Лина Филимонова
Тайны Васильков или мое нескучное лето
После этих слов Серый резко отодвинул стул и поднялся.
– До свидания, – произнес он сиплым голосом, глядя на исключительно на Степана Пантелеевича и не глядя ни на кого из нас.
– Хорошей дороги, – сказал Степан Пантелеевич.
– Это что… он? – спросила я, когда Серый вышел.
Степан Пантелеевич устало кивнул.
– Я ничего не понимаю. При чем тут милиция и о каком непредумышленном… злодействе вы говорили?
– О злодеянии, – поправил меня Глаз.
– И где же сейчас эта… Юлия? Тоже в Васильках?
– В морге, – ответил Степан Пантелеевич.
У меня отвисла челюсть.
Глава 27, где разоблачения продолжаются и, наконец, обнаруживается сокровище
Все подробности мы узнали только на следующий день. Вечером Степан Пантелеевич рассказал только о том, что найденная в лесу девушка и есть Юлия Панкратова.
– Вы хотите сказать, что ее задушил… Серый? – я была так будто в прострации. – Я не могу поверить, что Серый – убийца.
– Я тоже, – сказал Степан Пантелеевич, – не верю в это.
– Но тогда…
– Давайте поговорим об этом завтра, – спокойно произнес Степан Пантелеевич. – Я думаю, на сегодня достаточно.
– Но…
– Завтра, – повторил он. – Я навещу вас после обеда.
Он удалился, а мы, растерянные и взбудораженные, просидели до поздней ночи, обсуждая услышанное. Кое в чем нам удалось разобраться, а кое в чем – нет.
– Я догадывался, что тут что-то происходит, – сказал Антон, – но чтоб такое…
И он потребовал всех жутких подробностей. Я только покачала головой. На меня вдруг навалилась страшная усталость.
– Да, – неожиданно поддержал Антона Борис. – Неплохо было бы пересмотреть все… в свете новой информации.
И мне пришлось вспоминать все с самого начала. А сначала было полотенце, которое прыгнуло мне в лицо.
– Наверное, он его просто бросил, – предположила Белка.
– Ага, – сказала я. – А потом спрятался под ванной.
– В окно. А окно закрыл.
– Он бы не успел. И я бы услышала, как захлопывается окно. Я же в ванной стояла. Нет, тут что-то другое.
– Ты говорила, что слышала какой-то вжик, – напомнил мне Ваня.
– Да, – кивнула я.
– Это мог быть вжик от катушки с леской.
– Точно! – воскликнула я. – Звук похож. Что же ты раньше молчал? Хотя… что это нам дает?
– Серый всегда умел изготавливать всякие механизмы, особенно связанные с рыбалкой. Я думаю, это было нечто, изготовленное из лески, катушки, крючка и пружины. Правда, я представляю эту конструкцию только приблизительно… но ведь это не так уж и важно.
– Ладно, – согласилась я. – Пусть будет леска. А насчет тяжелых шагов я сама знаю.
– Ну? – с интересом воззрились на меня Белка и Ваня. – Кто же мог так топать?
– Утюги, – сказала я. – Большие тяжелые чугунные утюги. Если их бросать с размаху, я думаю, будет как раз такой звук.
– Но на чердаке не было никаких утюгов, – возразил Ваня.
– Вот именно. А когда я поднималась туда в первый раз – были. Я об этом потом вспомнила, когда засыпала, и снова забыла, потому что появился этот… в капюшоне. До сих пор не могу поверить, что это был Серый. Мне показалось, что он растворился в воздухе.
– Просто ты была очень испугана, – сказал Ваня.
– Так, значит, хохотал тоже он? – спросила Белка.
– Это как раз самое легкое, – отмахнулся от нее Борис. – Для такого эффекта можно использовать самый обыкновенный диктофон. Просто записать какой-нибудь жуткий смех из фильма ужасов.
– Значит, это он меня душил, – слова застревали у меня в горле.
– Он хотел только напугать тебя, – сказала Белка.
