Ольга Ворон
Инициатор
Воспоминание о Разговоре
Алиса сидела, прижавшись спиной к холодным камням стены монастыря, и, стиснув руками колени, сжималась в комок, стремясь стать незаметнее и тише. Тут, в самом тёмном углу коридора, тянулась ветвистая щель, едва приметная и неизвестная большинству живущих в храме, но обнаруженная девушками случайно. Трещина меж камней, ведущая прямо в комнату настоятельницы и скрытая там ветхим шкафчиком. Прижавшись к холодной стене ухом, можно было услышать то, что происходило в святая святых монастыря…
– Надеюсь, вы понимаете, что подготовленных девушек у нас единицы. Из двенадцати едва ли пройдут инициацию шесть-семь, а уж что говорить про испытание! – это голос настоятельницы Ольги – глубокий, бархатный, но испорченный, словно изъеденный, нотками властности. – При такой производительности нам вскоре придётся набирать сырье не из сирот.
Пауза. Алиса сунула кулак меж зубов, боясь случайным звуком выдать себя.
– Понимаю, – это голос сестры Пелагеи, – такой же спокойный, как всегда, только очень утомлённый долгим разговором. – Или делать сирот из подходящих девушек.
– Ну-ну, сестра! Не стоит надумывать. Такими делами мы не занимаемся.
– Пока.
– Закроем эту тему, сестра. Повторюсь, что на данный момент у нас процент производительности таков, что мы не можем пойти на прекращение обучения даже одной послушницы, и по такой причине тоже. Нам необходимо подготовить смену в ближайшее время.
– Вы не считаете веской причиной её сны?
– Я полагаю их надуманными.
Пауза.
Алиса сжалась, даже за границей стены ощущая холодную ярость наставницы, выражаемой не в словах, не в тембре, а вот в этом молчании, – скупом молчании человека, умеющего спорить руками.
– По моему приказанию Алиса сделала полное описание своего сна и я лично отправила его письмом в секретариат патриарха.
– Зачем? – это прозвучало резко и коротко, словно выстрел, приговорённый попасть в цель. Но ответ сестры Пелагеи был также спокоен, как и до этого:
– Я уже обращала Ваше внимание на то, что девочка видела Магдалену не в каноническом изображении, что было бы естественно для мирского человека, испытывающего психологическое расстройство из-за форсированного обращения. Описание, данное Алисой, более походит на известное лишь посвящённым. И сюжет сна явно далёк от мирского понимания роли Марии-Магдалены. Скорее это эзотерическое восприятие её как матери церкви и осознание преемственности родов хранителей, которые…
– Стоит ли мне делать из этого вывод, что вы, сестра, как посвящённый внутреннего круга, послужили источником этих знаний для любимой ученицы? – спросила настоятельница, словно бродяжку из помойного ведра окатила – холодно, брезгливо, с ленцой.
– Не стоит, – сухо отозвалась сестра Пелагея. – Потому что тогда это будет грозить расследованием братства, которое, несомненно, будет проводиться в этой обители и затронет интересы как монастыря, так и вас лично.
Пауза.
– Вы так хорошо подготовились, сестра… Полагаю, вы очень заинтересованы в этой девице? Давайте так – найдите мне подходящую замену на её место, подготовьте её и тогда уж забирайте свою девочку с богом. Но помните, что она очень хороший сырьевой материал, не чета многим, и потому поиск ваш может быть труден. Да и, получив её, вы вряд ли будете обрадованы – сущность её не раз будет проявлять себя и чем дальше, тем больше… Хотя, мне ли напоминать об этом инквизитору!
Пауза.
Алиса прикусила губу, сдерживаясь. Неожиданная весть накрыла с головой! Инквизиция? Для кого и чего? Сейчас? В Церкви единой праведной, никогда не опускавшейся до непристойностей католических палачей?
