Олег Емельянович Кутафин
Российская автономия
Н. И. Лазаревский отмечал, что некоторые исследователи обычно понимают автономию несколько шире и усматривают ее там, где какая-либо негосударственная единица имеет право установить правые нормы. Последние же могут быть установлены не только законом, но, например, и обязательными постановлениями органов самоуправления, которые, однако, ни в чем действующим законам противоречить не могут и вообще имеют силу и юридическую природу не законодательных, а административных актов. Таким образом, считал он, более широкое понимание автономии, даваемое некоторыми авторами, уничтожает различие между автономией и самоуправлением[84].
«При самоуправлении, – писал Н. И. Лазаревский, – местная администрация получает направление в духе местного населения и служит прежде всего его потребностям; при автономии в таком же духе получают свое разрешение и некоторые более существенные дела, некоторые из тех, которые по заведенному порядку разрешаются не в административном, а в законодательном порядке. Что не менее важно, автономия приводит к разгружению центрального законодательного механизма, в настоящее время повсеместно столь заваленного работою и столь сложного, что вопросы местного значения или вовсе не получают своего разрешения, потому что центральному правительству некогда ими заняться, или же получают разрешение неправильное, потому что центральное правительство не в состоянии уделить им должное внимание, ни даже правильно представить себе местные условия. Местные законодательные учреждения разрешают местные дела и с действительным знанием местных условий, и с пониманием того значения, которое эти дела представляют. Наконец, автономия знаменует разрыв с прежнею политикой денационализации областей с иноплеменным населением, которая приводила к репрессиям, стесняя проявления местной жизни, препятствовала всем культурным начинаниям и сделала из этого населения врагов данного государства; поэтому автономия хотя и уменьшает единообразие государственного строя, но вместе с тем, уменьшая силу противогосударственных начал, в действительности лишь увеличивает силу сцепления отдельных частей государства»[85].
А. А. Жилин отмечал, что децентрализация иногда может идти так далеко, что, не ограничиваясь сферой управления (и суда), распространяется также и на законодательство. «В последнем случае, – писал он, – говорят об автономии, и части государства, обладающие особыми местным законодательными органами, называют автономными областями. От несуверенных государств эти области отличаются тем, что организация их вытекает из правопорядка того государственного союза, в состав которого они входят, и власть, осуществляемая областными органами, имеет характер делегированный, производный от власти этого союза»[86].
А. А. Жилин считал, что общий тип устройства автономных областей таков, что, наряду с особыми высшими местными правительственными органами, они имеют также еще и особые органы местного законодательства, организованные наподобие государственных парламентов, а издаваемые местными законодательными учредителями законы устраняют действие общегосударственных законов для данной местности. Он указывал, что для участия в законодательстве, имеющем общегосударственное значение, от автономных областей посылаются депутаты в общегосударственный парламент[87].
Я. М. Магазинер отмечал, что автономная провинция, как и всякая другая самоуправляющаяся часть государства, получает свою власть от государства или пользуется своею властью с согласия государства и поэтому сама является не государством, а лишь частью его. В отличие от автономии центральная государственная власть ни от кого своей власти не получает и может действовать законно без всякого признания извне, т. е. обладает первоначальной, непроизводной властью. В этом и заключается главное отличие государственной власти от всякой другой в государстве[88].
Я. М. Магазинер подчеркивал, что автономная провинция единого государства существенно отличается от государства, входящего в федерацию. «Организация автономной области, во-первых, и по своему происхождению, и в своем дальнейшем существовании и функционировании в решающей мере зависит от центральной власти, так что центральная власть сохраняет право контроля над местной, в форме утверждения ее законов, высших должностных лиц и т. п., – что недопустимо в федерации, где у государства-члена объем прав часто гораздо уже, чем у автономной области, но права эти оно осуществляет бесконтрольно… во-вторых, в создании центральной власти автономная провинция иногда вовсе и не участвует… В особом положении находятся также неполные государства или «государственные обломки» (Staatsfragmente, по обозначению Еллинека), как автономная до 1917 г. Финляндия… представлявшая собою высшую полноту автономии…»[89]
Таковы наиболее важные представления, соображения, которые были высказаны в русской правовой литературе по поводу автономии.
