Владимир Демидчик
Незаросшая…
На лицах домов и губах переулков.
На камнях развалин от древних эпох,
И в чётких следах от римских сандалий
И кованных новых армейских сапог –
Незримые тени кругом пробежали.
Незримые тени, усталые тени
На города старом, израненном теле,
В седых благодатных оливковых рощах,
В морщинах людей, что бедней и попроще…
Вечно прекрасный, храни тебя время,
От распрей людских и гнева, что дремлет….
Мечеть омейядов в Дамаске.
Мечеть омейядов в Дамаске –
Одно из обычных чудес.
Иди и забудься, как в сказке,
И плавай в безмерьи небес.
Стоят по углам минареты
Приметой ушедших времён.
Размноженный голос в кассетах
Зовёт мусульман на поклон.
И мерно, под звуки азана,
Абейи, кафтаны бредут,
И губы литанью Корана
Жуют, как медовый макруд.
Рябит от мозаики улиц,
От пёстрых нарядов и глаз.
Творят исступлённо, сутулясь,
Свой пятикратный намаз:
«Наставь нас на путь правомерный,
На путь за кого ты радел,
Не тех, на кого ты разгневан,
Заблудших среди трёх дерев…»
Ах, если бы в каменных чащах
Дорога была бы видна! –
Дорога сегодня смешалась с вчерашней,
Куда не свернёшь – вырастает стена.
Кругом бесконечные крепкие стены
Скрывают дорожную даль,
И если упрёшься, уйдёт, непременно,
Дорога твоя в вертикаль.
Разговор.
– Что ищешь ты в нашем далёком краю? –
Спросил меня старый сирийский крестьянин.
– Чужую судьбу, но и в чём-то свою,
Поэта с душою невиннее лани.
– А где тот поэт? – Он умер давно.
– Так, значит, искал ты ветер вчерашний?
О чём же печалился этот поэт?
– Слепой, но читал он по книгам сердец
И видел бескрайние дали душою,
Стихов и поэм дивных был он творец,
С печальной и трудною судьбою…
– Поэт – как крестьянин, выходит оно…
Он мыслью своею лишь пашет,
Забросит на юге добра он зерно,
А хлеб уродится на северной пашне.
… Нам мало расскажут живые поэты,
Чарующих слов поднесут самоцветы,
Любовные песни, пейзажи, куплет –
Красиво, но подлинной страсти в них нет.
Есть люди будто бурный сель….*
Есть люди будто бурный сель,
Что рвёт гранита цитадель.
И в дикой пене злой оскал
Страшит обвалом чёрных скал.
Он всё разрушит и сметёт,
Но сель промчится – жизнь цветёт.
Другой – как вади, вод поток,
Бурля, несёт короткий срок,
Вспоённый тучей дождевой,
В песках мелеет в жгучий зной,
И, затерявшись меж холмов,
Оставит след средь валунов.
Но больше есть таких людей,
Что незаметны, как ручей.
В горах пробьётся сквозь гранит,
Прохлады свежесть сохранит,
Сольётся радостно с другим
И волны катит вместе с ним.
Впитает сотни ручейков,
Прозрачно чистых родников,
Росу, слетевшую с ветвей,
Что засмотрелись на ручей,
Впитает песен чудный рой
И зашумит седой рекой.
В долинах пашни оросит
И в зной он жажду утолит,
Омоет грязь и свет зажжёт
Поток упрямых бурных вод.
А человек ведь – как вода –
Добро рождён творить всегда.
И он, как маленький ручей,
Идёт к большой реке своей,
Чтоб всё до капли дать испить
И буйным колосом ожить.
* Опубликовано в журнале «Памир», 7-12, 1995 г., г.Душанбе, стр.141
Поёт Фейруз
Поёт Фейруз… В сердцах, пронзённых
Тоской из глубины веков,
То плач прорвётся обделённых,
То оборвётся чей-то зов.
Созвучья слов и ритмы песни: -
Мольба пустынь и грусть небес –
То умирают, то воскреснут,
И вновь несут тяжёлый крест.
И делит резкая цезура
Всё то, что было, будет, есть…
Единый жар любви танура
Зовёт, звенит, как благовест.
Поёт Фейруз… И над Дамаском
Струится свет иных миров.
Я ухожу, судьбой обласкан,
Я рад, что слышал этот зов.
Опустели бунгало в Тарсусе…
Опустели бунгало в Тарсусе,
Отдыхающих схлынул прибой.
Осень клонит меня в Белоруссию –
По раям нашатавшись, вернуться домой.
Солнцем даль докрасна разогрета,
Блеском воздух пронизан насквозь,
Но в парчовых сирийских рассветах
Вижу золото скромных берёз.
