Валерий Николаевич Стовба
Хроники уходящего поколения
Вечер в домжуре
Я, слушатель отделения журналистики высшей комсомольской школы, жил в одной комнате с эстонцем Пээтером Грассом. За это время сдружились. Оба любили ударить по пиву. Не пропускали ни единого шанса прогулять занятия. Не пропустили ни единого матча сборной СССР по хоккею. Терпеть не могли демагогов. Независимо друг от друга подружились со слушателями с Кубы. Любили блеснуть друг перед другом ненормативной лексикой. В ближайшие, после получения стипендии, выходные традиционно посещали один из московских ресторанов: «Прага», «Риони», «Узбекистан» и др. Адрес очередного «выхода в свет» определил Пээтер. Он давно мечтал попасть в дом журналиста, но напрасно. Он не был членом союза журналистов, не было у него друзей журналистов. И вот теперь появился я с нужной корочкой. По ней в домжур пропускали двух человек.
« « «
И вот мы в домжуре. На первом этаже, у шахматных столиков, с кем-то оживленно разговаривал известный артист Куравлев. Увидев его, Грасс почувствовал себя вроде участника светской тусовки. Подобрал намечающийся животик, выпятил грудь.
А вот и свободный столик в ресторане. Право выбора выпивки и снеди эстонец доверил мне. Я, как обычно в домжуре, заказал фирменные блюда: салат из свежих овощей, жульен из шампиньонов, мясо по-Суворовски, кофе. Ну и, безусловно, бутылочку запотевшей «Столичной».
Пока мы справлялись с заказом, ресторан постепенно заполнялся. Появились и ведущие журналисты страны, у которых я проходил практику, кто читал в ВКШ лекции: Познер, с платочком вместо галстука, Бочаров, как всегда и везде в джинсовом костюме, солидный Песков, спортивный Рост.
Разлив по последней, решили закурить и подаваться домой. Но планы наши резко изменились. Подошла пожилая официантка и попросила разрешения подсадить за наш столик трех посетителей, которым не хватило мест. Мы не возражали.
Тут же места рядом с нами заняли двое пожилых мужчин и девушка. Представились, назвав имена. Я поднялся со стула:
– Валерий.
То же самое хотел повторить и Пээтер, но зацепил рукавом рюмку. Ее содержимое выплеснулось на скатерть и костюм моего друга. От неожиданности он выругался по-эстонски. Смутился своей неловкости и представился:
– Пээтер.
Не знаю, что меня сподвигло на дальнейший ход событий.
– Угораздило же меня с этим шведом, – подмигнув другу, скривился я.
– Это сын советника шведского посольства. Сегодня меняем уже третий ресторан. Пьет, как сапожник.
Здесь появилась официантка и приняла заказ у наших новых знакомых. Я допил последнюю рюмку:
– Ну, всего вам хорошего. Нам пора.
– Валерий, останьтесь, – вдруг попросил полный мужчина. – Нам было бы интересно поговорить с вашим протеже.
– Мы бы не против, – ответил я, – но спустили уже весь лимит башлей на сегодняшний день.
– Неважно, – заявил толстяк. – Это наша проблема.
Я, как бы советуясь с Пээтером, обратился к нему на тарабарском языке из известных мне эстонских и на ходу придуманных слов. Пээтер ответил что-то по-эстонски, обратно присаживаясь за стол.
– Он согласен, – сообщил я новым знакомым.
Минут через пятнадцать наш столик с удовольствием выпивал и закусывал.
Я дал полную свободу своей фантазии, якобы переводя речь новоявленного шведа. Пришлось озвучивать на ходу сочиняемую легенду: кто мы, наши родители, чем занимаемся, что любим, что ненавидим. Богатство и бедность, добро и зло, отцы и дети, женщины – вот далеко не полный перечень тематики нашего разговора. Я даже удружил Пээтеру свадьбу через неделю с москвичкой.
Весь этот разговор чередовался тостами и обильной закуской. Это дало себя знать. Я извинился и вышел в туалет.