§ 2. Виды автономии в дореволюционной России
По мере постепенного увеличения территории Российской империи она включала в себя множество ранее самостоятельных государств или владений других государств. Российская империя нередко сохраняла за вошедшими в ее состав территориями их местные законы и учреждения, предоставляя им более или менее широкую автономию. В некоторых случаях такая автономия приобретала настолько значительные формы, что служила даже поводом для многих исследователей усматривать «в некоторых присоединениях России унию с нею как бы самостоятельных государств»[90].
Однако какие бы формы ни принимала автономия в рамках Российской империи, их нельзя связывать только с конкретными регионами России, правовой статус которых постоянно изменялся. Необходимо также учитывать тот исторический этап, на котором в данный конкретный период находился соответствующий регион.
Так, 8 января 1654 г. состоялась Переяславская рада, которая приняла решение о воссоединении Украины с Россией. Мартовскими статьями 1654 г. оформлено автономное положение Украины в составе России, а также определены права и привилегии казацких старшин, украинской шляхты и верхушки духовенства.
На основании Мартовских статей вся территория Украины была разделена на три части: левобережную Украину, разделенную на полки; слободскую Украину, также разделенную на пять полков; Запорожскую Сечь – наиболее автономную часть Украины.
Полки и сотни стали административно-территориальными единицами Украины. Вся верховная власть была сосредоточена в руках гетмана, который командовал войсками, издавал универсалы, где устанавливались общие правовые нормы, располагал высшей судебной властью.
Контроль за деятельностью украинских властей осуществлял созданный в 1663 г. Малороссийский приказ, превращенный в 1722 г. в Малороссийскую коллегию, надзиравшую за судебными и административными органами Украины.
В 1734 г. гетманская власть была упразднена, а казацкое войско поставлено под русское командование. Управление Украиной было передано царскому представителю.
Однако уже в 1747 г. гетманство на Украине было восстановлено. В подчинение гетману была передана Запорожская Сечь.
В 1764 г. гетманство было вновь упразднено, а для управления Украиной создана Малороссийская коллегия во главе с президентом, состоящая из четырех русских и четырех украинцев. Однако должности президента и прокурора украинцы занимать не могли. Кроме того, на Украине была введена должность генерал-губернатора Малой России.
Местное управление на Украине совпадало с военным, которому подчинялись не только казаки, но и крестьяне и мещане в городах и местечках. Наиболее крупные города управлялись магистратами.
На Украине действовали нормы второго и третьего Литовских статусов, Магдебургского (городского) права. В 1728 г. было принято решение создать комиссию для кодификации украинского права, которая в 1743 г. завершила подготовку Свода «Права, по которым судится малороссийский народ». Свод был представлен на утверждение Сената. Он состоял из трех книг: статуса Литовского, Зерцала саксонского и книги «Порядок».
В 1763 г. были созданы земские градские и подкоморские суды по образу литовских, действовавшие на основе Литовского статуса. После распространения на Украину (Малороссию) действия Учреждения о губерниях 1775 г. система судов была приведена в соответствие с общероссийской. Однако в 1796 г. восстановлено прежнее судоустройство, существовавшее до 1783 г.
В 1796 г. Левобережная Украина была преобразована в Малороссийскую губернию, Слободская Украина – в Слободско-Украинскую (с 1835 г. – Харьковскую) губернию. Правобережье в административном отношении разделялось на Киевскую, Волынскую и Подольскую губернии, составившие с 1832 г. Киевское генерал-губернаторство. Малороссийская губерния в начале XIX в. стала генерал-губернаторством, в которое вошли Черниговская и Полтавская губернии. На юге Украины в 1802–1803 гг. были созданы Екатеринославская, Херсонская и Таврическая губернии, вошедшие после 1812 г. вместе с Бессарабией в Новороссийско-Бессарабское генерал-губернаторство. Все это привело к полной утрате Украиной своей автономии.
