Ольга Ворон
Инициатор
37. Сон
…Белая пустыня тянулась от горизонта до горизонта. Под серым небом кружился ветер – срывал снег с места и тащил позёмкой, где-то шлифуя наст до серого, костяного цвета, а где-то укладывая взбитые рыхлые волны заносов. То проваливаясь едва ль не по пояс, то ступая на жёсткий гребень, по заснеженному пространству шла обнажённая девушка. Рыжие волосы казались седыми под снегом, а кожа белела страшным льдистым цветом покойника, уже не расцвечиваясь при порывах. Но девушка шла – тяжело вырывалась из цепкого обхвата снега, выползала, в кровь стирая колени и ладони о наст и утомлённо шагала дальше, механически, безучастно.
Алиса сдавливала боль, комкала, словно салфетку, сделав маленькой, точечной, и забрасывала в ненужные в схватке и пути органы. И боль пилила внутри, точила, кусала, подрывала силы и дух, но не могла остановить совсем.
– Алиса… – ветер звал, налетая то с одной, то с другой стороны, но стоило только обернуться на знакомый голос, как ударял горстью льда, заставляя жмуриться и прятаться за задеревеневшими негнущимися руками.
А, когда она вновь начинала карабкаться через завалы, опять звал – уже с другой стороны, играя, как кошка с мышкой. И она снова и снова оборачивалась на голос.
– Алиса…
В очередной раз медленно, стыло обернувшись на зов, Алиса не прикрыла глаз – усталость и стужа выморозили желание сберечь зрение, и колкий снег ударил в лицо, ужалил под веки…
Но она увидела.
Тёмный силуэт – тонкий, хрупкий, – стоял в самом центре снежного смерча. За плотной серой завесой и не разглядеть толком – кто там, но Алиса пошла на зов. И тут же ветер усилился. Он стал уже не просто шарахающим по телу россыпью снежных игл, морозящим до костей и пронзительно-жестоким, но сшибающим с ног. Почти ложась грудью на стылый порыв, закрываясь одеревенелыми руками, Алиса тяжело шла к фигуре на горизонте.
Снежный заряд с силой шарахал в грудь.
Раз! Раз! Раз!
Повалившись лицом в снег, она замерла.
– Алиса…
Деформированные трансформацией пальцы сжались, прочёркивая борозды. Бороздки тут же замело. Алиса подняла лицо в серых ошмётках снега и посмотрела вперёд, сквозь завесу – тёмная фигура ждала. Губы девушки сжались, упрямо прогнувшись над ямочкой подбородка. Стиснутые кулаки задрожали, вдавливаясь в снежный покров. И Алиса поползла. Молча, упрямо заставляя замёрзшее тело пружинить. Вперёд! К тёмной фигуре, удаляющейся с каждым шагом всё больше.
Когда вновь упала в снег – мир вокруг бесился снежной круговертью, танцуя победу.
Тонкая фигура, закутанная в тень, словно в лоскутный плащ, оказалось рядом неожиданно. Наклонилась, свесилась лоскутками рванья. И высохшей от времени ладонью тронула её за плечо.
Алиса отняла лоб от холодной снежной массы. Липкий колкий снег, не тая, налипал на лицо.
– Алиса…
Знакомый голос резал холодом скованное сознание, тревожил, словно язык давно замолкший колокол в чистом зимнем небе.
Тонкая рука подтолкнула смёрзшееся плечо. И девушка перевернулась, заторможено-мёрзлым взглядом оглядывая мир. И тотчас узнала.
Сестра Пелагея смотрела сквозь рванное серое полотно клубящейся тени. И её глаза лучились пониманием и лёгкой усмешкой сильного.
– Ма…ма… ту… – губы не слушались. Словно две ледышки бились друг о друга, тёрлись, срывая кожу и сочась тут же стынущей кровью.
Старая наставница улыбнулась и тронула – невесомо, нечувствительно за пелёнкой обмороженной кожи – гудящие от напряжения губы девушки.
