как я потеряла зрение. Яркий свет я не могу переносить, только свечи. Врачи поставили мне диагноз – немотивированная потеря зрения, или, как они говорят, амавроз. Глупцы! – бабушка язвительно рассмеялась и продолжила. – Ни один из них не взялся вылечить мой недуг. Они удивлялись и разводили руками: я вижу свет, но не могу его переносить, я не вижу предметы, но точно могу сказать, что предо мною – благодаря проницательности ума, а они не верили мне и называли меня шарлатанкой, – бабушка снова рассмеялась и продолжила. – Десять лет мучили они меня опытами и лекарствами, десять долгих лет вселяли надежду на возвращение зрения, но только убедили в том, что люди, по большей части, сами не знают того, в чем уверяют других. Десять лет это очень долго, если ты живешь в стремлении и движении, но что стоят три десятка, прожитых в одиночестве и неподвижности! О! милый мальчик, как это долго! Мне кажется, я прожила не тридцать лет, а три столетия; я научилась мыслить, понимать, я внимала тишине и бесконечному движению мельчайших частиц мира, ведь у меня не было больше возможности заняться чем-то иным. В своем углу я знаю вещи до такой степени, что мне порой чудится, будто я вижу… Не сыграть ли нам в шахматы? – вдруг спросила она.
– Можно и сыграть, – удивленно ответил я, не совсем понимая, как это будет выглядеть.
Люда подкатила к креслу небольшой столик с шахматной доской и расставленными на ней фигурами.
– Я старая ведьма, буду играть за черных, – усмехнулась бабушка, – а ты, воин света, – за белых. Твой ход.
Бабушка оказалась сильным противником. И очень умным. Все мои ходы цитировала Люся, и старушка умудрялась в своей слепой голове держать постоянно меняющуюся картину боевых действий. Это произвело на меня должное впечатление.
– Поразительно! – не выдержал я. – Как у вас получается все запоминать?!
– Тренировка, мой мальчик. Если старательно тренироваться, получится очень многое.
– Но опыт подсказывает мне: это не все, что нужно для успеха.
– Ты о способностях говоришь? – спросила бабушка, безошибочно съедая моего коня. – Какие способности есть у тебя?
– Меня привлекает бизнес, – ответил я, подозревая ловушку и сомневаясь, стоит ли говорить об этом с непредсказуемой особой, так напоминающей свою всезнающую внучку.
– Ого! – удивилась бабушка. – Часто мы предпочитаем не слушать голос сердца, и идем за модой. Сейчас модно быть богатым.
– Я не ради моды, просто мне это нравится, – чуть раздраженно ответил я, но тут же смутился, глупо поддаваться на эти психологические уловки!
– Что ж, убеждение – великая сила.
Бабушка нахмурилась на мгновение, но тут же лицо ее приняло обычное спокойное и умиротворенное выражение.
– Моя внучка знает, в чем убеждает. Вообще-то, она мне не настоящая внучка. Когда ее родители умерли, она пришла ко мне, чтобы выплакаться, и обрела утешение в мудрости. Наверное, теперь она даже умнее меня, и я очень рада, что Люда вернулась в этот город, который покинула так неожиданно и нелепо. Я всегда говорила ей: молодая девушка не должна думать о таких вещах, что терзают ее разум, но все бесполезно. Давно она сказала, что не придет без тебя, и вот вы здесь – вместе. Я хорошо знаю людей, и совсем не уверена, что она поступает правильно, но, надеюсь, ей понятно, чем она рискует. Однако я чувствую, что навожу на вас скуку, дети, – продолжила она после небольшой паузы и убиения моей туры. – Увы, все мы, старики, такие. Мы живем прошлым, вы – будущим, а это так же далеко, как отсюда до солнца. Люда, угости мальчика печеньем, ты знаешь, где оно.
Люда легко соскочила и, держась за стены, чтоб не споткнуться в темноте, ушла на кухню. Я вывел свою пешку на линию противника и сообщил об этом старушке. Она недобро усмехнулась и сказала:
– Трудно быть пешкой. Что, интересно, она чувствует?