Присоединенная к России Грузия вначале рассматривалась как государство, состоящее под протекторатом России. Более прочная связь Грузии с Россией была установлена договором 1783 г., определившим их отношения. Согласно этому договору заключивший его царь Ираклий объявлял «перед лицом всего света, что он не признает над собою иного самодержавия кроме верховной власти и покровительства» русской императрицы, которая со своей стороны брала на себя обязательство охранять его владения от внешних врагов, охранять власть Ираклия и его потомков, а «власть, с внутренним управлением сопряженную, суд и расправу и сбор податей передавать Его Светлости Царю в полную его волю и пользу». В свою очередь царь кроме признания верховной власти Императора обязался «быть всегда готовым на службу Ея Величества».
Окончательное присоединение Грузии к России произошло в 1801 г. Поводом к нему послужили как просьба об этом грузинского царя Георгия, выраженная им в представленных Павлу I «Просительных пунктах» 17 ноября 1800 г., так и возникшие после смерти царя Георгия разногласия по вопросу о престолонаследии. 18 января 1801 г. Павлом I был издан манифест о присоединении Грузии. Однако вступивший на престол Александр I высказал «крайнее отвращение посягнуть на принятие царства того в подданство России, посчитал несправедливым присвоение чужой земли» и поставил на обсуждение Государственного Совета вопрос о восстановлении самостоятельности Грузии. Однако после многократных обсуждений Совет признал присоединение Грузии одинаково желательным как в интересах России, получившей таким образом возможность окружить непокорных горцев, так и самой Грузии, раздираемой династическими разногласиями и находившейся под постоянной угрозой нападения со стороны Персии.
12 января 1801 г. был издан манифест, которым Александр I объявил грузинскому народу, что, несмотря на свое желание восстановить самостоятельность Грузии, он силой обстоятельств вынужден сохранить царство Грузинское за Россией. В изданном в тот же день постановлении о внутреннем установлении Грузии сохранялось в силе Уложение царя Вахтанга в качестве коренного грузинского закона. Действие этого Уложения сохранялось до 18 декабря 1870 г. С отменой его действия была окончательно отменена и всякая автономия грузинских земель[91].
Подобно Украине и Грузии, находясь в составе Российской империи, постепенно утратила всякую автономию и Польша.
В результате трех разделов в XVIII в. и по решению Венского конгресса 1814 г. к России отошла часть территории Польши, на которой было образовано Польское царство (королевство). Оно включало в себя большую часть бывшего Варшавского герцогства, созданного в 1807 г. Наполеоном I.
В 1815 г. Польша получила Конституционную хартию и статус Королевства. В результате российский император стал одновременно и королем Польши.
С 1818 г. в Польше стал избираться законосовещательный Сейм, созывавшийся дважды: в 1820 и 1825 гг.
Сейм состоял из Сената и Посольской избы. Сенат образовывался из представителей высшего дворянского сословия, в значительной мере назначаемых королем. Члены Посольской избы избирались на местах: на сеймиках (органы самоуправления землевладельческой шляхты) и гминных собраниях. Гмины объединяли сельские, крестьянские общества-деревни и имения помещиков.
Компетенция Сейма была довольно широкой и включала вопросы бюджета, налогов, денежной системы, законодательства по некоторым отраслям права. Правом утверждать и отклонять законы обладал король (император).
Польша имела свое Войско Польское. Официальным государственным языком был польский.
Исполнительная власть находилась в руках царского наместника, при котором в качестве совещательного органа действовал Государственный совет.
Под контролем наместника действовал Административный совет, который являлся исполнительным органом, состоящим из военного министра, министров юстиции, внутренних дел и полиции, просвещения и вероисповедания.
