Валерий Столыпин
На крыльях миражей
Зеркальная копия
Знаешь… в количестве разных идей,
В мире, где вечность – везде и нигде,
В пьесе, где главная личность – злодей,
Нет ни условности, ни повторений,
Всё так смешалось в порыве смятений,
Всё отразилось в неправильной тени…
Земфира Кратнова
Однояйцовые близнецы Жанна и Бэлла Мартыновичи были неразлучны с момента рождения. Сёстры были похожи как две дождевые капельки, с той лишь разницей, что одна из них, Жанна, появилась на свет значительно раньше, на целых сорок минут.
Мама, Изольда Игоревна, учительница домоводства в общеобразовательной школе, несмотря на педагогическое образование и приличный стаж работы на ниве воспитания, детей не любила, но талантливо играла роли, как идеальной родительницы, так и квалифицированного преподавателя.
Девочки всегда были стильно и чистенько одеты, абсолютно одинаково, с отличием лишь в цветовом оттенке бантов.
Шила, вязала и изобретала фасоны нарядов мама с удовольствием. Это было её основной работой и одновременно любимым хобби. Готовила Изольда Игоревна тоже восхитительно, творчески разнообразя меню, постоянно совершенствуя оформление блюд, от чего испытывала эмоциональное и эстетическое наслаждение.
Квартиру Изольда Игоревна содержала в изумительном порядке, выдумывая оригинальные интерьерные модернизации, постоянно обновляя планировку обстановки в комнатах, с изяществом и шиком декорируя пространство эффектными деталями, изготовлению которых посвящала время без остатка.
Накормленные, чистенькие, нарядно одетые девочки, увы и ах, были предоставлены сами себе. С ними никто не играл, не читал им книг, не гулял.
Маме было не до этого. Её романтическую душу терзали обширные творческие планы, гениальные идеи и причудливые фантазии. Женщина мечтала состояться как личность, быть узнаваемой, популярной.
Дети, увы, воплощению творческих планов мешали, но это были её девочки, с чем приходилось в какой-то мере считаться.
Как только сёстры научились ползать, мама изготовила весьма симпатичную, практичную и функциональную перегородку в дверь, раз и навсегда определившую для них границы и способы возможных коммуникаций, а так же мастерски вписала в пространство развивающий комплекс, с всевозможными физкультурными приспособлениями для ускоренного физического развития.
Лазить на высоту, висеть и прыгать девочки научились самостоятельно, причём раньше, чем ходить.
Весьма опасные и рискованные пируэты, которые стали неотъемлемой частью жизни дочерей, родителей не пугали.
Шум, отвлекающий маму от вдохновляющих творческих увлечений, немедленно, бесцеремонно и властно пресекался подзатыльниками с немедленной постановкой в угол. Попытки нарушить границы дозволенных передвижений наказывались изоляцией в ванной с выключенным светом.
Стоило маме насупить брови, принять грозный вид и устрашающе выставить в их направлении указательный палец, как приказ, отданный порой без единого слова, лишь жестами, неукоснительно, почти моментально исполнялся.
Даже на то, чтобы раздеться и лечь в постель, нужно было спрашивать разрешение, причём коротко и чётко выражая просьбу. Пререкаться, комментировать указания, тем более плакать, не дозволялось вовсе.
Такое жёсткое воспитание позволяло Изольде Игоревне работать в школе, не прибегая к услугам детского сада и няни. Сёстры оставались в доме без риска для целостности квартиры, самостоятельно структурировали личное время, и не доставляли хлопот.
Дети поминутно высчитывали по большим дизайнерским часам, выполненным мамой в сказочном стиле, время, когда необходимо производить те или иные действия. К её приходу в детской комнате наводилась безукоризненная чистота, гарантирующая Изольде Игоревне заслуженный отдых.
Папу, Виталия Анатольевича, человека свободной профессии, имеющего свою студию, точнее помещение, предоставленное музыкальному коллективу, устраивало подобное семейное мироустройство.
