Ольга Ворон
Инициатор
25. Убежище
Сидя на корточках между гаражей, Алиса опиралась спиной на ржавую стену и смотрела на свои руки. Вытянутые вперёд, они лежали на коленях, свешиваясь кистями к земле. В неровном лунном свете влага, стекающая по коже, казалась чёрной, но она знала, что цвет её красный. И каждая из падающих с ногтей капель несёт силу. Но жажда уже не мучила её. В глубине тела словно свернулся тёплый пушистый зверёк и, тихо мурлыча, согревал изнутри до кончиков пальцев. Но это тепло казалось чуждым, даже мешающим. Его хотелось изгнать, только острые когти зверька вцеплялись в нутро, заставляя сдерживать подкатывающую тошноту.
Даниил поднялся с земли, неуверенным шагом подошёл к девушке и, приваливший к стене, опустился рядом на колени. Тронул её за руку, размазав красную липковатую жижу по голой коже.
– Зачем?
Алиса механически повернула к нему лицо и разжала стиснутые зубы:
– За-чем?
– Да – зачем. Зачем ты убила всех? Ты могла уйти сразу, – он обессилено откинул голову на стену, стряхнув на себя тёркой подрастающих волос чешуйки ржавчины. – Могла уйти уже после первого…
Она тоже откинулась, прижав затылок к холодной стене, и посмотрела вверх. На небе ходили тучи, похожие на жжёные комки ваты, но в прорехах светили звёзды. Почти полная луна ярко светила, разделяя мир на тьму и полутень. Алиса смотрела, не отрываясь, и давила тошноту.
– Отмстила, да? За всё? И стало лучше?
– Нет…
– Ладно, – нахмурился Данила, – Пора уходить…
Алиса медленно перевела на него взгляд и усмехнулась натянуто:
– Куда? Где бы ни были – нас найдут.
– Не найдут, – хмуро отозвался он. – Пойдём!
Он поднялся сам, морщась от боли в израненном теле, и, подцепив девушку за локоть, потянул вверх. Она не хотела двигаться, стремясь снова свернуться калачиком, но Данила упорно тащил за собой.
Из района заброшенных гаражей – в квартал покинутой стройки. А дальше – через гетто, по растрескавшимся без починки дорогам, в знакомый уже район. Данила двигался тяжело, устало, но кровь уже давно не лилась, да и раненные руки двигались с трудом, но всё-таки свободно.
Алиса же едва передвигала ногами, хотя не оставалось ран после столкновения с храмовниками. Её мутило, тело едва слушалось, и сознание затухало. Но когда Данила открыл калитку и втолкнул девушку на тропинку к перекошенному домику, она встряхнулась.
Тут всё оставалось, как прежде. И роскошные липы, и заросли высокой смородины возле ограды, скрывающие домик от дороги, и рассохшаяся дверца, и каменная тропинка до самого порога. Только не было рыжего тельца на дорожке, слетели ставни с разбитых окон да брёвна дома и стволы лип хранили белые, заметные в лунном свете, следы пуль.
Алиса медленно повернулась к Даниле, устало щурящемуся на звёзды.
– Нас найдут здесь…
Он отозвался сразу:
– Нет. Дважды в одно место снаряд не попадает, – и шатнулся к дому: – Пойдём.
Алиса вошла в дом и остановилась – незнакомая ей чистота и порядок поразили взгляд. Данила посторонил её плечом:
– Заходи быстрей – не привлекай внимания, – буркнул, проходя мимо.
В комнате на прежних местах валялись спальники и одеяла, стоял стульчик с ноутбуком и новая спортивная сумка с видимыми горлышками затемнённых бутылок. Алиса прошла и рухнула на постель. Вытянулась на спине, стала неотрывно смотреть на потолок. Данила вышел на кухню и вернулся с чашками чая. Одну поставил Алисе под руку.