Вернувшись за столик, продолжил игру. И чем дольше это продолжалось, тем все больше я чувствовал какую-то недосказанность, фальшь, растерянность.
И вдруг Пээтер повернулся ко мне, виновато улыбнулся:
– Кончай, Валера, трепаться. Когда ты вышел, я все рассказал.
За столиком раздался дружный откровенный смех. А я сидел ошарашенный, словно лом проглотил.
« « «
Окончание этой истории случилось спустя четыре месяца. Я сдавал очередной экзамен «теория журналистики». Его принимал преподаватель из Академии общественных наук.
Зайдя в аудиторию, я опешил – за столом сидел толстяк из домжура.
«Хана»– подумал я. – «Завалит». Но другого выхода не было. Я не изменился в лице, спокойно взял билет и сел за стол готовиться к ответу. А тем временем преподаватель все чаще стал посматривать в мою сторону.
Отвечая на вопросы билета, думал об одном: «Узнает?»
Пряча в карман зачетку с твердо заработанной «четверкой» пошел к выходу.
– Молодой человек, – остановил меня голос толстяка, – мы не могли где- либо встречаться? Очень уж знакомо мне ваше лицо.
Я обернулся к нему, мучительно раздумывая, говорить ли правду? Помимо своей воли произнес только одно слово:
– Домжур.
Толстяк на секунду задумался и неожиданно разразился заливистым смехом:
– Теперь я вас никогда не забуду.
С цветком «хау-хау»
Получив стипендии, мы с Пээтером Грассом выждали день недели, когда в ресторане «Пекин» предлагали блюда китайской кухни и до наплыва посетителей заняли там столик.
Долго знакомились с меню, поскольку до тех пор ни разу не сталкивались с китайскими блюдами. В конце концов заказали бутылочку саке и королевские креветки с мидиями и цветком «хау-хау». Честно говоря, определило наш выбор экзотическое название цветка.
Когда официант выполнил заказ, мы были несколько удручены. Бутылка саке над зажженной спиртовкой нас вполне устраивала. А вот второе… На огромного размера тарелках лежало по горсточке морепродуктов, объемом на пару раз поработать вилкой.
Но что делать… Мы быстро расправились с заказом и вновь пригласили официанта.
– Молодой человек, нам бы еще бутылочку «Столичной» и что-нибудь мясное посущественнее.
Официант улыбнулся:
– Давно бы так, а то выпендриваетесь … Сейчас сделаю.
Вторая часть вечера прошла гораздо веселее.
« « «
Больше мы с Пээтером в «Пекин» не ходили. А когда что-то случалось нам не подходящее, один из нас обязательно произносил «хау-хау». Это значило табу.
«Яблони в цвету»
В армию я попал, можно сказать, случайно. Работая в комсомоле, имел бронь. Затем поступил на журналистику в высшую комсомольскую школу. До 27 лет, когда по закону я мог быть призван, оставалось месяца три. Меня и еще трех слушателей вызвали повестками в Перовский военкомат Москвы.
Глянув на наши повестки, офицер сказал:
– Вам к военкому, лично.
Переглянувшись и пожав плечами, мы пошли к кабинету военкома. Он принял нас моментально.
– Присаживайтесь, мужики, – вместо приветствия произнес он. – Я вот почему хотел с вами встретиться. Прежде чем принять решение, хотел узнать о вашем семейном положении, отношении к службе. А то призовешь вэкэшовцев, предварительно не проконсультировавшись, и начнутся звонки: из ВКШ, ЦК комсомола, ваших обкомов. А это уже не нужные мне проблемы.
– Ясно, мужики?
– Ясно, Владимир Иванович, – ответил я за нас четверых. – Как ваша язва?
Военком ошалело, но очень внимательно, посмотрел на меня. Задумался. А потом его будто током ударило:
– Днепропетровский обком?
– Так точно, товарищ полковник. А еще футбольный «Днепр» и поездка к вашим родителям в Синельниковский район.