– Йахаса, – прошептала сестра Пелагея. И так это получилось шелестяще, словно змея проползла, оставляя волновой след на каменистой пустыни. Будто сама несла внутри проклятье этой крови, вечную жажду запрещённого.
– Я… я… – Алисе хотелось плакать, но на заснеженном ветру глаза костенели, набухали морозом, не способные выдавить скопившуюся внутри влагу. Целый океан безумной тоски – одиночества и отверженности.
Сестра Пелагея вздохнула и провела – невесомо, нечувствительно, нереально – по её лицу. От лба к губам, одной лёгкой волнистой линией. И повела руку дальше, вниз. И тронула – обожгла! – середину грудины.
И там побежала трещина. Словно на перезревшей дыне вдруг от лёгкого стука распахнулась корка. Крак! Чёрной молнией на белом, смороженном теле.
Алиса вздрогнула, беззащитно подняла плечи, и, приподнявшись, вгляделась с ужасом в провал. Потянулась, тронула нечувствительными кончиками пальцев ломанный край. Словно фарфоровый – острый, крепкий и холодный.
– Тссс! – Сестра Пелагея тронула свои губы за серым покрывалом тени, и поманила пальцем из трещины.
Плосколобая чешуйчатая морда высунулась за острый край и оглядела мир сонным ленивым глазом.
Алиса вздрогнула и на негнущихся руках поползла назад, дальше, словно можно было сбежать от сидящего в груди гада. Остановилась, понимая тщетность усилий, и задрожала, кусая губы.
Змеища вытолкнула из трещины голову, выкатила кольцо тяжёлого, толстого тела. Такое не могло поместиться в груди хрупкой девушки, но оно выползало, выпихивало себя на свет, в холод и тени на зов старой наставницы. Костлявый палец манил, старушечьи губы шептали беззвучно что-то, что тут же смораживал в снежинки ветер и уносил, трепля и вписывая в кружево бури. Но Алиса знала.
«Всё возможно, чему ты позволишь быть…»
И змеища, недовольно выпрастывая язык под колкий снег, выталкивала из трещины кольца. Одно за другим. Одно за другим. Жирные, с радужно-прозрачной чешуйчатой кожей, под которой булькала и переливалась кровь. Одно за другим – кольца, кольца, до самого тонкого, до самого конца.
Алиса застонала через зубы, прогибаясь. Сквозь залепленные снегом ресницы смотря в тёмное небо, измазанное строками снежных вихрей. Тяжесть от толстого противного тела, царапающего смороженную кожу острыми чешуйками, давила, выжимая вдохи. Пока змея сползала с неё – по кольцу, осторожно, словно боясь разбиться, спускаясь на снежную простынь заметённой степи.
А сестра Пелагея улыбалась и манила, манила.
И скользкая, льдистая от охватывающего мороза, голова послушно тянулась на зов.
А Алиса дрожала, боясь пошевелиться. И смотрела, как отходит, по шагу, назад, назад, серым облаком теней, старая наставница. И не шевелилась всё время, пока змея уползала – серебряно-алой лентой по заснеженному полю. За тихо манящим костлявым пальцем, за быстро уходящей старушкой в сером рваном полотне теней.
Потом приподнялась и почувствовала, как звенит промёрзшее до нутра тело, как сбивается сердце и вязким киселём толкается по сосудам кровь. Взглянула – трещина в груди зарастала белёсой плесенью, стягивалась, срасталась, словно настоящая рана.
– Йааахаааассс!
Громовой ветер шарахнул со всех сторон, с неба, с горизонта. Сошёлся в ней порывами, раздавил зовом.
Открыв рот от оглушающего гула в голове, с трудом подняла лицо.
В небе ветры сходились. Серое, смазанное снежными зарядами, кольцо смерча вращалась над ней, и в самом центре, там, где ветра были не властны, открывалось чёрное покрывало ночного небосвода. И в нём, белым гвоздём, сидела звезда. И лёгкие индиговые разводы вокруг неё напоминали лицо. Властное, мужское… С белым светом меж бровей. Знакомое чем-то неуловимы.