Луна светила в открытое окно, прохладный ветер неторопливо сдувал с кожи жар лихорадки, и вокруг расстилалась тишина, в которой Алисе опять хотелось раствориться, как тогда, в склепе. Раствориться, чтобы оказаться… Где?
Она облизала уже почти восстановившиеся губы и посмотрела на сидящего рядом бета, молчаливо прихлёбывающего чай.
– Я видела странный сон… Тогда, в склепе….
Данила посмотрел, приподняв бровь.
Алиса потянулась, повернулась на бок и стала задумчиво водить пальцем по краям чашки. Взгляд её блуждал по лунным струнам, протянувшимся через сито липовых крон в окно.
– Как будто я в другом мире. Там буйный лес, река и белые здания. Такие… треугольником вверх. Огромные. Но главное не это… Там были люди и не-люди. Они походили на людей, но у них была другая кровь… Запах такой, – она зажмурилась, снова ощущая щекотание на ноздрях. – Сладкий… не такой, как от обычных людей. И ещё там были другие люди. С синими губами и чёрными точками во лбу. У них был другой запах. Запах страшный. Я почему-то не боялась его, но чувствовала, что должна…
Даниил покачал в руке чашку и тоже посмотрел в окно. Отставил в сторону чашку.
– Я многое изучил за это время…
Алиса вздрогнула, посмотрела на бета – короткие волосы влажно поблёскивали в лунном свете, а задумчивые глаза приобрели новое, незнакомое выражение. Они стали живыми. Исчезла болезненная плёнка постоянного ожидания боли и ужаса. Это были глаза не бета. Глаза человека.
– В историях разных народов существовали дети ночи, приходящие и пьющие кровь. Самые известные, конечно, вампиры Трансильвании, откуда, по легендам, был граф Дракула. Но упыри были известны и славянам, и грекам, да и на Востоке знали о таковых. Везде, конечно, пьющие кровь ночные чудовища описывались по-разному, в силу традиций и мировоззрений. – Задумчиво продолжал Даниил. – Но оказалось совсем не сложно отобрать необходимое, самое первое…
– Да? – Алиса приподнялась на локте.
– Йах. – Данила хлебнул чая и сморщился. – Они даже не стали маскировать название…
– Не понимаю.
Даниил посмотрел на неё и усмехнулся, болезненно натянув уголки губ:
– Тебя обучали при монастыре, и ты так плохо знакома с самой великой книгой всех народов?
Алиса хмуро отодвинула чашку:
– Зачем нам книжки? Я – воин церкви, а не книжный червь! К тому же нам неплохо объясняли на словах.
– О да… – Данила перестал улыбаться и отвёл взгляд. – Зачем вам книжки… Если бы вы читали – вы бы не захотели быть послушными зверьками. Вас бы уже нельзя было натравливать как собачек. Книги – достижение мира духовного, воспитывающие волю и страсть к познанию Бога. А от вас не требовалось постигать его. Только служить…
– Ты хотел что-то сказать? – холодно перебила она.
Данила посмотрел исподлобья на то, как подобралась девушка, и усмехнулся:
– «Йах». Ничего не напоминает? А должно! – и тут же стал серьёзней. – Ладно, чего уж там… Вам это не должны были рассказывать, чтобы служили хорошо… В общем, так. Йахом называли в древнем Египте бога луны. Но не просто луны, а луны полной. Особого состояния луны, включающего в себя женское и мужское начала. Луны считающейся тёмной, дурной для всех остальных, поклоняющихся солнцу. Когда полная луна наползала на солнечный диск, они умом трогались, думая, что йах съедает божество, дающее жизнь. Начиналась кровавая бойня…
Алиса посмотрела в окно. Полная луна освещала кроны лип, подсвечивая края.
– Йах был тёмным богом, противостоящим свету. Его изображали чёрно-белым, с рогами на голове. Но он же и сам был светом для идущих во тьме. Целью их пути. Эталоном своего рода… Но главное не это… Он был действительным, то есть реально помогающим населению божком, приходящим по ночам. Понимаешь?
