Валерий Столыпин
На крыльях миражей
Иллюзия любви
Он непослушными шагами
Вошёл в дурман её духов.
Носились чёртики кругами,
Его толкая в ров грехов.
Оксана Куш
Анфиса Аристарховна Малоканкина (махнула не глядя на светлую любовь и банальное свадебное колечко родовую фамилию Аверченко), обладательница редчайшего по наивности и лёгкости характера, женщина изумительно привлекательной наружности, что весьма удивительно, поскольку растила и воспитывала троих собственных детей, обожала жизнь и наслаждалась ей бесконечно.
Больше всего её увлекали темпераментные танцы, зажигательный флирт и желание нравиться.
Десерт очарования и игривости в отношении знакомых и малознакомых мужчин смаковала Анфиса Аристарховна довольно редко, никогда не переступая за грань, где азарт и вдохновение способны превратиться в возбуждение, в одержимость, в жажду испытать реальное интимное наслаждение.
Она замечательная мать, верная жена. Несмотря на сложности бытия Анфиса всегда, даже когда наваливались горы проблем и скучных бытовых забот, выглядела так, словно только что провела несколько часов в косметическом кабинете, а стиль одеяния и элементы имиджа согласовывала с известными модельерами.
Когда и как она умудрялась изобретать, тем более шить костюмы и платья, в идеальном порядке содержать дом и детей, ублажать мужа, принимать гостей, общаться, работать, легкомысленно кокетничать с привлекательными мужчинами и следить за здоровьем, понять было сложно. Анфиса Аристарховна всегда соответствовала выбранному статусу.
То, что с ней происходило сейчас, эти нескончаемые потоки слёз, неизвестно где все предыдущие годы жизни хранившиеся, объяснить было бы просто, однако в голове Анфисы царил сумбур, затрудняющий не только осмысленное восприятие действительности, но и дыхание.
Плакать она умела и раньше. Всхлипывала, около часа проливая слезу, когда Антон признался в любви; отчаянно ревела за несколько мгновений до регистрации брака, превратив неожиданно свадебный макияж в живописные акварельные разводы; трогательно обливала солёной влагой первенца, рождение которого было болезненным и долгим.
Иногда слёзы сами собой выступали на глазах при чтении книг: Анфиса отличалась эмоциональностью, способностью сопереживать, погружаться в ткань повествования вместе с персонажами, точнее вместо них.
Сейчас она выла от безысходности, от бессилия и отчаяния.
Без малого двадцать лет (замуж Анфиса Аристарховна вышла совсем юной девочкой) добросовестно и самоотверженно поддерживала она огонь в семейном очаге. И что теперь?
– Понимаешь, Фиска, ты – моя радость, ты – самое большое моё счастье. Так бывает… так вышло, сам не пойму…
– Через двадцать лет ты снова объясняешься мне в любви! Антошка, ты самый-самый!
– Не перебивай. Пожалуйста. Мне очень непросто. У нас, да, у нас, совсем скоро родится ребёнок…
– Что ты такое говоришь? У нас больше не может быть детей. Тебе ли не знать этого!
– У тебя и у меня – да, не может, но жизнь продолжается…
Впервые в жизни Анфиса почувствовала, что такое сердечная боль, когда сквозь пелену отрицания до неё в замедленном темпе начал доходить смысл сказанного.
У нас, у вас, у него, у неё… у него и у неё… ребёночек! Почему, зачем?
Мысли путались. По привычке, усвоенной из уроков отца, Анфиса попыталась взять себя в руки, успокоиться, хотя бы внешне, чтобы сгоряча не наделать ошибок. Увы, благоразумие и выдержку вытесняла обида.
Захотелось запустить ногти в Антохино лицо, заорать по-звериному, разбить что-нибудь дорогое, памятное вдребезги или прыгнуть в необъятную пустоту с балкона. Но дети! Нужно в первую очередь думать о них, о семье. О семье, которой по сути больше нет.
Или всё же есть?
Думать не было сил.
Анфиса пронзительно закричала, как смертельно раненная птица, рухнула на колени.
Проснулись дети. Прибежали на крик.