Она силилась вспомнить. Тянулась. Но…
…
– Алиса! Аля!
Она открыла глаза и поперхнулась шедшей горлом массой. Склонилась в сторону. Не успела вдохнуть – горлом пошла жижка. Чёрной змеищей выползла, расплескалась по бетонному полу.
– Аля.
Всхлипнувшую, закрывающую от усталости и лихорадки глаза, её прижал к себе Даниил. Тронул губами макушку и закричал в пустоту:
– Эй, кто там!
Люди появились быстро. Сперва заглянуло двое мужчин в красных шейных платках и с автоматами в руках. Огляделись – сперва дуло, потом глаза. И лишь убедившись, что внешней опасности нет, посмотрели на йахов, а смекнув, скрылись. За ними пришли две женщины с розовыми платками на плечах. Молчаливые, они не поднимали глаз. И от этого Алисе становилось легче. От этого, а, может быть, и оттого, что останки «змеи» – красно-чёрной тошнотворной массой разлитые по полу, брызгами закапавшие постель, одежду и стены – быстро исчезали в рванных тряпках. Серых, словно тени матери-наставницы из ранившего её кошмара. Но лишь когда женщины ушли, унеся в вёдрах плескающуюся, смешивающуюся с водой грязь, она смогла вздохнуть свободно.
– Что случилось, Аля?
Даниил гладил по голове, иногда легко, почти заметно, касаясь губами рыжих волос.
– Кошмар?
Алиса зябко повела плечами и натянула выше шерстяное одеяло.
– Ага.
Её знобило, и мучила горечь во рту – тяжёлая, перехватывающая, как бывало в детстве, когда глотала взахлёб ложку мёда, и тот, нагло не желая проваливаться внутрь, сцапывал судорогой гортань и – ни туда, ни сюда.
– Что тебе снилось?
Она медленно покачала головой. Нет, это было настолько личное, что открывать не стоило.
– Ладно, – Даниил понял, вздохнул и удобнее устроил её голову у себя на коленях, поправил одеяло: – Спи, Алька. Теперь никто не помешает. Я тебя не отдам.
Лицо Алисы задрожало в неуверенной улыбке, глаза задрожали. То ли заплакать, то ли одарить счастливым поцелуем. Но, обессилив, только согласно прикрыла веки и расслабилась на тёплом теле товарища.
Что это было? Сон. Но зачем? Что вытекло из её груди на зов наставницы? Кто говорил с ней, раздвигая небо? Почему лёд и снег?
За что?
Засыпая, она чувствовало тепло бета рядом. И понимала, что теперь действительно сон будет добрым.
А Даниил прислушивался к её дыханию и поглядывал на тяжёлую дверь, за которой начинался мир. И ждал, когда альфа уснёт. Когда её грудь почти перестала вздыматься, он положил ладонь на рыжие волосы и стал нежно их расчёсывать, всё также прислушиваясь к внешнему миру.
…
38. Память
– Что это?
Пробуждение ударило по ушам отчаянным многоголосьем, приглушённым плотно запертой дверью.
Спросонья глянув в широко распахнутые глаза Алисы, Данила метнулся с места за дверь.
Станция предстала с иного ракурса, не видимого вчера. Посреди огромного зала, выложенного мраморной плиткой, на двухэтажной конструкции из натащенных со всего города стройматериалов, стояла деревянная пирамида, силуэтом напоминающая египетские. На каркасе, сделанном из толстых балок, крепились этажи и винтовые лестницы, ведущие на вершину, где располагалась ажурная беседка.
Вот у основания этой пирамиды и стояла толпа – мужчины и женщины, и даже несколько подростков, – окружали плотной массой кого-то вопящего сверлящим пространство воем.
