Станислав Борисович Малозёмов
Волчина позорный
18. Глава восемнадцатая
Борис Ильич Камалов до четырнадцати лет мечтал удержать себя и не смыться из школы раньше срока, а дотерпеть до свидетельства о семилетнем образовании, и пойти в ПТУ-17 города Рудного, выучиться там на машиниста шагающего экскаватора ЭШ-15 и огромным ковшом выгребать из карьерных откосов железную руду для «ССГОК»а, Соколовско-Сарбайского горно-обогатительного комбината. Тогда бы он мог зашибать по пятьсот рублей в месяц как сосед дядя Коля. У него, у дяди, дом имелся, каких в городе штук пять, может. Два этажа, размером двадцать на пятнадцать метров, машина «волга», катер «кр55» для посрамления хозяев плоскодонок с хилыми моторами, два ружья двуствольных, палатка на пятерых, шесть зарубежных удочек и три спиннинга. А ещё он держал в своём городском дворе длиной в сто и шириной в шестьдесят метров три коровы, шесть толстых свиней, десять баранов, двух коз и лошадь.
Семья пила когда домашнее коровье, когда козье молоко, сливки, ела сметану, брынзу, масло, творог и всякое мясо. А на лошади дядя Костя переплывал через Тобол и скакал по степям, отдыхая таким образом от угрюмого городского существования. Каждую субботу он собирал гостей, парил их сначала в своей большой бане, после чего из раскрытых окон большого дома проливалась на окрестность популярная музыка с пластинок фирмы «Мелодия». Ей подвывали гости под звон хрустальных стаканов и визжал беспричинный, но обязательный хохот жен дядиных друзей и личной супруги.
Лучшей жизни Боря и сам не видел, и не слышал о ней ни от кого. Поэтому машинист шагающего экскаватора, самого большого в мире, автоматически приобретал статус человека, достойного белой и чёрной зависти. В зависимости от затюканности завистника действительностью советской власти, которая нарочно не приучала основную массу граждан к зарплатам выше ста тридцати рублей, чтобы они не даже по пьянке не чувствовали в себе уважительное равенство с ненавистными нашей власти буржуями.
Но за пару месяцев до прощания с семилетним образованием к Боре, а, точнее – к его маме приехал её родной брат из Алма-Аты. Дядя Анатолий. На мамин день рожденья. Там, в стольном граде, он уже больше десяти лет полз по карьерной лестнице ввысь от простого комсорга домостроительного комбината до заместителя министра промышленности, строительства и связи. Добрался таки. Заскочил в кресло высокое. Причём самостоятельно. Только с помощью силы воли! И при символической поддержке друзей из ЦК компартии республики, которых ему сам бог послал, как утверждала его сестра, мама Борина.
Бог, возможно, был не в курсе, что мамин брат ещё комсоргом комбината организовывал с другими комсоргами разных контор отдых для простых инструкторов ЦК в лучших заповедниках Заилийского Алатау, где было несколько блуждающих ночами снежных человеков и много лесничеств с добрыми егерями, меняющимися девичьими бригадами, собранными комсоргами исключительно для доброго дела – для расслабления молодых усталых инструкторских тел, измученных кабинетным трудом.
Там прятались за тянь-шанскими елями просторные деревянные дома с десятком комнат, большая, пахнущая недавно срезанной осиной банька. Чудесная, гладящая душу фабрика по производству радости. С дубовыми и пихтовыми вениками, бассейном, коньячком и ружьями, с которыми отдохнувшие гости в голом виде носились по горам и долам, извергая банный пар от тел в горный лес, попутно стреляя в совсем не кажущихся ночью после парной и водочки кабанов, гиппопотамов, тигров и мамонтов.
– Ты, Борька, не рвись в рабочий класс шибко-то, – лениво говорил большой мамин брат за праздничным ужином. – Скоро коммунизм же грянет. А при нём всю работу чёрную делать будут роботы, всякие механизмы. Народ будет отдыхать и заниматься только интеллигентными делишками. Петь, музыку сочинять, писать книжки, малевать картины и кино снимать. Да ещё останутся те, кто всем этим будет руководить. Потому как без верной направляющей руки даже внутри коммунизма те же писатели такого начеркают, что перед гадскими капиталистами стыдно будет народу нашему.