– Так же как эту Юлю?
Все замолчали, и это молчание было плотным и тяжелым, как густой туман.
– Но зачем ему понадобилось вырывать страницы из книги, обливать их клубничным вареньем и прятать в кустах? – в голосе Белки звучало неподдельно удивление.
На этот вопрос никто из нас не смог вразумительно ответить.
– Наверное, он просто слетел с катушек, – предположил Антон.
– Нет, – Борис покачал головой. – Наверняка в этом есть какой-то смысл. И потом, Серый вовсе не выглядит ненормальным.
– Драгоценные камни имеют влияние на сознание и поведение людей, это давно известно, – сказал Орлиный Глаз.
– Вы хотите сказать, что все дело в драгоценных камнях? – спросила я.
Мы наконец-то дождались Степана Пантелеевича. Он приехал в четыре часа, хотя мы очень активно ждали его с двенадцати, меряя шагами гостиную.
– В каком-то смысле это так, – кивнул он. – Юлия Панкратова увидела фотографию и узнала, что существует вторая сережка… Она сразу поняла, какие это открывает возможности. Вы слышали, что говорил Павел Юрьевич.
– Это он ее узнал?
– Да, он. У него хорошая память на лица.
– А Серый?
– Он был влюблен в нее. Мечтал, что они продадут сережку и заживут сказочной жизнью. Только когда он увидел, как ее руки сомкнулись на вашем горле, он испугался и понял, чем может обернуться вся эта история. Он рассказывал, что еле оттащил ее, так она увлеклась.
– Так, значит, это она меня душила…
– Да. У нее длинные волнистые волосы.
Точно! Я же видела фотографию.
– Я не могу поверить, что Серый … мог убить ее. Чтобы он стащил что-нибудь, что плохо лежит, я вполне могу представить, но убийство…
– Конечно, он вовсе не кровожаден. Это было непредумышленное убийство. Они вернулись домой, спорили, она кричала на него, обвиняла в неспособности к решительным действиям, призналась, что он ей нужен только, чтобы найти сережку, попыталась ударить… Он оттолкнул ее, сильнее, чем следовало, она не удержалась на ногах и упала, ударившись головой об угол стола. Смерть была мгновенной.
– А потом он испугался, решил, что его обвинят…
– Да. Спрятать тело было легче, чем все объяснить. Тем более, что ее никто в деревне не видел.
– То есть она была не задушена, а… – дошло до меня.
– А кто вам сказал, что она задушена? – спросил Степан Пантелеевич.
– Серый, – пролепетала я и замолчала. – А что с ним теперь будет? – спросила я через некоторое время.
– Учитывая явку с повинной и то, что это было непредумышленно… я уверен, он легко отделается. Скорее всего, условным сроком.
– Мы тут вчера думали, – начал Борис.
– Как интересно, – вскинул голову Степан Пантелеевич.
– И решили некоторые загадки, – добавил Ваня. – Но с одной так и не смогли разобраться.
– Продолжайте, – подбодрил его Орлиный Глаз.
– Эпизод, первый по значению, – произнес Ваня.
– А, это! – радостно улыбнулся Степан Пантелеевич. – Это же вообще не имеет отношения к делу. Поэтому и первый по значению.
– А если не имеет, то… как? и почему? – Опять он говорит загадками, это Орлиный Глаз.
– Сергей вернулся, чтобы найти рыболовный крючок в вашей ванной, – сжалился Степан Пантелеевич. – Влез в окно и случайно опрокинул варенье на книгу. Он не хотел, чтобы вы догадались, что кто-то влезал в окно, поэтому вырвал страницу и заменил книгу.
– Он думал, я не замечу, что книга другая?
– Конечно, нет. Он думал, что это вас запутает и отвлечет от мыслей об окне. А, может, и напугает немного, заодно.
– Никогда бы не подумала, – медленно проговорила я, – что у этого случая такое простое объяснение.
– Мы отвлекаемся от главного, – неожиданно произнес Орлиный Глаз.
– Да, – поддержал его Борис.