Даниил обернулся. Алиса уже привела себя в порядок после долгого сна, надев чёрный спортивный костюм, оставленный в комнате чей-то заботливой рукой, и теперь встала рядом, чуть за левым плечом, не мешая и не стремясь вперёд, но хмуро и внимательно оглядывая территорию.
– Схожу – посмотрю, – кивнул Даниил и тронулся к группе.
Если он ожидал, что девушка останется на месте, то просчитался. Алиса безмолвно, почти без отрыва, последовала за ним, а перед зданием и обогнала. На конструкцию они взлетели, презирая лестницы – сперва Алиса, не оборачиваясь, прыгнула на балку и, раскачавшись, рванула на следующую, потом Даниил повторил её путь.
На площадке перед пирамидой толпа притихла, когда пара йахов, с маху перемахнув бортик, встала, пытливо оглядывая белые перекошенные лица.
– Что здесь? – с едва приметным присвистом спросила Алиса.
Толпа раздалась в стороны, открывая площадку у дверей пирамиды.
За широким входом стоял Марк. Почти трансформированный, с оскаленным лицом и зло сощуренными глазами. У его ног лежал человек, тихо скулящий и прижимающий к груди вывихнутые кисти.
– Предательство, – просипел Марк, держась за горло, словно выжимая из него слова. – Вот что это! Этот человек… хотел покинуть нас. Тайно.
Толпа застенала, зло и отчаянно ломая руки.
– Он нёс бумаги со схемами наших домов…
Толпа захлебнулась в яростном сквернословии. Заходила ходуном от накатившей ненависти и страха.
– Но не успел! Братья йахаса задержали его!
И Марк широким жестом указал на стоящих полукругом молодых парней в тёмных куртках и красных шейных платках. Все они держали автоматы и у каждого из-под полы куртки виднелись кожаные чехлы длинных ножей.
Толпа ликующе зааплодировала, засвистела, закричала восторженные приветствия «братьям йахаса». Те, не смутившись, и даже, казалось, не заметив этого выражения чувств, остались недвижимы.
– И что мы сделаем с ним?
Йах засмеялся – лающе закашлялся – и, схватив за плечи и пах, легко оторвал скулящего человека от пола, подняв над собой. Дощатые полы прогнулись и громко заскрипели в образовавшейся тишине. Толпа безмолвствовала. В этот миг йах отпустил её контроль и дал выбор. И люди замерли, не в силах решить.
Старый йах держал над головой скулящего человека, от боли мотающего головой, и криво усмехался онемевшей толпе.
Даниил дёрнулся и решительно двинулся вперёд. С каждым шагом его плечи бугрились всё больше, сгибая спину и напрягая трансформирующиеся руки. Алиса потянулась остановить его, но не успела и медленно опустила ладонь, глядя на то, каким он стал. Ощущение пугающей силы стало словно сфера защиты для бывшего бета – и от него в стороны россыпью прыснули люди, окружающие судилище. И только «братья йахаса» спокойно и отчаянно шагнули вперёд, срывая с плеч короткие автоматы.
– Нет! – приказал Даниил, вставая напротив Марка.
Тот усмехнулся:
– Мой младший брат судит, не став судьёй?
– Отпусти его.
Марк покачал головой:
– Предательство – грех больший, чем прелюбодеяние или чревоугодие. Предательство своих братьев и сестёр, своего рода или своей общины. Йахас учит этому!
Толпа за спиной гулко заворчала, с двух сторон охватывая в кольцо и Даниила и Алису:
– Йахас учит этому. Йахас!
Марк оскалился:
– Потому что это здравый смысл выживания.
Алиса, оценивающе оглядывая окруживших людей и замерших «братьев йахаса», неторопливо подступила к Даниилу и встала за его спиной в пол-оборота к старому йаху.
Почувствовав лёгкое касание её пальцев, Даниил шагнул вперёд:
– Отпусти его!
Марк едва заметно покачал головой:
– Ты хочешь этого?
– Да!
Оглядев толпу поверх голов, Марк возвестил:
– Воля гостя – превыше заповеди, но не веры!