– Вирус был уже тогда? – сглотнула Алиса.
– Можно сказать и так, – согласился он. – Возможно, тогда он зародился, но, может быть, уже существовал давно. За это говорит и то, что он уже обожествлялся, а не рассматривался как нечто, с чем сталкиваются повседневно.
– Мой сон… – Алиса смотрела на бета распахнутыми глазами. – Это Египет? Но почему тогда там были такие странные… Это и были йахи? Но нет… Я не чувствовала их, как других йахов… Совсем иные. Другая кровь… Не понимаю.
– Я пока тоже. – Данила махом допил чай и с сожалением отставил чашку. – Ещё интересный момент. Йах был богом не для всех египтян. Египет в те времена существовал как многоплеменное государство. Что-то вроде империи с разными народами внутри. Как Россия… Часть из них верила в одних божеств, часть в других. И были народы, которые верили в Йахов и, по мифам, Йахи им помогали. Таких не любили. Это были племена, потомками которых можно назвать евреев…
– А… – она остановилась и замерла, осознавая сказанное.
Данила тонко улыбнулся:
– Удивительно, да? По сути, может за это и недолюбливают их? За то, что во времена солнцепоклонников уже они предпочитали свой путь – веры в ночное божество. А, если учитывать, что те Йахи были такими же, как ныне… И что они помогали, – он покачал головой. – А мы знаем, как могут помочь йахи… В общем, я не удивляюсь тому, что евреев гонят отовсюду. И уж никак не ростовщичество причина тому…
Алиса брезгливо сморщилась:
– Ничего хорошего я от них и не ожидала…
Данила прервал:
– Ничего хорошего? Но религия, которую ты защищаешь – такое же продолжение их веры! Йах их предков, это их Яхве! Яхве, который дал заповеди, по которым мы живём. Яхве, который дал новую религию. Это бог, в которого ныне верит половина человечества – католики, протестанты, православные! Йах – короткое имя вашего бога! Это вы говорите «аллилуях!» – «восславляй йаха!». А что вы восславляете?
Алиса замерла. Губы подрагивали.
Вскинулась – корни у волос встали дыбом, пышной гривой обрамив оскаленное лицо:
– Это… бред! – сорвалась она на крик. – Йахас – вирус! Йахи – служители церкви, а не боги! Их просто так назвали, чтобы…
– Чтобы? – устало переспросил Даниил.
– Да! – упрямо тряхнула волосами она.
– Тогда почему из всех религий на земле, только христианство продолжает культ каннибализма?
– Что? – Алиса притихла, подтянув ноги-руки и привалившись к стене, забиваясь подальше от лунных лучей, ложащихся на пол, словно инфракрасные прицелы.
Даниил стиснул кулаки и повернулся к ней. Голос его был ровен и негромок, но казалось, что он кричит:
– «Принимающий Мое Слово принимает Меня, он воистину ест Мою Плоть и пьет Мою Кровь!» – сказал Сын Божий Своим ученикам. Не так ли? Кто ест живое тело? Кто пьёт кровь? Боги? Люди? Нет! Это черта йахов. Йахи заповедовали людям то, как жили сами. Ибо созданы они «по образу и подобию»! Ибо изначально полная луна была светом во тьме, а божество её – примером! Целая половина цивилизации сейчас, не глядя, не задумываясь, проповедуя мир и любовь, участвует в массовом обряде каннибализма! От детей до взрослых пьют кровь и жрут тело того, кто за них помер! Пожирают героя, пожирают жертву, потому что сами струсили жить по-человечески! Как не удивляться тому, что они творят. И крестовые походы, и инквизиция, и геноцид, и национализм – всё это цветочки при такой морали!
Он выдохся. Махнул рукой и, встав, отошёл к своему месту – под окном на брошенные одеяла.