Пусть уходят красивые лайнеры
За далёкую синюю грань,
Только лешие, наши дизайнеры,
Манят в мокрых чащоб глухомань.
Беларусь.
Бесконечные сонные дали…
Бесконечные сонные дали…
На пригорках пожухлую рожь
От осенней тоски и печали
Бьёт холодная мелкая дрожь.
В лужах тучи угрюмые стынут,
И берёзы в корявый свой плед
Прячут зябко горбатые спины
Сотни серых и тягостных лет.
На развилке, раскинув объятья,
От дождей побуревший насквозь,
На дубовом замшелом распятьи
Обезглавленный виснет Христос.
Несвиж. Август 1965 г.
Рыжей корове, подруге моего детства
Мне горький дождь лизал лицо не раз
И застилал глаза солёной пеленою,
Когда с тобой в тот трудный час
Дрожащий, плёлся по дорогам за едою.
Кормила ты меня и летом, и зимой –
За лето пять пудов ржаного хлеба,
Того, что был всего мерилом и ценой,
Что слаще был и благ земных, и неба.
Как сладок был тот клёклый чёрный хлеб
От материнских слёз и от чужих побоев,
Невыспанных ночей за пять военных лет,
Что, как ярмо, несли тогда с тобою.
Была война… Останки обгорелых труб,
Скелеты хат пугали чернотою…
Дорога, вздувшись от дождей, как труп,
Лежала, вся изъезжена войною….
Во ржи полёгший, голову склонив,
Подбитый танк ржавел под серыми дождями.
В обочинах бугры безвестные могил
И остовы машин с погасшими глазами.
Шёл долго серый горький дождь,
Он нас двоих стегал тоской о тёплом доме.
В твой рыжий бок я прятал свою дрожь,
А ты шершавым языком лизала мне ладони.
Я помню осень, ветер ледяной
Гнал тучи серые с обвисшими краями.
Посыпал снег, дорога жёсткой обросла корой,
А я бежал по ней замёрзший и босой,
Сбивая ледяную грязь ногами.
Прости меня, я гнал тебя и бил…
И гнал бы так до самой преисподней.
Давно тех лет следы бурьян забот покрыл –
А глаз твоих тоску я вижу и сегодня.
Потом, в конце, пришли, тебя угнали на убой.
А я всё ждал, когда придут за мной.
Мой товарищ, в жестокой агонии….
Мой товарищ, в жестокой агонии
Не зови ты на помощь людей.
Дай-ка, лучше согрею ладони
Над дымящейся кровью твоей…
И не плачь ты от страха, как маленький,
Ты не ранен – ты просто убит.
Я на память сниму с тебя валенки –
Мне ещё воевать предстоит.
Лес.
Будь благословен вовек, косматый,
За всю земную благодать.
За то, что из тебя рубили хаты,
Тобой стелили в топях гать.
Чтоб к берегам иным, богатым,
Прибиться из твоих болот,
Рубили, жгли и делали накаты,
Заборы, крепости и царские палаты,
И городов своих оплот.
Рубили, жгли, четвертовали
На сотни вёрст от той версты,
Откуда шли в пустые дали
И за собою воздвигали,
Как вехи, тяжкие кресты.
За все блага твои от сотворенья,
За безвозвратные дары,
За тишину, покой, уединенье
И за приют под твоею сенью
Тебя же брали в топоры.
Иду в тебе, дышу тобою,
Молюсь тебе, как в старину,
Как в жизни, следую тропою,
А надо б сбиться в сторону…
От осознанья истин многих
Дорога скрылась в тихий лес
И шла одна в молчанье строгом
Под кромку таинства небес.
Через канаву – ствол берёзки,
За ней – толпа нечёсанной лозы,
Сбежала в луг с осокой жёсткой,
Примятой от ночной грозы.
И, утолённый тишиною,
Испив все запахи цветов,
Как листик, слившийся с вселенною душою,
Я растворён в тоске лесов.
Будь благословен вовек, замшелый,
За ту, что мать качала колыбель.
Придёт пора – и моё тело
С твоим сойдётся у предела
И ляжет в общую постель.
Малеевка. 1986 г.
И на Польше лежит белый снег….
И на Польше лежит белый снег
Между пятен замшелых лесов.
Гонит ветер куда-то на смерть
Стадо седых облаков.
Я же, как пепел Освенцима, -
Рассеянный в мире, разбросанный,
Улетаю бескрайними рейсами,
Оседаю распятыми в бездне вопросами….
Реквием.
С жёлтой звездой на груди,
С жёлтой звездой на спине
Школьный товарищ бредёт по грязи,
Жёлтой звездой повернувшись ко мне.
С мутной тоскою в зрачках,
Смутной догадкой о плахе,
Мальчик, ослепший топчет свой страх
В ещё не пылающем прахе.