– Я всё объясню, потом объясню, – сбивчиво лопотал Антон, собирая сумку с вещами, – так случилось, так вышло. Изменить случившееся невозможно. Игорёк, сын, береги мать.
Анфиса ревела вторую неделю подряд. Ревела по графику.
Первый сеанс начинался при пробуждении, когда привычное за много лет желание обнять горячо любимого мужа натыкалось на пустоту. У неё было минут пятнадцать, чтобы намочить слезами подушку, остудить холодной водой опухшее лицо и поднять детей, демонстрируя им неизменно радужное настроение.
Дальше шла нескончаемая череда привычных забот, служебных обязанностей, социальных взаимодействий с людьми, не имеющими отношения к семье, когда не было ни малейшей возможности расслабиться. Она обязана была соответствовать.
Анфиса Аристарховна копила и складировала безутешные страдания до вечера, уверенно демонстрируя лучезарную улыбку и безмятежность до того часа, когда засыпали дети. Она закрывалась в ванной, включала душ на полную громкость и ревела от души, пока горло не начинали сдавливать спазмы.
Третье сентиментальное включение жалости к себе происходило после полуночи. Все эти дни Анфисе снились серийные, повторяющиеся с новыми подробностями ужасы, в которых она почему-то с маниакальным упорством спасала новорожденного ребёнка Антона и его любовницы от них самих.
Кошмары были предельно реалистичными. Страх агрессивно парализовал волю. Она просыпалась в холодном поту, долго не могла прийти в себя, потом до утра мучительно, выворачивая эмоции и чувства наизнанку, размышляла об утомительной и бесцельной жизни без него, без Антона, которая представлялась куда хуже самой смерти.
Понять, когда, почему и как родные люди, много лет живущие в любви и согласии превращаются в посторонних, чужих, Анфиса не могла.
Слёзы появлялись внезапно, а высыхали почти, потому что так надо, перед рассветом.
Полтора-два часа беспокойного сна, необходимого для того, чтобы выглядеть свежей, пролетали мгновенно. Но ведь так не могло продолжаться вечно.
Однажды утром Анфиса Аристарховна вспомнила про свой уникально покладистый характер, про неподдельную, самую настоящую очарованность жизнью, – почему, – подумала она, – я с такой лёгкостью рассталась с плодами, которые любовно растила и холила бесконечно счастливые двадцать лет? Что мне известно о той девочке, чем и как она заманила Антона в сладкие интимные сети? Любовь ли тому причина, мимолётная страсть или некая банальная выгода?
Анфиса взяла на работе отпуск, привела себя и разбежавшиеся в разные стороны мысли в порядок при помощи безудержного танца до упада (к этому магическому действу она прибегала довольно часто, особенно если не понимала, как поступить).
– Хочу знать про эту женщину всё, – решила она, после чего пошла с визитами к друзьям и знакомым, оказавшимися на редкость осведомленными о сценарии и сюжетных поворотах романтической саги, в которой муж играл одну из главных ролей.
Возможно, собранное досье было фрагментарным, неполным, но картина падения нравственности мужа стала проявляться, обретать видимые контуры.
Девочку, которая была моложе Анфисы почти наполовину, звали Жанна. Познакомились на работе. Милая, улыбчивая и гибкая рыжеволосая малышка, почти невесомая, с незрелыми, несмотря на значительный срок беременности женскими формами, невинно трогательным детским взглядом и повадками застенчиво-восторженной школьницы.
Следить за любовницей мужа и им самим оказалось безумно интересно. Можно сказать, это было вкусное блюдо, хотя их телячьи нежности порой больно ранили душу.
Девочка вела себя как капризный ребёнок, которому хотелось всё и сразу, только непонятно, что и зачем. Антон старался угодить Жанне, однако делал это с видимым равнодушием, без энтузиазма, присущего их с Анфисой интимным отношениям. Безучастно ленивый взгляд мужа приятно щекотал её уязвлённое самолюбие.
– Ха, – подумала Анфиса, – не очень-то их общение похоже на сладкое романтическое безумие, хотя, девочка буквально поедает Антона глазами, смущается и краснеет от его нескромных (вот ведь бессовестный) прикосновений. Скорее всего, он в её юной жизни первый мужчина.