Конфликты в семье возникали лишь по причине недостатка средств, отчего жене приходилось довольно часто брать заказы на разработку дизайнерских нарядов, которые она не воспринимала как творческий процесс, поскольку приходилось идти на поводу у заказчиков, что Изольда Игоревна считала эстетическим и эмоциональным насилием, что лишало её значительной части творческой энергии.
Необходимость лицемерить нарушала гармонию и целостность её хрупкого духовного равновесия, разрушающего возможности пространственного и художественного воображения, что заставляло нервничать.
Внутренние противоречия вынуждали женщину прибегать к крайним мерам, которые успокаивали, одновременно лишая вдохновения. Способов релаксации было несколько: запрещённые к легальному использованию медикаменты, крепкий алкоголь и безудержные, с рыданиями и агонизирующими криками, эротические забавы.
Первые два способа мгновенного возбуждения и возвращения после страстных оргий обратно на грешную землю использовались продуманно, эффективно, однако их применение было ограничено выходными днями и прочими независящими от неё обстоятельствами.
Супружеский секс при наличии взаимного влечения был для супругов изысканным лакомством, но случался в силу творческого характера деятельности Виталия Анатольевича довольно редко. Лечиться ведь необходимо, когда болит, а не когда на склад завезли нужные таблетки.
Объединить неуёмную страсть к наслаждению со средствами умиротворения интимного и творческого беспокойства чаще всего не представлялось возможным.
Разве её вина, что судьба расставила запрещающие сигнальные флажки по всему периметру жизненного пространства?
Дома Виталий Анатольевич бывал весьма редко, в основном в то время, когда девочки спали, неделями пропадал в творческих командировках. Детьми и женой он интересовался чисто гипотетически, скорее играя привычную, обусловленную штампом в паспорте роль, театрально исполняя некий обязательный ритуал, чем действительно был человеком семейным.
Богемный образ жизни предполагает неограниченный ресурс свободы на всех направлениях, включая чувственные увлечения, возбуждающие действия и дружеское взаимное удовлетворение всех видов потребностей силами сплочённого музыкального коллектива, и их страстных поклонников.
Стремительный поток желания в отношении жены, бурливший в нём в период романтического опьянения, разделившись на множество мелких потоков, основательно обмелел, не имея стабильной подпитки, превратился в крохотный ручеёк, утерявший к тому же звенящий голос, обратившийся в едва различимый шёпот.
Супруги, являясь натурами творческими, из последних сил поддерживали условные формальности, соблюдая видимые приличия, позволяющие окружающим считать их респектабельной, интеллигентной, весьма крепкой ячейкой общества.
До сих пор Мартыновичам удавалось не выносить сор из избы. Им откровенно завидовали.
Изольда Игоревна, женщина молодая, привлекательная, чувственная, наполненная неиссякаемой жизненной энергией и массой прочих визуальных достоинств, волновала и тревожила романтические чувства множества мужчин.
Она ни минуты не была недотрогой, но предпочитала проверенных временем партнёров, умеющих камуфлировать отношения, и держать язык за зубами.
Присутствия дочерей для проведения романтических оргий мамочка нисколько не стеснялась. Их безмолвие было обеспечено жёстким воспитанием в спартанской обстановке.
Сёстры росли и жили в такой экстравагантной, причудливо формирующей их внутренний и внешний мир обстановке.
Обстоятельства с малых лет обусловили у девочек гибкие приспособительные реакции, быстрый изворотливый ум, и абсолютную, практически не требующую влияния извне самостоятельность.
Для одной из девочек старшинство являлось предметом гордости, другую такое доминирование сердило и смущало показной назойливой важностью.
Бэлла считала вызывающим выпячивание сестрой незаслуженной значимости.
Она и не думала бороться за первенство, просто не желала подчиняться и слушаться на таком несуразном основании. Чуть больше чем за половину часа появления на свет раньше, сестра никак не могла повзрослеть, на целую жизнь.
Однако Жанна упрямо и дерзко стояла на своём, не желая уступить в единственном, но таком важном отличии между ними, не уставая высокомерно внушать Бэлле, что старших нужно уважать, и непременно слушаться.