После подавления польского восстания 1830 г. был издан «Органический статус», отменивший польскую конституцию и объявивший Польшу неотъемлемой частью Империи. Сейм был упразднен, а для обсуждения наиболее важных вопросов стали созываться собрания провинциальных членов.
Управление Польшей стал осуществлять административный совет во главе с наместником императора.
Была ликвидирована отдельная польская армия, унифицировано административное устройство. В 1850 г. перестала существовать таможенная граница между Королевством и Россией.
В Королевстве после подавления восстания 1863—64 гг. были ликвидированы последние следы автономии, а само название Королевство Польское было вытеснено термином «Привисленский край».
Правда, в Польше и после ликвидации ее автономии сохраняли свое действие Гражданский кодекс Наполеона, получивший обязательную силу в Герцогстве Варшавском с 1 мая 1808 г. и распространенный с 15 августа 1810 г. на губернии, отделенные от Австрии; французский Кодекс судопроизводства, французское торговое уложение и др.
Однако далеко не все из числа присоединенных к России государств утратили свою автономию. Например, находившаяся фактически в полном подчинении России Хива пользовалась значительной степенью самостоятельности. Правительственная власть сохранялась за правящим Саид-Мухамед Рахим-Богодур Ханом, который по договору 12 августа 1873 г. признал себя «покорным слугою Императора Всероссийского» и отказался «от всяких непосредственных сношений с соседними владениями и ханами и от заключения с ними каких-либо торговых и других договоров без ведома и разрешения высшей русской власти в Средней Азии» и обязался не предпринимать никаких военных действий против них (ст. 1).
Еще большей автономией пользовалась Бухара. Ее отношения Россией определялись договором 28 сентября 1873 г. Для постоянных сношений с высшей властью России в Средней Азии бухарский эмир назначал в Ташкент особого посланца и уполномоченного. Кроме того, в Бухаре при эмире с 1893 г. находился постоянный уполномоченный России.
Правда, и Хива, и Бухара формально не были составными частями России. Они рассматривались как государства, состоящие под ее протекторатом. Поэтому наиболее ярким примером автономии государства, состоящего в Российской Империи, являлась Финляндия.
По вопросу о правовом положении Финляндии в литературе высказывались различные соображения. Одни считали Финляндию суверенным государством, находящимся в реальной унии с Россией[92]. Другие видели в ней инкорпоратированную провинцию, наделенную значительной степенью автономии. Наконец, третьи рассматривали Финляндию в качестве несуверенного государства, присоединенного к России на начале подчинения.
«Вопрос о том, представляет ли данный случай приобретения Россией новой области присоединение, инкорпорацию или соединение, унию, – писал Н. М. Коркунов, – имеет огромное практическое значение. Если все части русской территории инкорпорированы, присоединены, они составляют ее подчиненные части. Русский монарх представляет тогда единую государственную власть, распространяющую свое действие одинаково на все области, подвластные его скипетру, имеющую повсюду одни и те же права, одну и ту же силу. Как неограниченный монарх России он является тогда таким же неограниченным властителем и каждой отдельной ее области. Как бы ни была широка автономия какой-либо подчиненной области, законодательная власть русского монарха стоит выше этой автономии, и в этом заключается достаточное обеспечение преобладания общерусских интересов над какими бы то ни было местными партикуляристскими стремлениями.
Такое подчинение присоединенных областей, хотя бы пользующихся самой широкой автономией, общей законодательной властью признается в литературе государственного права бесспорным положением»[93].
Соединение Финляндии с Россией считали реальной унией большинство финляндских исследований этого вопроса. Они исходили из того, что Великое Княжество Финляндское является особым, самостоятельным государством, соединенным с Россией только единством династии. Таким образом, они признавали Россию сложным государством.
Аналогичной точки зрения придерживались и некоторые другие специалисты, работавшие в области русского государственного права. Так, профессор Н. Н. Романович-Славатинский полагал, что Финляндия «не инкорпорирована, но находится в унии с Империей, в унии реальной, но не личной, так как они связаны неразрывно, личная же уния бывает временная»[94].
