Станислав Борисович Малозёмов
Волчина позорный
24. Глава двадцать четвёртая
Было у отца три сына. Двое умных, а младший – милиционер. Мужику под сорок, а он бегает по чужим домам и квартирам, лазит через заборы, ползает в подвалах, носится по крышам, мечется меж деревьев и через кустарники в лесах – ловит разбойников и убийц. Старший сын – корреспондент. Средний – главный ветеринар района. Интеллигентные, уважаемые мужчины. Правда, милиционер, подражая умным братьям, пьёт временами, как все местные интеллигенты, армянский коньяк и как старший брат отрывает от земли «ГаЗ- 51», ухватившись за передний бампер. Но для этого не надо ума.
– Ты бы, Шурка, уволился из ваших внешних да внутренних органов, не позорил бы казачий наш род, а пошел бы главным электриком на завод искусственного волокна. Там у меня друзья-однополчане с войны заместителями директора вкалывают. Устроят тебя главным по электричеству. Ты ж три года в рудоуправлении чинил электричество и новые линии протягивал. Это же очень уважаемая должность – главный электрик завода. И если тебя убьёт током, то всё ж не так стыдно перед людями мне будет, чем если тебя бандюган какой-то ножиком прирежет как свинью.
– Хорошо, Панька, – говорил Шура, изображая послушание лицом и поникшей фигурой.– Если генерал отпустит, то пойду я на завод лампочки выкручивать и вставлять новые.
Но никто бы Маловича из угрозыска не отпустил. Потому как пока в Кустанае уголовный мир боялся его больше всех. Сделает какой-нито мерзавец подлое своё дело и потом через знакомых пробует выяснить: кому поручили расследование. И если узнаёт, что Алексанр Павлович будет его ловить, то с расстройства сваливается в длительный запой на какой-нибудь «малине» или сматывается из города куда подальше, где Малович его всё равно быстро находит и сдаёт суду.
Сначала даже на работе все считали, что Шуре просто везёт. Но через год лично начальник УВД на всяких общих собраниях громко всем докладывал, что у Маловича самое большое количество задержаний убийц, потому как он имеет аномальную интуицию, чутьё нечеловеческое и кучу хитроумных собственных методов поиска. Ничего подобного другие, даже очень хорошие оперативники, не имели.
Шура никогда не носил оружие, отлавливал злодеев раз в десять быстрее других, и со стороны могло показаться, что кто-то, чуть ли не сам Господь, отринутый и униженный советской властью, несмотря на неприязнь к КПСС, Маловичу на ухо всё же нашептывает, как поймать убийцу быстро и ловко. Ибо убийство – грех не простой. Смертный, страшный грех. Сам Малович об этих своих уникальных способностях не думал никогда, а Бога не вспоминал даже выпив поллитра коньяка. Он считал свою работу умственной и старший брат Боря, корреспондент, с ним соглашался.
– Ты, Шурка, умный в принципе, то есть вообще, – говорил он. – Ты можешь делать что угодно и всё будет получаться у тебя отлично. Начни учить физику – станешь профессором лет через десять, пойди директором совхоза – будет хозяйство лучше всех, а ты весь в орденах и при звании депутата Верховного Совета. Это, Саня, ошибка природы. Она задумалась о своём, природном, отвлеклась и случайно впихнула в тебя одного ум, разум и мудрость минимум десятка достойных этих даров людей. Молодых и старых. Гордиться этим не надо. Заслуга не твоя. Но пользуйся этой ошибкой природы там, где самому нравится.
Маловичу нравилось трудиться в уголовном розыске. Заковав в наручники очередного убийцу, он не испытывал гордости и не чувствовал превосходства над пойманным. А только радовался, что злодей больше не сможет много лет отнимать у людей жизни. Гордился он только своей семьёй и родом своим казачьим, обосновавшимся после изгнания с Урала в уютной и родной деревне Владимировке.
Приехал Шура утром десятого августа на работу и пошел к командиру доложиться. Лысенко заканчивал собирать для суда подшитое в толстую папку дело банды Дикого. Всего за полторы недели управился. Хорошо работает командир!