Условно младшая в такие моменты вставала вполоборота, скрещивала на груди руки, высоко задирала остренький носик, надувала губки, всем видом выказывая непримиримый протест.
Внешне сёстры практически не различались, во всяком случае, до школы.
Вынужденно сменив в семь лет замкнутое пространство квартиры на школьный и уличный простор, уникальные особенности, позволяющие их различать, девочки приобрели довольно быстро.
Жанна, споткнувшись во время игры, отколола половинку переднего зуба, оставив тоненький, но всё же заметный шрам на нижней губе, который светлел, когда она злилась.
Бэлла, пытаясь поймать крохотного бельчонка, залезла на дерево, откуда не совсем удачно свалилась, получив чувствительный укус, когда сунула руку в дупло.
На память остался рубец в форме галочки на правой щеке, оставленный острой веткой.
Рану, памятуя о том, что она девочка, устраняли косметическим швом, но след остался.
Люди внимательные, и близкие, видели и другие различия.
Жанна обладала изяществом, грацией и пластичностью, ходила, пританцовывая, легко запоминала стихи, много читала. Она нередко грустила, злилась, легко выходила из себя, часто ленилась, долго и часто болела, испытывала затруднения с точными предметами и естествознанием, предпочитая гуманитарные знания.
Бэлла оказалась намного сильнее и выносливее сестры, с удовольствием занималась спортом, особенно гимнастикой, фонтанировала энергией, не умела долго находиться без движения.
Ей без труда давались естествознание, физика, математика, нравилось петь, рисовать, играть на музыкальных инструментах.
Доброжелательный и лёгкий характер Бэллы, выраженная способность к эмпатии, подталкивали её к реальному лидерству в классе, что вызывало протест и противодействие старшей сестры, которая запросто находила ключики к её отзывчивому сердцу, вынуждая действовать вопреки личным интересам.
Жанна с малых лет коллекционировала кнопочки в характере сестры, нажимая на которые можно было легко заставлять Бэллу делать не то, что хочется ей, а то, что нужно сестре.
Родители к тому времени развелись, окончательно утратив взаимный интерес, когда сёстрам было по тринадцать лет. Они совсем забыли про приличия, громко и злобно выясняли отношения, яростно предъявляли массированными списками претензии и обвинения, пытаясь при этом не продешевить с условиями капитуляции.
Баталии и противостояние длились почти год. Папенька после скандалов громко хлопал дверью, маменька незамедлительно открывала бутылку коньяка.
Денежный достаток сдуло ураганом протестов и сопутствующих им депрессивных психозов, словно чудом сохранившиеся листы, которые порывистый ветер жёстко срывает с предзимних деревьев.
Кормили девочек теперь только в ужин, в основном макаронами без подливы и кашами на воде. Даже чай дети пили без сахара, а сама Изольда Игоревна научилась лечиться от всех болезней самопальным самогоном.
Оба родителя довольно скоро утратили шарм. Мама стала носить ужасные кримпленовые костюмы, которые нет необходимости гладить. Папа ходил в мятом пиджаке и нестиранных рубашках.
Изысканная домашняя обстановка незаметными штрихами изменяла облик, превращаясь из дизайнерского шедевра в жилище одиноких холостяков, отличительной особенностью которых являлся кричащий беспорядок, состояние разрушительного хаоса.
Для девочек это был очень тяжёлый год.
Скрыть происходящее в семье было невозможно, тем более, что из шикарно одетых девочек они превратились в бесцветных неопрятных заморышей, не смеющих смотреть в глаза сверстникам на равных.
Природа и возраст преподнесли дополнительный, весьма неожиданный для них физиологический сюрприз, дав старт цепочке внутренних изменений, превращающих голенастых девчонок в миленьких девушек, на глазах меняющих осанку, привычки и формы тела.
Если раньше сёстры были неразлучны по причине совместного проживания и рдства, то теперь их объединяли общие проблемы.
Неспешная прежде благополучная жизнь полетела под откос, лишая надежды на будущее.
Девочки никак не могли понять, что происходит и почему. Ведь родители фактически не жили семьёй довольно давно, но домашняя обстановка, достаток и быт от этого нисколько не страдали. Всем всего хватало, все были счастливы.