По мнению Б. Н. Чичерина, «существенный признак реальной унии тот, что троны обоих государств неразрывно связаны друг с другом, причем каждое из этих государств сохраняет свою политическую независимость, свое управление и устройство. На этом основании Финляндия соединилась с Россией в 1809 г.»[95]
Решительным противником этой точки зрения был Н. М. Коркунов. «Для многих основанием считать Финляндию находящейся в реальной унии с России, – писал он, – служит факт существования для Великого Княжества особого законодательства, особой администрации, особой судебной организации. В особенности существование в Финляндии сейма, оценивающего законодательную власть Государя, выставляется зауряд как доказательство невозможности признать Финляндию инкорпорированной провинцией России. Однако в действительности все это не имеет никакого значения для решения занимающего нас вопроса. Обособленность местного устройства и даже существование особого законодательного собрания не могут считаться отличительными признаками унии. Иначе нам пришлось бы видеть унию там, где ее никто не признает, считать сложными такие государства, единство которых никогда и никем не заподозревалось»[96].
Н. М. Коркунов подчеркивал, что нельзя также ссылаться как на доказательство существования между Россией и Финляндией реальной унии на наличие императора или на ст. 4 Основных Законов о том, что «с Императорским Всероссийским престолом нераздельны суть престолы: Царства Польского и Великого Княжества Финляндского». Он указывал, что титул Великого Князя Финляндского выделен особо только в кратком титуле русского императора. В среднем титуле именование Великим Князем Финляндским поставлено после именования царем Казанским, Астраханским, Сибирским и т. д., а в полном титуле даже после именования князем Смоленским, Литовским, Подольским.
Н. М. Коркунов считал, что ст. 4 Основных Законов различает не государства русское, польское и финляндское, а только престолы, и притом она говорит не о соединении, а об их нераздельности. «Если престолы эти нераздельны, – писал он – то, значит, они… составляют в сущности один престол: все нераздельное есть вместе с тем и единое; соединять можно только то, что имеет раздельное существование. В манифесте об отречении Константина Павловича от престола прямо говорится об "едином нераздельном престоле". Совершенно согласно с этим и не существует вовсе какого-либо собирательного названия для русского государства, вроде австро-венгерской монархии. Никто тогда не слыхал о русско-финской монархии»[97].
Н. М. Коркунов полагал, что основанием для решения вопроса о существовании или несуществовании унии должны служить не степень представленной той или другой местной автономии и не форма титула, присвоенного монарху, поскольку сложные титулы служат только историческим воспоминанием о постепенном нарастании государственной территории. Он считал, что если уж придавать значение названиям, то само название Финляндского сената «императорским» говорит против существования унии, поскольку если бы Финляндия принадлежала русскому государю только как Финляндскому Великому князю, то финляндский сенат нельзя было бы назвать императорским.
«Мы знаем, – писал Н. М. Коркунов, – что уния есть соединение двух самостоятельных государств, выражающееся только в единстве общего их монарха. Во всем остальном они остаются совершенно чуждыми друг другу и могут даже вступать друг с другом в договорные отношения как два равно самостоятельных государства. Между ними нет подчинения, а только соединение. Суверенитет каждого из них не только не уничтожается, но даже и не ограничивается. В лице их общего монарха соединяются две вполне разделенные государственные власти.
Поэтому для возможности установления унии безусловно необходима наличность двух независимых государств, которые могли бы соединиться между собою»[98].
Об унии России с Финляндией, считал Н. М. Коркунов, можно было бы говорить лишь в том случае, если бы до присоединения своего к России Финляндия существовала как отдельное государство. В действительности ничего подобного не было. «Даже территория нынешней Финляндии ни в каком отношении не составляла одного целого. Большая ее часть принадлежала Швеции, остальная России, образуя финляндскую губернию. И собственно шведская Финляндия не только не пользовалась какой-либо автономией, но даже не составляла одного административного целого… Финляндия не отпадает от Швеции, не провозглашает своей независимости, не организовывается как особое государство»[99].