– А чего ж ему делать-то, Борьке? – схватилась за голову сестрёнка дяди Анатолия. – Он же тупой как наши ножики в доме. Отец его как помер, царствие ему небесное, так точить и некому. Я не умею, мамка моя престарелая тожеть уже не способная, ножики из рук выпадают. А Борька и не знает обо что точить. Кудой ему, придурку, приткнуться при коммунизме?
– Вот тебе наказ мой, Борис Ильич, – дядя Анатолий встал, выпил стакан, зажевал колбаской. – Ты учись себе дальше. Нынче уже десять классов, не одиннадцать. Год мучений вам устранили, догадались. А потом я тебя определю в культурные люди. Чтоб ты народом руководил, а не наоборот. Понял умную мою задумку?
– И чего предстоит делать? – испугался разрушения мечты Борис. – Это что, экскаваторов не будет что ли при коммунизме?
– Они-то не пропадут, – поднял указательный палец дядя. – Но за рычагами будет сидеть железный человек, сделанный из стали, проводов и радиодеталей. И мозги будут из них же. Вот он и будет копать руду. А ты, Борька, приедешь ко мне и я тебя определю туда, где не работать надо, мозоли набивать, а управлять. Представь, что ты на автобусе руль крутишь. Вот куда крутнёшь, туда народ на твоём автобусе и поедет. Управлять будешь народом. А это полезнее, чем ковш посылать туда, да обратно. Хоть это понял?
– Это он понял, – определила Борькина маманя, сеструха дяди Анатолия.
И угадала. Через два года Борис понял. Работать руками – удел недоразвитых умственно, а умным надо головой работать. Талантов у него не было ни к писательству, ни к музыке. Считать в уме он тоже к семнадцати годам не приспособился. Оставалось ехать к дяде Анатолию и делать то, что он за Борьку придумал. А он-то, дядя Анатолий, заместитель министра промышленности, строительства и связи. Большой человек. Глыба. Всё строительство от него зависит. Вот крикнет он на собрании с похмелья: – «А ну-ка начинаем строить повсеместно только автовокзалы, вокзалы нужные, железнодорожные вокруг всех городов, и автобусные остановки с ресторанами внутри!» И всё! Пошло дело. Вся страна в вокзалах через пару лет, а с остановок автобусных никто никуда не едет. Все гуляют в кабаках. Такая власть у зама министра.
– Я тебя, Борис, сажаю сперва инструктором столичного горкома комсомола. Буду жив – через три года определю инструктором горкома партии в Алма-Ате. А далее направлю служить партии в областном центре секретарём горкома Кустанайского.
Здоровье у дяди было крепкое и он как обещал, так и сделал. Через пять лет сел Борис Ильич Камалов в кабинет второго секретаря. В горкоме города Кустаная. Знал он мало, книжек так и не приучился читать, но руководил правильно. Согласно линии партии. Выучить линию одну – это ж не схему телевизора освоить и понять. А тут пришел к нему года три назад скромный бухгалтер Русанов от фабрики «Большевичка» с идеей, которую читатель уже знает. И понравилась ему идея, хотя партия не дозволяла вести частное производство.
– Для партии это, конечно, позор, – сказал Борис Ильич. – Но я-то в ней – пылинка незаметная. Потихоньку можно шить втихаря. На святом и всесоюзном советском строе не отразится наш скромный порыв – улучшить качество спецодежды.
Так и стал Камалов предводителем, подпольщиков «цеховиков». О чём никто не догадывался. Даже жена Наталья. А партии такую мелочь и не разглядеть было. Ей виделись в основном великие, глобальные дела. Целина, нефть, газ, Саяно-Шушенская ГЭС, космос и поворот рек в обратную сторону.
Шура пришел к нему как раз после того, как первый секретарь похвалил Камалова при всём коллективе горкома за строгое соблюдения устава и принципов марксизма-ленинизма. Аплодировали Первому на всякий случай стоя, поскольку никто из горкомовцев толком не вникал: что это такое – основы марксизма. А ленинизма тем более. Не семнадцатый же год. Сейчас уже не основы. Уже развитие их задумок всемирного значения. Малович вошел в городской комитет без допросов сторожевых вахтёров, что явно означало наличие в СССР демократии. Поздоровались Шура и Борис сдержанно, официально, как положено двум ответственным за народ и служение законам социализма представителям власти.
– Присаживайтесь, Александр Павлович, – ткнул Камалов пальцем в сторону стула напротив себя, по другую сторону большого стола с зелёным сукном поверх крышки и зелёной высокой настольной лампой на фигурной ножке. – Тему разговора нашего я заранее знаю. Поэтому и начнем не издалека, а прямо-таки с вашего желания.