Интересно, о чем это они? Я в недоумении посмотрела на Ваню.
– Сокровище, – прошептал он одними губами.
– Точно! – воскликнула я. – Я совсем забыла о сокровище. То есть о сережке.
– Я вижу, вы напряженно думали, – обратился Глаз к Борису.
Интересно, как он это видит? Сквозь череп Бориса или по морщинам на его лбу?
– И у вас есть какая-то идея, – продолжил Глаз.
– Фотография, – произнес Борис медленно и замолчал.
По его виду легко можно было догадаться, что его гложет какая-то мысль, которую он считает гениальной.
– Ну, не томи! – накинулась я на него. – Что – фотография? Какая фотография?
– На столе, вот здесь, – он указал пальцем, – стояла фотография в рамке. Прислоненная к кувшину. Помнишь?
Я попыталась сосредоточиться. Да, что-то такое мелькало где-то на задворках моей памяти. Кувшин, васильки, фотография… Когда я пыталась рассмотреть это смутное воспоминание более пристально, оно теряло краски, расплывалось и вообще исчезало.
– Кажется, помню… но не могу понять, что именно.
– Эта фотография сейчас висит на стене в твоей комнате. Дома, в городе.
– Да! – воскликнула я. – Я поняла. Но я не помню, чтобы она стояла на столе. Мне кажется, она лежала в альбоме…
– Может, когда-то и лежала. Но, когда мы приехали сюда после смерти бабушки, она стояла на столе. Я это точно помню.
– Странно, – растеряно произнесла я. – Думаешь, это что-то значит?
Я посмотрела на Ваню. Он был спокоен и неподвижен, но что-то мне подсказывало, что его, как и меня охватило волнение. Потом я перевела взгляд на Степана Пантелеевича. Он встретился со мной взглядом и сразу низко наклонил голову, но я успела заметить его улыбку. Или усмешку.
– Черт побери, – неожиданно проговорил Орлиный Глаз. Слова словно сами сорвались с его губ.
– Так что было на этой фотографии? – спросил Ваня почти безразличным тоном.
– Я, – ответила я.
– И все?
– Из одушевленных предметов – все. Еще был стол, кувшин и… васильки, – закончила я почему-то шепотом.
– Кате на той фотографии лет восемь или девять, – решил прояснить Борис. – Она сидит вот на этом самом столе. Рядом с ней кувшин. В кувшине – васильки. Она обнимает его одной рукой. Правой, – добавил он, мгновение подумав. – А второй рукой опирается о стол. На ней платье… то ли с зайчиками, то ли с мишками. А на голове бабушкина соломенная шляпа.
– С мишками, – зачем-то сказала я. – С мишками и с мячиками.
Мы все уставились на кувшин, который стоял на столе. Первым из состояния оцепенения вышел Борис. Он подошел к столу и взял кувшин в руки.
– Тяжелый, – сказал он.
– Еще бы, – хмыкнула я. – Он же железный.
– Медный, – поправил меня Борис.
– Какая разница.
– Этому кувшину лет сто, – сказал Борис.
– Вряд ли, – сказал Орлиный Глаз. – Максимум – пятьдесят. Но скорее всего – сорок.
– А откуда вы знаете? – спросила я.
– Ваш дедушка привез его из Индии, куда ездил после аспирантуры.
Я подошла к Борису и взяла из его рук кувшин. Он действительно был очень тяжелым. Но это я и так знала. Я повертела кувшин в руках, заглянула вовнутрь, посмотрела на его дно… и снова вернула Борису. Потом кувшин оказался в руках Вани, который тоже очень тщательно его осмотрел. Степан Пантелеевич сидел молча и не пытался принять участия в наших исследованиях.
– Но что-то же должно быть! – воскликнула я в отчаянии. – Не может же быть, чтобы эта фотография оказалась там случайно?
Я с надеждой посмотрела на Степана Пантелеевича.
– Я бы не стал утверждать, что это совсем уж невероятно, – улыбнулся он. – Но в данном случае я склонен с вами согласиться.