– Красиво ты провёл следствие с дознанием, – пожал он руку майору.– Нет желания в следственный отдел перейти? Скоро сорок лет. Хватит носиться за этими гадами на предельных скоростях.
– Не, Ефимыч… – задумался Александр.– Жена тоже советует. Говорит, что в розыске я погибнуть могу легко. Может, смертью храбрых, что её тоже не радует. Но я быстрее скончаюсь от бумажной работы. Да и рыбаки толковые говорят начинающим свою заповедь. Не бегай, говорят, по всему берегу, не меняй место, пока на этом месте ловится хорошо.
– Ну, лады, – командир отложил папку с делом группы Дикого. У меня есть одно очень замороченное преступление в разработке. Его три наших бригады поочерёдно уже третий месяц мусолят без результата. Мы все эпизоды по делу объединили по признаку схожести и я решил его отдать тебе. Но отдам и всё расскажу про него после одного маленького поручения. Сгоняй сейчас на мясокомбинат. Там вчера днём кто-то в разделочном цехе сзади топором раскроил голову начальнику цеха Неверову.
Наш следователь и криминалист ездили сразу после звонка дежурному. Ничего не нашли. Людей в цехе всего четырнадцать. В час убийства был как раз общий двадцатиминутный перекур. Все рубщики курили на лестничной площадке. А начальник вообще с другого конца шел по пустому цеху. Никто из курильщиков ничего не видел. Не видно ни черта с площадки, где курили. На топорище следы стёрты мокрой тряпкой. Ты разберись, а потом я тебе это загадочное дельце передам и скажу всё, что про него знаю. Договорились?
– Так я поехал? – спросил Малович без интереса. – Раньше сядешь – раньше выйдешь. Хочется побыстрее к загадочному приступить.
И он рванул почти за город. На центральный мясокомбинат. В разделочном милицию ждали. Следователь сказал, что завтра наш лучший оперативник приедет. Надо, мол, найти сперва мотив убийства.
Шура обошел цех медленно. Вдоль него по обе стороны от прохода стояли огромные чурбаки – срезы старых дубов, привезённых с Уральских гор. В диаметре они были больше метра и топоры из них торчали огромные. Лезвие в длину не меньше тридцати сантиметров у них. А сталь толщиной почти в сантиметр. Рубщики подбирались на эту работу крупные, очень сильные и выносливые. Другие тут не протянули бы и недели.
Топор с топорищем весил больше десяти килограммов. Чтобы поднять его над головой, размахнуться и точно по центру размозжить до шеи голову начальника нужен был такой мужик, каких подбирали именно на эту работу. А их четырнадцать и на каждом топоре отпечатки пальцев только того мясника, который им работал. Никто чужой топор никогда бы и в руки не взял. Шура поднял окровавленный инструмент для рубки мяса с пола. Его никто не трогал после убийства кроме криминалиста, который отпечатков вообще не нашел и бросил топор туда, где преступник его оставил.
Покрутил его в руках Малович и подошел к чурбаку. Приставил топор с убийства к тому, что торчал из обрубка дерева.
– Так это не из вашего цеха тесак, а ребята? – спросил он мясников.
Все подошли к Шуре и внимательно пригляделись, чего явно не сделали раньше.
– Так он, бляха, меньше намного, – удивился хозяин места, на котором торчали рядом два разных топора. – Как мы этот факт не зафиксировали? Эти топоры имеются в обвальном цехе. Точно. Там как раз такие. Им мясо от жил и плёнок отделяют. Рубить тушу таким бесполезно.
– Как он сюда мог попасть? – улыбнулся Шура. – Так вам в цех пулемёты начнут таскать – вы и не заметите.
– Да не было его до убийства, – твёрдо сказал белобрысый парень двухметрового роста, весь состоящий из мускулов. – Я полы протирал вчера шваброй. Воду плесну, кровь после рубки разбавлю и толкаю всё вот к этому каналу сливному. По нему всё уходит в трубу и далее в канализацию. Так вот не было этого топора. Кто- то, видно, шел с ним тихо за начальником и его за спиной держал. Знал, что мы курим в это время. Шарахнул сзади, топор из головы не выдернул и убежал.