Малович пришел в форме, с которой просто не успел снять все медали и ордена. Он сел, закинул ногу на ногу, фуражку аккуратно опустил кокардой вверх на сукно и причесал свой красивый волнистый волос перламутровой расчёской, вырезанной одним умельцем, который вышел из заключения и в знак уважения за аккуратное задержание и рекомендацию суду небольшого срока вырезал Шуре расчёску из большой морской раковины, и подарил в день советской милиции.
– Я думаю, что вам, Борис Ильич, надо ликвидировать все, созданные вами и работающие вопреки закону частные цеха, связанные со швейным производством спецодежды, – Александр Павлович произносил это тягуче, с акцентом почти на каждом слове. – Вы можете удивиться, что просьба эта идёт от сотрудника уголовного розыска.
– Да в общем-то я в курсе, что были нарушения, хотя мне докладывали, будто нет никаких проблем и качество товара нравится потребителям. Шьют действительно лучше, чем государственные фабрики. Но недавно мне Алексей Русанов доложил, что лично вы раскрыли десять убийств, которые были заказаны разными руководителями моего производства и исполнены бывшими уголовниками.
– Ну и зачем вам кипеть с ними в одном котле, Борис Ильич? Мы посадили многих. И заказчиков, и убийц. Но на допросах составлялись протоколы. Ваша фамилия в них отсутствует только по моей просьбе. Я знаю, что вы всего лишь организовали дело, помогали с расселением цехов да по ходу договаривались о сбыте товара и поисках дешевого сырья. Вы никого не убили, не заказали ни единого убийства. С точки зрения уголовного кодекса на вас нет вины. И я бы к вам не пришел. Если бы не одно обстоятельство.
Камалов тщательно делал вид, что он спокоен, поскольку перед законом чист.
– Да, – сказал он. Поднялся, походил минуту по ковровой дорожке и аккуратно сел, дёрнув брюки с острой стрелкой вверх, выше колен. – Я чувствую, что обстоятельство это для меня опасно. Вы имеете в виду деньги, которые мне собирали с цехов?
– Да я про них не знал бы, если бы один задержанный, не Русанов, не написал об этом в протоколе. Но это недоказуемо. В суд эти факты не попадут вообще. Расписок о получении вы не давали. Записей об этом нет ни у кого. Так что, эта тема нам не интересна.
– А чего мне опасаться? – тихо спросил Борис Ильич.
– Я хочу сегодня полностью закрыть дело подпольных швейников, – Малович нагнулся над зелёным сукном. – Но не уверен, что на суде оставшиеся пока на свободе участники производства, свидетели, а так же сами подсудимые не упомянут вас как родоначальника частного производства. Как организатора.
Тогда вами может заинтересоваться КГБ республики, которому сопротивляться – себе дороже будет. Организация теневого частного производства без прочих отягчающих – это уже статья.
Преступное нарушение закона. Преступление, проще говоря. У нас же нет частного производства и собственности. Вот уголовный кодекс. Открываем вот тут. Читаем.
«Статья 63-2. Организация или руководство преступной группой
либо преступным сообществом, участие в преступном сообществе.
Создание организованной преступной группы, руководство ею, а
равно участие в ней наказываются лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией имущества.
Организация или руководство преступным сообществом, а равно
участие в нем – наказываются лишением свободы на срок от трех до десяти лет с конфискацией имущества.»
-Так ваша команда швейников и есть – преступное сообщество. А вы, получается, организатор. Ну и чего ради вы должны сесть лет на пять в лучшем случае? Или на десять с конфискацией?
Камалов задумался и стал снова гулять по дорожке зелёной с красными полосами по бокам.
– А если мы сегодня же всё закроем, уберём оборудование и людей, уничтожим все бумаги? – спросил он без испуга, но с осторожностью и надеждой. – Бумаги сожжем все до одной за весь период работы. Тогда нас как бы нет и не было вообще, да?
– Так я и пришел к вам не приказывать, а посоветоваться. Да. Уберёте людей, оборудование и все бумаги, то доказать, что именно вы работали, а шили одежду конкретные подпольные частные цеха, вряд ли удастся, – Шура глубоко вздохнул. – Вам, если что, такая должность потом уже даже сниться не будет.
– Да…– протянул Камалов. – В общем, считайте, что уже нет цехов.