– То есть вы думаете…
– Я думаю, что этот кувшин – и есть ключ к разгадке вашей тайны.
– Но… как?
– Точно пока не знаю. Но у меня есть одно предположение…
Он протянул руку, и кувшин в ту же секунду оказался у него в руках. Орлиный Глаз пристально осмотрел кувшин, медленно поворачивая его вокруг своей оси. Потом поднес его к лицу, потом перевернул. Он пробормотал что-то невнятное, и мне показалось, что он разговаривает с кувшином, и кувшин сейчас ему ответит… Мы застыли и затаили дыхание, наблюдая за его манипуляциями.
Вот он встал, подошел к окну, где было больше света, взялся одной рукой за горлышка кувшина, другой – за его дно… через мгновение мы увидели, что дно осталось у него в левой руке, а весь остальной кувшин – в правой. Дружно охнув, мы бросились к Степану Пантелеевичу и уставились на нижнюю часть кувшина, которая сейчас выглядела как медное блюдце. На дне этого блюдца лежал сложенный вчетверо листок бумаги. И больше ничего. Я протянула к листку дрожащую руку.
Это было письмо от бабушки. Я сразу узнала ее каллиграфический почерк с характерными подчеркиваниями. Сначала буквы расплывались у меня перед глазами, и я на мгновение отвела от них взгляд, прижав письмо к груди и заворожено уставившись на Степана Пантелеевича, который выглядел чрезвычайно довольным, но, почему-то немного уставшим…
«Здравствуй, Катя. Надеюсь, тебе доставило удовольствие это маленькое расследование, – так начиналось послание. – Тебе всегда нравились тайны, а желание найти сокровища в определенный момент стало просто наваждением. Конечно, сейчас ты уже взрослая и у тебя другие интересы, но что-то мне подсказывает, что твоя тяга к приключением с возрастом не ослабеет. Так что даю тебе последнюю подсказку: вспомни мой шестьдесят пятый день рождения. То, что, ты найдешь в тайнике – не просто драгоценная безделушка. Она передается в нашем роду из поколения в поколение по женской линии. У этой штучки есть одно волшебное свойство – она приносит своей обладательнице счастливую любовь и благополучную семейную жизнь. Это проверено не только мной, но и всеми нашими прапрабабушками». Внизу стояла подпись «Бабушка Катя».
Я была в смятении. Мои чувства так переплелись и перепутались, что я ничего не понимала. Неужели это правда письмо от бабушки? Неужели оно действительно пролежало столько лет в этом кувшине? Когда я его читала, у меня было ясное ощущение, что я слышу бабушкин голос и чувствую ее взгляд… Как это на нее похоже! Она ни слова не написала о себе, о своем сне и своих опасениях. А ведь она понимала, что, если я найду и прочитаю это письмо, значит, ее уже не будет в живых. Мне было ужасно грустно… Оттого, что бабушки больше нет, оттого, что меня тоже когда-нибудь не будет, оттого, что наше приключение закончилось… Закончилось? Но ведь мы еще не нашли сапфировую сережку! И, кстати, бабушка ни словом не говорит о том, что это именно сережка.
– Шестьдесят пятый день рождения, – произнесла я.
– Мы были здесь, – сказал Борис.
– Что-то я не могу вспомнить, – пожаловалась я. – Сколько мне было лет?
– Двенадцать.
Я изо всех сил наморщила лоб, но это не помогло. Я ничего не вспомнила.
– В тот день ты впервые в жизни самостоятельно испекла торт. Полдня никого не пускала на кухню, – пытался оживить мои воспоминания Борис.
– Торт? – Какое это очень смутное и нечеткое воспоминание зашевелилось в моей голове.
– Кажется, он был из опилок, – с ухмылкой продолжал Борис. – Во всяком случае, на вкус очень напоминал кусок фанеры.
– Неправда! – возмутилась я. – Торт был вкусный. Всем понравился.
– Ну что, проснулись воспоминания? А сверху были украшения из разноцветного пластилина.