– А это был начальник вашего цеха, – Шура пнул пару раз чурбак носком элегантной серой туфли. – И его убивает посторонний, не из разделочного цеха, но свой для комбината. Чужой сюда пройти может?
– Не-е! – хором крикнули рубщики. – «Вохра» не пропустит.
– Так где такими топорами работают? В обвальном, говорите?
– И ещё в подсобном. Там тонкие рёбра ими рубят, хрящи, – уточнил белобрысый двухметровый.
В обвальном работали мужики помельче размером и крупные женщины. Действовали они такими же топорами, каким грохнули начальника цеха разделочного, и большим ножами с изогнутой для удобства рукояткой.
– А где ваш руководитель? – спросил Александр у женщины, которая была к нему ближе. – Я из милиции по убийству в разделочном. Вас как зовут?
– Ниной зовут меня. А начальника две недели нет уже. В санатории он. Скоро вернётся. Через неделю. У него печень не в порядке. Отправили лечиться грязями в Кисловодск или куда-то рядом с ним, – крикнула обвальщица из-за части разделанной туши. – Замещает его Васильев Виктор. Официально – старший мастер-обвальщик. Витя, иди сюда! Милиция интересуется.
Подбежал из дальнего угла лысый мужичок с ножом в руке. Фартук клеёнчатый в крови, лицо тоже.
– Сколько вот таких топоров в цехе? – спросил Шура.
– Двадцать два, – быстро ответил Васильев.
– Идем вместе. Пересчитаем, – Шура потянул его за рукав мокрой от крови рубахи.
Посчитали. Одного топора не хватало. Он был в руке у Маловича. Остальные лежали возле каждого рабочего места вместе с разными ножами.
– Странно, – потёр подбородок Витя обвальщик. – Топора нет возле подвески-цепи Мишки Савушкина. И Мишка заболел ещё позавчера. Позвонил, сказал, что пошел в больницу. Что дня три вряд ли появится. Желудок у него больной. Но инструменты все лежали на месте. И топор этот. Я видел.
– А он, случаем, не родственник убитого начальника Неверова? – Шура разглядывал обвальщиц, которые поразительно ловко работали ножами и топорами. – Может, брат или зять? Может племянник? И где его место рабочее?
– Нет, это Мишкин дружок закадычный, Коля Зимин из колбасного – зять Неверова, – сказала женщина Нина. – А место Мишкино вон где. Справа от входа первое.
Ладно. Спасибо.– Шура с топором вернулся в разделочный цех и крикнул, чтобы все услышали.
– Во сколько точно Неверова убили?
– Ровно в три мы курить пошли, – сообщил невысокий квадратный юноша лет двадцати пяти. Он был в майке, трико и фартуке поверх этой почти спортивной формы. – Заходим обратно, а Неверов лежит на цементе и портфель рядом с разрубленной головой весь в крови. А в голове топор застрял. Полчаса нас не было на местах.
– Мы через каждый час курить ходим. На двадцать – тридцать минут. Режим такой начальник установил.– Добавил большой взрослый мужик в клетчатой рубахе и пляжной кепке.
– А зятя его вы знаете? – Шура пытался увидеть всех, но сквозь туши на крюке многие не просматривались. – Колю Зимина знаете?
– Да конечно, ясный полдень! – крикнул белобрысый.– Он всем намозолил глаза. Бухарик и ходок. Козёл ещё тот. Алкаш и бабник – если культурно сказать. Неверов их насильно со своей дочкой, женой Колькиной, развёл. У него друг большой в горисполкоме. Позвонил этот друг в ЗАГС и Кольку со Светкой без них развели. Заочно. И о разводе свидетельство отдали Неверову. Колька сам говорил. А вроде Светлана сама вовсе и не хотела разводиться. И Колька не собирался. Они, конечно, собачились промеж себя, но жили почитай уже пять лет. Да! Пять!
– Колбасный цех как найти? – Малович пригладил волос рукой, свободной от топора.
– Второй этаж весь под колбасы отдан. Но Колька, если он нужен, в цехе сырокопчёной колбасы. Это спуститесь и налево до упора. – Подсказал мужик в пляжной кепке.