Меня это нисколько не интересовало, я промолчал и сделал свой ход.
– Да, трудно. Но еще труднее быть тем, кто двигает пешку, хотя и не так грустно, видимо.
Бабушка с наслаждением поводила ладонью над шахматной доской и поставила мне шах.
– Ты, мой мальчик, слишком легкомыслен, в тебе нет сердцевины, ты пустой орех. Ты живешь для наслаждения, живешь, как хочешь, и тебя мало интересуют переживания других, ты не засоряешь себя чужим горем. Может быть, ты и прав, – задумчиво проговорила она, – но это пустая жизнь, слишком легкая жизнь, и я ее не одобряю. Я, мой мальчик, гадалка…
Возвращение Люды прервало мысль бабушки, и она на минуту закрыла глаза. Люда сунула мне в руки тарелку с печеньем и устроилась рядом.
– Как тебя зовут? – спросила бабушка.
– Андрей.
– Хорошее имя Андрей, по-моему, оно означает «мужественный». Но так ли это! Редко можно встретить по-настоящему мужественного человека, все вы предпочитаете ходить дальними путями, а мужчина, если он, конечно, настоящий, не боится преград и опасностей. Мужественен ли ты, Андрюша? – спросила бабушка.
– Да вроде, – неуверенно ответил я, потому что не знал, как правильно себя вести с этой удивительной бабкой.
– Вроде… – усмехнулась бабушка.
– Бабушка, – тихо сказала Люся, – ты хотела что-то рассказать Андрею.
– Да-да, конечно… так вот. Я, говорят, предсказываю будущее, – продолжала старушка, поставив мне шах и неминуемый мат. – Но, пожалуй, это не дар, а логическое размышление, основанное на простой цепочке целесообразностей. Я могу точно сказать: жизнь твоя будет очень трудной и легкой одновременно. Ты еще юн душою, но скоро повзрослеешь, потому как столкнешься с проблемой или с человеком, который изменит самое тебя, заставит сделать выбор. Не знаю, что это будет, но будет обязательно. А потом все будет зависеть только от тебя; миллион путей откроется пред тобой, и весь миллион будет неверными путями. И ты сломаешься, как стрела, пущенная в сталь…
Бабушка рассмеялась и тихо добавила:
– Я говорю, как истинная гадалка, да? Не обольщайся, по образованию я математик, профессор. Я в свое время хорошо пожила, но мало видела счастья, – совсем уже слабо добавила она.
Люся осторожно вынула тарелку из моих замерших рук и вывела из квартиры, ничего не сказав бабушке на прощание.
Как только свежий ночной воздух коснулся моей головы, я почувствовал, будто очнулся ото сна, тяжелого свинцового кошмара. Я удивленно озирался вокруг – был уже поздний вечер или даже ночь.
Сказать вам, что я думал в тот момент? Вы не поверите. В голове стояла какая-то сумятица мыслей и ощущений, я был растерян и смят, слепая старушка вселила в меня чувство нереальности происходящего, она вымотала меня морально. Я устало опустился на лавочку и закрыл глаза руками, пытаясь прийти в себя.
Люся ласково коснулась меня и сказала:
– Бабушка очень тяжелый человек, даже я долго не могу выносить ее общество, она слишком умна и проницательна и хорошо умеет заставлять слушать себя, а это всегда неприятно.
– Зачем ты меня к ней притащила? – слабо спросил я, пытаясь овладеть собой.
– Прости. Я думала, тебе будет интересно с нею пообщаться, хотя нет, мне было интересно, что она тебе скажет.
– Сколько время? – тревожно спросил я, вспомнив, где сейчас должен быть.
– Пол двенадцатого, – ответила Люся, мельком взглянув на часы. – А что?