Рваной колонной гонимый,
Как рваною раной кровящей:
За что вы доныне судимы?
За что же ребёнку чистилище?
Так чьи грехи полил ты своей кровью?
И за кого ты умирал так много раз?
За тех, кто сотни раз топтал тебя, как глину,
Стрелял, убил однажды, бьёт поныне…..
За что болит в моей груди сейчас?
Душанбе. Июль-август 1987 г.
Фрагменты неоконченной поэмы.
Авель
Ты заложил основы, Каин!
В тех пор, как я тобой убит,
Весь мир крошится от страданий….
Не потерять бы только нить….
Не потерять бы только нить
Воспоминаний, рассуждений:
Легко слова нам обронить,
Что стоят только денег.
Но если вздумал ты ронять
Слова, как в землю зёрна,
Смотри, чтоб к осени не снять
Клочок травы лишь сорной.
Пчелиный рой бесценных слов
В душе моей роится,
Но как их сбить в ряды стихов,
А сбив, не повториться?
Чтобы мысль легко входила в стих
Предельно ясной, внятной,
И лишних фраз поток утих
В пустыне необъятной?
И как в живую плоть облечь
Воспоминаний старых остов?
Былая боль – чужая речь,
Забытый в океане остров!
*******
Затерялась деревня в чащобах глухих.
Затерялась деревня в чащобах глухих…
По болотам лесным и осоке
Бродит леший замшелый на ножках кривых
И туманы ползут волоокие.
Над речушкою ржавой, поросшей ольхой,
И кустами вишнёвой крушины
Сокрушается иволга ранней весной
Человечьей и птичьей кручиной.
Улетели давно далеко журавли,
Не оставив следа в поднебесье
Только клёкот тоскливый их в сердце болит
И синицей в руке всё трепещет….
На перекрёстках тихих улиц….
На перекрёстках тихих улиц
Не отыскать былых теней.
Дома, по-старчески сутулясь,
Беззубым ртом кривых дверей
Жуют тоску ушедших дней.
На липах лист усталый тлеет.
Куда глаза свои ни кинь –
Чужие тени на аллеях,
Чужие блёстки паутин.
И даже небо, ледяное,
Тревожа, льёт чужую синь….
На всём следы своей Хатыни
И детства, обожжённого войной,
Но страшный крик в глухой пустыне
Души моей, что рвёт покой,
Покроет время лишь травой…
Всё потерял! Одни могилы
На много лет и вёрст вокруг.
Вот старый холм – на нём застыли
Столбов и линий чётких круг,
Всех обелисков и камней взамен –
Печать прошедших перемен…
Белеют головы ромашек,
Поджавши лапу, стынет клён,
И воздух весь пронизан кашкой.
На всём лежит дремотный сон.
На окнах бельма-занавески,
А в глубине – чужая тишь,
Чужие тени, взглядов всплески
Чужая страсть, иная жизнь…
Но вдруг, дыханием согретый,
Слетевшим с липовых цветов,
Ты узнаёшь во всём приметы
Своих невидимых следов:
Здесь, за штакетником, у дома
Когда-то пенилась сирень.
Здесь, чувством сладостным ведомый,
Находишь ты былую тень,
Слова дрожащего признанья
И шорох вздохов меж ветвей,
Среди листвы и трепетанья
Беспечных солнечных лучей.
Но нет сирени, серый иней
Покрыл пустырь на много лет,
И я дышу лишь горечью полыни,
Ищу я дней ушедших свет.
В поля гречихи белопенной
Не возвратить тот яркий цвет,
Как в желтизну листвы осенней
Зелёный, радостный привет.
Мне не найти в поблёкших красках
Далёкий детства перезвон,
Любви, растраченной напрасно,
В подушках сбитых сладкий сон…
Расстрел.
Тихое утро осеннее.
Лист пожелтевший не стронется.
Где-то за дальней деревнею
Луч пробивается солнечный.
Город, покрытый саваном,
Белым туманом искрученным,
Тихо всплывает каменной
Церковью, старенькой, скрюченной
Страшной бессонницей, мукою,
Болью предсмертной, рыданьями,
Перед последней разлукою,
Перед последним свиданием.
Чёрными в страхе глазницами
Дома на дома таращатся.
Улицы грустными лицами
Прильнули к ногам уходящих.
Шаркают ноги старушечьи
В этой тиши звенящей.
Боль пополам с горечью
В плаче слышны ребячьем.
Улицы, где играли мы,
Обросшие липой, сиренью –
Когда-то казались длинными,
Потом пробегались быстрее…
Колышется небо от пламени…
Колышется небо от пламени,
Земля сотрясается, дыбится,
И падают трупами здания
И люди, разбитыми глыбами.
А в жёлтом и огненном хаосе
Деревья, живые, корчатся.