Шура нашел колбасный быстро. Но Зимина не было.
– Он запил позавчера. Вчера его, пьяного, мельком наши видели. Шарахался по этажам. На работу не вышел. И здесь даже не появлялся. Я его точно уволю. Задолбал пьянками, блин! – сказал начальник цеха. Шура взял у него адрес Коли и вышел на улицу.
– Дома его ловить не стоит. Нет его дома. Искать надо в «тошниловках» или пивных подвалах, – он подумал и вернулся в отдел кадров. Взял там маленькую фотографию Зимина, запасную, которая в личном деле лежала на всякий случай. Топор завернул в газету, которую подарили кадровики и кинул его на дно мотоциклетной коляски. – Бляха, с души воротит эти притоны-«рюмочные» нюхать. Но найти его надо поскорее.
Часа через три, уже ближе к вечеру Шура после девяти порожних посещений забегаловок разных зашел в круглосуточную пивнуху «Жигули». Коля Зимин качался возле высокого грязного столика, страдающего от тяжести поставленных на него восьми локтей, трёх бутылок «агдама» и десятка ополовиненных кружек с пивом. Малович подошел к нему сзади и прошептал на ухо.
– Поехали лучше в «Турист», Колян. У меня бабки заимелись. Коньяка хлебнём по паре пузырей.
– А ты кто будешь? – не глядя на Шуру, прошелестел Зимин губами, которые хозяина почти не слушались.
– Да Санёк я! – обнял его Александр Павлович. Шура заметил на руке Зимина почти свежий порез чуть выше левого большого пальца.– Вчера ж мы здесь познакомились и побратались. Забыл, что ль? Я ещё тебе пива купил и водкой разбавил. Потом бутылку ты разбил и мы руки поцарапали. Кровью соединили руки. Братьями стали. Поехали, братан! Хрена это пойло гадкое хлестать?! Догоним кайф армянским.
– Мы поехали. Но вернёмся. Ждите, – доложил Коля тупо смотрящим на Шуру корешам. Они обнялись и с трудом в таком единении протолкнули себя в дверь, ведущую на улицу. Малович отвёз уснувшего по дороге Колю в камеру предварительного заключения номер три. Донёс его на руках до шконки и уложил. Сам сходил за топором, сунул его под шконку, потом набрал ведро холодной воды в колонке возле ворот УВД и вылил её, почти ледяную, на Колину голову. Зимин подпрыгнул, грохнулся головой об верхние нары и сразу же пришел в себя.
– Ты кто, мужик? Я где? – он часто моргал и мутными глазами вглядывался то в Шуру, то в аскетичный интерьер камеры.
Шура достал удостоверение. Раскрыл и поднёс его к глазам парня.
– Малович…так… майор…ага…Уголовного роз… Ты чё!? А ну вези меня назад к пацанам. Не знаю я никакого уголовного розыска.
– А Неверова Илью Сергеевича знаешь? – тихо спросил Шура.
– Жены моей, суки, батяня. У нас начальником разделки работает. Падла такая, – Зимин минуту скрипел зубами и матерился.– Развёл нас с женой через своих блатных в горисполкоме. Ненавижу.
– Ну, и ненавидел бы на здоровье. Кто не давал? Но убивать-то зачем было?
– Это как так? – удивился Зимин. – Кого убивать зачем было?
Шура достал из под шконки топор и протянул его Коле. Тот взял его, подержал минуту, Махнул им над головой пару раз и лицо его осенилось невнятным воспоминанием, после чего Александр Павлович за лезвие топор прихватил и завернул в газету.
– Вечером позавчера он меня вышвырнул из дома. Сказал, что мы со Светкой уже не муж и жена. Что, мол, я тут теперь чужой и лишний. И что я пошел вон! Ну, и вытолкал меня на улицу.
– Побольше бухай, – сказал. – Может скорее сдохнешь, алкаш хренов. А жена промолчала. Утром вчера я пораньше пришел, вмазал по дороге в пельменной водки триста граммов. Пельменная с семи открывается. Потом сел возле обвального, взял топорик. Он бесхозный был. Лежал почти рядом с открытой дверью. Ждал я тестя до трёх часов. Начальник же. Приходит когда захочет. Он мимо меня должен был в свой цех пойти со своим портфелем из крокодиловой кожи. Дорогой, мля! Ужас! Ему брат родной привёз из командировки в Германию.