– Мужики, – обратился он к моим товарищам, – подождите в приемной.
Воспоминания заняли у нас около получаса. Выпили по рюмашке коньяка из сейфа военкома.
– Заводи, Валера, своих, – завершил он нашу беседу.
– Мужики, не знаю, повезло ли вам, только в армию вы не пойдете. Она обойдется без вас. Толку от вас будет больше на гражданке.
И Владимир Иванович дал команду каждому из нас явиться в военкомат на следующий день после того, как исполнится 27 лет.
– Вам выдадут военные билеты.
По пути домой ребята поинтересовались, откуда я знаю военкома. Я объяснил, что с должности горвоенкома Днепропетровска его перевели в Москву.
« « «
Планам нашим не суждено было сбыться. Нас предали. То ли кто-то из ребят проболтался. То ли партком постарался. Но уже через пару недель нас четверых вызвали в комитет комсомола. Секретарь сообщил, что такого-то числа, в такое-то время мы должны быть в ЦК ВЛКСМ.
В назначенное время прибыли. В приемной ожидали около часа. Нас пригласили в кабинет.
Зашли. Поздоровались.
– Присаживайтесь, – махнул в сторону ряда стульев невысокий, толстоватый, седеющий мужчина.
Сели. И ожидали минут десять, пока он что-то писал за огромным, не соответствующим ему столом.
Подняв голову, спросил, не вставая:
– Над кем шефствует комсомол?
– Над Военно-Морским флотом, – поспешил ответить Володя.
– Вот-вот, – удовлетворенно потер руки секретарь ЦК. – Завтра же в военкомат и в Военно–Морской флот. Не опозорьте комсомол.
« « «
В мае 1974 года нас призвали в ВМФ. Служили в дивизии морской пехоты. Двое во Владивостоке, двое – в Славянке, на границе с КНДР.
Служба у всех сложилась удачно – сказались возраст и накопленный опыт работы.
Трудным был лишь первый месяц службы в роте молодого бойца: привыкание к распорядку дня, строевой подготовке, большой физической нагрузке, железной дисциплине. В конце каждого дня падали на жесткие кровати замертво.
Именно в это время на мое имя пришла телеграмма примерно такого содержания: такого-то числа, во столько-то слушайте радиостанцию «Юность». Слушатели ВКШ.
Я сообщил о телеграмме ребятам. Все мы с нетерпением ожидали назначенного срока. Время «контакта» четыре утра по местному времени.
В ту ночь, упав в казарме на соседние койки, мы с Володей с трудом преодолевали сон, тяжело накатывающийся на нас. И вот в эфире «Юность». Мы приникли к занятому на ночь у старослужащих приемнику. Звук убрали до предела, чтобы не разбудить салажат.
И вот слова диктора, обращенные к нам:
«Слушатели высшей комсомольской школы (далее шли наши фамилии) достойно служат в рядах морской пехоты. Хочется пожелать им успехов в нелегкой службе на Тихом океане и просим передать ребятам их любимую песню «Яблони в цвету». И далее в эфире зазвучало: «Яблони в цвету – весны творенье…» У меня сжались кулаки, Володька зло скрипнул зубами. В адрес ребят тихо, чтобы никого не разбудить, раздалась эксклюзивная ненормативная лексика
А все дело в том, что в нашей компании был проигрыватель с единственной пластинкой «Яблони в цвету». Ее слушали только в одном случае, когда на столе стояло спиртное: то вино из Грузии, то украинская самогоночка, а когда были деньги – и родная «Столичная».
– Вот садисты, – со стоном протянул Володя. – Представляешь, в эти самые минуты сидят за столом, киряют…
Я глубоко вздохнул: ну ничего, переживем. А через год встретимся. Шутнички…
Вторая речка
В 1956 году отца-офицера – перевели служить на Чукотку. Из Гродеково наша семья (отец, мать и я) без проблем добрались до Владивостока, где вынуждены были два дня дожидаться выхода из порта пассажирского судна «Русь». Именно он должен был доставить нас в бухту Провидения.
