Владимир Николаевич Лукашук
А впереди была вся жизнь…
Я опешил от такого признания. Даже возникла тень сочувствия к Бляблину. Невольно вспомнился Вовка Хлебников. Вспомнил и одноклассницу Машку, которая пришла в наш третий класс и сидела в платочке. Сзади сдёрнули его, и она оказалась стриженной! Вшей у неё выводили. Только пока волосы отрасли, её чуть саму не затравили. Нелегко жить с мыслью, что тебя все не любят. У нас же главное – шагать в ногу с прочими, а не быть хорошим.
Синеглазка мотнул балдой и раскрыл личную тайну:
– Ничего, я потом отомстил Музе.
– И как?
– Да ходили слухи, что она типа лысая, носит парик. А со мной учился полудурок Адюля. Я уговорил его за десяток конфет. Он вышел к доске отвечать, училка носом уткнулась в классный журнал. Адюля подкрался сзади и прицепил крючок на нитке к её рыжему парику, другой конец привязал к стулу. И стоит, рожи корчит. Училка повернулась и давай на него орать. Потом, ка-ак вскочит! Паричок и слетел с лысой башки. Кто-то застыл в ужасе, кто-то тихо заржал. Только я победно ухмылялся. А она как шуранёт из класса, прикрываясь этим париком. Едва выскочила, как все загоготали!
– И что дальше?
– Гы-гы… Ничего хорошего. Примчался директор, злой, как овчарка. Вопит: «Кто довёл учительницу до слёз?!». Все указывают на Адюлю, он на меня. Я сам обосрался, мотаю головой: «Ничего не знаю». В общем, выгнали Адюльку из школы. Мне, хоть и не поймали, двойку по поведению за четверть поставили.
Я покачал головой. Теперь не сомневался, что Бляблин прикончит при случае не только Мухоеда, но и Бердуна, и Джабраилова с Каримовым впристяжку. И будет по-своему прав.
После поднял глаза к ночному небу. Нет более непостижимой вещи для понимания, чем это столь захватывающее зрелище. В такой момент всем существом ощущаешь, как всё величественно и красиво в мире. Даже самому хотелось стать лучше. Ведь ТАМ совсем нет суеты и мерзости, в которой мы дёргаемся, доказывая друг другу, кто круче.
Ещё пацанёнком я залезал на низкую крышу соседей, ложился на спину и смотрел вверх… Наилучшее время для наблюдения – сентябрь (тогда самые яркие звёзды!). Но это ничего! Я лежал в августе, и было не хуже. Занятно было видеть по мере нарастания темноты, как незримая рука ставила в небесах всё новые светящиеся точки, прочерчивала космос стрелами комет, а в одном краешке вообще проходилась бледно-молочной краской. Даже самостоятельно определил, где созвездия Кассиопея, Орион, Лебедь; учёл, как ориентироваться согласно Полярной звезде (мол, коли заблужусь в лесу, так сразу выясню, где север).
Я пялился допоздна, лёжа на ещё тёплых досках. Немое общение с чарующей бесконечностью тянуло и пугало одновременно. Как же так? Ты проживаешь целую жизнь и умрёшь, как умирали миллионы тебе подобные, также глазевшие ТУДА, и-и… Ещё после СМЕРТНЫЕ будут глазеть с неизъяснимой тоской? А лицо вечности будет смотреть холодно в ответ, ничего не отвечая. Вон космонавты уже летают вокруг Земли, газеты захлёбываются от восторга, радио трещит тоже, мы гордимся сами собой, да толку? Мошка, мельтешащая вокруг лампочки. Бьётся, бьётся о стекло, пока не упадёт в бездну. И где-то, возле другой лампочки (до которой нам, наверное, не долететь никогда) бьётся ещё мошка̀, и мучается такими же вопросами. М-да, печально… Это же, бл…дь, какая же несправедливость на божьем свете! Или выход есть, и та богомольная старушка ведала тайну искупления грехов, чтобы после жить вечно? А я, сатанист, над ней измывался! Нет, больше хотелось верить, что звездопланы, как в романах Беляева и Стругацких, долетят не только до Марса, а ещё дальше, чтобы рассадить там яблоньки. Соответственно, что-то изобретут, дабы жить долго, и тогда мы понесёмся сквозь Вселенную.
Да, что-то я опять расфилософствовался! Где-то далеко в дежурке грянул по радио гимн. Ага, уже полночь. Это ближе к прозе жизни. Сейчас нас ждало более «радостное» занятие.
– Харэ, пошли мыть котлы, – поднялся я. Посмотрел на Бляблина. Видно, он уже пожалел, что признался в своих слабостях, стыдно ему стало. Я приободрил его:
– Да ладно. Ты это… Не бойся самого себя. Живи спокойнее.
И вернулся к более щепетильной теме:
– Надо скорей залить перловку водой, чтобы к утру настоялась.