На наши деньги – четыре моих зарплаты стоит. Восемьсот рублей, мля! А как он им гордился, козёл! «Такого даже у секретаря обкома нет,» – хвастался. А в нём носил тесть бумаги разные, документы и фотоаппарат импортный. Каждый день что-то фотографировал когда шел на работу, а по выходным ездил на своем мотоцикле природу фотографировать. Любитель фотографического искусства, мля! И я со зла за развод наш несправедливый хотел наказать его, портфель хотел порубить крокодиловый, почти драгоценный, на куски вместе с внутренностями. Догнал его уже, когда он в цех вошел и в мелкие куски порубал портфель.
– А ты не добавлял водочки по дороге? – Шуре всё стало понятно.
– Ну, ещё два по сто пятьдесят принял в столовой «Степная сказка».
– Понятно. – Шура поморщился. – Но не попал ты по портфелю, Зимин. Ты на две части раскроил тестю голову. Топор не вынул и сбежал. Пошли в кабинет начальника моего. Там договорим.
– Вот. Задержал поганца, – посадил он Колю к столу командира. – Он зарубил начальника цеха Неверова по пьянке. Но думал, что рубит портфель его из дорогой крокодиловой кожи. Тестю брат привёз из Германии. Обиделся на Неверова Коля. Тесть по знакомству сумел развести его с женой без их присутствия и свидетельство ему выдали. Потому, что Коля сильно пил и бил жену. Хотя сама жена разводиться тоже не собиралась.
– Там криминалист кое-что нарыл. Сейчас я его позову, – отозвался Лысенко и позвонил.
Пришел Шершнев из аналитического отдела. Принес клейкую бумагу с отпечатком ботинка, который нашел прямо возле лужи крови. Дал Зимину такой же чистый лист и сказал.
– Правой ногой наступи.
Коля наступил.
– Вот, – показал криминалист всем два листа. Один и тот же рисунок.
– А чего же ты отпечатки пальцев не стер с рукоятки топора? – спросил Шура.
– Стер я. Плюнул три раза на рукав рубашки и стёр мокрым местом. Значит не все стёр, блин.
Криминалист взял его за руку, подвел к столу, достал из кармана синюю коробочку с губкой, пропитанной черной краской, и ткнул три пальца Зимина в губку. Потом приложил пальцы к листу белой бумаги. Остались отпечатки. На топорище он клейкой лентой тоже ткнул в три места и перенес отпечатки на лист рядом с первыми. Все папиллярные линии были одинаковыми.
– Всё понятно? – спросил он командира. – Разрешите идти?
– Иди, – Лысенко долго смотрел на Зимина.
– Дурак ты, Николай, – сказал он грустно. – Страшной смертью наградил ты своей рукой тестя. Пиши признание. Что имел неприязненное отношение к тестю Неверову. Причём укажи сколько выпил за день и в день убийства. И напиши, что в совершенном убийстве раскаиваешься чистосердечно. Не забудь описать, как поднимал топор и сколько раз ударил.
Зимин сел писать.
– Под расстрел, может, не попадёшь, но сидеть придётся долго.
Он вывел Маловича в коридор.
– Я Зимина следаку сам передам. Лет десять дурачок этот схлопочет. Спасибо, Шура. А новое дело будет ой, какое серьёзное и трудное. Кто-то стреляет через дверь закрытую и убивает людей. Звонит. Его спрашивают: «Кто там?». И он на голос стреляет точно в голову. Уже четыре трупа за два месяца. Люди разные, никак друг с другом не связанные. Живут в разных районах города. А один ветеринар вообще жил в совхозе Варшавский. Семь кэмэ от Кустаная. Так у него дверь потолще, чем городские в панельных домах. Пробил, сучок шрапнелью. Тоже в голову и насмерть. Убивает их кто-то, кому они хорошо знакомы. Я так думаю. Потому что никакой одномерной зависимости и связи нет. Учитель физики, кассирша из магазина игрушек, тренер по боксу и ветеринар. Дикость полная. Разнобой несочетаемый.