– Скорее всего, девочка выдумала страстную влюблённость, раскрасила её в радужные тона, неосознанно пустила в ход кокетство, окутала соблазнами, от которых сама же и сходит с ума. От новизны захватывающих приключений, от концентрации запретных тайн, которые можно не стесняясь потрогать, муженёк и поплыл. Слабоват мой милый, да, но ведь я готова его простить, готова же! И не только из-за детей. Лихо мне без Антона, одиноко, грустно, пусто!
Как же ей хотелось восстановить статус-кво, вернуть отношения в привычное, неторопливо обстоятельное русло, когда он и она – родные люди, когда всегда рядом такое необходимое уютное мужское тепло и захватывающий дух запах любимого человечка.
Анфиса понимала, что в любом случае отношения станут иными, пусть только будут.
Что она может предложить мужу взамен молодости Жанны? Юное тело и неизведанные ощущения – серьёзные преимущества, но зрелость и опыт тоже чего-то значат.
Сможет ли принцесса детсадовского возраста следить за собой, за грудным ребёнком, за домом, ублажать мужа, решать сложные бытовые проблемы и не сломаться? Любовью сыт не будешь. Антон привык к комфорту, к тому, что семейная жизнь похожа на отдых в приличном отеле, где всё включено в контракт. Выдержит ли милый рутинные будни реальной, а не созданной невидимой рукой любящей жены повседневности?
Рассуждать можно было сколько угодно, но время шло, а Антон не проявлял желания вернуться. Он жил в примаках у Жанны, готовящейся со дня на день родить, у её вечно недовольной матери (об этой семейке теперь Анфиса знала почти всё) и отца – любителя крепкого словца и сбивающего с ног алкоголя в немыслимых дозах.
Соседки, к которым Анфиса набивалась в гости с пирожными и деликатесами, живописали далеко не идеальный образ жизни Старковых, их страстную любовь к публичным, весьма агрессивным выяснениям отношений, скудное домашнее хозяйство, вечную нехватку денег.
– Жанночка, – спрашивала и сразу отвечала Софья Андреевна, благообразная общительная старушка, жившая этажом ниже, – хорошая девочка: симпатичная, добрая, активная, но недалёкая. Учиться после школы не пошла, устроилась курьером за малую копейку в коммерческую фирму. Теперь вот для оживления интерьера женишка безродного в дом приволокла. Обрюхатил, а у самого за душой вошь на аркане. Разве нормальный мужик пойдёт в примаки? Да ни в жисть. Я так прикинула – ему лет сорок, а ей, Жанке-то, полгода как восемнадцать справили. Рановато у ей передок зачесался. Собственно, чему удивляться-то, мамашка ейная – Фёкла Егоровна, Сашку, старшего сына, шестнадцати не было, как в подоле принесла. Тот ещё фрукт вызрел. Бегал от армии, бегал, да не убёг, забрили. Ни профессии, ни ума, ни-че-го! Ну и хрен с има. Давай с тобой, Анфиса, настоечки вишнёвой пригубим, я тебе про кого угодно в ентом дому всё расскажу.
Аргументов способствующих возвращению блудного муженька было немало. Вот только ждать, когда весомые причины включить задний ход вылезут наружу и подействуют, не было мочи.
Антон – её законный муж, по какому праву эта пигалица арендует его?
Анфиса решилась на откровенный разговор с разлучницей из команды юниоров. Что с того, что она родит от Антона ребёнка? Она сама троих мужу подарила. И вырастила. Попользовалась девочка подарком судьбы и будет! Пора честь знать.
– Давайте, Жанночка, как-то решать, договариваться что ли. У Антона семья: дети, я, квартира, налаженный быт. Что можете предложить ему вы?
– А у нас любовь, вот! И ребёночек. Будет скоро. И спит он со мной, а не с вами. А па-че-му-у-у? Вопросик на засыпку. Значит, у меня кое-что куда слаще, вот! А квартирку мы того – разменяем.