Я в отчаянии застонал и схватился руками за голову. Боже мой! Опоздал! ведь в десять я должен был прийти на свидание к Лене. Уверен, она ждала долго, звонила мне на забытый мобильник, а потом зашла ко мне домой, спросить, где я, и Маринка ей наверняка ответила, что я ушел с какой-то девушкой в неизвестном направлении. Мне стало худо от одной этой мысли, воображение услужливо нарисовало картины сердечной разборки; а Люся стояла и смиренно смотрела на меня. Я готов был разорвать ее на части, но меня сдерживало сознание того, что я сам был виновником всего, я добровольно пошел и добровольно сидел. Мне надо было сорваться и бежать скорее к своей любимой девушке, а вместо этого я сидел и злобно взирал на невинную Люсю.
– Я опоздал на свидание со своей девушкой, – раздраженно рявкнул я в ответ на ее вопрос.
– Так что же ты раньше не сказал, – грустно проговорила Люся, присаживаясь рядом со мной. – Я бы тогда не задерживала тебя.
Мысленно я расхохотался: никто меня не задерживал! Я сам, как болван, поплелся за нею, хотя мог уйти, ничего не объясняя, вечно легкомысленность подводит меня! Я оценивающе глянул на Люсю: ну что ж, не повезло с одной, повезет с другой, а с проблемами как-нибудь разберусь, мне это не в первой.
Я хищно улыбнулся своим соображениям и, нарочно сладким тоном, спросил Люду:
– Ну, и чем мы теперь займемся? Если у тебя хватило глупости испортить мне вечер, так, может быть, у тебя хватит ума его скрасить?
Честно говоря, я ожидал пощечины или чего-нибудь похлеще, но ничего не произошло: Люда не дала мне затрещины, не заорала, затопав ногами, не расплакалась (хотя я хотел бы увидеть на ее глазах слезы); она все так же молча и спокойно, с каким-то странным выражением нежной тревоги на лице, сидела.
Люся помолчала еще минут пять, затем встала и протянула мне руку. Я недоуменно уставился на нее, не зная, как расценивать этот жест, но подал ей ладонь. Она крепко обхватила ее тонкими пальцами, и я почувствовал то, что никогда раньше не ощущал при рукопожатии: это было как-то странно, удивительно, это невозможно было сравнить ни с чем другим, столь же сильным и поразительным. Я легко поднялся и посмотрел на Люду сверху вниз: девушка казалась мне хрупкой и беззащитной. Она выдернула свою руку, несмотря на то, что я достаточно крепко держал ее, и, не глядя на меня, сказала:
– Проводи меня домой, Андрей, а потом можешь вернуться к своей девушке.
И опять мои старания оказались тщетны: ни капли обиды не услышал я в ее голосе, ни намека на злость и огорчение, лишь какую-то обреченную уверенность.
Она повернулась и медленно пошла, а я, как прежде, поплелся за нею вслед.
Мы шли молча, она впереди, я чуть в стороне, но так, чтобы видеть ее профиль, мы шли не быстро, но и без всякого намека на прогулочную медлительность. Дом бабушки стоял недалеко от нынешнего Люсиного обиталища, так что не прошло и десяти минут, как мы уже стояли у знакомого подъезда.
Люся повернулась ко мне лицом и, глядя прямо в глаза, безразлично спросила:
– Может, зайдешь?
– Ну, если ты приглашаешь… – ответил я, пожав плечами.
Мы легко поднялись, и, пока Люся рылась в сумочке, разыскивая ключ, я внимательно огляделся вокруг. Раньше, в детстве, мне никогда не приходилось бывать в этом доме, но я знал, что он был одним из самых бедных в городе, и в его крохотных квартирках жили в основном старики и алкоголики.
Когда мы вошли, я сразу отметил, как изменился вид квартиры: здесь больше не пахло чем-то противным, стены, шкафы были вымыты и блестели, на чистом полу причудливо разложены разноцветные половички, даже занавески, которые в прошлое мое посещение больше были похожи на половые тряпки, теперь, выстиранные, создавали какое-то подобие уюта.