– Вы, главное, так сделайте, чтобы они просто адреса не поменяли. А то уедут на окраины города, и там шуровать будут дальше.
– Не будут. Закроем полностью, – твердо заявил Борис Ильич. – Обещаю.
– Вы не против, если я этот процесс проконтролирую? – улыбнулся Шура.
– Да что вы! – Камалов пожал Маловичу руку. – Пожалуйста. Но завтра не будет уже ни одного цеха.
– Спасибо. Я тогда пойду,– Шура продолжал улыбаться.
– Удач вам в вашем опасном труде, – тоже улыбался Камалов.
И майор Малович козырнул да вышел. Надо было идти к своему командиру и принимать дело об ограблении сберкассы. С долгой и страшной работой по подпольным цехам Шура мысленно попрощался, имея слабую надежду, что больше ему влезать в похожий кошмар не потребуется.
– Подполковник Лысенко глядел на несколько заявлений, лежащих перед глазами и что-то неслышно бормотал. Рассуждал умственно.
– Вот, Шура, читай, – подвинул он Маловичу заявления и объяснения сотрудников сберкассы.
Александр Павлович взял их и сел на диван. Через пятнадцать минут ему стало видно приблизительную картину ограбления. Когда сберкассу утром открывали, серую «Волгу» «ГаЗ 21-М» кассирши заметили не на обочине асфальта, а на повороте к воротам, которые закрывали внутренний двор кассы и только здесь инкассаторы могли туда въехать. Заметили и спокойно пошли внутрь на свои рабочие места. Не первая машина там остановилась. Многие шоферы оставляли автомобили на этом повороте. Удобно же. В одном заявлении второй сторож «вохровец», в которого не стреляли, написал, что машина инкассации никогда в ворота не заезжала. Ставили перевозчики денег будку свою у бордюра и ножками неторопливо бегали туда-сюда с мягкими баулами, набитыми деньгами. А зачем прятаться во дворе? Кого бояться? Ограблений сберкассы и банка не было больше двадцати лет. Да и то стародавнее, двадцать лет назад случившееся ограбление единственного банка назвать бандитским налётом было смешно. Два бывших тридцатилетних зека в тот далёкий год спокойно пришли с обрезами. Один сразу пошел к окошку кассы, сунул тётке под нос сумку и дуло двустволки.
Сказал очень тихо, чтобы кассирша скинула из трёх касс наличность. Вокруг на стульях сидели бухгалтеры из разных организаций. За зарплатами пришли и с отчётами. Так они вообще ничего не поняли. Просто им потом сказали, что сегодня денег не будет и они ушли. Ну, так кассирша тогда очень быстренько собрала все деньги и сумку вернула в то же окно. Второй грабитель в это время держал дуло рядом с головой сторожа, прикрыв ствол полой расстёгнутой куртки. Никто ружья не видел, кроме самого «вохровца». Но он почему-то не испугался и даже со стула своего не пытался встать.
Тревожную сирену включили когда грабители уже ушли. Забыли, где кнопка. А зачем помнить? И в милицию, пока банк грабили, позвонить тоже забыли. Растерялись, наверное. Было это в пятьдесят втором году и ограбление банка в то время считалось такой же нелепостью как приезд президента США в дохлую студенческую столовую «Белочка» с высокой миссией – пообедать тефтелями и запить их компотом из сухофруктов. Грустный был случай, но хоть без жертв.
В общем, в этот раз грабители инкассаторов не ждали. Значит знали, что деньги доставлены. Откуда, от кого информация? Это первый вопрос. Вторая непонятка – зачем убили столько людей? Никто не кричал и никак не сопротивлялся. Заведующая сектором работы с бухгалтерами написала, что деньги привезли вчера вечером перед закрытием сберкассы, а убитый «вохровец» утром в момент нападения открывал форточки на окнах и грабителей вообще не видел. Ружья при нём не было, но его застрелили первым, причём в спину. Оставшиеся в живых две кассирши из четырёх написали, будто они сразу рассказали бандитам, что деньги лежат в кассах и в отдельной комнате, в двух сейфах. Ключи от сейфов у охранника, Ивана Фёдоровича Молочникова, который сидит в той комнате. Он бы эти ключи сам отдал потому, что как раз у него почему-то не было даже палки. Но грабители застрелили его, хотя худой шестидесятилетний безоружный дядя застращать грабителей не смог бы точно даже десятиэтажным матом.