– Это как? Квартиру мне родители оставили. Ловко придумала, но ничего у тебя не выйдет. Ты его паспорт смотрела? Антон – мой законный муж, а ты – ты лю-бов-ни-ца. Ты – никто, Жанночка, ты – девочка для удовлетворения похоти. Будем считать, что пробный, ознакомительный период эксплуатации сексуального объекта по имени Антон закончился. Лицензию тебе приобретать не на что. Нет у тебя убедительных аргументов. Я забираю его обратно.
– Фигушки! Антон сам к вам не пойдёт. Потому, что только меня любит. И не надоедайте нам больше!
Разговаривать с мужем Анфиса так и не решилась, но жизнью его интересовалась, вещи, принадлежащие Антону, постоянно приводила в порядок и вообще вела себя так, словно он уехал в командировку и вскоре должен вернуться.
Жанна родила девочку, которую назвали Вероника. Антон загрустил.
Малоканкин, живя с Анфисой, не проявлял рвения по поводу отеческой заботы о собственных малышах, хотя поводы для помощи жене, рожавшей болезненно по причине физиологических осложнений и анатомических особенностей детородных органов, отчего она получала массу разрывов и других повреждений, были серьёзные.
У Жанны дочь родилась недоношенной, болезненной. Вероника кричала, юная мама бесилась, срывала злость на Антоне, на родителях, которые наотрез отказались помогать, на малышке.
Скандалы и семейные разборки набирали обороты. У новоиспечённой матери вскоре пропало молоко. Вероника надрывалась, кормилица стойко не обращала на неё внимание. Тёща орала не переставая: на пьяного мужа, на Антона, на дочь. В этом странном семействе никто ничего не хотел делать.
Спустя месяц о любви уже не вспоминали, зато неприязнь и злоба разрастались бурно, как речная ряска в зените летнего солнцестояния.
Антон невыносимо страдал, но не видел выхода. Жанна предъявляла ему претензии, что он, похотливый старик, соблазнил юную девочку, лишил преимуществ беззаботной юности, заставил раньше срока стать матерью, чего ей даром было не нужно.
– Забирай, – орала она, – эту крикливую дрянь! Я устала, устала, устала! От неё устала, от тебя, от мамаши с папашей, от всех. Дайте же мне, наконец, выспаться!
Антон за долгие годы жизни привык полагаться на жену. К ней и пошёл за советом, когда очередная семейная разборка вышла на новый уровень – Жанна метнула в него тяжёлую хрустальную вазу. Удачно метнула. Увесистый предмет острой гранью вонзился мужчине в лоб, рассёк бровь. Кровью был залит весь пол.
У Фёклы Егоровны случилась истерика, Жанна злорадно смеялась, папаша глумливо науськивал доченьку повторить бросок.
– Хватит, – вопила Жанна, – надоели вы мне! Выметайся к чёртовой матери и отродье с собой забирай!
Девчонка так бесновалась, что Антон испугался: кто знает, чего может вытворить любовница в состоянии аффекта. Он собрал сумку пелёнок и распашонок, спеленал дочь и ушёл, не представляя, что делать дальше.
Анфиса открыла дверь, безропотно взяла из его рук ребёнка.
– Насовсем, Антоша?
– А ты меня примешь?
– Дети, папа пришёл. Собирайте на стол, праздновать будем. А это у нас Вероника. Симпатявая мадам – в папу. С ней-то, что не так, почему матери не оставил?
– У них там сатанинский шабаш. Выгнали нас с Вероникой взашей. Ты действительно готова меня простить?
– Уже простила. А кормить я малютку, чем буду? Живо беги в магазин, купи детское питание. С ней-то, что решать будете, нужна она матери или уже наигралась?
– Наигралась.
– Плохо. Если отказ не оформит – не представляю, как поступить. Это же замечательный повод для шантажа. Кто знает, что у Жанки и её бесноватой мамаши на уме.
– Анфиса, я полный идиот. Не представляю, что на меня нашло. Как я мог увлечься пустышкой, предать тебя, детей…
– Не начинай. Забыли и забили. У нас теперь забот и хлопот – не счесть. Если сможешь с её матерью договориться, я готова Веронику удочерить.
Голограмма желанной мечты
Что любят единожды – бредни.