Я довольно присвистнул и без опаски уселся на мягкий чистый диван. Люся радушно раскинула руки и, сверкая глазами, радостно спросила:
– Ну как?
Вместо ответа я одобряюще покивал головой, выражая свою оценку приведенной в божеский вид квартире.
– Я сама здесь все убрала и вычистила, – радостно сообщила мне Люся. – Полдня не выпускала из рук тряпку, и вот что из этого вышло. Правда ведь, неплохо?
– Это твоя квартира, да? – спросил я.
– Моя, – ответила Люся.
– Понятно. Но зачем было наводить здесь такой порядок, ведь ты скоро опять сорвешься с места и полетишь искать новых жертв для своих экспериментов? – я удивленно развел руками.
– А я пока не собираюсь уезжать, – легко хохотнула она и скрылась на кухне.
Вот тебе на! Пока?! Я почувствовал, как недовольство опять вскипает во мне. Да что это такое?! Чего эта глупая девчонка ко мне пристала, неужели она не понимает, что ни капли мне не нужна?! Но нет, ведь Люся – умница, с ее проницательностью, она не могла не заметить мое к ней безразличие. Я, определенно, начинал злиться. Зачем я опять здесь? Захотелось вдруг уйти и никогда больше не видеть ее лица. Надоело выслушивать бессмысленную болтовню, быть подопытным кроликом, надоело замечать ее надменные, полные насмешки, взгляды. С ней было интересно, сначала, но теперь мне хотелось бежать к своей невесте, обнять ее и держать до тех пор, пока из мозгов не выветрится образ внучки слепой колдуньи.
Люся вырулила из кухни, неся на подносе чайный сервиз. Я раздраженно смотрел, как она умело и ловко расставляет на журнальном столике чашечки, блюдечки и баночки с разными вареньями и соленьями. Я удивился: ей бы работать официанткой с такой ловкостью, хотя она, наверное, и работала, учитывая специфику ее жизни.
– Люся, а ты где-нибудь училась? – спросил я, чувствуя, как предательски тает моя решимость бежать от этого демона-искусителя.
– В школе, – с готовностью ответила она, подавая мне чай.
– Ну а помимо школы?
Люся неловко откашлялась и покачала головой.
– Я школу-то не до конца окончила, не говоря уже о чем-то другом, – опустив глаза, ответила она.
Я немного удивился, но не подал вида, чтобы не оскорбить ее.
– Я тоже только школу окончил и нигде больше не учился. Сразу же укатил на Север добывать деньгу.
– И что ты делал на Севере? – с интересом спросила она, уже не улыбаясь смущенно и не отводя в смятении глаз.
И вдруг мне до смерти захотелось рассказать ей о Севере, о тундре и бесконечных льдах, о ночах и днях, проведенных в маленьком, но таком дружном рабочем балке, рассказать о своей работе, о том, как добывают золото, о Пескове, о жизни в тяжелых зимних условиях. И я рассказал; я сидел и выкладывал ей все, чем жил последние пять долгих лет, а она слушала. Никогда бы не подумал, что Люся будет слушать всю эту чепуху с затаенным вниманием, с таким выражением интереса на лице, что хочется говорить все больше и больше, с таким невинным восхищением в глазах, что даже самый последний трус в силах почувствовать себя героем.
Мы, не умолкая, болтали два часа подряд, выпили весь чай и съели все варенье; град Люсиных вопросов вызывал на моих устах все новые и новые истории, но она слушала до тех пор, пока я не выдохся, пока я не рассказал ей все, что только мог рассказать.
Я замолк и посмотрел на Люсю: она сидела, чуть наклонившись вперед, и, упершись руками в коленки, придерживала голову руками. Ее печальные глаза выражали интерес и нежность. Да-да, я только теперь заметил, какие печальные были у нее глаза, так может быть лишь тогда, когда внутри сердце распирает тайная боль. Но о чем грустить бродяге?! Так думал я тогда. Теперь… теперь я могу лишь вспоминать.