Родители тоже выглядели жизнерадостными, хотя мама частенько упрекала папу в изменах.
Папа улыбался, отнекивался с неизменным юмором, по привычке целовал её, клялся в вечной любви. Иногда сам предъявлял претензии, правда, менее агрессивно, чем мама. Причины для этого были.
Сколько раз сёстры видели, как утром от мамы уходили незнакомые дяди. Выдавали Изольду Игоревну и дикие ночные крики, символизирующие романтические победы бравых любовников.
Взрослые вообще ведут себя непредсказуемо, странно: говорят и требуют одно, а поступают совсем по-другому. И всегда обманывают. Но почему, ни с того, ни с сего вдруг все стали несчастными, сразу после того, как родители решили развестись? Неужели так сложно договориться, чтобы все опять стало хорошо?
Отец первый пришёл в себя. Видимо на него оказал влияние музыкальный коллектив. Он перестал скандалить, забрал из дома личные вещи, перецеловал сестрёнок и надолго пропал из их жизни.
Мама стала злой, нервной.
Если раньше она просто не обращала на девочек внимания, то теперь стала задирать их по любому поводу, всё чаще раздавая звонкие оплеухи.
Зарплаты учительницы на жизнь не хватало. Изольда Игоревна попыталась снова брать заказы на шитьё, но теперь у неё дрожали руки.
Она безобразно испортила несколько дорогих вечерних платьев и шикарный свадебный наряд, после чего сарафанное радио людской молвы поставило жирный крест на дизайнерском промысле.
Некоторое время она шила по вечерам постельное бельё и ночные рубашки, зарабатывая на этом копейки, но и на это у неё перестало хватать энергии и терпения. Зато появилось непреодолимое желание выпивать ежедневно, начиная поединок с зелёным змием задолго до рассвета.
С работой учителя тоже пришлось распрощаться. Теперь мама во всём винила девочек, укоряя тем, что они разрушили единственную в её жизни любовь своим никому не нужным рождением, памятуя о том, что лечила свои периодические депрессии в компании приходящих мужчин и именно этим обусловила кризис отношений.
Сёстры быстро взрослели, чему способствовали убогость быта и скудное питание. Пришлось уговаривать мать оформиться мыть подъезды на нескольких участках.
Убирались, понятное дело, они. Зарплату тоже получали сами, чему посодействовали работницы жилконторы, осведомлённые о сложной материальной обстановке в этой семье.
Закончив восьмой класс, девочки пошли учиться на поваров. Изольда Игоревна к тому времени сменила трёх гражданских мужей, упорно выбирая в спутники жизни состоятельных по меркам этого рода граждан собутыльников, которые спустя малый срок начинали распускать руки, пытаясь параллельно добраться до девичьих прелестей, которые становились чересчур аппетитными, чего невозможно стало скрыть.
Много раз девочек спасала от домогательств физическая сила и характер Бэллы, которая, несмотря на малый вес и хрупкость умела себя защитить.
В дверь своей комнаты сёстры врезали замок, закрываясь на ночь.
Им пришлось жить и питаться раздельно от матери. Правда, Бэлла родительницу жалела. Подкармливала тайком от Жанны, которая испытывала к этой женщине, как она её называла, поистине дьявольскую неприязнь.
Неожиданно опять объявился папочка, выглядящий на удивление вполне респектабельно.
Он сумел пережить развод с меньшими издержками, сохранив человеческое достоинство. Даже попытался выдернуть из цейтнота бывшую жену. Увы, из этого ничего не вышло: отсутствие ответственности, и ощущение полной свободы, пришлись Изольде Игоревне по вкусу, несмотря на скудость самой жизни.
Виталий Анатольевич сильно изменился. Теперь он подолгу разговаривал с дочками, чувственно прижимал их к груди, целовал, изредка вымаливал прощение, иногда даже пускал слезу.
Сёстры не противились общению, но не могли поверить в его искренность в силу множества обстоятельств.