Внимательно в судьбы всмотрись:
От первой любви до последней
У каждого целая жизнь
Юлия Друнина
Сдан последний школьный экзамен. Как же это здорово! Юрка Степашин ликовал. Настроение взлетело, будто на скоростном лифте, аж дух захватывает.
Завтра выпускной бал и самое долгожданное событие в его жизни: он признается своей девушке в любви.
К этому знаменательному дню Юрку подготовили основательно: отутюженный двубортный костюм чёрного цвета, шёлковая белая рубаха, стильный галстук в косую полоску, блестящие лаковые туфли.
Даже причёску сделали особенную, в салоне, хотя обычно его стригли дома.
Увы, долгожданное событие омрачено полученной под расписку повесткой из военкомата. А сегодня он отмечает свободу от школьного террора с самыми близкими друзьями, устроившись на окраине городского парка, в самом углу, возле спасательной станции.
На одинокой скамеечке постелена газетка, на ней буханка чёрного хлеба, плавленые сырки, кольцо краковской колбасы, лук, редис и несколько бутылок портвейна.
Сашка Дунаев и Валерка Королёв сидят по сторонам, Юрка напротив, на корточках. В руках у них гранёные стаканы, наполовину наполненные вином.
– Свобода, парни, свобода. Завтра выпускной, и кто куда, – сощурившись от предчувствия чего-то волнующего, произнёс Валерка, сунул нос в стакан и поморщился, – кислятина. В институт поступаю, в политех. Инженером буду, как отец.
– А я в художку. Конкурсные работы уже сдал, жду результат. Не получится – пойду в армию, чтобы время даром не терять. Оформители и там нужны, – не очень уверенно ответил Сашка.
– Я, как видите, сразу в армию. Повестку принесли. Рано родился, живу долго. Через неделю с вещами на сборный пункт. Провожать придёте, – мрачновато спросил Юрка.
– Куда же мы с подводной лодки? Если не мы – то кто, дружище? Мы теперь как одно целое: дружба навеки.
– Можно я пить не буду, мне с Наташей встретиться нужно, она ещё про повестку не знает, – Юрка просительно посмотрел на парней.
– Зачем пить, просто поддержи. Мы все одной крови. Я сейчас готов весь мир перецеловать. Что нам, мужикам, с одного стакана будет. Отметим как люди. Закрепим победу над рутиной, выпьем за эмиграцию из страны невыученных уроков, и побежишь к своей красавице.
Юрка обречённо чокнулся, опрокинул портвейн одним глотком, закусывать не стал. Лето, как же он по нему соскучился, пока корпел над учебниками, которые уже видеть не хотелось. Теперь сапоги и гимнастёрка. Только мысли Наташе от тоски спасают.
Обидно, даже наметить планы на будущее не успел, словно знал, что не судьба радоваться. Было желание выучиться в автодорожном институте, но что-то остановило подавать документы, возможно, интуиция. И конечно любовь.
С Наташенькой Пуховой Юра учился с седьмого класса. Заметил девочку сразу, когда ещё не знал, что она будет учиться в его классе.
Первого сентября Наташа стояла в сторонке в такой же коричневой как у всех, но явно сшитой на заказ из дорогой ткани школьной форме. Да ещё необычного вида белоснежный передник, украшенный кружевами, от яркости которого невозможно оторвать взгляд. И два огромных банта. Остальные школьницы были одеты одинаково скромно.
Девочка сразу привлекла внимание, чего никогда прежде с ним не случалось. В их кампании к девчонкам относились не то чтобы пренебрежительно, скорее насмешливо, иронично.
Наташа в коричневых ботиночках с белыми гольфами держала большущий портфель перед собой, пинала его коленками.
Наверно его изумил взгляд. Он точно был особенный. Из-под мохнатых ресниц на мир уверенно смотрели не глаза даже, глазищи, изумительного серого цвета, придающие лицу очаровательный кукольный вид. И ещё волосы светло-каштанового оттенка, с лёгкими пушистыми завитушками.
Всё это Юра рассмотрел позже. В тот раз он не посмел на неё пялиться. Пробежал мимо, остановился, как вкопанный, посмотрел украдкой и отошёл в сторонку.