– Кажется, я неясно выражаюсь, – медленно выговаривая слова, заговорила сестра Пелагея. – Прошу простить мою косность, причина которой кроется, конечно, в моей неловкости со словами… Однако, хочу, чтобы до вас дошла суть моих тревог: я служу Братству, а не личным интересам.
– Значит ли это, что вы отзовёте своё прошение?
– Нет. Это значит, что я буду противостоять инициации Алисы до тех пор, пока не буду убеждена, что братство не нуждается в её даре.
– Или её дар – надуман?
– Или.
– Хорошо, – вздохнула настоятельница. – Но обучение девочки продолжите, сделайте милость. Когда придёт ответ из секретариата, она должна быть готова не менее других.
Пауза – серая, липкая, словно паутина, медленно выползающая из щели в уши…
– Она будет готова лучше других, – отозвалась сестра Пелагея.
– А я не рада тому, что вы занимаетесь с ней и день, и ночь, отрывая от других предметов. Она будет инициатором, сестра. Инициатором, и не более. Ей не грозит стать ни воином Церкви, ни ее матерью, – усмехнулась наставница. – Но вы можете попробовать – готовности много не бывает. Только не в ущерб другим предметам.
– Аминь.
Алиса тенью метнулась по чёрным коридорам в сторону зала лагеря подготовки, боясь, что старая наставница, выходя, увидит или почует её запах. А слёзы высыхали на пылающих щёках.
…
19. Инквизиция
Белый свет приближался, он заливал всё вокруг тихим теплом, сквозь которое тянулись мягкие золотые нити. Они окутывали мир, они неслись, пронзая и проникая даже в самое тёмное. И это тёмное не замечало их, оно отрицало их, но всё равно, и в нём тоже, золотистые нити лежали тонким тёплым клубочком, внутри которого хранилось нечто незримое, но поразительно живое, поразительно огромное, но хранящееся в малом. И её совсем не удивляло это. Её пленил свет – белый, тёплый, пушистый, словно поймал огромный солнечный зайчик и, покачивая на лапках, нёс куда-то высоко-высоко, к маме…
– Пять кубиков? Много. В ней весу-то… Введи три.
Иголка проломила сухой наст кожи, уверенно проникая между мышечных волокон, оставляя за собой кислый след.
Солнечный зайчик споткнулся на лестнице и выронил её из тёплых светлых лапок…
И Алиса открыла глаза навстречу тьме.
Инквизитор смотрел в упор, прицельно, выслеживая любое проявление жизни.
– Довольно! – скомандовал он и тут же поток жидкости в тело пересох.
Алиса стиснула зубы – лицо уже оживало и болезненно сводилось нервной дрожью. Всё тело скручивало припадком возвращения к жизни, а глубоко внутри снова стучало сердце – всплесками, взбрыкиванием, будто рыбка, выброшенная на берег…
Инквизитор несколько минут наблюдал за тем, как вздрагивает и выгибается тело прикованной девушки-йаха, а после повернулся к столу, за которым в молчании ждали результатов пятеро высших, и склонился, подтверждая, что можно продолжать.
Старец в одежде монаха, сидящий в углу на специально принесенном кресле, оторвал от лба ладонь, массирующую виски, взглянул на дрожащую девушку и спросил:
– Ты понимаешь, что так может продолжаться долго? Бесконечно долго.
Алиса не ответила.
Храмовник, стоящий возле, коротко ткнул в обнажённое тело острым серебрённым концом палки, стилизованной под распятье, – Алиса вскрикнула, вскидываясь от нового приступа боли и перевела безумный взгляд на старца.
– Понимаю, – хрипло выдохнула она.
Воздух проходил сквозь гортань, словно раскалённый песок. Уже давно, очень давно ей не давали воды, а тело пытали огнём и солью. И тело умирало. Но не могло уйти до конца, – умелые руки не позволяли, вовремя восстанавливая сердечный ритм и вгоняя по несколько капель влаги в пересыхающие сосуды.