– Простите меня, родные! Не ведал, что творю. Скоро, скоро, миленькие, всё изменится. Будете жить как принцессы.
– Ладно, пап, мы на тебя не обижаемся. Теперь уже ничего не изменить. Выкарабкаемся. Вот выучимся на поваров и заживём. Мамку закодируем. Ты же знаешь, какая она мастерица… была.
– Мамка… разве у неё была реальная причина так опуститься? Думает, я не знаю, как она по ночам любовников принимала. Не ей меня винить. Признаюсь, гулял… да, было. Издержки профессии.
У меня же поклонниц – воз и маленькая тележка. Меня и теперь все любят. Не было у нас настоящей любви. Это я только теперь понял. Я ведь опять женился. Скоро к жене перееду жить. Вам свою квартиру отдам. Хотел сюрприз сделать, но не удержался. Готовьтесь к переезду. Нечего вам с её пьяными дружками под одной крышей жить. Нужно свою судьбу устраивать. Совсем невестами стали. Там у вас две комнаты будет. Деньжат вот возьмите. Немного, но приодеться хватит. Ходите оборванками, словно отца у вас нет. Каюсь. Долго думал. Нет у меня роднее вас никого.
– Ладно тебе, папка. Не выдавливай слезу. Просто не пропадай и всё. Сами справимся.
– Ну, уж нет! Понимаю, что веры не достоин. Стыдно-то как. Ничего, буду выправлять доверие. Как обустроитесь, я вас со своей Аннушкой, с Анной Сергеевной познакомлю.
Через месяц отец прописал их в двухкомнатной квартире, куда девочки вскоре переехали. Обстановка была не новая, но добротная. Ремонт не требовался. Заходи и живи.
Шестнадцатилетие сёстры справляли в кругу семьи у себя в квартире. За столом сидели папа с Анной Сергеевной, мама и они, виновницы торжества. Всё, что стояло на столе, было приготовлено собственными руками. Алкоголя не было. Не захотели провоцировать мамку.
Изольда Игоревна сидела, сжавшись, словно пружина, не поднимала глаз. Они с Анной Сергеевной ровесницы, но мама выглядела чуть не вдвое старше.
Чувство неловкости не покидало всех присутствующих. Виталий Анатольевич поздравил именинниц, рассказал несколько смешных до слёз анекдотов, отдал подарки. Ели молча. Мама ни к чему не притронулась. Плакала без заметных для глаз эмоций. По неподвижному лицу сами собой текли и текли слёзы.
Вскоре папа с новой женой уехал. Маму девочки решили оставить ночевать у себя. Она безропотно выполняла всё, что от неё требовали сёстры: дала себя раздеть, вымыть в горячей ванной, вытереть, расчесать, уложить в постель.
Спала она или нет, но лежала беззвучно, неподвижно, с закрытыми глазами. По лицу без мимики опять текли и текли потоки слёз.
Девочки выстирали, высушили, выгладили её одежду, долго обсуждали на кухне как жить дальше. Принять единогласное решение не получилось. Мамку было смертельно жалко, однако, возвращаться в тот ад, из которого девочки с таким трудом выкарабкались, желания не было.
Одно дело помочь, подать руку и совсем другое – позволить обстоятельствам ещё раз разрушить с таким трудом выправленную судьбу. Решили просто поговорить с мамкой по душам.
Какое обстоятельство смогло стать переломным моментом, непонятно, но пить Изольда Игоревна неожиданно бросила.
Собутыльников, провоцирующих пьяные посиделки, отвадила. Вместе с девочками наводила она порядок в её квартире, сделали лёгкий косметический ремонт. Оборудование маминой мастерской осталось нетронутым.
Восстанавливалась она тяжело и долго. Три года непрерывного пьянства давали о себе знать.
Навыки дизайнера, закройщицы, швеи, пришлось нарабатывать заново.
Вскоре Изольда Игоревна устроилась работать портным в небольшое ателье, начала вновь изобретать необычные фасоны женской одежды.
К следующему дню рождения, Жанна и Бэлла были одеты с иголочки в самое стильное, что предлагала современная мода.