Алиса сидела молча, стиснув коленки занемевшими руками и смотрела перед собой пустым взглядом.
– Это не настоящая кровь… – тихо сказала она. – Это только такой символ…
Но Данила не ответил, настороженно вслушиваясь в шорохи за окном. Алиса безвольно вжала лицо в колени. Но ей всё-таки ответили.
Тёмная фигура шатнулась в проёме двери:
– Кровь – всегда кровь, инициатор, – устало сказал отец Владимир. – Она льётся даже тогда, когда мы её не видим…
…
26. Кровь
Алиса вскочила на корточки, подбираясь для рывка – волосы дыбом, когти отточено скребнули по доскам пола, а в глазах вытянулись зрачки. Она оскалила зубы, готовясь обороняться.
Но отец Владимир не шевелился.
Даниил отодвинулся от окна и, скинув подранную окровавленную рубашку, сел на одеяла, боком к окну. Так что лунный свет ласково осветил его до свечения синевато-серебристого абриса.
Отец Владимир посмотрел на бета и задумчиво спросил:
– У тебя всё удалось, но ты не рад?
Даниил отозвался рублено:
– Не рад. Жертв должно было быть меньше.
Отец Владимир покачал головой:
– Надежды, надежды… Надеждой да благими намерениями жива душа человечья. Только располагаем не мы. – И тут же нахмурился, от чего глубокие складки пролегли между бровями: – Мне уже звонили. Вы оставили после себя дорогу, заваленную телами. Но после гаражей вас уже не могут отследить. Собаки след не берут, а альф пока не завезли.
У Алисы опустились волосы, и она отодвинулась дальше в тень и закусила губу – здесь, в мире людей, произошло многое, чего она не могла предугадать.
– Сколько у нас времени? – спросил Даниил отрывисто.
– Думаю, что около суток, – отец Владимир бросил короткий взгляд на хмурую девушку и, наконец, решившись, прошёл в комнату, присел на стул. – Альф легко набрать, но довольно сложно перебросить – всегда может остаться след, способный привести к нам светские власти. Поэтому пока подготовят историю, документы, возможно, проведут грим или пластику… Сутки у нас есть.
– Хорошо. – Данила повернулся к окну – лицо осветило белым, сделав восковым, оттеняя сухой профиль. – Думаю, хватит.
Алиса не сдержалась:
– Хватит на что? – хмуро спросила она.
Отозвался отец Владимир. Его мирно сложенные на коленях ладони поднялись, белыми перчатками под свет из окна и осенили мир вокруг двойным символом креста.
– На то, чтобы остановить обряд…
– Что?
– Обряд! – резко повторил Данила, поворачиваясь к ней. – Который ты должна была остановить, но не смогла вырвать его корень. Высший остался жив и свободен. И всё это время обряды продолжаются…
– Что? – Алиса сжалась в комок. – Но… Инки должны были остановить это! Не я, так другой инициатор мог поймать их!
– Но этого не произошло… – устало отозвался отец Владимир.
Алиса смотрела в освещённое окно, покусывая губы.
– Сколько меня не было? – наконец, спросила она.
– Два месяца.
Алиса вздрогнула, кинула на спокойно-отрешённого отца Владимира растерянный взгляд, но тут же нахмурилась:
– И два месяца?..
– Да. Обряды продолжаются. Каждое полнолуние, – он коротко кивнул на окно: – новая жертва.
– Но почему? – поражённо прошептала она.
Отец Владимир пожал плечами:
– Потому что сектанты не остановятся. Их цель не так мала, как представляется со стороны. Не личное обогащение и не попытки самоутвердиться. Всё намного сложнее и серьёзней.
– Сторонники Сатаны и Демонов его выступают против бога единого и его единственного представителя на земле Церкви нашей Единой и должны быть инициированы для понимания истинной сущности своего божества, низменного по отношению к великом и всепрощающему. – Прикрыв глаза, процитировала Алиса «уложение инициации».