– Это был марципан! – Как только у человека хватает наглости так клеветать на меня!
– Ну что, прояснилось в голове? – спросил Борис.
– Есть немного, – согласилась я. – Но если это имеет отношение к моему торту, то я ничего не понимаю.
Я беспомощно посмотрела на Ваню и на Степана Пантелеевича.
– Не сомневаюсь, что торт был вкусный, и вы съели его без остатка, – сказал Ваня.
– Спасибо за поддержку.
– Думайте дальше, – ответил на мой вопросительный взгляд Степан Пантелеевич.
– Подарки, – сказал Борис.
– По-моему, мама с папой подарили ей утюг, – сказала я.
– Электрический чайник, – поправил меня Борис.
– Утюг, – возразила я.
– Чайник.
– Утюг, – я твердо стояла на своем.
– Ты же сама говорила, что ничего не помнишь, – попытался сбить меня с толку Борис. У тебя тогда в голове были одни телепузики.
Я чуть не задохнулась от возмущения.
– Мне было двенадцать лет, а не три!
– Ну тогда покемоны.
– Сам ты покемон! Самый настоящий! Я в то лето, между прочим, прочла «Войну и мир» и три раза перечитала «Вечера на хуторе близ Диканьки»!
– Добровольно? – спросил Борис.
– Добровольно.
– Я вам говорил, что моя сестренка слегка чокнутая? – обратился Борька к присутствующим.
– Ваша сестренка – очень образованная и начитанная барышня, – сказал Орлиный Глаз. – Мы все это прекрасно знаем.
– Да, – пробормотал Ваня.
Мне показалось, что после слов Борьки, Ваня стал смотреть на меня как-то настороженно.
– В общем, это был какой-то электроприбор, – подытожила я.
– А ты помнишь, что я подарил бабушке? – спросил Борька с плохо скрываемым ликованием в голосе.
– О! – вспомнила я. – Ты подарил кресло-качалку! Бабушке оно очень понравилось.
– А ты сказала, что теперь бабушка станет похожа на настоящую бабушку, которая была нарисована на картинке в какой-то детской книжке: с седым узлом на голове, в кресле качалке и с вязанием в руках.
– А бабушка сказала, что вязать она не умеет и учиться не собирается. Так что картинку придется немного исправить…
Мы с Борькой замолчали и уставились друг на друга. Через мгновение мы ринулись к креслу-качалке. Борька схватил его и перевернул вверх ногами. Потом потряс. Потом положил его на пол и внимательно осмотрел, сначала с одной стороны, потом с другой. Я, Ваня и Степан Пантелеевич сгрудились возле Бориса, пристально оглядывая кресло.
– Подушка, – сказал Ваня.
Борис перевернул кресло в нормальное положение, отстегнул подушку и начал ее ощупывать. На его лице застыло напряженное выражение. Я не выдержала и тоже вцепилась в подушку с другой стороны.
– Давай ее разрежем, – предложил Борис.
– Давай, – согласилась я.
– Неси ножницы.
Я пошла к комоду, Борька – за мной.
– Подождите, – услышали мы голос Вани.
Он наклонился к сиденью и что-то пристально разглядывал. Мы грохнулись на колени рядом с ним.
– Тут скотч, – сказал Ваня и, протянув руку, дотронулся до одной из бамбуковых перекладин, образующих каркас кресла.
Кресло было покрыто лаком, и поэтому скотч совершенно не бросался в глаза.
– А под ним – разрез, – произнес Борис шепотом.
Он попытался подцепить край скотча ногтем, но у него ничего не получилось.
– Дай я, – я несколько раз провела пальцем вдоль скотча, нащупывая, где будет удобнее за него ухватиться и, обнаружив такое место, поддела его самым длинным своим ногтем на безымянном пальце.
Ваня и Борис дружно выдохнули.
– Не дышите мне в затылок, – сказала я, стараясь отделить скотч от бамбука. Это мне удавалось с большим трудом. Но все же удавалось.