Земля раскололась, и на оси
Над бездной болтается сморщенной.
Тропинки извились от боли,
И тракты от стонов осели.
Чернеет от крови несжатое поле,
Седеют от страха зелёные ели.
Провалами глаз умоляют
Руины, с застывшей слезою…
Вдруг небо померкло и сжалось,
И только восток ещё розовый….
Я падаю, падаю, падаю,
Кричу и кричу от отчаянья
А солнце далёкой лампадою
Трепещет в оглохшем молчании.
Вчера ещё тёплую силу
Давало рожденью светило –
Где, почему всё сместилось,
И снова разверзлись могилы?
******
Загромыхал засов и отворилась дверь…
Загромыхал засов и отворилась дверь,
И в сумраке от стен скользнули тени,
Одна – изогнута, как семь небесных сфер,
Другая – скорбная, как падший на колени.
От серых стен, пропитанных насквозь
Миазмами смертельного недуга,
Тянулись вкривь, и вдоль, и вскользь
Клешни и щупальца предсмертного испуга.
– О раны божьи, где нам уберечь
Себя от варварства и правосудья злобных.
Нельзя, устав, спокойно в гроб нам лечь.
Могилы братские – не рай обещанный,
ад загробный.
*****
Тяжёлым сном забывшись…
Тяжёлым сном забывшись, Сегень
Увидел вязкий мрак вокруг.
И он из сил своих последних
Из плоти лез – без ног, без рук,
Одним лишь сгустком тёплой крови,
Крича от ужаса, тоски,
Но крик его заглох в безмолвьи,
Весь разлетевшись на куски.
Тянулась медленная вечность
Перевоплощения в ничто,
И он увидел бесконечность
За этой теменью ночной.
И вдруг, легко поднявшись, плавно,
Взлетел он на такую высь,
Где мир необозримый мир плавал,
Где сферы звёздные сплелись,
Где ледовитое дыханье
Бездонных пропастей, пучин,
Где смысл и тайна мирозданья,
Причина всех земных причин.
И был он частью той причины,
И был причастен к тайне он,
Ничтожный он, необозримый,
Он, Вездесущий всех времён.
Раздумья.
Давно ль за праздничным весельем…
Давно ли за праздничным весельем
Наш молодёжный стол был прост?
Но время шло – все поседели –
Кто был ничем, тот нынче толст…
В речах умеренность, пристойность,
И, экономя каждый слог,
Мы осуждаем ту пристойность,
Что в нас бурлила, видит Бог!
И, как вода, бурля, в воронке
Спешит убраться в глубину,
Так дни уходят в вечной гонке
И тянут нас ко дну, ко дну…
Где речь была повита хмелем,
Плескался пьяный тост о тост,
Провисло слов пустых безделье,
Как разведённый на ночь мост.
Не перейти, не отступиться –
И взять с налёта нету сил…
Кругом барьеры и границы
И нет скамеек и перил,
Чтоб отдохнуть и опереться.
Бежишь под градом и дождём,
Бежишь, пока не встанет сердце,
Не рухнешь загнанным конём…..
Давным-давно, у самой кромки…
Давным-давно, у самой кромки
Раздумий детских понял я,
Что есть в душе людей потёмки,
Что есть в душе и ясность дня.
Блажен, кто…
Блажен, кто не дослушал глас свирели,
Блажен, кто не допил стакан вина….
Всё, что дышит, что слышит, живое…
Всё, что дышит, что слышит, живое,
Знает горе, и радость, и боль.
Тот живёт, кто не знает покоя,
Кто рождает, тот знает любовь.
От любви глухари в чащах стонут,
От тоски волки воют зимой,
Овцы блеют прощально в загоне
Перед тем, как уйдут на убой….
Отчего, не пойму, мне так грустно с тобой…
Отчего, не пойму, мне так грустно с тобой…
Бьётся сердце и больно сжимает.
Стан твой гибкий рукой
Обнимаю в тиши,
Отчего же так грустно, не знаю.
Конопляную прядку волос
Ветер нежный, как вечер, колышет,
Зорьки-очи блестят,
Из распущенных кос
Утро майское свежестью дышит.
Наклонись, поцелуй!
Слов безбрежный поток
Разолью я хмельною волной
И в прохладе ночной
Стан твой гибкий рукой
Обниму, мой румяный восток.
Пусть за рощей заря
Рассыпает лучи,
Пусть росою сверкает листва.
Слышишь, песню любви
Сердце сердцу стучит,
И излишни, излишни слова.
Ленинград. Апрель 1951 г.
Не пришёл к тебе я к ночи….
Не пришёл к тебе я к ночи –
Что ж, моя вина.
Загулял я, знаешь, очень…
Ну, налей вина!