Анализируя условия присоединения Финляндии к России, Н. М. Коркунов пришел к выводу, что эти условия «устраняют возможность видеть в нем унию, а не инкорпорацию». «Договорного соглашения между Россией и Финляндией, – пишет он, – не было и не могло быть потому, что Финляндия не была государством и даже не провозглашала своей самостоятельности, а непосредственно перешла из шведского владычества в русское. Обособленность же местного управления и даже законодательства не составляет характерного признака унии. И инкорпорированная провинция может пользоваться широкой местной автономией, иметь особое законодательство, особый парламент, даже ответственных перед этим парламентом министров. Реальная уния предполагает непременное соединение, основанное на свободном соглашении двух государств.
Быть может, такая постановка вопроса покажется несколько схоластичной. Быть может, скажут, что в практическом отношении объем местной автономии имеет несравненно большее значение, чем договорный или недоговорный характер самого соединения? Но так судить можно только при поверхностном отношении к вопросу. Если серьезно вникнуть в дело, то не трудно убедиться в основном, принципиальном значении договорного характера соединения государств, образующих унию»[100].
Н. М. Коркунов подчеркивал, что договорное соединение есть добровольное, свободное и вполне сознательное соединение. Договор создает соединение и определяет его форму и границы. Уния предполагает только единство монарха и ничего больше. Государства, находящиеся в унии, остаются друг другу чуждыми. Ни одно из них не может притязать на подчинение себе другого, потому что ни одно из них не может быть признано исключительным создателем их единства, ни от одного из них не потребовалось для установления унии каких-либо жертв, какой-либо траты средств и сил. Если государь одного государства делается монархом другого в силу наследственных своих прав или в силу свободного о том соглашения, государство, составляющее его первоначальное владение, не может иметь никаких притязаний на господство над новым владением своего монарха. Подданные одного государства остаются для другого иностранцами. Уния не имеет одной общей территории и потому вполне естественно, что между территориями государств, составляющих унию, проводится таможенная граница.
Общий монарх вполне свободно правит каждым из подвластных ему самостоятельных государств. Ни одно из них не может ему навязать определенной политики в управлении другим.
Совершенно иначе ставится вопрос, считал Н. М. Коркунов, когда мы имеем дело с завоеванием. Государство-завоеватель является единственным создателем разросшегося государства. Завоевание покупается всегда очень дорогой ценой, требует от народа тяжких жертв, огромных трат. Завоевание не есть личное дело монарха, не составляет только династический интерес. Каждое завоевание есть народное дело и потому приводит не только к установлению единства монарха или династии, а к объединению завоеванных областей в одно государство. По всему этому завоевавшее государство может предоставить завоеванной области широкую местную автономию, но не может допускать полного ее отчуждения от себя, доходящего до обособления ее в отдельное государство с особым подданством и с особой территорией. И в едином государстве могут существовать значительные местные особенности, но по крайней мере подданство и территория должны быть едины. Иначе государство фактически распалось бы на несколько отдельных государств, чуждых друг другу и по управлению, и по культуре и связанных только общностью монарха[101].
Ф. Ф. Кокошкин рассматривал Финляндию как промежуточную форму между провинцией и государством. «Там существует, – писал он, – свое народное представительство – сейм; несомненно, что власть его основана на внутреннем праве Финляндии, но, с другой стороны, там действует монархическая власть русского императора. Эта власть уже основана не на собственном праве Финляндии, а на праве России, основание ее не в финляндском народе, а в русском»[102].
В. Е. Романовский полагал, что Финляндия вошла в состав России «путем так называемой (по терминологии науки государственного права) «инкорпорации», как завоеванная страна»[103]. Он замечал, что «инкорпорация» обыкновенно противопоставляется «унии».
Отрицал существование унии России и Финляндии и Н. И. Лазаревский. «Эта конструкция, – писал он, – принята быть не может. Реальная уния предполагает соединение двух государств, общность которых сводится к единству монарха, но которые остаются раздельными, не подчиненными друг другу. Идея реальной унии – это суверенитет каждого из соединенных государств»[104]. Он полагал, что в составе Российского государства Финляндия является «автономною провинцией»[105].