Тогда он даже слова такого, любовь, не воспринимал на слух. Оно казалось неприличным и гадким. Если бы мальчишки узнали каким-то образом Юркины мысли, не избежать ему ехидных насмешек.
Мальчишка не понимал, какая сила заставила его наблюдать за девочкой с безопасного расстояния. С ним что-то происходило, толкало то и дело повернуться, пытливо подглядывать и вздыхать, напрягая лёгкие, чтобы выдыхаемый воздух не издал лишнего шума. Юрке казалось, что сердце грохочет набатом, выдавая его мысли и чувства.
Впрочем, какие чувства в четырнадцать лет? Обычный интерес, как к чему-то новому, не совсем обычному. Неясное томление, смутный трепет. Так бывает, когда слушаешь ритмичную музыку, от которой начинает танцевать каждая клеточка тела, не вполне сознавая причины, побуждающие к действию.
Юрка не мог связать случайные ощущения именно с ней, но девочка притягивала его взгляд, словно магнит.
Щемящее беспокойство нарастало, приковывая внимание всё сильнее. Непонятно было, приятное это занятие или нет, но оно начинало поглощать целиком, что вызывало протест или желание отделить себя от этого притяжения.
С какой стати Юрке подсматривать тайком за этой новенькой? Подумаешь – маленькая кокетка. Наверно желает понравиться, только не знает пока, кому.
Мальчик посмотрел по сторонам, интереса к персоне школьницы никто не проявлял. На него она даже не взглянула. Это задело Юрку, даже слегка огорчило. Ни с того, ни с сего, он дал щелбан пробегающему мимо пятикласснику. У другого мальчишки ловко выбил портфель, громко засмеялся, побежал мимо девочки.
Ему казалось, что это естественно и не должно привлечь ничьего внимания, кроме той, единственной, ради которой старался быть особенным.
Юра бежал по направлению к ней, толкнул Танечку Егорову, врезался в Мишку Копытина, который, словно куль, грохнулся на мягкую точку, понесся дальше, сломя голову.
Для его возраста такое поведение было немного странным. Мальчуган это не сознавал, у него была ясная цель. Увернувшись ещё от одного парня, он ловко отскочил, выбив портфель из рук незнакомки. Ура, получилось!
Юрка резко остановился, вернулся к девочке, поднял портфель. Отдавая его, не удержался, посмотрел внимательно в глаза, в которых увидел смешного до невозможности себя. Малюсенькое такое отражение. Девочка сжала губки, не отрывая взгляда, приняла портфель, очень тяжелый, слегка присев в подобии реверанса. Во всяком случае, это было похоже на прощение, даже на одобрение.
Мальчик покраснел до кончиков волос, прикусил губы, изобразив нечто несуразное, похожее на застенчивость, хотя пытался показать уверенное превосходство.
Новенькая улыбнулась, закрыв при этом один глаз и повернув голову набок, словно пыталась, как следует разглядеть игруна.
– Ты хулиган, да?
– Не-е-т, – неуверенно, врастяжку ответил Юра.
– Я тебя не боюсь, так и знай. Я новенькая, в седьмом «А» буду учиться. Ничего в вашем городе не знаю. У вас есть драмкружок, или театральная студия? Мне очень нужно.
– Не знаю… то есть, узнаю, конечно. Уверен, что есть. Я тоже в этом классе учусь.
– Меня Наташа зовут, Пухова. Хочешь со мной сидеть?
– Конечно, хочу, – не подумав, выпалил Юрка, и тут же пожалел об этом. Засмеют. Но было поздно. Слово вылетело, взять его обратно, хуже, чем дать.
Они сели на третью парту в среднем ряду. От Наташи пахло знойным летом, спелыми фруктами и чем-то незнакомым, щекочущим ноздри.
Мальчик осторожно вдыхал коктейль запахов, медленно, осторожно, словно боялся растерять даже капельку. Девочка то и дело наклонялась к нему, что-то говорила, дотрагиваясь до его лица пушистыми кудряшками, ужасно щекотными.