Старец покачал головой, словно сокрушаясь всей глупости человеческого рода, воплощённой в девице, распятой перед ним на стене, и махнул ладонью сидящим рядом – не суетясь, но споро, судьи покинули комнату, оставив лишь неизвестного высшего и двух храмовников-воинов, служащих и палачами, и телохранителями.
Алиса опустила голову, скрывая дрожащий от страха взгляд. Она устала. Уже несколько дней продолжался бесконечный марафон одних и тех же вопросов и следующих за ответами мучений. Она уже словно благословению свыше радовалась передышкам, когда уставшие люди бывали вынуждены прерваться на несколько минут, чтобы выйти до туалета или посовещаться. В эти мгновения она молилась. Так, как когда-то учила сестра Пелагея – молча, без слов, одним сердцем стремясь к центру своего миропонимания. Однажды, – она знала, – этого центра сумеет достичь… Возможно, в свой последний миг. А осознание его с каждой молитвой становилось всё более твёрдым.
Ещё раз осмотрев девушку, старец покачал головой:
– Ты очень юный йах, нежить, может, потому так упорствуешь. Но, всё же, ты воспитывалась среди тех, кто несёт великую миссию, воспитывалась даже более, чем другие, ибо была талантлива, как о тебе отзываются… – Он нахмурился и спрятал глаза за ладонью, потирая пальцами виски. – Дождь, что ли будет наконец… Какая жара этим летом! Мир катится в пропасть, мир тянется к аду… Сложно удержать баланс…
Алиса не отзывалась. Она смотрела прямо, на распятого на противоположной стене, и, напоминая себе, что и тому пришлось пройти не меньше, упиралась взглядом в его взгляд, и тем сохраняла шаткое душевное равновесие.
Старик встряхнулся, нахмурившись, и заговорил резко:
– Слушай меня, йах, и старайся понять. Командор Борислав пытался объяснить тебе, но скудность твоего понимания… – он одёрнул себя, видя, что девушка не реагирует, и заговорил о деле: – То, что ты упорствуешь, заставляет меня поменять основную цель нашего разговора. Итак, говорить ты не будешь – примем это как данность…
Алиса закрыла глаза. А старец продолжал:
– Сейчас не имеет значения, кто из вас – ты или твой сподвижник – убил отца Аттика. Это уже прошлое. Это уже не изменить. Сейчас значимо только найти заказчика и покарать убийцу. Сектанта мы всё равно найдём – это вопрос времени… В своём-то огороде! – он усмехнулся, но глаза остались строгие, даже холодные, – Но миряне не могут ждать. Для них пошатнётся авторитет матери церкви единой, если будут проволочки. Потому ответ уже дан, убийцы названы. И кто-то один из вас завтра утром предстанет перед судом. Ты или бет.
Алиса медленно перевела взгляд на старика. Он сидел – спокойный, прямой, уверенный, – и не оставалось сомнений, что сказанное случится. А высший, прикрываясь ладонью, словно не желая видеть отродье, продолжал сухо:
– Но суда, как такового, не будет – толпы прихожан обложат здание суда, а тысячи писем завалят стол президента ещё за несколько часов до слушания. В связи с деликатностью положения и невозможностью провести референдум в короткие сроки, президент придёт к выводу удовлетворить просьбу народа и создать прецедент – объявить о введении смертной казни для убийц священника.
– Это вы… – прохрипела Алиса. – Это всё подстроите вы!
Высший продолжил, не обратив внимания на её реплику:
– Все мы вместе делаем одно великое дело – восстанавливаем наш Храм, созидаем мир и покой человечества, а дорога эта трудная и требует жертв… – нахмурившись, он пожевал губы, и продолжил: – как любая дорога, впрочем. Конечно, мы только в начале нашего пути в России. Бедная наша страна столько времени провела под гнётом бесчеловечности, под пятой низменных идеалов, что теперь требуется приложить все силы, что бы вернуть заблудших к пониманию истин. И это опасная миссия… Едва поднимающая голову Единая Церковь со всех сторон угнетается и другими религиями и своими же отделениями, проповедующими всякую гадость под личиной православия, и теми, кто воспитан на идеях воинственных атеистов. Тут нельзя обойтись без защиты… Созданный прецедент станет такой защитой, и смерть священника будет караться, как и положено, око за око.