Мама опять стала родной и близкой.
Самое удивительное, что она помирилась с папой, почти подружилась с Анной Сергеевной, которая оказалось мировой тёткой. Иногда все вместе встречались у девочек дома, только теперь уже никто не плакал.
Мама с нескрываемой любовью поглядывала на папу.
До получения диплома повара оставалось меньше половины года, когда Бэлла неожиданно влюбилась. Девочка сама от себя не ожидала такой страсти.
Ужаснее всего было то, что сестра отчего-то почувствовала себя предательницей по отношению к Жанне.
Несмотря на это она всё глубже погружалась в новые для себя ощущения, думая о Ромке днём и ночью, даже когда работала, проваливаясь в нирвану, теряя при этом чувство времени.
Она и сама не поняла, как познакомилась, когда успела заразиться любовью.
В тот день Жанна заболела. У сестры поднялась температура, её лихорадило, знобило, лицо покрылось каплями холодного пота. Даже по внешнему виду было понятно, что в училище ей идти нельзя.
Дождаться скорую Бэлла не успевала. Прогуливать нельзя – лишат стипендии. Вспомнила, что у мамы должен быть выходной. Растворила в стакане таблетку аспирина, заставила сестру выпить, уложила её в постель и побежала.
Довольно быстро удалось поймать попутку. Деньги в кармане были, экономить не стала. Назвала адрес, услышала согласие, села, не глядя, в машину и поехала.
– Извини, ты Бэлла или Жанна, – спросил водитель.
– Бэлла. Разве мы знакомы?
– Ты училась в восьмом “Б”, я в десятом “А”. Ромка я, Куркаев. Вспомни. Мы с тобой танцевали несколько раз. Я до сих пор под впечатлением. Ничего приятнее у меня не было. Сколько раз хотел к тебе подойти, всё стеснялся.
Потом меня в армию забрали. Два года только о тебе и думал. Я тебя с сестрой всё время путаю. Помню только, что Бэлла добрая, а Жанна колючка. Я искал тебя, даже домой заходил, только твоя мама разговаривать со мной не стала. Сказала, что ты мала ещё с мальчиками знакомиться.
– Правильно сказала. Знаешь, Рома, не до тебя, извини. У меня сестра заболела, а мне кровь из носа нужно на занятия. Еду к мамке и психую: вдруг её дома нет, что тогда делать, ума не приложу.
– Хочешь, могу скорую вызвать. Врача дождусь. Могу даже посидеть с ней. Мне не трудно.
– Не знаю, что тебе сказать. Думаю, это не очень удачная идея. Ты мужчина, она несовершеннолетняя девочка. Мало ли чего тебе может на ум взбрести?
– Бэлла, я же тебя люблю, неужели ещё не поняла? Не представляешь, как обрадовался, когда увидел. Чуть сердце изо рта не выпрыгнуло.
– Как не понять? Конечно, любишь. Все мальчишки только о том и думают, как бы девчоночку одурачить. Наплетут с три короба невообразимых нежностей про любовь и переживания, а сами совсем про другие сладости думают. Я же девочка. Подруги между собой делятся печальным опытом, вызревшим из любовных откровений. Не нужно, Рома, лапшу мне на уши вешать. Между прочим, в восьмом классе мы с Жанкой выглядели как бомжихи. В нас невозможно было влюбиться. Я хоть и маленькая, но сообразительная.
– Напрасно ты мне не веришь. А выглядели вы с сестрой и тогда на все сто. Одевались не очень, но смотрелись потрясающе. В каком училище ты учишься? Разреши, я тебя после занятий встречу, а? Насчёт того, чтобы с Жанной посидеть, даже не сомневайся. Иди к маме, я тебя подожду.
– Жди. Вернусь, договорим. Всё равно мне до училища теперь нужно, иначе не успею. Сколько с меня?
– Неужели я со своей девушки буду деньги брать?
– Э, я тебе повода не давала! Впрочем, как хочешь.