Она провела рукой по своим темным коротко стриженым волосам и, видимо пытаясь скрыть смущение, спросила, не хочу ли я еще чаю.
– Нет, спасибо, – ответил я и легонько поцеловал ее в висок в то место, где под тонкой кожей пульсировала голубая жилка. Люся удивленно отпрянула и выжидающе посмотрела мне в глаза, я был поражен ее упрямой настойчивостью, дрожащей в воздухе между нами; но такое действительно было со мной впервые, и я ничего не мог с этим поделать.
Люся осторожно, будто боясь обжечься, но все же ласково, погладила меня по щеке и тихо поцеловала, я воспользовался этой возможностью и углубил поцелуй. Уже тогда я понял, куда заведет нас эта невинная игра, но остановиться было выше моих сил, да я и не хотел… останавливаться.
Люся оторвалась от меня и горестно прошептала мне в губы:
– Ну что мне с тобой делать, а?
– Ну, сделай что-нибудь, – скорее не попросил, а приказал я, вновь касаясь ее губ.
Она крепко обняла меня за плечи и пододвинулась чуть ближе. Ну а что мог поделать с нею я? Оттолкнуть? Да я бы в жизни никогда не оттолкнул от себя ни одну хоть сколько-нибудь хорошенькую девушку. Но я не мог и остаться с нею, слишком многое связывало меня с другой, моей прекрасной невестой. Я разрывался на части.
И Люся это поняла. Она отодвинулась на другой конец дивана и тяжело вздохнула, пытаясь привести в порядок свои чувства. Я был ей благодарен, ведь она избавила меня от очень тяжелого выбора, но вместе с тем я ощущал опустошенность и напряжение.
– Может быть, тебе лучше уйти? – глухо спросила она.
– И ты выгонишь меня среди ночи? – мягко спросил я, сделав выбор. Может, он был не самым лучшим, но о другом я и помыслить не мог.
Люся кивнула и начала собирать грязную посуду, теперь она действовала не очень уверенно, и даже чуть не разбила блюдечко, неаккуратно стукнув его о краешек стола. Я взял из ее рук поднос и отнес на кухню, опасаясь, как бы она его не опрокинула. Наверное, лучше было бы уйти, воспользовавшись благородным предложением Люси, но что бы я тогда о себе думал, я бы себя презирал. Я раздраженно поставил поднос на кухонный стол и вернулся в комнату. Предмет моих мучений стояла у окна и наблюдала ночные огни города.
Я неслышно подошел к ней и встал рядом: ночной город был торжественно красив, это была та удивительная летняя ночь, которая так будоражила мое существо, ох, какой она была звездной!
– Ты разбираешься в звездах? – спросил я.
– Нет, – Люся огорченно покачала головой. – Я ведь не окончила школу, а потому и не изучала астрономию.
Я легонько обнял ее за плечи и прошептал на ухо:
– Для этого вовсе не обязательно быть астрономом. Видишь, там над девятиэтажкой – это Большая Медведица, – я пальцем показал ей на отчетливо вырисованное созвездие. – Видишь, в форме ковшика.
– А почему ее не назвали Ковшиком, – хихикнула Люся.
– Тебя не спросили, – в тон ей ответил я. – Но если серьезно, она ведь указывает на север, потому и Медведица, потому и Полярная.
Не успел я договорить, как одна маленькая звездочка (видимо, ей не сиделось на месте), оставляя за собой незримый след, погрузилась в темноту и пустоту Вселенной.
– Загадала желание? – спросил я Люду.
– Да, а ты?
– Нет, я опять не успел.
Люда засмеялась и прижалась ко мне как раз в тот момент, когда на подстанции вырубили свет, проводя профилактику неуплаты счетов за электричество.
Люся нервно вздрогнула и сказала:
– Кажется, еще одна звездочка погасла.
Я рассмеялся и наугад начал пробираться к дивану, ведя за собой Люсю, наконец, рука моя нащупала мягкий подлокотник, и я опустился на диван, посадив ее рядом. Так мы и сидели, пока желание прикосновения не стало невыносимым; я порывисто обнял ее и прижался к губам страстным и глубоким поцелуем, срывая с ее плеч блузку…
Люся немного отдышалась и громко заразительно рассмеялась.