Знаю, что меня ждала ты
От зари и до зари,
Лучше ты молчи об этом,
Мне не говори.
Сам я знаю, грешен много –
Что ж, моя вина.
Ну, не будь такою строгой
И налей вина.
Где я был – одни бурьяны
Да ковыль седой….
Обнимал в саду каштаны
От любви хмельной.
Шёл какою-то дорогой,
Брёл по спелой ржи.
И уснул – не будь же строгой –
Где-то у межи.
Спал я сладко под межою,
Надо мной всю ночь
Рожь проплакала росою,
Будто ты, точь в точь.
Не сердись же, недотрога,
Всё – моя вина.
Ну, не будь такою строгой,
Дай ещё вина.
Ленинград. Осень 1952 г.
Застольная.
Налейте бокалы полнее вином,
Пусть пенится радостно хмель.
Пусть стонет и плачет у нас под окном
Седая от злобы метель.
Налейте и пейте, как дружбу, до дна!
И каждый из нас будет рад
Забыть за бокалом хорошим вина
О горечи прежних утрат.
За то, что прошло, что успели свершить,
За то, что нас в будущем ждёт,
За то, чтоб сумели не раз осушить
Бокал мы за тех, кто нальёт.
Налейте и пейте, как дружбу, до дна!
Пусть каждый из нас будет рад
Забыть за бокалом хорошим вина
О горечи прежних утрат.
Ленинград.1953 г.
Ну, не бойся, дело к ночи….
Ну, не бойся, дело к ночи….
Под нависшей бузиной
Голубые свои очи
На минутку ты закрой.
Не увидят здесь нас люди,
Я склонюсь на твои груди…
Очи дивные закрой.
Слышишь, птицы умолкают,
И синеют небеса
И по листьям вдруг сбегает
Серебристая роса.
Ну, не бойся, дело к ночи…
Под нависшей бузиной
Голубые свои очи
На минутку ты закрой.
Несвиж. 1953 г.
Уходи, набежавшая грусть….
Уходи, набежавшая грусть.
Сердце болью разлуки не трогай!
Я с тобою её не дождусь,
Уходи же другою дорогой!
Но совсем не хочу я расстаться с тобой –
Есть минуты….
И в эту усталость
Приходи,
поболтаем…
за кружкой пивной –
Только помни,
на самую малость.
Ленинград. Ноябрь 1953 г.
Стихи отписались…
Стихи отписались… И к прозе не тянет.
И светлая мысль промелькнёт и уйдёт,
А если задержишь, то завтра утонет
В пучине житейских забот.
Ленинград. Июнь 1954 г.
Невский пустой…
Невский пустой, как голова с похмелья.
Из раскрытых настежь окон
Издёвкой обидной, улыбкой поддельной
Над тихим прохожим куражится сон.
Но как мне уснуть, если внутренний дьявол
Толкает и гонит в свинцовый рассвет?
У города есть шлагбаумы, заставы –
Во мне же застав этих нет.
Иду и листаю гранита страницы,
Шершавые строки усопших домов,
И ржут надо мной на мостах кобылицы,
Беззубые рты разведённых мостов..
У Стрелки свинцовой Невы многословье
Пытаюсь с волненьем и грустью понять
К Ростральным прижался с кошачьей любовью..
Но лучше б тебя мне к сердцу прижать….
Иду, заплутавшись, среди ясных линий,
Как старый трамвай, сорвавшийся с рельсов.
Я знаю, что взгляд твой – и серый, и синий,
– Меня отправляет в далёкие рейсы.
Хоть тысячи тысяч пройду километров
К тебе только ради приветной улыбки!
В кустах на бульваре тоской предрассветной
Ветер играет зыбкий.
Ленинград. 1965 г.
Ночь без тебя беспокойными тенями….
Ночь без тебя беспокойными тенями
Трётся, трепещет, то стонет и стынет.
В сумрак укрывшись, дрожат сновиденья,
Нежные, скользкие, неуловимые.
Где-то глаза твои синими бликами
Вспыхнули там, где живут марсиане.
Ночь растянулась твоею улыбкой
И поцелуями давними.
Душанбе. Июнь 1971 г.
Как далеко от тех стоянок…
Как далеко от тех стоянок,
Где след Лейлы давно остыл,
И где Меджнун, от страсти пьяный,
Следы слезою окропил.
На вёртких улочках Арбата
Следов возлюбленных не счесть –
И всяк поэт из них салаты
Готовит в собственную честь.
Как булыжник у дороги…
Как булыжник у дороги,
Застыл навечно меж невидимых миров…
И тихо выйдя из берлоги,
Душа опять стучится в город снов.
В тени его очарованья
Теряемся за гранью мы.
И манят нас секреты мирозданья –
Зачем и для кого мы рождены?
Проходит время через нас без сожаленья.