Даниил порывался что-то ответить, но старый инквизитор остановил его, подняв под лунный свет белую ладонь. Бет тут же отодвинулся в тень, откинулся на стену, предоставляя отцу Владимиру объясняться.
– Конечно, тебе хорошо объяснили, что все их обряды – лишь попытки попрать существующие правила игры. Но, думаю, ты уже видела не один обряд и разницу между прежними и последним уловить смогла.
Воспоминание – живое, будоражащее кровь и заставляющее волосы приподниматься, – заполнило Алису. Вздрогнув, она стиснула руки в замок. Запах крови, настоянный на медовых травах словно снова защекотал ноздри знакомым, ясным ароматом – жизни без запрета…
А отец Владимир продолжал монотонно, словно утомлённый лектор, не оставляющий попыток достучаться до сознания слушателей.
– В основе своей, большинство сект сатанистов – лишь попытки создать полную противоположность морали церковной. Своего рода антисистема, не существующая без основы. Сатанизм похож на слепок с формочки. Он полностью повторяет её изгибы, её формы, но, увы, он только оттиск, зеркально отражённой печати. Такие сатанисты – лишь вызов системе. Вечные подростки, которым надо самоутверждаться, принижая чужую мораль только на той основе, что она создана до них. По сути своей, эти люди безопасны для церкви. Никогда то, что порождалось от частей сильного, не могло сломить целого. Но есть и другие…
Запах незапретной жизни всё сильнее колыхал воздух вокруг Алисы. И она сдерживала дрожь и стискивала пальцы, словно это могло сдержать нечто тяжёлое, скользкое, рвущееся изнутри.
– Другие… – задумчиво повторил отец Владимир, и на старческом лице появилось знакомое выражение твёрдости. – Они не пытаются добиться себе славы, утвердиться или выразить протест. Они – настоящие верующие. Фанатичные, аскетичные, готовые на всё для утверждения своей веры. Они противостоят не столько нашему богу, сколько церкви. Церкви не как обществу, но как форме общения с богом. Они противостоят морали, которую из века в век сохраняет Церковь, нарекая её искажённой. Каждым новым своим обрядом они вносят путаницу в наш мир – в умы мирян, в совесть посвящённых… И, если однажды они сумеют довести дело до конца и вызовут то, к чему взывают… Тогда всем ныне действующим конфессиям придётся туго. Церковь падёт как оплот морали.
Алиса подняла голову и, стиснув зубы от бегущей по телу судороги, словно выжимающей её снизу вверх, посмотрела на священника. Белое лицо выделялось маской в лунном свете.
Что-то происходило с её зрением. Лица, руки людей в комнате для неё выделялись белым безжизненным цветом, словно слепленные из оплывших свечей. Но комната погружалась во тьму, в которой тонкими струнками с каплями света, словно нанизанным бисером, протягивались лунные лучи из окна. И было плохо – нутро мутило горячей противной слизью.
– Церковь, Алиса, – не проводник воли Его, и не проводник к Нему. Но Церковь – единственный оплот данной нам морали. Наша цель – хранить её. И тебе это хорошо известно. Те, кто покушается на основы церкви – может порушить мораль, которой жив человек последние тысячелетия.
– Хороша ли эта мораль? – угрюмо спросил Даниил, глядя в окно.
– Хороша. Плоха. – Отец Владимир покачал головой. – Для тебя больше не существует критериев? Мир не чёрно-белый, Даниил. Как бы тебе не хотелось поделить его на врагов и друзей, всегда будут те, кто останется в стороне. И только твоя совесть сможет определить – как к ним относиться. И именно совесть – мерило морали. У тебя она такая. А у другого – иная. Цель же церкви – не найти универсальное среднее, по определению, серое, блеклое и аморфное. Цель Церкви – поддержать мораль, которая бы позволяла выживать большинству. То есть такая мораль, которая бы причисляла оставшихся в стороне к друзьям. Искала бы в людях благое, выделяя в первую очередь его.