Аналогичную позицию по этому вопросу занимал и А. А. Жилин. Он писал: «Кроме уний на равном праве, где оба государства сохраняют суверенитет, в старой литературе нередко выдвигалось также учение об унии на неравном праве, с известным подчинением одного государства другому – unio inaequalijure (это учение встречается, например, у Блюнчли). В новое время большинство ученых высказывается против этого учения. Но отдельные представители его иногда встречаются и теперь, полагая, что примерами уний на неравном праве могут служить: соединения Хорватии (Кроации) с Венгрией, Исландии с Данией, Финляндии с Россией и нек. др. Эти области имели свои местные законодательные органы и управление, значительно обособленное от общего управления государств, в состав которых они входят, тем не менее, государствами не являются, а потому нельзя говорить в отношении их об унии, которая предполагает связь двух независимых государств, а лишь о более или менее широкой местной автономии»[106]. А. А. Жилин считал, что правильнее всего «в отношении этих образований говорить об «автономных областях»[107].
Надо сказать, что правовой статус Финляндии в составе России не был вполне четко определен в законодательстве и не всегда был одинаковым. Поэтому определить его можно только рассмотрев исторически.
Финляндия была присоединена к России в три приема. По Ништадскому миру 30 августа 1721 г.[108], завершившему продолжительную войну со Швецией, в русское владение перешли пограничные земли, составляющие прилегающую к Петербургу часть Выборгской губернии (ст. 4 Мирного договора). По Абоскому мирному договору 16 июня 1743 г. со Швецией к России была присоединена оставшаяся часть Выборгской губернии. По Фридрихсгатскому договору 5 сентября 1809 г. во владение России перешла вся остальная Финляндия.
В Договоре (ст. IV, п. 2) указывалось: «Губернии сии со всеми жителями, городами, портами, крепостями, селениями и островами, а равно их принадлежность, права и выгоды будут отныне состоять в собственности и Державном обладании Империи Российской и навсегда к ней присоединяются». Статья VI Договора гласила: «Поскольку Его Величество Император Всероссийский самым несомненным опытом милосердия и правосудия ознаменовал уже образ правления своего жителям приобретенных ныне областей, обеспечив по единственным побуждениям великодушного своего соизволения свободное отправление их веры, права собственности и имущества, то его Шведское Величество тем самым освобождается от священного впрочем долга чинить о том в пользу прежних своих подданных какие-либо условия».
11 декабря 1811 г. в состав Финляндии была включена Выборгская губерния. А в 1864 г. от Финляндии в административном порядке был отделен и присоединен к Петербургской губернии Сестрорецкий участок.
Присоединенная к России Финляндия получила особое государственное устройство, которое в 1811 г. было распространено и на Выборгскую губернию, сохранившую, впрочем, свое прежнее шведское право не только в отношении гражданского и уголовного права, но и в отношении местной администрации[109].
Уже в Манифесте 6 февраля 1808 г., которым была объявлена война Швеции, объявлялось о присоединении Финляндии с сохранением населению «привилегий, свободного вероисповедания, вольностей, прав и других преимуществ, которые они издревле имели и еще имеют», и о созыве в Або депутатов «по узаконенному и при обыкновенных сеймах наблюдаемому порядку».
Манифест 20 марта 1808 г., изданный уже после занятия русскими войсками большей части Финляндии, объявлял об инкорпорации Финляндии в русском государстве. Финляндия признавалась окончательно перешедшей в русское владение. Александр I объявлялся сувереном страны, которую он присоединяет к своему владению как вновь приобретенную провинцию без каких-либо обещаний ее жителям. Населению Финляндии вменялось в обязанность присягнуть на верность своему новому властителю. Спустя некоторое время все население оккупированной территории принесло присягу на верность русскому императору.