Алиса уже не слушала. Сердце внутри замирало. О себе не думалось – привычка к ощущению смерти давно выжила из неё страх перед ней, разве только понимание предстоящих мучений заставляло дыхание прерываться всхлипами, но всё меркло перед осознанием участи бета. Мельтешила перед взглядом седая прядка над калеченным лбом, мельтешила, маня и дразня беззащитностью. И хотелось дотянуться, погладить хоть пальчиком, тронуть ладонью, словно приласкать котёнка. Вспомнился рыжий клубочек с запёкшейся раной. И опалила мысль о том, что всё, к чему прикасалась, умирало…
Старейший кашлянул в кулак, призывая её внимание, и продолжил:
– Полагаю, что мирянам, чтобы удовлетворить жажду крови, хватит и одного из вас. Ты нам ещё можешь понадобиться, а вот он… Его данных мы не обнаружили в архивах, поэтому за что он получил наказание, пока неизвестно. Но это неважно для дела – как бы оно не случилось, бет уже наказан высшим судом. Думаю, что ему несложно будет осознать и человеческий суд…
Рванувшись, Алиса выгнулась на стене, напрягаясь всем телом, натягивая стальные тросы, стянувшие руки:
– Сволочи!
В ответ он поднял грустные и строгие глаза:
– Люди, ты хотела сказать? Творения господни, имеющие бессмертные души и право на выбор. Люди, отродье…
Застонав, Алиса безвольно повисла на стене:
– Зачем? – прошептала она. – Зачем всё? Зачем?
Старик покачал головой, словно его расстроило дитя:
– Не тебе спрашивать об этом. Хорошему инициатору должно быть довольно и того, что от него требуется поступок, служащий возвеличиванию Церкви и имени Его. Для этого тебя готовили. Это твой долг по отношению к тем, кто отогрел и воспитал тебя.
Алиса бессильно смотрела в пол.
«Пусть к нему вернётся бессмертие души. За нас двоих. Может быть, я этого хотела, когда таскала его с собой? Может быть, я хотела, чтобы жило что-то после меня? Что-то осталось живое, трепетное, бьющееся мыслью и любовью, в чём оставалась хотя бы память обо мне. Ибо другого мне уже не дано. И об этой боли предупреждала сестра Пелагея…».
– Я признаю себя виновной, если вы отпустите его! – Алиса подняла взгляд на старика. – Что вы скажите?
– Достойное решение, йах. Бет будет освобождён. Ты пройдёшь по его пути?
Стиснув зубы, она подавила рвущийся стон. Тряхнула головой – сухая кожа ломко затрещала на шее, но выдержала.
– Да. Пройду! И признаю. Дайте мне исповеди.
Старик удивлённо поднял брови:
– О чём ты просишь, отребье? В своём ли ты уме?!
– Исповеди! – бешено зашипела Алиса, выгибаясь всем телом на стальных тросах. – Исповеди! Как всякий верующий! Как всякий ищущий! Исповеди!
К ней подбежали двое инквизиторов-стражей: один проверил крепления тросов, другой спешно наполнил шприц голубоватой водой из прозрачной бутыли.
– Исповеди! – шипела Алиса, и её волосы заметно приподнимались у корней, образуя дикие косматые волны, обрамляющие белое, постаревшее до глубоких морщин лицо.
Подскочил инквизитор, попытался вонзить шприц в бедро, но ткнувшись в напряжённую, взбугрившуюся мышцу, игла щёлкнула и согнулась. Вторично попробовать не успели – Высший поднялся и, коротким жестом отодвинув помощников, встал перед пленницей. Выпрямившись, смотря на неё знакомым твёрдым взглядом воина, он рявкнул так, что Алиса подалась назад:
– Отринь! Нет исповедника для нежити!