Мамки дома, как назло, не оказалось. Делать нечего – пришлось довериться непонятному Ромке. Он всю дорогу болтал, изображая влюблённого. Это напрягало, хотя, если честно, очень хотелось верить в его искренность. Невозможно же так убедительно и эмоционально врать. Хотя, кто его знает, вдруг он готовится поступать в театральное училище?
Подумав так, Бэлла прыснула в кулак. На артиста Ромка как-то не тянул. Пришлось написать ему адрес, дать ключ, и взять с него клятву, что ни-ни. На всякий случай Бэлла показала ему кулак.
– Не сомневайся. Если что – мы тебя из-под земли достанем.
– Туда мне ещё рано, Бэллочка. Во сколько тебя встречать?
– Подъезжай к четырём. Или ты пешком?
– На транспорте. С ветерком доставлю, – Ромка отважился и поцеловал девушку в щёку. Неловко, вскользь.
Девушка удивилась неожиданному ощущению. Отчего-то захотелось, чтобы он повторил эту шалость.
За Жанну она совсем не волновалась, зато разволновалась из-за поцелуя. Весь день припоминала разговор с Ромкой, трогала щёку. Фразы, произнесённые Ромкой, теперь выглядели иначе.
Если сначала они представлялись назойливой болтовнёй, изощрённым способом “закадрить чувиху”, как Бэлла не раз и не два слышала от мальчишек, то теперь звучали убедительно и красиво.
Девушка перекатывала во рту, словно сладкий шарик, слово Рома, намеренно растягивая до невероятных размеров букву “О”. Этот процесс не просто забавлял, вызывал в груди прилив тепла и весьма приятные ощущения, заставляющие дотрагиваться с улыбкой до того места на щеке, которое юноша облизал столь неловко.
Бэлла думала и думала о Ромке, не желая прогонять чудесным образом создающие солнечное настроение мысли, загадывая, встретит или нет? Даже не так, – пусть только попробует не встретить! Так вероломно предать её доверие? Нет, нет и нет. Он не такой, этот замечательный Ромка!
Господи, что она себе нафантазировала, да кто он такой!
Откуда ей знать, ну не помнит она, чтобы танцевали, к тому же несколько раз. Врёт наверно, а она в любовь поверила. Ну, какая любовь? Наверняка что-нибудь задумал, насмехается. Сейчас ограбит квартиру и смоется с ключами.
Ромка, смоется? Какие глупости. Ты его глаза видела? Ну! Разве такие глаза могут врать, тем более про любовь?
А какие у него были глаза, тёмно-серые, зелёные? Надо попробовать нарисовать портрет. А занятия? Ладно, потом у кого-нибудь прочитаю конспект.
Так. Лицо. Слегка вытянутое. Симметричное. Влюблённое. Значит, малость глуповатое. Во-от такое… кажется, похоже.
Тёмные волнистые волосы. Прямой нос. Нет, не такой, короче.
Глаза. Бездонные, яркие, блестящие. Открытые. Вот с таким прищуром. Взгляд наивный. Брови, почти сросшиеся. Ресницы густые, девичьи. Поцелуйные губы. С чего это я так решила? Самые обыкновенные, просто припухшие и яркие.
Щёки с ямочками. Немного щетины. Острые мужественные скулы. Уши небольшие, прижатые. Добродушная улыбка.
Он, не он? Если себя узнает, значит, точно влюбился. А я, влюбилась или нет?
Вот ещё! Это он два года страдал, а не я. Интересно, какой он на самом деле, Ромка Куркаев? Если он на мне женится, то я уже не Мартынова буду?
Бэлла Анатольевна Куркаева. Офигеть. Жанка Мартынова, а я Куркаева. Да она меня со свету сживёт!
Вот ведь навязалась на мою голову сестричка. Влюбиться из-за неё по-человечески нельзя. Сиди теперь и думай, как бы Жанку своей любовью не обидеть.
А ничего, пусть свою ищет. Ромка мой.
Ё-мое, а если они сейчас… убью, точно убью! Обоих. Да нет, быть такого не может. Он же мне, а не ей только что в любви признавался.