Через пять минут напряженного пыхтения поверхность вокруг едва заметного разреза была очищена. Я осторожно надавила на разрез. Он легко поддался моему нажиму. Оказывается, по бокам от этого разреза находились еще два перпендикулярных разреза, образуя сильно вытянутую в ширину букву «п».
– Надо поддеть ножом, – сказал Борис и метнулся на кухню.
Он принес нож с длинным тонким лезвием, вставил его в разрез и провел им туда и обратно по всей букве «п». После этого осталось только открыть образовавшуюся крышку импровизированной шкатулки и достать то, что там находилось.
Сначала мы увидели край голубой шелковистой ткани. Я осторожно потянула за него и вытянула плотный сверток. Я держала его в руках, не в силах пошевелиться. Мои руки внезапно ослабли, в пальцах не было ни капли сил. При всем желании я не могла раскрыть этот сверток. Но меня никто не торопил. Все молча смотрели на голубую ткань, под которой, очевидно, скрывалось то, что мы так долго искали, и молчали.
– Ну же, – первым не выдержал Борис. – Давай, разматывай.
Я сразу вышла из оцепенения, которое показалось таким долгим, но на самом деле длилось, наверное, всего лишь несколько секунд и развернула сверток.
Это была она. Сапфировая сережка. Она переливалась в ярких солнечных лучах, и я не могла бы сказать точно, какого она цвета: синего, фиолетового, голубого или сиреневого. В середине этого сверкающего великолепия был большой сапфир, а вокруг него – множество мелких сапфиров и бриллиантов, как и говорил Павел Юрьевич.
– Ух ты, – восторженно воскликнула я. – Это действительно настоящее сокровище!
– С ума сойти, – поддержал мой восторг Борька.
– Вы знали, что этот кувшин с секретом? – спросила я Степана Пантелеевича, когда мы, наохавшись и навосторгавшись, пошли на кухню, чтобы подкрепиться чаем и остатками торта.
– Нет, – он покачал головой. – Про этот конкретный кувшин я ничего не знал. Но мне приходилось сталкиваться с подобными изделиями в прошлом.
– Если бы не вы… – начала я.
– Если бы не я, – прервал меня Орлиный Глаз, – вы бы, несомненно провозились с этим сосудом тайны гораздо дольше. И получили бы от всего процесса немалое удовольствие, – добавил он с улыбкой.
– Я не уверена, что нам удалось бы его открыть.
– Ну, откуда такие сомнения в собственных силах? Конечно, вам бы все удалось.
– А если бы Борис не вспомнил про эту фотографию…
– Рано или поздно кто-нибудь из вас обязательно вспомнил бы. Может быть тогда, когда вы вернулись бы домой… Ведь она висит у вас на стене.
– Да, – пришлось согласиться мне. – Наверное, все же вспомнили бы. Но…
– Никаких «но», – подмигнул мне Орлиный Глаз.
– Я хотела сказать, – снова начала я.
– Иногда лучше ничего не говорить, – он прижал палец к губам.
Может, он и прав. Он знает, что я ему очень благодарна. И не только я… И мы это знаем. А если все знают, может быть, слова, действительно, не нужны. Но все-таки… Я открыла рот, чтобы разразиться очередным высказыванием, но обнаружила, что слушать меня уже некому. Степана Пантелеевича на кухне не было. Я растеряно озиралась по сторонам. В воздухе он растворился, что ли?