На мгновение пленница замерла, но тут же, стряхнув наваждение от приказа инквизитора, зарычала и расширившимися глазами, различимо сужающимися зрачками уставилась на Высшего:
– Отца Владимира, приходского священника, участвующего в последней инициации! Исповеди! И я публично признаю себя виновной и…
Открыв рот, она на мгновение замерла, словно осознавая нечто большее. Зрачки практически стали вертикальными, но волосы улеглись, а тело, задрожав, стало расслабляться.
– И назову нанимателями людей, мне указанных! – договорила она тише.
Священник несколько мгновений молча разглядывал её, размышляя о странной природе йаха, а потом повернулся к одному из стражей:
– Найдите этого человека. Отца Владимира. Пусть исповедует её. Срочно.
Инквизитор склонился в поклоне и удалился.
Священник вновь бросил пытливый взгляд на девушку, устало повисшую на канатах и восстанавливающую сорванное дыхание
– Назови. Георгий Мирошенко, лидер «Роси свободной», – коротко кивнул он.
Но Алиса уже уходила тёмным коридором к белому свету в золотых нитях.
Когда высший покинул келью, стражи суетились, возвращая девушку к странной жизни вне души.
…
20. Исповедь
– Твоя просьба необычна…
В полном облачении отец Владимир казался ещё старше своих лет. Но может быть нелегкие думы и неуверенность в правильности происходящего делали его дряхлым стариком, не готовым принять на свои плечи тяжесть исповеди нечисти.
Алиса смотрела, как суетятся, перебирая друг друга тонкие узловатые пальцы старца, и понимала, что просила немыслимого. Моля об исповеди, требуя её, она хотела не получить прощение, а избавиться от памяти. Словно снова оказаться на пороге выбора и избрать иной путь, войти в другую дверь. И понимая это, осознавала, что исповеди не получится – ей не хватит духу переложить на старика весь груз своих прегрешений.
– Признаться, – отец Владимир поджал губы, хмурясь своим мыслям, – я не представляю, как можно совершить таинство исповеди тому, кто уже не имеет души.
Алиса повела плечом, стирая о грубое плетение нательной сорочки пыль со щеки – стянувшие руки ленты липкой бумаги с символами, сдерживающими силы, не позволяли не то чтобы сделать движения, но и даже помыслить о нём – обессиленные мышцы вялым киселём булькали под кожей в ответ на всякую команду сознания.
– Если у меня нет души, отец, то что ж болит? – с усмешкой спросила Алиса. – Почему я подолгу не могу заснуть, путаясь в памяти? Почему видя, как дохнут девчонки после обрядов, я хочу реветь? Почему мне хочется молиться, хотя я знаю, что это бессмысленно и мои слова затихнут рядом со мной, хоть криком кричи?
Отец Владимир перевёл взгляд на затемнённое витражом окно – крест на разноцветных осколках – и нехотя отозвался:
– Это атавизм. Неизбывное человеческое, с которым приходится мириться инициатору… Это не душа, а лишь воспитанное сознание, полное инстинктов рода – нежелания видеть смерть, жалость к умирающему, страх за себя…
– Атавизм, – медленно повторила Алиса, и глаза её потемнели. – Любовь и вера?
