Козырь
Ночные бдения
– Забудь своего бога, отрекись от него ради Светлоокого! Пусть лунные волны смоют из твоей души смрадное дыхание твоего бога, и волшебные ароматы Светлоокого наполнят ее новым смыслом! Отрекись от прошлого ради будущего, обрети новые корни у этого столба, под второй луной, и все присутствующие будут свидетелями отречения, и пусть будет в силе оно, пока жив хоть один свидетель. Да будет так! – воскликнул он и со всей силы вонзил ногти в мою голую грудь.
Я вскрикнул и повис на веревках, чувствуя, что сознание отказывается мне повиноваться, покидая в самый нужный момент.
Старик бормотал что-то еще, но я уже не слышал, ощущая, что сердце бьется где-то далеко, и огни нереальны, я чувствовал черную пустоту, подбирающуюся ко мне и поглощающую все вокруг, и… тогда я пришел в себя.
Меня отвязали и помогли встать на ноги. Покачиваясь, я добрался до края круга и сел на землю, обхватив голову руками.
Люди что-то выкрикивали, говорили, мешались, шумели, но я не понимал, странное оцепенение владело мною, я не мог избавиться от ощущения чего-то упущенного и безвозвратно потерянного. Мне до тошноты стали противны кричащие шумные люди, задававшие какие-то вопросы, я слышал голос Хоросефа, отвечавшего на них, но все это было так далеко, все это было чужим…
Когда я окончательно пришел в себя, Совет еще не закончился. Донджи царственно восседал на кресле-троне, рядом топтался Хоросеф, и какой-то коренастый мужичок, стоя в центре круга, рассказывал свои беды:
– В этом году мне нечем будет платить налог: личинка свезера уничтожила весь мой урожай, и теперь я боюсь, как бы ни пришлось мне самому умирать от голода, не говоря уже о том, чтобы кормить проклятых имперцев! И вообще, это несправедливый закон! Поверь, хозяин, мне, в самом деле, нечем платить.
– И что ты предлагаешь? – спросил Хоросеф. – Опять заплатить за тебя другим? Или послать на село эту заразу – воинов Беристера? А?
Люди начали кучковаться и обсуждать проблему, я поднялся на ноги и почувствовал, как кто-то дергает меня за рукав. Я оглянулся и увидел гнилую улыбку Жуки и его собственно самого.
– Хотите, расскажу вам? – шепотом спросил он.
Я кивнул.
– Кильветарамус уже второй год не вносит налог, и притворяется, что вредители съели его урожай, но видел я этих личинок: сам Кильверан и его сыновья, а в тайниках у него полные закрома. Я сам видел! – гордо закончил он.
– Так почему же ты не скажешь им? – удивленно спросил я.
Жука грустно покачал головой и ответил:
– Убьют его, да и не поверят они мне.
– Откуда ты, Жука? – спросил я.
– Из Города Семи Сосен, – ответил он, – оттуда, где я был человеком!
– Я уже не первый раз слышу об этом городе. Но почему ты ушел оттуда?
– Меня хотели убить. Но это неважно. А важно то, что вам не мешало бы иметь глаза на затылке и помнить, что каждый миг за вами следит недруг.
Серьезный умный тон Жуки несколько удивил меня, но, видимо, у него были причины скрывать себя настоящего. А ведь он мог рассказать мне много интересного, в отличие от скуднословного Хоросефа.
– Я хочу поговорить с тобой, Жука, но не сегодня.
– Хорошо, я сам найду тебя в удобный момент, не ищи меня, тебя могут неправильно понять, – и Жука исчез в толпе…
В тот вечер было принято решение заплатить налог за Кильверана всем селом.
4.
Самое интересное началось через пару дней. Поспать в то утро мне не дали. Розовощекая Серпулия бестактно растолкала меня, ее серьезный и деловой тон нисколько не вязался с обычным игривым настроением. Она уперла руки в бока и приказала мне скорее одеваться, так как завтрак уже готов, и сегодня нужно поторопиться на сбор урожая.