И, уже не говоря не слова, опустил, почти бросил, плачущего человека на пол.
Даниил ошеломлено смотрел на пленника, лежащего у ног. Человек был тёмен, его лицо уродовали корчи страдания, но в его глазах читались не страх и не ненависть, а истовая жалость к себе.
– Пойдём! – Марк перешагнул через стонущего предателя и, потряхивая плечами для быстрой обратной трансформации, двинулся в сторону комнаты, из которой гости только что пришли.
Даниил пошёл следом тотчас, а Алиса задержалась, и потому увидела, как женщины в тёмных кофтах и розовых шейных платках, вчетвером подхватив предателя за руки и ноги, поволокли его куда-то в глубину постройки.
В комнате старый йах прыжком оседлал стол, едва коснувшись вазы с сухоцветом, и угрюмо посмотрел на гостей.
– Рады? – поинтересовался он. – Думаете, спасли от моего произвола ещё одну жизнь и это благо? А сколько народа погибнет, если эта змея выйдет отсюда, вы подумали? Или ещё настолько молоды, что не можете это просчитать?
Даниил рухнул на лежанку, свёл руки на поджатых коленях, и отозвался:
– Я не против убить предателя, но пытать или устраивать из этого представление – это слишком…
Марк фыркнул. Но, помолчав, ответил спокойнее:
– Ладно. Сейчас его «сёстры йахаса» восстановят, а там уже и будем думать…
– Сёстры? – спросила Алиса, чинно усаживаясь рядом с товарищем.
– Жрицы, которым я дал силу к врачеванию, – кивнул Марк.
– Понятно.
Марк вздохнул и попросил:
– Постарайтесь больше не мешать мне. Вы – молодые, и мало ещё понимаете… Но вы нужны мне, и потому мне не хочется конфликтовать, как не хочется и лишится вашего присутствия.
– Зачем мы тебе? Обряды ты можешь проводить и один – мы-то точно в этом участвовать не будем…
Он задумчиво потёр морщины между бровями, внимательно оглядел гостей, застывших в неподвижности в углу, словно смороженные внезапным ледяным порывом в единый ком. А потом улыбнулся.
– Вы – мои брат и сестра… И вы – настоящие.
Даниил глянул исподлобья и усмехнулся одним уголком рта, приподняв верхнюю губу – узкие хищные зубы блеснули и снова скрылись за невозмутимостью.
– Нет, – Марк покачал головой. – Ты опять не понял, брат. Все мы трое – кровь одного отца. Все мы были когда-то, каждый по своему, – созданы им. Лично. Наш общий отец – Прото.
Алиса приподнялась на лежанке и всмотрелась в йаха. Стиснула пальцами одеяло.
– Об этом знали только…
– Нет, нет, – Марк усмехнулся, – Я не знаю, о ком ты подумала, но я не искал их вен и не пробовал их память на вкус. Мне не нужно знать твоё прошлое, чтобы видеть и понимать сегодняшнее. Я вижу, что ты настоящая, что получила силу напрямую от Прото, а не обработанную сыворотку. Я чую это в твоей крови. Запрещённой крови его дочери.
Даниил посмотрел на задумчивую Алису – опустив взгляд, девушка наматывала рыжий в тёмных застывших кляксах локон на палец. Обернулся к Марку:
– Ты просто видишь? А меня?
Тот кивнул:
– Я вижу и тебя, брат. Но более того…
– Что?
Марк улыбнулся:
– Я помню тебя, брат мой…
Даниил вздрогнул, Алиса подняла глаза.
– Тяжело жить без прошлого, брат мой…
Марк сочувственно протянул к нему руку, словно сквозь расстояния гладя по волосам. Даниил отринул от рук, почувствовав колыхание воздуха прямо над собой. Марк продолжал:
– Я знаю… Но всё вернётся, пусть и постепенно. Ты пережил тяжкое время. Дальше будет…
– Кто я? – рявкнул Даниил и схватился за горло, задавливая рождающийся рык. Во вспыхнувших глазах горел незнакомый огонь. Алиса вскочила с места, настороженно следя за ним.