* * *
Ночной наряд, славатегосподя, заканчивается. Светает понемногу. Всё перемыто, овощи-картошка заготовлены. Скоро припрётся «Пердун», которому мы обязаны доложить о выполнении боевого задания. Выходим ещё раз покурить.
– Видел на складе баранину из Новой Зеландии? – поделился я изумительным открытием. – Везут мясо в Советский Союз аж через океан! Не врублюсь, что за хитрая экономика, которая должна быть экономной?[56] Или узбеки не хотят делиться с нами овцами?
– Чего не понятно? – парировал то же вопросом Роман. – Эти мусульмане, типа, воротят физии от свинины. И, видимо, своих овец уже не хватает, потому завозят.
– Вот дурдалыги! Не нравится им, видите ли, поросятина. Значит, сами в сплошном говне копаются, а свиней считают грязными животными, смех да только! Кстати, как твои подопечные поживают?
Это я так незатейливо намекнул Синеглазке о его недавнем отбытии наказания. При ВШП была небольшая свиноферма, откуда поставлялись хрюшки исключительно для питания господ офицеров. И провинившегося Романа отправили туда во внеочередной «отпуск».
Он кисло улыбнулся:
– Бл. дь, там не соскучишься! У них, конечно, почище, чем в кишлаке. Но срут они, паразиты, постоянно! Только успевай убирать.
– А за что в прошлый раз Мухоедов на тебя орал – из-за уборки?
Синеглазка потупился. Размышлял, сто̀ит ли рассказывать? Потом раскололся:
– Типа такая хрень произошла. Он свинюшек собственных засунул в общее стадо. Ну, чтобы кормились за казённый счёт, быстрей набирали вес. Сальцо копчённое, видите ли, педрило любит. Сказал, чтобы за ними приглядывал получше. Да как их отличишь от остальных хрюшек? Они же все на одну рожу – визжат, носятся по загону, скопом лезут к кормушке! Я взял и написал чернилами на спине обеих: «Капитан». На следующий день появляется полкан с инспекцией. Заходит с тремя офицерами в свинарник и ох…евает: бегает по загону рота свиней под командованием капитанов. Ну, мне после досталось на орехи.
Я заржал конём:
– Вот почему на тебя Мухоед взъелся!
– Типа того, – мотнул рукой Синеглазка. – Это ещё херунда! Я потом капитановских свиней еле оттёр от надписей. Позже другая канитель пошла.
– Давай, колись, – подзадорил я. Мне захотелось хотя бы как-то разнообразить унылую ночку.
– Да что рассказывать? Там кабан Борька есть – просто зверь! Его все боятся. Когда на него хотюн найдёт, поросня вмиг разбегается! Какой-то ё…арь-террорист. Однажды пошёл в свинарник кормить животину. Внезапно Борька выскакивает из тёмного угла. Е…ать-копать, я шементом наружу! Выскакиваю, дверь прижал, ищу, чем подпереть, а то она ходит ходуном. Слышу дикий ор: «Открой падла!». Едрит за корень! Из-за страха не заметил, как следом напарник Колян залез. Приоткрываю, он пулей вылетает. Мчится к калитке и сразу закрывает с той стороны. Типа гад, отомстил мне. Тут дверь отлетает в сторону, и выскакивает уже кабан. Домчался до калитки, разворачивается. Вижу, Борька прямо драконище: глазища кровью налились, копытом землю роет. И прямиком ко мне! Я, как стоял у двухметрового забора, так и прыгнул на него. Не поверишь – задом! А эта скотина чуть своей тушей не снесла ограждение. Так и сидел верхом, пока сексуальный маньяк не надумал почебурахаться с подружками.
– Дела-а… – я едва сдерживался, чтобы не захохотать в полную силу. Поблагодарил Всевышнего, что пока мне не подфартило отбывать воинскую повинность в свинарнике. Перевёл разговор на иную тему:
– Когда ж перейдём в изучении поварского искусства от мытья посуды к готовке пищи?
Бляблин пожал в недоумении плечами. Действительно, этого как бы никто не ведал. Постоянно отмахивались:
– Пока из вас не выбьем гражданскую дурь, даже не заикайтесь! Что там уметь готовить? Залил в бак воды, побросал картошку с макаронами и зеленью, всё хорошенько вскипятил. Это вам не французское фондю стряпать.
Синеглазка молчал, отягощённый думами о личной судьбинушке. Затем встал и побрёл на кухню. Я поглядел ему вслед. Длинная, с согбенными плечами фигура как бы заявляла: «Отвяжитесь все!..». Мне было жаль его. И что-то даже знакомое померещилось в этой обстановке. Хотя, что̀ может быть похожее, так и не понял.