Засунув сокровище в кувшин, где оно, скорее всего и хранилось в былые времена, и оставив Борьку его сторожить, мы с Ваней пошли прогуляться к речке. Белка осталась с Борисом. Они были очень заняты: смеялись над давней историей, из-за которой Белка не хотела видеться с моим братом. Оказывается, Белка однажды все же приезжала в Васильки. Меня тогда там не было, но зато был Борис. Ей было четырнадцать, ему – двадцать. Он произвел на нее неизгладимое впечатление. Настолько неизгладимое, что Белка, наплевав на гордость и собственное достоинство, бегала за ним, как собачонка (по ее словам), писала записки, посвящала стихи и вообще не давала прохода. Борису было сначала смешно, а потом очень неловко. А теперь ей настолько стыдно об этом вспоминать, что она предпочла бы не увидеть Степана Пантелеевича, но зато избежать встречи с Борисом. Хорошо, что я притащила Белку к нам, заманив сокровищем. Борис неожиданно сказал, что у него амнезия после удара о троллейбус, Белка рассмеялась и напомнила ему, какой она была дурочкой. Теперь они вспоминают былые времена и хохочут. А мы идем к реке. Солнце собирается закатываться за горизонт, окрашивая все в веселые и очень красивые цвета. Даже на Ваниных волосах можно было заметить сиреневый отлив.
Когда мы только вышли из дома, нам навстречу попался мой старинный приятель, Генка Крокодил. Видимо, только что приехал. Идет, улыбается, демонстрируя все свои сто тридцать три зуба и сияя крупными оранжевыми веснушками. На самом деле на крокодила он ни капельки не похож, скорее на радостного бобра. Я тоже заулыбалась ему в ответ, но, как оказалось, это было необдуманно и преждевременно.
– Да это же Катька Выдра! – радостно прокричало это бестолковое существо.
Нет, ну бывают же люди, у которых с возрастом ни капли мозгов не прибавляется!
– Привет, – холодно произнесла я.
– Ты что, не узнала меня?
– Как же, узнала. Крокодил без Чебурашки.
– Подумаешь, какие мы важные стали.
– А ты ни капли не изменился.
– Ну так! – с довольным видом произнес… – Ну, еще увидимся. Я к Вовке иду. Слышала, они с Галкой поженились? Ну и дела…
– Слышала, слышала. Даже видела. От меня привет.
И он засеменил быстрыми шагами в противоположную сторону.
– Ну вот ты и знаешь мою страшную тайну, – сказала я, смущенно глядя на Ваню, который в продолжение всего диалога стоял, спокойно за нами наблюдая и не проявляя никаких эмоций.
– Странно, – задумчиво произнес он. – Никогда бы не подумал…
– Что я похожа на выдру?
– Ага, – Ваня кивнул и улыбнулся.
– А тут дело вовсе не в выдре, которая зверь. Выдра в дано случае – производное от слова «выдрать».
– Как интересно, – заметил Ваня, ожидая продолжения.
– Я как-то подралась с Вовкой…
– Ничего себе, – уважительно произнес Ваня.
– И в пылу драки больно схватила его за волосы. Признаю, это было нечестно… Вовка заорал, что я выдрала у него клок волос. И что я выдра. Так и приклеилось.
– Какие неожиданные формы принимают некоторые глаголы, – глубокомысленно изрек Ваня.
Я взяла его за руку. Я была очень благодарна ему за то, что он ни разу не произнес вслух слово «выдра».
– Просто я, как только тебя увидел, сразу понял: все, приехали, – очень романтично объяснялся мне в любви Ваня, когда мы оказались на речке, и я снова уселась на ту самую корягу, где меня кусали комары.
– Сразу?
– Сразу. Это было совершенно неожиданно. Не запланировано. Такого со мной никогда не было… Поэтому я вел себя, как редкая разновидность идиота.
– А ты, – осторожно спросил через некоторое время Ваня. – Ты когда поняла?
– Что поняла? – сделала я круглые глаза, но, увидев его лицо, сжалилась. – Не знаю. Знаю только, что очень боялась понимать. Не хотела. Сопротивлялась.
– Боялась? – переспросил Ваня.
– Да, – кивнула я. – Я и сейчас боюсь.
Он заключил меня в теплые уютные объятия.
– Обещаю тебе, – услышала я горячий шепот, – что я сделаю все…
– Тихо, – я закрыла его рот ладонью. – Не надо банальных слов и страстных обещаний под влиянием момента.
– Да я не… – возмутился Ваня, но я прервала его бурную эмоциональную речь, предусмотрительно прижавшись губами к его губам.