К чему тогда вселенной безудержный бег?
Куда несёт нас мысль от бездны сотворенья,
Когда мы сами всех вещей венец?
Венец вещей? Или виток движенья,
Которое всего и есть невидимый творец?
Ты создал жизнь, летящую неуловимо,
Вдохнул любовь, не требуя её в ответ.
Твоих метафор блеск неповторимый,
Твоих фантазий безудержный свет
Живёт, и буйствует в нас столько лет….
В буераках, буреломах…
Что бы делал я без леших
И без Бабы Сант-Яги?
Мир бы был угрюмо внешен
Как избушка без ноги.
Я за сине-бело море
Унесусь от праздных глаз,
С лешим, эльфом или гномом
Грустно думаю о вас….
В буераках, буреломах
Дальних памяти моей
Я ищу следы знакомых,
Разбежавшихся друзей.
Кто ушёл за леденцами,
Кто – за тем, кто поманил,
Кто в себя, как за грибами –
Только след его простыл.
След затёрт – но я дыханьем
Отогрею этот след.
Дам я жизнь и трепетанье
Даже тем, кого уж нет…
Мы все, словно Янус, двуликие…
Мы все, словно Янус, двуликие,
А в чём-то вообще без лица.
Все подлые вышли в великие –
Ну как отличить подлеца,
Когда вся толпа многоликая
Давно не имеет лица….
В зелёном пруду твоих глаз…
В зелёном пруду твоих глаз
Я ищу убежавшие тени
И любовь, что тоской растеклась
В бесконечном житейском крученьи.
На асфальте размытая тень,
Тополиная носится замять…
Знаю, мысли мои набекрень,
Потому что в них врезалась память.
Я бреду от тоски до тоски,
Полный старых, но милых мне шорохов.
Я с тобою, как корни сосны,
Переплетён далёкою Ижорою.
Через час – самолёт и привычная грусть…
А внизу – тополиная замять…
Без тоски оставляю Москву,
Вдаль зовёт беспокойная память.
Может быть, я когда-то вернусь,
К тополиным мятущимся кронам,
И опять с головой окунусь
В глаз любимых зелёный омут.
Москва. 1965 г.
Тебя я искал на просторах разбросанных…
Тебя я искал на просторах разбросанных,
В сомнений безмерной пучине,
Где звёзд перламутровые россыпи,
Галактики голые стынут.
От альфы времён до последнего выдоха
Искал и искать тебя буду.
Я должен найти. И другого нет выхода.
Иначе – собою не буду.
Пройдя свой путь до половины…*
Пройдя свой путь до половины,
Я понял вдруг, что пройден путь:
В прошедшем – мёртвые руины,
А впереди – сплошная муть.
Я не ропщу, что нет возврата,
Что впереди сплошная тьма,
Но горько мне, что и собрата
В грядущем взбесит кутерьма.
Весь мир кругами шёл куда-то,
И, начиная новый круг,
Рождал Платонов и Сократов –
А вместе с кругом – свой недуг.
Кругами всё пошло, кругами,
Ну как от камня по воде…
Всё повторяется витками
В причин и следствий череде.
Недуги прошлого незнанья
Не так, признаться нам страшны,
Как утверждение в признаньи:
Симптом раздоров и войны.
Признанье в праве быть великим,
Признанье в праве на успех,
В толпе безумно многоликой
Надеть одно лицо на всех.
* Опубликовано в журнале «Памир», № 1, 1991 г., г.Душанбе, стр.79
Ворона, ворона, не каркай с утра…
Ворона, ворона, не каркай с утра,
А если прокаркаешь рано,
То так, чтоб другим не накаркать утрат
И горестей даже ни грана.
Тебя оболгали, ворона, поди,
От имени предков, но всё ж анонимно:
Никто ведь не знает, что ждёт впереди –
С судьбою мы слепы взаимно.
Ворона, ворона, на белом снегу
Ты так же, как я, очень серая.
Но только вороной я белой слыву,
Во все предсказанья не веруя.
Во лжи искупавшись, я чистым приду,
В любовь и добро неистово веруя.
Влечёт меня незримая волна…*
Влечёт меня незримая волна
В глубокий мир иных, чем эти, красок,
Где всё прозрачно, видимо до дна,
И лица ясные, без масок.
Я сам себе тот мир лепил
Из шорохов ночных и трав благоуханья,
Мерцанья звёзд и яркости светил,
Из слов, забытых от страданья.
Ушёл как был, весь, с головой,
И утонул в волне воображенья,
И вдруг, теснимый, выброшен толпой
На станции метро «Преображенье».
Москва. Август 1986 г.
* Опубликовано в журнале «Памир», № 1, 1991 г.. г.Душанбе, стр.81
Не обожай! Разочарованье….*
Не обожай! Разочарованье
Приносит вечно обожанье.