Все гостиницы (в то время их категорически не хватало) были заняты. В комендатуре отцу посоветовали переночевать на Второй Речке – пункте распределения новобранцев.
Это место с тех пор почему-то остро врезалось в память. Меня поразили эти огромные бараки со множеством двухъярусных коек без постельного белья. Его заменяли кожемитовые матрацы. При входе в каждый барак у телефона сидел дежурный со штык-ножом на поясе.
Все это для меня, девятилетнего пацана, было интересно. Но я запомнил, с каким отвращением, не раздеваясь, ложилась спать мама.
Эти впечатления на всю жизнь врезались в мою память, до поры до времени оставаясь на заднем плане. До тех пор, пока я уже на филфаке университета не познакомился с судьбами некоторых известных поэтов, писателей, арестованных в тридцатые годы и прошедших через распредлаг «Вторая Речка». Тогда я даже не предполагал, что впереди меня ждет еще одна встреча с этим роковым местом, где трагически погиб Мандельштам.
В 1974 году меня призвали в армию. Из Москвы во Владивосток доставил надежный отечественный пассажирский самолет. Из аэропорта в Артем нас везли грузовиками. Спрыгнув из крытого брезентом кузова, я был потрясен: вокруг знакомые бараки Второй Речки.
Время шло к вечеру, а потому нас уложили отдыхать на те же самые, что и восемнадцать лет назад, двухъярусные кровати с кожемитовыми матрацами. Нас, слушателей высшей комсомольской школы, было четверо. Всю дорогу мы держались вместе, как и в этот раз. Решили, что спать нам не хочется, лучше было бы выпить, поговорить. На том и остановились. Скинулись остатками денег и отправили самого молодого – Жеку – на переговоры с сержантами, в распоряжении которых был барак. О том, что Жека нашел общий язык с охраной, мы убедились, когда нас троих попросили переместиться из общей части барака в какую-то каптерку. А вскоре там появился Жека, неся в руках сумку, полную бутылок водки и закуски. Водка была добрая, с корнем жень-шеня. Закуска – совсем никуда (в то время все продовольственные магазины были практически пусты). Но это не помешало нам провести ночь в дружеской беседе, предположить, что нас ждет впереди.
На утреннее построение мы вышли, еще не очнувшись от ночной попойки. Правда, прапорщика, проводившего это мероприятие, интересовало совсем иное. Он сообщил новобранцам из столицы, что через час за нами приедут «покупатели» – офицеры из частей, куда будем распределены. Свои личные вещи, рюкзачки и баулы мы должны будем оставить в пункте распределения. Жаль, что продукты, взятые в дорогу, пропадут. Их, якобы по инструкции, должны утилизировать. А вот им, прапорщикам, живется худо, семьи еле перебиваются минимумом из полупустых магазинов. Поэтому, если новобранцы не против, можно сейчас же собрать продукты, которые у них есть, для передачи в семьи военнослужащих. За это им большая благодарность. Сердобольные новобранцы щедро откликнулись на призыв прапорщика. На специально установленный стол из баулов перекочевали сотни апельсинов и мандарин, батоны колбас, килограммы конфет и другие продукты.
Конечно же, те, кому пришлось ожидать «покупателей» не одну неделю, втихую проклинали того прапора, который их так ловко провел. Поедали бедолаги жидкие щи, пустую кашу и пили слабый чай.
Нас четверых это не коснулось. В ту ночь мы съели все, что с нами было. И в тот же день за нами приехал офицер из дивизии морской пехоты. Но это уже другая история.
« « «
А все-таки хотелось бы знать, существует ли сегодня этот пункт распределения новобранцев? А если существует, то изменились ли условия пребывания там в лучшую сторону?