– Не любовь и вера – атавизм, – раздражённо отозвался отец Владимир, – а их базовые проявления. Привязанность, как начальный компонент любви, есть и у животных. Да и доверие – тоже. Не это отличает душу. Душа – часть божественного в человеке, то ядро, которое делает людей особенными. Она – наш выбор…
Алиса откинулась на спинку стула и тоже посмотрела на витраж. Ей показалось, что нарисованных осколков кровавого, красного цвета было слишком много, настолько, что в них терялся тёмно-коричневый крест. Красное, красное, хаотичное, острое, наползающее друг на друга…
– Ты инициатор, а не человек. Потому и говорить с тобой я буду не так, как… – отец Владимир ещё сильнее нахмурился и, на минуту нервно застучав пальцами по столешнице, их разделяющей, тут же одёрнулся. – До людей творец создал животных и ангелов. Одним он дал простейший механизм – инстинкты, которые регулировали их жизнь, а другим – созидательный коллективный разум, восходящий к его сознанию…
– Полностью? – безучастно переспросила Алиса, продолжая рассматривать красные осколки за коричневым крестом – ей уже казалось, что они похожи на осенние листья орешника, легшие на жёлто-зелёный ковёр.
– Нет, – кивнул отец Владимир, не глядя на девушку. – Конечно, нет. Иначе не было бы восстания Сатаны и долгой войны среди первых…
Алиса медленно склонила голову, принимая ответ.
– Человеку творец дал более, чем другим своим детям, – помолчав, продолжил отец Владимир. – Он дал ему и инстинкты, и коллективное сознание, и – душу. И она – баланс между двумя сторонами одного сознания. Она даёт возможность выбора между дорогой зверя и дорогой ангела… Душа – ядро незыблемых, самых глубоких и самых великих идей, которые управляют нами. Она нематериальна, но ощутима через человеческие чувства, но более того – через его поступки. И потому любовь, надежда и вера – лишь проявления души, но не она сама. Ампутация – процесс скоротечный, но конечность ещё долго ощущается тем, кто её потерял…
Алиса смотрела на красные листья под коричневым перекрестьем, и ей казалось, что они кружатся в голубой воде, словно сорванные ветром лепестки гибискуса в быстром водовороте.
– Мне говорили, что с инициацией я потеряю душу, – медленно заговорила она. – Но когда я очнулась после той ночи, я не почувствовала ничего, кроме боли в порванной шее и сбивающегося сердца…
Отец Владимир вздрогнул и переспросил:
– Порванной шее?
Алиса грустно усмехнулась, не отрывая взгляда от окна:
– Вас тоже это пугает? Когда я очнулась, я увидела над собой настоятельницу монастыря и нашу целительницу. Обе они были бледны и рассматривали меня, словно ожившего мертвеца… Нет, хуже! Словно пришедшего за их душами демона. Я лишь потом поняла, что их так изумило. Когда увидела, что у других девушек, прошедших инициацию, шеи не скрывались под повязками. У всех них только чесались руки на венах – там был след от укола и покраснение вокруг. Но это было лишь первые двое суток… – она нахмурилась. – На третьи… на третьи разница между нами исчезла.
Священник задумался, привычно поджав губы и разминая пальцы.
– Позже, – продолжила Алиса, смотря на красные осколки, застилающие собой коричневый крест, склоняя голову на бок, – когда нам объяснили, что и как мы должны будем делать ради церкви, только тогда я поняла, что произошло со мной… Но узнать – почему, – мне не удалось. Никто не рассказывал, тема была запретна, а память сохранила немного – все мы глубоко спали при инициации. В тот день всех нас завели в спальню и дали праздничный ужин – винегрет, пирожки, баранки. К ним полагался и ежедневный стакан воды. Но в этот раз вкус её был другим, сладким, настолько, что даже перебивал привычную тухлятину. А потом все мы – одна за другой – уснули, так глубоко уснули, что очнулись лишь к следующему вечеру.
Алиса замолчала, и священник, пожав плечами, прокомментировал:
– Элементарная предосторожность от любопытства непосвящённых.
Осторожно, чтобы не потревожить связанные руки, Алиса кивнула:
– Я понимаю. Мирянам не стоит знать о нас, а нам не нужно знать о кухне нашего изготовления. Но кое-что все равно понимаешь… Альфа-йахи получаются инициацией от носителя, правильно? И этот носитель – назовём его сверх-йахом – нечто особенное. От укуса альфа появляется бета-йах, от укуса бета-йаха животные умирают… Значит, чтобы получился альфа-йах, должен быть укус какого-то более сильного существа, более йаха, менее человека, чем мы. Так?