Улыбка Марка погасла, лицо стало отстраненно-холодным.
– Я нёс послушание охраны при лагере подготовки. Там готовили принявших постриг бывших солдат на инициацию. Жатва была большая – афганский конфликт принёс нам полтора десятка страждущих нести крест воина-защитника Церкви. Мы гордились ими, хотя и знали, какая судьба их ждёт. Учили их всему, что ещё не дала война… Когда привезли Прото, с ним в здание со спящими куколками, вошли только десять храмовников-телохранителей и владыка Константин Нижегородский. Мы оставались на границе. Ночь была дождливой и тёмной… И мы стояли спинами к храму, полагая опасность где-то вовне. Но крики и шум в здании заставили нас дрогнуть… Прото выскочил на поверхность, вышибив двери выброшенным наружу храмовником. И прыжками бросился к выходу. Вырвал ворота и вылетел за границу освящённой земли…
Он закрыл глаза.
– Мы гнали его долго. Несколько часов по горам – на машинах, пешком, на лошадях. Нагнали в подгорном посёлке. Это было страшно… Мы зажали его между общежитием и домом культуры. Забыли, что загнанному зверю нечего терять. В доме культуры была паника – во двор высыпали люди и мы их косили очередями, чтобы не закрывали дорогу к Прото. И чтобы ему не давать шанса. А потом – он летел прямо на меня и я стрелял, стрелял… Но пули не брали. А когда он был уже в одном прыжке – меня сшибло с ног и выбросило в сторону. Владыка Константин оказался между Прото и выходом из ловушки. Один на один, – губы Константина скривились и он залился нервным смехом: – Глупый! Глупый поп! Между воротами и Прото!
– Дальше! – резко оторвал Даниил.
Марк остановился. В непонимающих глазах висел белёсый туман, но йах взял себя в руки.
– Дальше… Прото положил его, – с нежеланием продолжил он. – Начал рвать… Я кинулся на него с одной стороны, а ты – с другой. Меня он просто смахнул, а тебя… – и улыбнулся.
– Невозможно… – прошептал Даниил.
– Тогда я думал, что мне повезло, просто повезло – Прото пил тебя, когда на него набросили сеть. Трое храмовников-старцев перевязали его каким-то дрянным тонким полотнищем, но он утих, замкнулся и его споро увезли. А я… я сам был дурной – пытался у владыки Константина отсосать кровь со слюной йаха. Будто его тяпнула змея, а не великий из великих! Ха! Про него подумал, а вот про себя – нет.
– Подожди, – взмолился Даниил. – Как там оказался я?
Марк пожал плечами:
– Я не следил за расследованием – не до того мне было с трансформацией… Ты жил в этом посёлке раньше и в тот день вернулся домой с войны. Тебя не нашли после схватки. Сперва машины забирали только своих, а тебя, видимо, отправили в обычную больницу поселяне вместе с другими людьми.
– Я не помню… – зажмурившись и стиснув кулаки, сквозь зубы шептал Даниил – Я не помню.
Алиса обняла его за плечи, прижалась губами к отросшим чёрно-белым волосам, уже начавшим виться. Забродила жаркими губами по колким кончикам, целуя.
Марк смотрел с искренним состраданием на бета:
– Всё было в такой сутолоке в ту ночь для храмовников, что отследить всех они оказались не в состоянии. Вот и пришлось твоё рождение йаха на одиночество и боль. А без поддержки мало у кого память не стирается… Без поддержки все мы – беты. Ты был обречён, брат.
Даниил рванул на груди рубашку – полетели пуговицы. Сунул руку за пазуху и вытащил медный кружок, ставший гладким и неясным от долгого ношения. На тёмной поверхности всё ещё были заметен рисунок танка и тонкие контуры почти забытых букв. «СССР».
…