– Чему ты смеешься? – удивленно спросил я, приподнимаясь на локте. Когда женщина после бурного секса начинает смеяться, это как-то настораживает.
– Здорово! – сказала она, сверкнув в темноте глазами.
– Это ты о моих способностях или…
– Обо всем, – весело оборвала она меня.
Я вздохнул и опустился на подушку, Люся покрепче прижалась ко мне и что-то промурлыкала себе под нос.
– Люся, расскажи мне что-нибудь, ведь я о тебе совсем ничего не знаю, – попросил я.
– Что тебе рассказать, красавчик, хочешь услышать, что я сумасшедшая?
– Расскажи, почему ты не окончила школу, – сказал я, нахмурившись: она опять назвала меня «красавчиком».
– Я была глупая и жила чувствами, а не разумом, я и сейчас такая же. Тогда я очень отличалась от других. Мне не было интересно то, чем увлекалось большинство подростков, у меня были очень нелегкие отношения с родителями, а, точнее сказать, никаких не было отношений… – она засмеялась и замолчала на несколько долгих секунд. – Не могу, это так глупо.
– Продолжай, – упрямо настоял я на своем.
– Ну, в общем, одноклассники не любили меня, учителя считали дебилкой. Это все прошлое, я понимаю. Сколько помню, надо мной всегда смеялись, это было очень обидно. Я никогда никому не жаловалась. В пятнадцать лет все это переполнило чашу моего терпения… и я ушла из школы.
– И больше ты не решилась продолжать обучение?
– Конечно, нет. Я поняла, что с меня довольно. Тогда еще и не стало моих родителей. Так что это было нелегко.
– А что случилось с твоими родителями?
– Они умерли, – коротко сказала Люся, и я понял, что она не хочет обсуждать эту тему. – Тогда я ушла к бабушке. Я жила у нее пока мне не исполнилось восемнадцать, после чего поехала смотреть мир и зализывать раны. Это не помогло. Я всегда была некрасивая и, как бы это сказать…
– Экстраординарная, – подсказал я ей.
– Да, точно.
Мне было жаль, что я не видел в тот момент ее лица, и было не по себе от того, что я не мог предложить ей сочувствие.
– Ты вовсе не некрасивая, – постарался я ее успокоить.
– А какая я? – с интересом спросила Люся.
Надо сказать, она, действительно, не была писаной красавицей, но и некрасивой ее назвать было нельзя. Лицо ее было… простым, как у всех, но природная эмоциональность и умение направлять эмоции отражались на нем разнообразнейшими красками.
– У тебя нос большой, – пошутил я, слегка потрепав его пальцами.
– Не ври, – Люся возмущенно увернулась от моих рук.
– Нет, ты нормальная, – честно ответил я.
Люся грубо толкнула меня в бок и обиженно засопела.
– Грубиян, – утрируя интонацию обиды, пискнула она.
Я наклонился и нежно провел губами по ее рту. Люся вся нервно сжалась и ответила на поцелуй с такой горечью и отчаянием, что меня просто передернуло.
– Что случилось? – спросил я, взяв ее за руку.
– Ты уйдешь, – обреченно выдохнула она.
Я ничего не ответил на ее слова и лишь глубокомысленно уставился в потолок, все так же держа ее за руку.
– Но теперь это хотя бы не будет для меня новостью. Я знаю, что проснувшись утром, не увижу тебя, поэтому хочу заранее попрощаться, – натолкнувшись на молчание, она продолжила. – Я скоро уеду, Андрей, не буду больше надоедать тебе.
– Ты хоть зайдешь попрощаться? – замерев, спросил я.
– Если ты хочешь…
– Да, хочу.
Она легонько поцеловала меня в лоб и прошептала:
– Спи, красавчик.
Мы так и уснули, держась за руки.