Священник не отозвался, разглядывая свои сухие пальцы, сложенные в восточную мудру.
– Можете не отвечать. Пусть остаётся тайной, понятной всем без слов, – едва растянула покрывшиеся сухой плёнкой губы Алиса. – Моих одноклассниц инициировали, вколов им по несколько капель крови или слюны носителя. Видимо, препарат невозможно изготовить и потому носителя привозят на инициацию и уж там добывают нужные жидкости и вводят жертвам. Так и сделали, но потом что-то пошло не так… Носитель вырвался и кинулся на меня. И я получила настоящий укус. Такой же, какие позже стала наносить сама. Всё верно?
Красные листья полностью закрыли коричневый крест и теперь текли перед взглядом одной полноводной бордовой рекой, блестящей на солнце. В воздухе кружился запах крови от этой реки, и Алиса боролась с голодной тошнотой.
– Видимо, – поджав губы, отозвался священник, – Я не осведомлён о перипетиях твоего обращения, но других объяснений тоже не вижу.
Алиса едва заметно кивнула – более полного ответа она и не ожидала.
– Потом, позже, нас учили заново жить… Это оказалась сложная наука. Наше тело не хотело есть нормальную еду, и нас приучали к ней заново, как младенцев к воде. Нам были болезненны прикосновения серебра и свет солнца, но мало ощущались уколы или удары, и нас учили менять ощущения, возвращая их естественность. Мы хотели крови – но нас учили аскетизму воинов, отрицанию дурного. Это было тяжело. Месяцами мы сидели в одиночных каменных комнатах и следили за своим телом – за дыханием, температурой, жаждой или голодом, и делали их человеческими. Нам объясняли природу нового состояния, и строго упреждали от любой попытки наложить на себя руки. Тогда мы ещё не понимали, что это значит… Понимание пришло позже. Наше тело способно сопротивляться любой смерти, кроме той, которою выбирает сознание. Потому что только сознание управляет нами… А смерть сделает вампиром – бессмертным, бездушным, нечеловечным. Тем, о ком сложены легенды, тем, кто истинное отродье. И пусть церковь приравнивает к бездушным тварям всех – и альфа, и бета, и тех неизвестных, на которых мы можем стать похожи, но мы, инициаторы, знаем, что разница есть, что она – в душе…
– По-твоему, велика разница? – холодно спросил отец Владимир. – Ты ещё жива, а значит, не знаешь этого наверняка. Всё лишь детские домыслы и фантазии. Пока не узнаешь доподлинно или сама не станешь такой – не сможешь осознать есть ли разница и в чём!
Алиса, не шевелясь, молча смотрела на красную реку перед глазами. И казалось, что сквозь блеск и плеск волн, она видит недалёкое, но скрытое за мутными потоками, дно. И там, на илистой поверхности камнями выложен чудной, но удивительно знакомый клинописный иероглиф. Оставалось только сосредоточиться ещё чуть больше и вспомнить.
– Возможно, и так, – равнодушно ответила она. – Я никогда не видела истинного вампира, и, возможно, не увижу – ведь эту тайну хорошо охраняют… Но я не раз уже встречалась с такими, как я, и, хотя мы все знаем, что у нас нет души и что нам бессмысленно молиться, но втихаря, когда никто не может слышать, мы всё равно… тянемся к небу…
Отец Владимир всмотрелся в до старости высушенное от усталости и страдания лицо девушки, в остановившиеся глаза, прикипевшие к витражу окна, и стиснул в замок пальцы, отводя взгляд:
– Йах может надеяться… Потому что пока он не отвернётся от бога – бог не отвернётся от человека, живущего в нём…
Алиса вздрогнула. Под хороводом красных листьев на илистой поверхности дна глубокого чистого озера камнями выложенный белый на жёлто-сером лежал иероглиф «Дом».
…