Даниил упрямо повёл подбородком по плечу и отвернулся:
– Построенное на йахе?
Священник невозмутимо покачал головой:
– Есть ли дело тебе до того, что корова есть траву, чтобы дать молоко? Ты не ешь траву, но с удовольствием пьёшь молоко. Церковь – корова, которая способна взять непригодное для человека, и сделать его пригодным.
– Разбиванием лбов паствы?
– Верой, хотел ты сказать? – улыбнулся отец Владимир.
– Обрядами, – парировал он.
– Обряд – спектакль, – покачал головой священник. – Не о том ли мы говорили уже? Церковь – большой театр, в котором ставятся представления обрядов и чудес, чтобы вызвать не аплодисменты, но душевный взрыв. Это цирк для взрослых. После него светлеет на сердце, глаза излучают душу и хочется творить добро. И, как всякий цирк, он требует дисциплины и усидчивости зрителя вначале фокуса, чтобы получить восхищение по его завершении.
– Грязный метод.
– Есть другие?
Даниил ощерился незнакомо, остро – раздвинув губы и оскалив утончённые зубы:
– Открытие знаний для всех.
Отец Владимир тонко усмехнулся:
– Что будет с армией, если каждый – каждый! – рядовой будет знать все планы? И будет распоряжаться своими знаниями в меру своего разумения, а не так, как требует приказ. Война будет проиграна, не так ли?
Даниил не ответил, отвернувшись к окну.
– Идея о всезнании хороша только для небольших групп. Семей, общин. Всё, что более, нуждается и в сокрытии.
Рот Алисы наполнился тягучей горькой слюной. Она сглотнула, тяжело подавив горячий поток внутри, и привалилась к прохладной стене. Отец Владимир приподнял очки, с прищуром оглядывая её, и стремительно обернулся к Даниилу:
– Она пила человека? – резко спросил он.
– Да, – устало ответил он.
Вдох священника оборвался тяжёлым стоном. Размашисто перекрестившись, он поднялся и подошёл к Алисе. Та смотрела снизу вверх, не в силах вскочить и что-либо сделать – предательски затяжелевшее тело не двигалось. Старик подошёл, подхватил Алису за плечи и без большого напряжения оторвал от пола её тонкое иссушенное тело. Встряхнул, и Алиса почувствовала, что нутро обжигает прибоем раскачивающейся по всему корпусу жара.
– Ммм! – Алиса замычала и попыталась оттолкнуть священника, но тот держал крепко.
Даниил вскочил и хмуро напомнил о себе:
– Отец…
Он обернулся через плечо и отозвался:
– Выблеваться и закуклиться! Вот что ей сейчас нужно. Грехи на ней – их не отмыть. Но тело от деформации нужно попытаться спасти.
– Что ей грозит?
– А что, по-твоему, может грозить тому, кого духовно и физиологически готовили людей защищать?! – огрызнулся священник. – Личное грехопадение – это страшнее, чем грех, признаваемый обществом!
Больше Даниил не перечил, лишь следил за происходящим.
Алису мутило с каждой секундой всё больше. Темнело в глазах и лишь светящимися белыми пятнами проступали лица и ладони мужчин. И казалось ей, что над каждым почерневшим силуэтом, едва заметно, но пылали тонкие ниточки света, сплетающиеся в плотный кокон.
Когда священник выволок её на кухню и перегнул над ванной, она увидела в узоре ржавых подтёков на белом дне странно знакомый узор, сплетённый из иероглифов и рисунков от руки. Но узнавание и понимание настигли её стремительно, словно укол в сознание, и исчезли бесследно, когда до уже забытого чувства боли скрутило нутро. Полившийся чёрный водопад она уже не осознала.
…