Эксперименты в морской пехоте
Служба в дивизии морской пехоты началась для призывников, как и ожидалось, в роте молодых. Физподготовка, знакомство с правилами армейского быта, дисциплины, демонстрация умений и навыков, приобретенных на гражданке – все это было логично и необходимо. Да только вот эта программа не вмещалась во временной отрезок 24 часа. Плюс всем известная дедовщина, когда сержанты, облегчая себе жизнь, перекладывали часть своих обязанностей на новичков.
Вот уж где я не мог нарадоваться на постулаты своего внутреннего голоса. Он каждый час восставал против действительности, требуя от меня стать на защиту правды, элементарных правил бытия. И я с ним соглашался, выискивая различные способы достижения поставленной цели.
Я был призван в армию в двадцать шесть лет с таким же великовозрастным дружбаном Жекой из одного московского института. С первого же дня службы договорились поддерживать друг друга в защите элементарных прав и норм. Мы даже выработали с этой целью не хитрую, но эффективную программу. Выполнять ее начали уже на следующее утро во время трехкилометровой пробежки.
Первые два километра пробежали со всей группой, а потом мы с Жекой приотстали. Сержант злился, подгонял нас, обещал по возвращению в казарму разобраться с нами. Мы остановились, и Жека прочитал короткую, но убедительную для сержанта лекцию.
– Тебе сколько лет?
– Девятнадцать.
– А нам по двадцать шесть. Мы не можем бегать в таком темпе, как ты. Для того, чтобы догнать тебя на длинных дистанциях, нам нужны дополнительные тренировки. Если ты не сможешь их обеспечить, мы обратимся к офицерам.
Нашему юному командиру никак не нужны были разборки с офицерским составом. Тем более, что он каким-то звериным нюхом чуял нашу правоту. С того дня мы с Жекой стали бегать в приемлемом нам темпе.
Решение еще одной проблемы я взял на себя. Нам очень мало времени давали на обед с тем, чтобы в следующие за ним полчаса напрячь нас на предельной скорости преодолевать короткие дистанции. Мол, тренируйтесь, салаги. В результате у многих новобранцев часть обеда оставалась на столах.
Когда в очередной раз нас по команде посадили за обеденный стол, я переложил второе блюдо в суп и приступил к еде. Мой маневр заметило большинство, в том числе и сержант. Он спросил, напрямую:
– Ты зачем это делаешь?
Я объяснил ему ход своих мыслей и проинформировал, что если ничего не изменится, я, как член КПСС, подниму этот вопрос на партийном собрании.
В результате и этот вопрос был решен по справедливости. Мой внутренний голос удовлетворенно похрюкивал.
Оставалось сделать решающий шаг. К нему мы приготовились быстро, сдружившись с парнем из Москвы – мастером спорта по боксу Василием.
Перед отбоем два сержанта не раздеваясь валялись на своих кроватях. Третий командовал новобранцами, добиваясь, чтобы они разделись и легли, пока у него в руке горела зажженная в начале команды спичка. Это мало кому удавалось. Издевательство продолжалось, когда Василий «забил» на команды сержанта и демонстративно захрапел.
Три сержанта собрались в кружок, о чем-то договорились и дали Василию команду вымыть в казарме полы. Тот даже не взялся за швабру, сделав в мою сторону знак пальцем, мол, не вмешивайтесь, и лег на свою койку.
– Пошли поговорим, – подошел к нему один из сержантов и двинулся в направлении ленинской комнаты.
За ним пошел Василий. Замыкал движение еще один сержант. Мы с Жекой приготовились при необходимости прийти на помощь. Однако, она не понадобилась.
Спустя пару минут из комнаты выскочил один из наших кураторов, зажимая нос рукой, по которой стекала струйка крови. За ним, согнувшись буквой Г, выполз второй сержант. Последним спокойно вышел Василий. Он взял ведро воды со шваброй, приготовленные нашими командирами. Отнес их в туалетную комнату, лег на свою кровать и спокойно заснул.
Уверен, офицеры знали о происшествии, но не дали ему хода. Наоборот, конфликт разрешился в нашу пользу. После роты молодых я был назначен на должность старшины клубной команды. Жека – писарем в штаб дивизии. А Василий стал старшиной батальона разведки.