«Здорово», – подумал я, – «мало того, что они меня перекрестили, так теперь еще и привлекут к общественно-полезным работам!»
Серпулия небрежно кинула мне вычищенную одежду и, лукаво сверкнув глазами, вышла из комнатушки, чему я был несказанно рад, так как меня уже начали доставать ее изучающе-соблазняющие взгляды.
Одевшись, я заглянул в таз с водой для умывания и недовольно провел рукою по обросшей щеке: колючая щетина грозила превратиться в бороду, а мне никогда не шла борода. Я уж было решил попросить у Хоросефа бритву, но вовремя передумал – хозяин не брился, и моя просьба могла вызвать новый взрыв звериной ярости, а если короче: Хоросефа я боялся. Во-первых, он был значительно сильнее, и свою победу я относил на счет счастливого случая; во-вторых, он был хозяином деревни, и значит, обладал властью, и, в-третьих, я, наверное, просто становился трусом.
Завтрак был уже подан. Хоросеф, надменно развалившийся за столом, при моем появлении почтительно приложил руку к груди и поклонился. Я ответствовал ему тем же. Похоже, звероподобный хозяин не перестал уважать меня после Великого Совета.
Наличие блюд поражало однообразием, и мне пришлось немало постараться, чтобы избавиться от проклятой саракозы и угодливо навязывающей ее Фелетины. Хоросеф был сегодня в каком-то озадаченном состоянии и не обращал внимания на наши маневры. Мучительные проблемы витали на его челе, видимо, не находя разрешения. Позавтракав, он нагрузился хлипсбе и обратился ко мне с речью:
– Сегодня мы идем собирать урожай, и вы не можете сидеть дома, потому что стали частью моего народа, вы будете работать наравне со всеми, чтобы прокормить себя и свою семью, если захотите жениться. Отныне вы займете место моего погибшего младшего брата, и потому будете находиться в моем подчинении и жить в моем доме, вы будете слушаться моих советов и приказов, а если вам это не нравится, можете искать себе другое жилье или идти туда, откуда пришли. Если же вы решите остаться, то будете жить по нашим законам и правилам и подчиняться им в точности.
Сказать, что я был облит холодной водой из ушата, значило бы ничего не сказать. Я попытался трезво оценить ситуацию и понял, в какое дерьмо попал. Мне вот так просто, в лицо, предлагали отречься от всего, чем я жил, и войти в новую семью, обрести другие корни. Безумная надежда вернуться домой была еще очень сильна, я не хотел думать о том, что будет, если мне придется остаться здесь навсегда. Тогда я наивно думал, что не принадлежу этому миру, значит, все обещания и обеты его могу впоследствии и не выполнять. Пусть лицемерие будет уступкой моему отчаянному положению, ведь это не настоящая жизнь, значит, я ничего не обязан.
– Я должен отвечать сейчас? – с волнением спросил я.
– А когда? – мрачно спросил Хоросеф.
– Я… я… согласен, – ответил я, уговаривая себя, что все это не взаправду и я не предатель.
Хоросеф лучезарно улыбнулся и крепко обнял меня.
– Мы теперь отлично заживем! – радостно сообщил он. – Двое мужчин в доме приносят крепость семье и верность традициям.
Я лишь уныло кивнул в ответ…
Я угрюмо плелся за Хоросефом на сбор урожая. В голове крутилась лишь одна злобная мысль, что я предатель. Как легко я отдал свою жизнь в чужие руки! И, оправдывая себя, я без устали твердил, что не мог поступить иначе, я был один, а одиночество погубило бы меня, я должен был выиграть время, чтобы понять, что со мной и как вернуться домой.
Пройдя через деревню и небольшую сосновую рощицу, мы очутились на поле. Тут и там из явно неплодородной почвы торчали жиденькие тускло-зеленые колючие кустики с красными ягодками, вроде той, что я пытался съесть в лесу.
Редкие фигуры людей ковыряли железными мотыгами закалившуюся землю, выкапывая кустики.
– Что это? – спросил я Хоросефа.
– Это саракоза, – коротко ответил он и подозвал здорового детину, работавшего неподалеку от нас.