Юрка почти не слышал слов, наслаждался голосом и близостью, которая вдруг перестала казаться стыдной. А когда Наташенька положила невзначай, потому, что нужно было обо что-то опереться, ладошку на его руку, у него перехватило дыхание.
Все вместе новые ощущения, звуки, запахи, кружили голову.
Сзади сидели его закадычные друзья, Валерка и Сашка. Они гаденько хихикали, шептались, то и дело задирали Юрку, шлепали по спине, дергали за волосы. Потом передали записку, – “Кого хочет невеста, мальчика или девочку?”
Юрка встал, повернулся и отвесил Валерке звонкого леща. Класс замер. Учительница ничего не стала выяснять, выгнала парня с урока.
Наташа попыталась его защитить. На неё зашикали, загалдели.
Девочка собрала портфель, попыталась выйти вслед за одноклассником.
– Пухова, вернись. Нет, позови Степашина. Наверно я не совсем верно поняла суть конфликта. Королёв, сознавайся, за дело получил?
– Ну, это, а чего они. Еще бы целоваться на уроке начали.
– Понятно. Он же твой друг. Тебе обидно, что новенькая не с тобой села, так?
– Больно нужно. Пусть целуются. Мне не жалко.
– Степашин, Пухова – садитесь на место. Королёв вам завидует. Прошу больше так не делать. Продолжаем урок.
На перемене друзья стреляли в Юрку и Наташу жёваными промокашками из трубок. Парню было обидно до слёз, но он промолчал.
После школы новенькая позволила себя проводить. Юрка тащил два портфеля, что было неудобно и ужасно стыдно. Сзади плелись неразлучные друзья-товарищи, и похохатывали.
Девушка попросила проводить её во Дворец Культуры, где была театральная студия.
Через час новые друзья встретились у её подъезда. Наташа нашла режиссёра драмтеатра, договорилась о начале занятий. Она была заядлой театралкой, с удовольствием играла. Юра записался тоже, исключительно из желания быть рядом с девочкой.
С мальчишками немного позже состоялся серьёзный разговор, настолько мужской, что домой парень явился с фингалом под глазом. Такого противостояния он никак не ожидал. Что с того, что проводил девочку, это что – преступление?
Друзья имели совсем другое мнение.
Юрка закрылся в своей комнате и ревел. Потом тихонечко прошел в ванну, умылся и нырнул в постель. Мысли разбегались в разные стороны. Хотелось всего сразу: сидеть с Наташей, провожать её, и одновременно дружить с ребятами.
Как быть, вот вопрос дня и века.
Юрка перебирал в уме варианты, поступая так и так. Ничего не срасталось.
Жизнь казалась ему законченной и ненужной. Невольно мелькнула мысль отравиться, но проделав в воображении необходимые действия, парень ужаснулся, покрылся холодным липким потом.
Представить, что тебя совсем не будет, а мир в то же самое время продолжит жить как прежде, как сейчас, но без него.
Он долго не мог уснуть, провалился, в бессознательное состояние, неожиданно и вдруг, совсем незаметно. Ночью его мучили кошмары. Кто-то постоянно догонял, Юрка пытался убегать и не мог. Очнулся он с ощущением беспредельной радости.
Во сне они шли с Наташей, держась за руки по берегу, вдоль бескрайней массы прозрачной зелёно-голубой воды. На них были шорты и лёгкие майки. В небе сновали во все стороны экзотические птицы, за кромкой песка цвели разноцветьем даже торчащие из земли палки.
Юрка позавтракал, потрогал разноцветный синяк, и решительно пошёл к друзьям.
– Бейте, сколько хотите. Я на вас не обижаюсь. А сидеть всё равно буду с новенькой. И провожать буду.
– Мы сами хотели с тобой мириться. Хочешь, мы тоже с ней будем дружить?
– Спрашиваете. Конечно, хочу.
Конфликт был разрешён. Солнце опять начало светить, Наташа продолжила источать волшебные ароматы, а друзья стали ещё чуточку ближе.
То, что происходило с Юрой, назвать любовью нельзя даже приблизительно. Скорее, это было пробуждение чувственности. На это указывало многое. Например, он всегда отворачивался и краснел, когда девочка занималась в спортзале в трусиках и маечке, хотя во сне смотрел на неё во все глаза, даже позволял себе взять за талию.