Ведь обожанье – не любовь,
Иллюзий сгусток, дымка снов.
Не подражай!
И будь самим собой –
Так легче выстоять…
* Опубликовано в журнале «Памир», № 1, 1991 г.. г. Душанбе, стр.78
Когда не в силах превозмочь…
Когда не в силах превозмочь
Своей беды, чужие раны
Беги лечить, спеши помочь
Другим, пока не рухнешь бездыханный.
Когда все шансы сведены к нулю
И жизнь прижала над бездонной кручей,
Ты крикни всем: «Я потому люблю,
Чтоб стали вы добрей – и чуточку получше».
Отдай сполна, что для себя сберёг –
Вернётся всё к тебе сторицей,
И если кто-то от невзгод продрог,
Согрей душой, и сердцем дай укрыться.
Пять лепестков сирени….
Пять лепестков сирени – к счастью –
Я чаще счастья находил,
Но что обрёл – с другим на части
И доли равные делил.
Делился хлебом и мечтою,
Теплом последнего костра,
Но никогда – своей судьбою
И болью собственных утрат.
Во мне бредут ушедшие навеки,
А часть меня ушла в других.
Мы все бежим, как в море реки,
Чтоб каплей дождевой вернуться в них.
Слетела в сумерках неясных….
Слетела в сумерках неясных
Невесть откуда и куда,
Оставив след тоски ужасной,
Непутеводная звезда.
В глубины бездны безразмерной,
Чего постигнуть нам нельзя,
Ушла звезда моя, наверно,
По своду вечности скользя.
Вселенной лик не изменился.
Взошла, как прежде, и луна.
Тоски осадок растворился
В глотке паршивого вина.
Осень во мне развезла все дороги….*
Осень во мне развезла все дороги…
Утопая в нашей библейской грязи,
Я готов в ней оставить ботинки и ноги,
И одной лишь душой до тебя доползти.
Тысячи лет, раздирая до боли
Душу о камни взглядов косых,
Буду искать я тебя, истекая любовью,
В месиве звёзд и пророчеств пустых.
* Опубликовано в журнале «Памир», № 1, 1991 г., г.Душанбе, стр.81
Что строим, лелеем и любим….
Что строим, лелеем и любим,
Забыть не желая, не смея,
Однажды житейский Везувий
Утопит, как арки Помпеи…
Под угольным пеплом алмазы
Любви, ожиданий, иллюзий.
Антону
Мы все рождаемся под аккомпанементы стона….
Мы все рождаемся под аккомпанементы стона,
Чтоб смех потом звучал точнее камертона,
Чтоб в нём – и стон, и радость -
всё звучало,
Ведь это всё всему и всем даёт начало.
Пробила полночь, но ночную тьму
Всё режет свет из окон на букеты,
Бросает на опавшую листву,
На серые дома, на шорохи теней….
Ведь жизнь рождается
при блеске только света.
Душанбе. 1978 г.
Тане.
В игре таинственной и сложной…
В игре таинственной и сложной
Вселенная в сиянье родилась:
Была она угольною кроваткой,
Живым комком на ней
И парой светлых глаз.
Душанбе. Апрель 1982 г.
Гнусь, тружусь я, пока не порвётся….
Гнусь, тружусь я, пока не порвётся
Моя жизнь, как прогнившая нить;
Если б знал, что так много прольётся
Слёз и пота, не стал бы и жить.
Протоптал сотни вёрст пешком я,
Создавал я дороги, мосты,
Лился пот, когда резал на комья
Плугом пашни сухие пласты.
Я корпел над песком и трясиной,
И немало там вытерпел мук,
Не придётся тогда под землёю
Этих чёрных стесняться мне рук.
Умирать же пора: горе, слёзы
Мою жизнь, будто мыши грызут,
Беды мне, как буря – берёзе,
Целый век продохнуть не дают.
В дикой вакханалии форм и множеств…
В дикой вакханалии форм и множеств
Есть лишь одна мне присущая форма:
Я – сгусток раздоров и вздора,
загнанных в кожу,
Комбинация отклонений и нормы.
Груз предрассудков, лжи и сомнений
Из самых глубин преисподней
Несу я в себе от времён сотворенья,
Презреньем к себе преисполненный,
Рода не помнящий, хитро задуманный,
Так, чтоб не видеть, что было, что будет,
В сети идей и теорий запутанный,
В переплетении судеб….
За окном отошло Бологое….
За окном отошло Бологое,
Вдаль умчался тоскующий Клин,
Города отлетают и сёла,
Как листва – с придорожных осин.
Все мы что-нибудь здесь оставляем,
И в пожухлой осенней листве
Бьются лики лазурного мая,
Отцветает июльский рассвет.