– Муса, вот тебе помощник на сегодня. Научишь его собирать саракозу, относись к нему с уважением. Это мой младший брат.
Затем хозяин что-то шепнул на ухо Мусе и, развернувшись, пошел в деревню, оставив меня с детиной.
Муса имел весьма хмурый и угрожающий вид. Завистливые глаза злобно поглядывали из-под лохматых бровей. Я терпеть не мог подобный тип людей, слишком часто на поверку они оказывались тупыми и упрямыми, одним словом, сила есть – ума не надо.
Муса обеспечил меня мотыгой и быстро обучил нехитрому ремеслу земледельца. В обязанности мои входило выкапывать из твердой земли корни саракозы, очищать их и складывать в кучу. Занятие, по идее, примитивное, но только по идее. Во-первых, засохшая земля с трудом поддавалась мотыге, а во-вторых, вытаскивать саракозу приходилось за колючий стебель.
С яростным остервенением, с отчаянием взялся я за работу, ненавидя весь свет и свою судьбу, я хотел физически утомительным трудом прогнать из головы дурацкие мысли о маме, сестре, о Лене, о той великолепной жизни, которую у меня так несправедливо отняли, заставив отречься от своей веры, семьи и родины. Но мыслям нельзя было запретить появляться, они рождались спонтанно и ввергали в еще большую тоску. Я чуть не плакал, и заплакал бы, заревел бы, как девчонка, если бы не бдительный получеловек-полуобезьяна Муса, с которым я работал бок о бок, незаметно он разглядывал меня, не пропуская ни одного движения, я не видел этого, но кожей чувствовал ползание его противного липкого взгляда.
Через некоторое, весьма короткое, время я понял, что рук больше не чувствую. Воспаленная красная кожа ладоней была утыкана раздирающими колючками мерзкой саракозы, гадости с запахом протухшего сала (благо, зеленое растение так не пахло). И вот тогда я начал, в самом деле, отвлекаться от грустных мыслей, полностью сконцентрировавшись на несчастных руках, непривыкших к подобной работе.
Трудящийся рядом Муса, видимо, не испытывал подобных проблем, кожа на его руках была толстой и грубой, так что ни одна иголка не могла ее проколоть. Глядя на это, я ужасно злился, чувствуя себя ущербным по сравнению с ним.
Постепенно к рукам начала возвращаться чувствительность, но какая! Они начали безумно гореть и болеть, я готов был содрать кожу со страдающих ладоней, лишь бы не чувствовать этих колючек! Работать я стал медленнее, и вскоре отстал от Мусы. Только тогда, почувствовав свободу, я позволил себе разогнуть спину и оглянуться вокруг.
Сколько хватало глаз, до самого леса тянулись разработанные делянки с саракозой. Небольшие группки людей, среди которых я разглядел и женщин, согнувшись, рыли урожай. На фоне жидких колючих кустиков они смотрелись особенно жалко.
Солнце входило в зенит, и к болям в руках прибавилась еще и жара, и жажда; обливаясь потом, я с тоской смотрел на тенистый лес, предвкушая прохладу и отдых. Но отдых не полагался. Дойдя до края поля, я натолкнулся на ожидавшего меня Мусу, который злорадно сообщил, что до перерыва на отдых мы должны пройти еще ряд. Я готов был врезать ему, но, остро ощущая свою слабость перед громилой, вовремя передумал и, сжав зубы, принялся усердно рыть. Я кипел от злобы и раздражения, но устроить скандал и драку, означало бы покачнуть свое и так весьма зыбкое положение в обществе…
Дойдя до конца, я почти валился с ног от усталости. И опять меня поджидал Муса.
– Очень долго, – насмешливо сказал он. – Мужчина должен быть быстрым и ловким, а не слабаком, как ты.
– На что ты намекаешь, Муса? – разозлился я, чувствуя, что меня достали.
– Ни на что, – усмехнулся он, – ведь вы брат хозяина.