Велика важность, три слова сказать. Мамка папке сколько раз в любви признавалась. Сама рассказывала. И он ей. И что с того? Как любой нормальный хозяин: как дал слово, так и обратно забрал. Аля-улю – ручки-то вот они. Ловкость языка и никакого мошенничества. Любил и разлюбил.
Какая только дребедень в голову не взбредёт. Скорее бы занятия закончились. Если не приедет, может ни на что не рассчитывать. Мне и Мартыновой неплохо живётся. Интересно, а жить где будем? У нас же кровати узкие. И Жанка со своей завистью достала.
Представляю, я вся такая в белом платье, взбитом как морская пена, с газовой фатой чуть не до пола, румяная, счастливая. Гости кричат “Горько!” Офигеть! А я даже целоваться не умею.
Ну, приедет он, что дальше… пригласит на свидание, не пригласит, а если приставать начнёт?
С кашей в голове, полным хаосом в ощущениях, Бэлла бегом припустилась на выход, не успев даже застегнуться.
Ромка, словно часовой на посту, рысачил по самой короткой амплитуде, словно медведь в тесной клетке, нетерпеливо поглядывая на часы.
Увидев его, Бэлла притормозила, приосанилась, надела на лицо маску надменного равнодушия и не торопясь взяла курс на потенциально любимого.
– Вот, – протянула она тетрадь, – там смотри, внутри. Узнаёшь?
– Это я что ли? Надо же. Откуда у тебя? Ты что, по памяти? Ого-го! Докладываю. У Жанны ангина. Весь день делаем полоскания, пьём таблетки. Влажную уборку сделал, ужин готов. Разреши приступить к транспортировке любимой.
– Так уж и любимой?
– Не извольте сомневаться, Бэлла Анатольевна. Изольде Игоревне доложил. Обещала заехать. На ужин у нас, то есть у вас, жареная картошка и куриный бульон с яйцом. Разрешите присутствовать при приёме пищи.
– Да, Ромочка, окучиваешь ты девушек с размахом. Чувствуется армейская подготовка и романтический опыт. Такой стремительной осады ни одна крепость не выдержит. Я уже не знаю, что и думать. Ты, случайно, мамочку мою, нечаянно, впопыхах, тёщенькой не называл?
– Если только ты не против такой фамильярности. Но я не настаиваю. Ни в коем случае. Хотя, надежда есть, говорю прямо.
– Два месяца назад мне семнадцать исполнилось. Увы, надежды твои напрасны. Если только дождёшься, пока ягодка поспеет. Поехали?
– С тобой, хоть на край света. А ждать, какие-то несчастные десять месяце – тьфу! Два года ждал – не упарился. Можно ручку поцеловать?
– В щёчку не понравилось?
– Больно уж взгляд у тебя, чаровница, строгий. Заробел. Думаю, нам торопиться некуда. Я теперь от тебя ни на шаг.
– Вот обрадовал. А спать будешь в прихожей, на коврике?
– Спать дома буду. Регламент романтической влюблённости на данном этапе совместные ночёвки не предусматривает.
– Ну, если только так. Выходит, мы с тобой почти всё обговорили. Осталось только спросить, а с Жанной меня не перепутаешь?
– Этот вопрос я уже выяснил. У тебя есть тайный знак на правой щеке.
– Так, что ещё она обо мне выболтала?
– Только хорошее. Любит она тебя. По секрету скажу, ревнует – жуть.
– Тоже мне, секрет. Без тебя знаю. Даже больше скажу – я тебя к ней тоже ревную.
– Постараюсь оправдать доверие. Я однолюб.
– Все мужчины так говорят, а потом выясняется, что характерами не сошлись, что любовь лишь пригрезилась. Это мы уже проходили. Маменька до сих пор от шока отойти не может. Больно ты шустрый, Ромка Куркаев.
– Любовь – это диалог сердец. Во всяком случае, мне так кажется. Пока влюблённым есть о чём говорить, чувства не иссякнут.
– А если помолчать захочется?
– Молчание влюблённых – тот же диалог. Они ведь друг друга сердцами слышат, и понимают. Вот скандал, это не диалог, даже если кричат оба, потому что каждый беседует сам с собой.