Директора не имелось смысла даже пугать. Он сразу ушел в свой кабинет на второй этаж и вообще никого, кроме открывающего дверь ночного сторожа не видел. Даже выстрелов с конца коридора второго этажа директор слышать не мог. Далеко. Да и кнопки вызова милиции у него на рабочем месте не имелось и быть не могло. Но его почему-то тоже застрелили в кабинете. Причём странно, что знали где он сидит и бежать до него долго, да и без надобности вообще.
Сто семь тысяч за пятнадцать минут неспешно собрали бандюги из касс и сейфов, крикнули в конце, что мусорам звонить можно через десять минут, не раньше, и медленно уехали, причём из открытого окна «волги» приёмник доносил до сотрудников сберкассы прекрасный баритон Магомаева.
Первым милиционером, которого Лысенко послал в сберкассу после звонка оттуда, подвернулся ему под руку Володя Тихонов. Он и принёс оттуда все заявления и объяснительные. Ходил он вместе со следователем Макаровым и криминалистом Жарковским. Они же и труповозку вызвали.
Криминалист собрал улики: окурок «беломора», спичку, пряжку от сумки. Оторвалась, видно, когда денег в сумку натолкали столько, что закрыть не смогли. Отпечатков пальцев не было. Перчатки надели грабители. Под батареей отопления нашел Жарковский гильзу единственную. Остальные бандиты сразу в карманы сунули, а эту обронили и не нашли. Калибр двенадцатый. Кусков пыжей самодельных с пола поднял штук пять. Три дробины третьего номера ковырнул из стены. Больше следов вообще никаких. Правда, кто-то из бандитов плюнул на пол смачно. Криминалист затолкал плевок в колбочку и закрыл крышкой.
– Хреновое дело,– сказал Шуре Тихонов. – Следователь со всеми переговорил и никто ему ничего путёвого не поведал. Испугались и потому толком никого не запомнили. Все, мол, примерно одного роста, худощавые, лица свои они не прятали, но ничего заметного в их внешности не было. Ни усов, ни шрамов, ни золотых зубов или наколок на руках.
Во, мля! – огорчился Александр Павлович. – Они явно брали не первую сберкассу или банк. Кто на первый «скок» идёт, наследит непременно. А эти ребята с опытом. Значит, вряд ли кустанайские. У нас за последние годы даже магазинов не грабили. Уличный «гоп-стоп» и всё. Да… Пойду похожу по сберкассе. Надо понюхать тщательно всё. Ну, атмосферу уловить. А ты скажи криминалисту, пусть плевок отнесёт в областную больницу, в лабораторию. А я Зине своей скажу, чтобы результат анализа забрала и принесла домой.
К полудню жарко стало. Июнь был сухой, без влажных подарков с небес. Центральные улицы поливали из машин и зелень росла пышно. Цветы вдоль главных улиц имени Ленина и Октябрьской революции можно было для хорошего дела срезать. Штук триста разных. Да поехать в Алма-Ату на выставку цветов. Она каждый год работала в это время по три недели. Первое место мог бы Кустанай взять. И грамоту получить почетную. Да плюс пакетиков десять всяких семян.
Но уже на четвертой, ниже главных улочке, названной в честь Павлика Морозова, хозяева домов в палисадниках сами поддерживали жизнь растений. Те, кто любил цветы и деревья. В остальных местах всё, что росло из земли, сникло, пожухло и вызывало грусть. Сберкасса центральная как раз на этой улице, связанной с именем принципиального и безжалостного пацана, и стояла. Длинный двухэтажный дом из силикатного кирпича с большими дверьми, окнами без решеток и крупной голубой жестяной вывеской, на которой обведенными желтыми буквами значилось: «Центральная сберегательная касса. Храните свои сбережения только в сберкассе».
Шура минут пять посидел на скамейке перед площадкой у входа. Осмотрелся. Грабители, заметил он, обратно к машине бежали не по дорожке цементной, которая сначала шла прямо, а метров через десять раздваивалась и тянулись уже две прямых линии цементных к обочине асфальтной дороги.
Бежали они с тяжелыми сумками по вянущей траве, наступая на неизвестные Маловичу стойкие к жаре цветы. Шура пошел по следам грабителей и в одном месте, прямо перед поворотом к забору, отделяющему улицу от двора финансового учреждения, нашел-таки след ботинка.