При этих словах Муса повернулся ко мне спиной и пошел к лесу. В ярости, ничего не соображая, я размахнулся мотыгой и погнался за ним, и точно повредил бы Мусу, если бы дорогу мне не преградил Жука. Он замотал головой и торопливо затараторил:
– Нет-нет, господин, не делайте этого, вас убьют. Эти люди ради гордости и родного отца не пожалеют. Я должен вам сказать…
Но, не договорив, он шарахнулся в сторону и исчез в кустах. Мгновение спустя я увидел причину его побега. Это была Серпулия. Она лавировала меж куч урожая, и направлялась прямо ко мне.
Недолго думая, я скрылся в кустах и ничком повалился в небольшой овражек, стремясь укрыться от нежелательной собеседницы. Я устал, и у меня не было настроения развлекать ее.
Серпулия подошла к зарослям и, нерешительно потоптавшись, дала задний ход. Подождав, пока она скроется из вида, я поднялся и вошел под сень огромных деревьев, чем-то напоминавших дубы, только листья у них были круглые, похожие на большие монеты.
Непередаваемой свежестью пахнуло на меня, и легкий запах воды, как магнитом, потянул углубиться в дебри. После пяти минут ходьбы я оказался на небольшой каменистой площадке, кромка которой касалась вод небольшого озерца с прозрачной и свежей водой.
В мгновение ока я стянул одежду и, взмахнув руками, нырнул в озеро. С благоговейным трепетом радости рассекал я прохладные воды, которые минута за минутой вселяли в меня бодрость и новые силы; милая вода снимала натруженность и воспаление со страждущих рук.
Сделав пару кружков туда обратно, я направился к импровизированному пляжу, но около самого берега застыл в удивлении: на камнях, сложив по-турецки ноги, сидел Жука и самым наглым образом рылся в моих карманах.
– Ну что ты за господин? – недовольно проворчал он, отпихивая мои штаны и принимаясь за кафтан. – Ни монетки нет в карманах. Даже я богаче тебя.
Жука достал из складок своего рванья небольшой мешочек и довольно побренчал им.
– Жука – бережливый, – улыбнулся он беззубой улыбкой. – Жука – хитрый.
– А не думаешь ли ты, хитрец, что я могу отлупить тебя, чтобы ты больше не лазил у меня по карманам? – усмехнулся я, выходя из воды.
– Не-а. Я ведь нужен тебе, как источник сведений. Все повстанцы любят Жуку за сообразительность и хитрость.
– Но я же не повстанец, Жука, – проговорил я, натягивая одежду прямо на мокрое тело.
– Да?! – по его тону я понял, что он мне не поверил.
– Я, между прочим, теперь младший брат хозяина деревни Хоросефа…
– Весьма удачная, но очень опасная маскировка,– невозмутимо настаивал на своем оборванец. – Даже если это не так, то кто же вы? Как слепой котенок, ничего не понимаете в жизни хотов, боитесь и шага лишнего ступить без разрешения Хоросефа, неразговорчивы, а задаете слишком много вопросов, все что-то пытаетесь разузнать. Какие, по-вашему, подозрения могут появиться у людей?
Жука хитро прищурил маленькие глазки и с явным наслаждением почесал в грязной взлохмаченной шевелюре.
Я полностью оделся, покрепче затянул пояс и в самом деле задумался. Судя по всему, плохо живется людям, раз есть недовольные, я же хоть как попадал под подозрение своими глупыми расспросами. Правда, зачем еще человеку приспичило спрашивать об устройстве села и обычаях, если он не шпион. Положение, в которое я попал, было двусмысленным: с одной стороны, я вызывал оправданные подозрения, с другой, доверие ко мне Хоросефа, говорило людям о моей порядочности.
– Жука, – наконец, нарушил я молчание. – Ты обещал мне рассказать о Городе Семи Сосен. Что это такое?
– А что мне за это будет?
– Я тебя не побью, – пошутил я, но он принял мои слова всерьез.
– Как хочешь, господин, – и он изящно склонил свою лохматую голову.
– Так что это за город? – теряя терпение, спросил я.