Пройтись с Наташей, держа за руку, тоже было лишь несбыточной мечтой. И всё-таки это было. Сидя рядом с девочкой, от которой исходил жар, не только и не столько температурный, сколько чувственный, мальчик был по-настоящему счастлив.
Стоило ей поднести немного ближе руку, как кожу парня начинало покалывать. Он млел, а тело в это время пробивала мелкая дрожь, заставляющая напрягаться.
Теперь Юрка рассматривал одноклассницу сознательно, отмечая отдельные выразительные детали, сравнивая их с другими девчонками. Его манили малюсенькие бугорки, поднимающие на груди материю трикотажной одежды.
Перед сном он представлял её всю, изучая каждый изгиб. Делая это, мальчик извинялся тысячу и один раз, понимая, что это не совсем правильно, заглядывать в неведомое, трогать без спроса, но поделать с собой ничего не мог.
Руки сами тянулись в непреодолимом желании дотронуться тут и там до поверхности лёгкой облегающей ткани, чтобы почувствовать живую упругость того, что находится под ней. Становилось необычайно сладко, ноги сжимались, перекрывая дыхание, давая сигнал подрасти маленькой радости между ног.
Однажды произошло ужасное событие, когда он проснулся от пульсаций внизу живота с влажными от слизи трусами. Было гадко и стыдно. Юрка заплакал, понимая, что перешёл в общении с девушкой, пусть и в воображении, допустимые границы.
В тот день он сказался больным, первый раз не пошёл в школу. Смотреть в глаза Наташи он бы не смог. Успокоился Юрка только тогда, когда Валерка и Сашка по секрету признались, что с ними происходит то же самое.
Наташа становилась привлекательнее день ото дня, меняла незаметно, но чувствительно для Юрки, формы тела. Теперь он разглядывал её с большим удивлением, обнаруживая то, чего раньше не замечал.
Они стали неразлучными друзьями, проводя вместе много времени. Четыре раза в неделю ходили в театральную студию, разучивали этюды, играли в маленьких спектаклях. В субботу проводили в студии весь день.
Несколько раз им доставалась роль влюблённых. Юрка разучивал монологи наизусть, но не мог произнести слова любви, глядя в глаза подруги. Она смеялась над ним, заставляла по дороге домой много раз повторять роль. Стеснительность друга приводила её в восторг.
– А поцеловать, поцеловать, если это нужно будет сделать в спектакле, ты сможешь?
– Кого поцеловать, – спрашивал Юрка, словно девушка беседовала не с ним.
– Возлюбленную, которую будешь играть. Ну же, ты ведь актёр. Должен уметь делать всё, если этого требует роль. Даже умереть правдоподобно, если понадобится.
– Уж лучше умереть, чем целоваться.
– Но ведь это всего лишь роль. Целуй немедленно. Признавайся в любви! Играй, так, чтобы я поверила, ну, – Наташа раскрыла влажные губки, приблизилась к парню на опасное расстояние, – вот как нужно, смотри. Это совсем просто. Раскрываешь губы и чмокаешь, глядя прямо в зрачки влюблёнными глазами, – девочка взяла одной рукой его за голову, притянула к себе и впилась в рот поцелуем.
Юрка побледнел, начал оседать на колени, безвольно завалился набок.
– Юра, Юрочка, это же просто театр. Что с тобой? Только не умирай! Боже мой, что же мне делать?
Наташа сняла кофточку, положила ему под голову, начала проводить искусственное дыхание рот в рот, как учили на военном деле. Юрка очнулся, с ужасом и одновременно со страстью, потому, что почувствовал такое, что не укладывалось в привычное русло восхитительных эмоций.
Он не мог признаться, что лишился сознания единственно из-за переполнения чувствами.
Юрка уставился на подругу, которая не просто целовала, делилась с ним дыханием, понимая, что она стала намного взрослее его. Это показалось ему печальным, несправедливым. Это он мужчина, а не она. Девчонки должны падать в обморок, а не их кавалеры.