Похоже – на этом месте кто-то пролил из ведра воду, перешагивая через бордюр. Колонка с водой была на углу здания, за спиной у милиционера. От этого места до базара бегом добежать можно за пять минут. Шура сбегал, купил там в богатых строительных рядах банку гипса и на выходе из базара взял в киоске бутылку дешевой местной минеральной воды «Сосновый бор». Потом он прибежал обратно, залил след водой и засыпал сверху слоем гипса.
Сохнуть ему предстояло минут двадцать и он сделал то же самое на месте, где останавливалась машина грабителей. Оставшуюся воду налил в банку с гипсом и размешал веточкой до густоты деревенской сметаны. Потом аккуратно вылил густое месиво на след протектора, принадлежащего колесу «Волги 21-М». После чего платочком стер с лица пот, вытер руки и пошел в сберкассу. Удивительный народ трудился в этой конторе. Никто не запоминал ничего в принципе. Помнили свою фамилию с именем и отчеством, узнавали друг друга в лицо, знали, что за праздник тридцать первого декабря в полночь, а дальше – сплошные провалы в памяти. Сели они вчетвером на диван. Шура, две кассирши и сторож из «вохры».
– Так машина, значит, серая была? – спрашивал Малович.
– Вроде бы так, – Морщила лоб кассирша Катя.
– Или мне показалось, но она была белая, только грязная шибко,– сомневался Иван Михайлович, вооруженный охранник.
– Вот у «Волги» на капоте серебристый олень есть. Ножки поднял, голову поднял. Бежит, значит, – задумчиво проговорила вторая кассирша Наталья Ивановна. – А на этой машине не было оленя. Я-то мельком глянула на «Волгу». Чего на неё долго пялиться? Но что оленя нет, сразу по мозгам чиркнуло. Вот, мол, дурак хозяин. Такую красоту потерял и на новую денег жалко. Да. Так и было.
– А директор ваш давно тут работал? – поинтересовался Шура.
– Да месяц всего, – вздохнул Иван Михайлович.– Даже во вкус не успел войти. Директор – работа увлекательная. Я к нему ходил. Зарплату просил поднять рублей на пятьдесят-шестьдесят. Мы же, охранники, каждый день жизнью рискуем за девяносто рублей. Вот один уже дорисковался. И меня когда-нибудь шлёпнут. А будь у меня оклад хотя бы сто пятьдесят, я бы костьми лёг, но сам перестрелял этих гадов.
– Но ружья у вас нет,– сказал Шура.
– Ружья нет,– охранник смутился. – Да не дали же. Прежний директор сказал, что среди мирных людей ходить по сберкассе с берданкой опасно. Кто-нибудь спьяну вырвет его и народа покрошит минимум пятерых. Дробь-то разлетается через пятнадцать метров в разные стороны. И не дали ружьё. А было бы оно, нешто бы я позволил бандитам к деньгам народным притронуться?!
– Ладно. Спасибо. Завтра приду теперь,– Александр Павлович слегка поклонился дамам, Михалычу руку сжал до хруста суставов и пошел к гипсу. Он высох и на той стороне, что на земле лежала, образовались рисунок подошвы ботинка и линии протектора от колеса.
– Информации для человека с высшим образованием меньше чем на плакате «Добро пожаловать», – сказал сам себе Малович. – Но у Холмса и такой сначала не было. Но он, бляха, включал метод дедукции и негодяй тут же объявлялся. Бери его и скручивай руки в узел.
Он завернул слепки в газету. Купил в киоске. Их, киосков «Союзпечати», было в городе по одному на сто человек населения. Культурным считался Кустанай. Городом образованных и начитанных граждан он был. Так сам народ говорил. А чего ему чушь нести, честному народу? Шура шел к себе в кабинет и думал о том, что грабители уже поделили деньги и пропивают их в лучших местных кабаках. Без плясок цыган, но с клёвыми марухами.
– А вот с чего я начну завтра, так это с проверки серий и номеров купюр, выданных сберкассе банком, – Малович поднялся на свой третий этаж, сел за стол, взял голову в руки и закрыл глаза. А когда закрыл, увидел лица всех троих бандитов.
– Надо водки выпить, – сообразил он. – Иначе вот такая ересь и будет казаться. И вот как он пожелал, так в кафе «Колос» и сделал. Да так ему славно это удалось, что дома Зина на себе донесла его до дивана и оставила в таком виде доживать до начала первого дня, когда придет к нему везение и сам собой появится в голове незнакомый пока метод дедукции.