Может быть, через год или годы
Я вернусь снова в эти места.
Будут люди иные, погода,
И другая, не эта, тоска.
Мы уходим, приходят другие,
Городов изменяется цвет,
И на наши дороги кривые
Каждый день чей-то падает след.
Я вижу твой стан, твои светлые локоны….
Я вижу твой стан, твои светлые локоны
И чувствую губ твоих нежность.
Ты рядом со мной, но за тёмными окнами,
Где прячется в мраке безбрежность.
И окна твои от идущих зашторены,
Но облик твой вижу я сердцем и разумом:
Он в солнечных бликах мелькнул над просторами
И грустною тенью под старыми вязами.
В прозрачной росе – набежавшей слезою
На травы, от ласк твоих нежно-зелёные,
В спокойных рассветах согретых тобою,
В закатах, любовью твоей раскалённых.
Ты в тихом дыхании звёзд над земными просторами
И в трепете слов за холодными фразами.
Душанбе. 1987 г.
В. Короткевичу
Оставив заботы дневные….
Оставив заботы дневные
И в кресле ненужное в странствиях тело,
Уходим с тобою в широты иные,
Иные миры и другие пределы.
Мы оба с тобой пилигримы
В далёкие разные страны,
Где нет берегов обозримых,
Где бездны страстей и судеб гонимых,
Где слов ледовитых и тихих бурлят океаны.
Те страны в самих нас сокрыты,
Как в хаосе доброе, светлое слово,
И бродят в них мысли, ещё не отлитые
В страданье и муки Иова.
И бродят там тени ещё не оплаканных,
И слёзы столетий там льются поныне
Обманутых властью, за веру распятых,
Горящих в своих безымянных Хатынях….
Спускаются в бездну поэты,
Проходят круги своих адов:
Крупица добытого света
За все их мученья награда…
Мы оба с тобою скитальцы
По внутренне скрытому зову.
Седых волос – как звёзд в надлунной тьме…
Седых волос – как звёзд в надлунной тьме.
И мысли стаей перелётных птиц
Всё меньше тянутся к земле
И больше – к странам без границ.
В каких просторах радостной звездой
Мы, перелившись в свет, запламенеем?
Кто был пустой – уйдёт навек дырой,
Что между звёздами горящими чернеет.
От добрых дел и от любви к планетам
Пылает солнце бесконечным светом.
Тот свет у каждого теплится,
Но не всегда другие им согреты.
Я – русский до мозга костей…
Я – русский до мозга костей.
И нет той испытанной боли,
Чтоб жгла тяжелей и острей,
От русской в России недоли.
Куда ты глазами ни кинь,
Куда ни приткнись своим взором
На русских сошёлся безвыходный клин
И русских клеймят все позором.
За что мы все – парии в каждой стране?
За что мы бедны, как и прежде?
За то, что с рубашкой последней, вдвойне
Сдирали и шкуру с себя ради общей надежды?
Бедны безнадёжно… И только душа
Добра и надёжна, как корочка хлеба…
Утратили всё – ни кола, ни гроша –
Отдав все богатства друзьям на потребу…
Я счастья полон….
Я счастья полон, как водой – колодец,
И мне его не выпить до конца.
Рождение в любви – единственная гордость
Дедов моих и моего отца.
От матери своей и матери земли
Я принял милосердья эстафету.
И я уйду золой, но – в пламени любви,
И будут близкие теплом его согреты.
Я счастья не ищу: оно во мне самом,
Как хлеб насущный – в благодатной пашне,
За доброе зерно воздаст она добром…
Отдам и я, что, Господи, мне дашь ты.
Детям.
В дебрях древних Занзибара…
В дебрях древних Занзибара
У костра гремят гитары,
Бегемоты скачут в пляске,
Крокодилы просят ласки,
Ласки ловят крокодилов.
Антону
Бродит где-то в Чернолесье…
Бродит где-то в Чернолесье
Леший с полною сумой
Прелых сказок, мошьих песен,
Напоённых тишиной.
От тропы к тропе по кочкам
Скачет прыткий старичок,
У лозы сорвал сорочку,
Что соткал ей паучок.
Над крушиной, закручинясь,
Сокрушался он о том,
Что забыл, в какой трясине
Строил свой из шуток дом.
У болотной речки….
У болотной речки
Ржавая водичка,
А у молодички
Розо-бело личико.
Розо-бело личико
У луны-лепёшки,
Платьице из ситчика
У берёзки-крошки.
Та берёзка-крошка
Где гречиха пенится,
У лесной сторожки
И у поля пленница -
В сарафане белом
Пляшет, словно девица.
Дремлют ольхи у речушки…
Дремлют ольхи у речушки,
На кокошниках – лягушки.
Только где-то на опушке
Тараторит целый день