Лысенко пошел в кабинет и вернулся с бутылкой коньяка и стаканом.
– Пишет Коля Зимин. Ты ж пить не будешь? А я глотну малость. Устал что-то. Иди, Шура, к Ляхову. Его группа последней пыталась понять, что к чему в этих расстрелах. Мотивацию хотя бы. Иди.
Ляхов достал из стола несколько бумаг.
– Свидетельские показания и заключение криминалистов,– протянул он бумаги Маловичу. – А свидетели подтверждают только то, что выстрел был громкий. Выглядывали не сразу от страха. И уже, конечно, никого не видели.
В комнате Ляхова было накурено до той кондиции, когда можно было подбросить ручку и она бы зависла в дыме, который всё же содержал процентов пять воздуха.
– Пошли в коридор, Гена, – Александр Павлович выскочил первым. – Тут же смертельная доза никотина. Лошадь убивает.
– Да откуда у нас тут лошадь? – засмеялся Ляхов.– Я да Витька Хромов. Кони мы. Коней три капли никотина не берут. И пять. Да и двадцать пять. Два стакана водки не берут. Видишь, я бегаю, разговариваю. Даже бумажки пишу. Башка, правда, гудит. Но это чепуха.
– Смотри, – показал Малович на бумагу. На рапорт Ляхова командиру. – В июне два убийства за один вечер. Двадцать четвертое число. И в июле двадцать шестого двоих расстрелял. Одного в совхозе около семи вечера, а вторую, кассиршу, в половине десятого. Но тоже двадцать шестого.
– И что? – не удивился Ляхов.
– Да ничего особенного. Пока только кусочек подсказки. Но хоть такой для начала, – Шура взял рапорт криминалистов. – Стреляли всегда один раз. Шрапнелью. Только шрапнелью. Из обреза. Разгон дроби короткий, а разброс по сторонам от тела уже шестьдесят сантиметров. Причём убитые всегда стояли почти вплотную к двери. Голову разбивала шрапнель так, что опознать человека могли только близкие по одежде, часам, женщину – по платью и золотой цепочке с медальоном.
– Вот и думай тут! – Ляхов длинно выматерился. – Мы головы сломали с Хромовым. Ну, убивал бы одних начальников, например. Оттуда выгнал один, отсюда – второй, с третьего места – третий, четвёртый уволил за какую-нибудь хрень. Тогда хоть мотив есть. Отвергли, прогнали, обидели, унизили. А тут разнобой такой… Учитель, кассирша, тренер, ветеринар. Что общего у стрелка с учителем, который, может, всего-то лишнюю двойку ему в пятом классе влепил. А бедная кассирша сдачу недодала? Тренер по боксу морду ему набил в кабаке? Ну, чушь же! А ветеринар его, козла, лечить отказался? За это какой дурак убивать будет? Вот и думай что хочешь. Серийное явно. Но бессвязное. Думать надо. А мы уже всё с Витькой передумали.
– Шура поднял глаза к потолку и беззвучно что-то шептал.
– Убийства были через тридцать, нет через тридцать два дня. Если я правильно думаю, то следующий расстрел – двадцать восьмого августа. Как говоришь? Отвергли, унизили? Да… – Малович забрал бумаги, пожал Ляхову руку и пошел на улицу.
– Почему, блин, двадцать восьмого? – крикнул Ляхов в спину Шуры.
– Но Малович не ответил. Он уже начал крепко думать. А в эти моменты Шура так глубоко уходил в себя, что искать его было бессмысленно. А и найдёшь – ни слова из него не выжмешь и сам можешь ничего не говорить. Не услышит. До предполагаемого убийства из этой серии восемнадцать дней оставалось по разумению Маловича. И надо было очень сильно расшевелить мозг, чтобы понять – кто и где будет новой жертвой у неизвестного и весьма таинственного стрелка.
Началась, похоже, действительно крупная работа с тайнами и загадками, по которой Шура давно тосковал.