– Это рай на земле, обитель Императора, – восторженно закатив глаза, ответил Жука. – Огромный город, что лежит у прекрасной реки Митты. Великие просторы окружают его со всех сторон. Четыре широких, мощеных холофолью, дороги, ведут в него с четырех сторон света. А какие там дома! Как роскошь, какая просвещенность! Но даже это не главное. Суть – сам бунтарский воздух города – там разрешено все, что не запрещено… – Жука на мгновение остановился, затем продолжил. – Но так было. Теперь мерзкие хоты заполонили страну, и никто ничего не может поделать, даже повстанцы. Глаза Императора стали слепы, и он больше не видит, что его окружают одни враги и предатели.
Жука замолчал, уныло повесив голову.
– Да, веселые ты рассказываешь сказочки, Жука. Что-то мне у вас не по нраву, – я слегка передернул плечами, ощущая неприятный холодок, пробежавший по спине. Мне показалось, будто кто-то наблюдает за мной из соседних кустов.
Я резко развернулся и бросился к кустам, в то же мгновение услышав недовольное ворчание и удаляющиеся шаги какого-то крупного животного.
– Что это было? – спросил я Жуку, все еще ощущая во рту неприятный привкус страха.
– Неудачное вы выбрали место для купания. Леса полны хищников и крупных животных. Хоты редко ходят на охоту, для них это скорее ритуал, чем необходимость, они лучше будут жрать свою саракозу. Эти псы – трусы, и не станут рисковать жизнью даже ради спасения другого человека.
– А Хоросеф? – спросил я, не к месту вспомнив, что хозяин обещал вскоре устроить охоту.
– Хоросеф другой. Он охотник в душе. Он вам еще не рассказывал, как убил серебряного зверя?
– Было дело.
– Хоросеф сильный, но тупой. Всех его мозгов едва хватает, чтобы управлять деревней, поэтому здесь все запуганы силой хозяина и боятся ему противоречить, увы, любое волеизъявление легко влечет за собою смерть.
– Почему же ты еще жив? – усмехнулся я.
– А я сумасшедший, я бродяга для них. Они не обижают тех, кто волею небес лишен разума или достатка, – Жука на минуту задумался. – Вернее не так, они не убивают, но зато обид мне приходится сносить великое множество.
– Кто такой Донджи? – продолжал я допрос.
– Гадюка! – он демонстративно плюнул на землю. – Мерзкая тварь. Одержимый фанатик религии. Родной дядя Хоросефа. Для него не существует никакой морали и никаких законов. Опасайтесь попадаться ему на пути, а если попадетесь, не перечьте и держите себя учтиво, иначе эта свинья сделает все возможное, чтобы вас уничтожить.
Глаза Жуки во время его тирады горели нехорошим мстительным огнем, а щека нервно подергивалась. Она сжал кулаки и угрожающе произнес:
– Но я верю, что когда-нибудь эта скотина заплатит за все сполна, ибо есть на свете справедливость, и если бог забудет покарать его, люди не забудут никогда!
Я нервно оглянулся вокруг:
– Потише, Жука, мне все время кажется, что нас кто-то подслушивает.
Жука громко рассмеялся, и эхо его смеха многократно отразилось от верхушек деревьев.
– Вы тоже трус! Стоит ли бояться пустоты, если в ней нет ничего! Какой же вы тогда повстанец, если боитесь собственного эха! Я повстанец! Я видел Императора! Я кричал ему, чтобы он открыл глаза и оглянулся вокруг. Я просил его казнить несправедливого набожника, который одно и делает, что обирает народ, да осыпает драгоценностями Великую Кику! – Жука все больше и больше распалялся, и голос его звучал все громче, чуть ли не срываясь на крик. – Я говорил ему, а он не слушал. И вот итог: страна полыхает от кровавых распрей. Самым распродаваемым товаром стало оружие. Богачи убивают простых людей ради развлечения. Что это как не слепота Императора? Император ослеп! А я сошел с ума!
Жука страдальчески схватился за голову и зарыдал. Я понял, что он и в самом деле сумасшедший.