Мой внутренний голос ликовал. А я не находил себе места. Дело в том, что защищенная нами правда дала ростки зла. Став старшиной, Василий ничтоже сумняшеся взял на вооружение те же порочные способы принуждения, что и наши кураторы в роте молодых. Под моим началом в клубе гнали самогон. А Жека брал взятки сигаретами за исполнение внеочередных и срочных работ.
Первое со вторым
В мае 1974 года я стал матросом морской пехоты во Владивостоке. Первый месяц – это учеба в так называемой «роте молодых». Прежде всего, нас там изучали – кто на что способен. Я, например, делал чертежи дипломного проекта одной из дочерей начальника политотдела. Для командира роты от руки создавал карты для предстоящих учений. Фотографировал, как морская пехота принимает участие в выборах. Моя кандидатура рассматривалась для работы в газете Тихоокеанского флота.
Параллельно для нас день ото дня увеличивались физические нагрузки. Все больше времени отводилось строевой подготовке.
Каждый, кто принимал участие в организации работы «роты молодых», по – своему был прав. Только организаторы не учитывали одного: предложенная программа никак не вписывалась в отпущенные нам 24 часа в сутки. А значит, вся наша подготовка не стоила ни черта. С этим надо было что-то делать.
В один из вечеров, после отбоя, я и мой друг, с которым мы были призваны в армию из высшей комсомольской школы, обсудили план своих действий, вернее, контрмер. По рекомендации Володи к нам присоединился призывник из Москвы, мастер спорта по боксу Михаил.
На следующий день наш план стал осуществляться. Во время утреней трехкилометровой пробежки Владимир объяснил сержанту, бегущему вместе с нами, что ему и его другу (мне) исполнилось по 27 лет. Что бегать так, как мы бегали в 18, уже невозможно. И что он готов обсудить этот вопрос с командиром роты.
Сержант понял, с кем имеет дело, и пошел навстречу. Мы прекратили наш бег и перешли на шаг.
Во время обеда произошел еще один казус. Призывники никак не могли вложиться в то мизерное время, которое выделялось для приема пищи. В результате многие недоедали. Здесь я взял инициативу в свои руки: в миску с первым высыпал макароны с котлетой и, все это, размешав, приступил к еде. Сержант заметил мои действия и поинтересовался: для чего? Я объяснил ему, что я, как член КПСС, на очередном партийном собрании готов поднять вопрос о том, как глупость сержантского состава приводит к потере физической формы личным составом. И здесь нас правильно поняли. Времени на обед стали отводить больше. Перестали проводить пробежки с ускорением сразу после обеда.
Ну а жирную и окончательную точку в наших действиях поставил мастер спорта по боксу Михаил. Когда сержант во время отбоя начал измываться над молодежью, требуя снять с себя форму и улечься на втором ярусе, пока в его руках горит спичка. Михаил обоснованно подверг сомнению правильность выбранного метода.
За что здесь же получил внеочередное задание: пока все спят, вымыть в казарме полы. Михаил опять же выразил сомнение в правоте сержанта.
Тот не выдержал замечаний новобранца и пригласил его для «беседы» в ленинскую комнату. Туда же скользнул еще один сержант. Лежа на кровати, я приготовился прийти на помощь Михаилу. Но этого не понадобилось. Через минуту из ленинской комнаты выбежал сержант, на ходу доставая из кармана носовой платок. Намочив под краном, он приложил его к левому глазу. Второй сержант вышел из ленинки, согнувшись вдвое и держась за живот обеими руками.
Появившийся последним, Михаил аккуратно выключил за собой свет. Затем отнес приготовленные для него заранее швабру и ведро с водой в умывальник. Поблагодарил сержанта за науку и спокойно лег спать.
С тех пор ни одно решение в «роте молодых» не принималось без нашего одобрения. Это заметили офицеры. По окончании учебы Михаил стал сержантом разведбата. Володька – писарем в штабе дивизии. А я – старшиной клубной команды.