– Но ведь вы тоже повстанец. Так почему вы прячетесь у мирных хотов, почему не пойдете с оружием в руках против несправедливости? Почему не…
Жука не успел договорить, и я так и не узнал, чего еще я не сделал, потому что в чащобе послышался хруст сломанной ветки и подозрительный шорох. Он приложил палец к губам, подошел ко мне вплотную и прошептал на ухо:
– Говорите, доказывайте мне, что вы не повстанец. Я обойду вокруг и посмотрю, нет ли кого-нибудь в кустах, – и он с завидным проворством прошмыгнул в заросли.
Я откашлялся и сказал:
– Понимаешь, Жука, ты крепко ошибаешься, я не повстанец. Я просто-напросто путешественник по иным мирам, будь я не ладен! Я бродяга, без дома, без родины, без родственников, без друзей. Я никто, Жука, – мне стало горько от этих слов, – я просто никтошка. Мне некуда идти, и все, чего я хочу – вернуться домой. Но если бы я знал, как это сделать! Многое бы я отдал, только бы…
Я услышал приглушенный удар и сдавленный крик, и со всех ног бросился к кустам.
Раздвинув гибкие ветки кустарника, я с ужасом увидел Мусу, навзничь лежащего на траве с проломленной головой – он не дышал, его стеклянный, полный страха взгляд, был направлен в никуда. Я понял, что он мертв и только тогда посмотрел на убийцу.
Хмурый Жука, все еще держа в руках окровавленное орудие убийства, мрачно взирал на творение своих рук.
– Я уверен, что он сдал бы нас Хоросефу. Как пить дать сдал бы. Муса еще тот подонок и дружок хозяина деревни, но если Хоросеф узнает, кто прикончил Мусу, все – конец.
Жука наклонился и начал внимательно разглядывать траву.
– Он был здесь не один, – задумчиво пробормотал он, раздвигая руками травку. – Но товарищ уже скрылся. Если он все слышал и проболтается, то нас с вами казнят.
Судорога ужаса и нехорошего предчувствия сковала мое сердце.
– Надо бежать! – воскликнул я.
– Куда? – уверенный тон Жуки обескуражил меня. – Если соглядатай проболтается, то уже через полчаса за нами отправится погоня. Не убежать. Если он промолчит, нам ничего не будет. Тело Мусы все равно не найдут в этой чащобе. Да и вряд ли будут искать так скоро, у него не было родственников, к тому же он был неуживчивым и жадным. Надо присыпать тело травой.
Жука выхватил из-за пояса Мусы нож и исчез в зарослях, оставив меня наедине с трупом.
Признаюсь честно, мне было страшно, я чувствовал, что хожу по лезвию ножа и отчаянно машу руками, чтобы не упасть. Мало тех бед, что свалились на меня, теперь еще прибавилось убийство Мусы. Но ведь я не убивал, а кто поверит! Мысль о втором шпионе не давала мне покоя. Жука прав, если он все расскажет, то мы пропали, я пропал, я невинное, в общем-то, существо!
Вскоре появился Жука с огромной охапкой зеленой травы и веток. Он затащил тело в самые заросли и аккуратно прикрыл травой, стараясь полностью замаскировать его.
– Не бойтесь, господин, сегодня ночью звери растерзают тело, и тогда никто, даже при всем желании, ничего не сможет доказать, а учитывая, что вы младший брат хозяина деревни, вас никто даже подозревать не осмелится, – Жука тяжело вздохнул. – А вот мне придется исчезнуть на некоторое время, потому что я отщепенец и никчемный бродяга, а бродяг всегда подозревают в подобных делах. Спрячусь где-нибудь на пару дней, пока все не утрясется. Вы же сидите тихо, не высовывайтесь. Думать забудьте о вашем участии в этом деле, поухаживайте за Хоросефом, пустите пыль в глаза его бабам и живите так, будто ничего не случилось, держитесь уверенно, и все обойдется. А сейчас бегите скорее на поле, хватайте мотыгу и постарайтесь попасться всем на глаза. Желаю удачи.
Жука развернулся и исчез в густых зарослях.