Часть VI
Позже на гражданке случилось вот что. В газете прочёл, что в Москве состоятся гастроли рок-группы «Пудис» из ГДР. Настоящие рокеры, пусть даже «демократы», как мы их называли. Такого мутилова нельзя пропустить! Стояла жара, и себя некуда было деть. В голове созрело: «Поеду, отвлекусь и развлекусь. Авось другая колея куда-нибудь выведет, коли здесь залез в тупик». Мне действительно было тяжко после размолвки с любимой. Я звонил ей парочку раз. Ответ БеллыКонстантинны не обнадёживал:
– Она вновь в поездке. Наверное, когда вернётся, сама позвонит.
Всё понятно. Господи, хоть удавись! Да разве это поможет моему горю? Хотя взяла такая досада, что решил окончательно: «Всё к едрене фене! Поеду-ка, развеюсь в дорогущую нашу столицу. Попутно разведую обстановку с фарцой. Чего-нибудь прикуплю для перепродажи, чтобы не зря мотаться».
…Когда садишься в вагон, то возникает чувство, что скоро тебя ждёт нечто новое и необыкновенное. Ведь не знаешь, как отделаться от опостылевшего прошлого, и потому с облегчением закрываешь за ним дверь, как за незваным гостем.
Это была, конечно, чистейшая авантюра. Дык, корни казаков-разбойников проросли в моих глубинах накрепко. Плевать, что думает умудрённое опытом старичьё в сорок лет! Их опыт нам не помеха. И в девятнадцать лет не нужно никакое оправдание.
Нет билета на концерт? Я был абсолютно уверен, что попаду на рок-концерт в любом случае. Главное, бабла достаточно в карманах! А оно открывает двери в светлое будущее почище, чем иные идеи.
Я считал себя свободным от обязательств, когда с тобой также совершенно не считаются. Какого хрена?! Извиваюсь ужом перед Иришкой, а в наших отношениях полный тормоз. Что она морочит мне мозг? Хотя бы подала весточку о себе! Буду жить, как посчитаю нужным.
Вскочил в десятом часу пополудни в поезд «Волгоград – Москва». На моём плече болталась жёлтая сумка, разукрашенная надписью цветной авторучкой: Omnia mea mecum porto (как же без иностранных словес!). Древний латинянин вроде бы имел в виду иное, но он нам не указ[57].
Дойдя до своего купе, швырнул сумку на верхнюю полку. И увидел о-очень привлекательную гёрлу. Как-то само собой навострились уши вместе с хвостом и прочим, как у того кобеля…
Вообще-то там сидели ещё две мордатые тётки, но я их даже толком не рассмотрел. Они остались в памяти размытыми пятнами: чайники вместо грудей, нелепые платья, в золотых цацках, заменявших им молодость, задор и обаяние. Зато красна-девица с кудряшками до плеч и с откровенным декольте на обтягивающей белой футболке сразу примагничивала мою безбашенную сущность. Ещё бы! Полупривстав с сиденья, чувиха махала ручкой женщине и крупному мужчине в военном мундире. Её ладненькую попку во «Вранглёре» можно было обозреть во всей самости. Почти как учили в «меде»: тазобедренная особь. Ох, доберусь, девица, до твоей ягодицы.
Поезд дёрнулся, и вокзал поехал назад. Матёрый офицерище двинулся, было, за вагоном, но быстро отстал. Мне даже показалось, что он не просто махал на прощание девушке, а с отчаянием обречённого. С чего бы это?
Я сидел пока скромненько с краю скамьи, в то время как тётки оживлённо кудахтали о бабских заботах, оставленных ими без присмотра в Волгограде. Подумалось: «Да не расстраивайтесь, ещё вернётесь и продолжите тянуть тяжкую телегу до конца жизни».
Одна их тёх пожаловалась другой:
– Жара стоит несусветная!
Вторая ей вторила:
– И не говорите, никогда такой не было. И вот опять…
Чувиха пересела тоже ближе к проходу. Она была возбуждена отъездом, глаза-вишенки блестели от навернувшихся слёз, что, впрочем, не мешало её привлекательности.
Бл…дь, меня будто встремячило. Маленькие титьки целились прямиком в меня сквозь ажурный лифчик, и от их обстрела было трудно укрыться. Фигура у неё была также что надо – я это оценил без лишних предисловий. Почему-то самоуверенно сделал вывод, что обзором её прелестей дело не должно кончиться. Тётки той порой вытягивали на стол домашнюю снедь: куски курицы, варёные яйца, хлеб, помидоры. Как без харча, когда поезд тронулся! Это же практически святая обязанность, а традиции как бы нельзя нарушать.
– Меня, между прочим, зовут Владимир, – представился я с дружелюбной усмешкой.
– А меня, между прочим, Наталья, – она кокетливо повела плечом. Симпатия между нами уже проклёвывалась. Тётки заткнулись и уставились в нашу сторону коровами, задумчиво пережёвающими жвачку (правильнее – варёную курицу и картоху в мундире). Они мне казались настолько древними, что по молодости наверняка пасли мамонтов, поэтому точняк не усекали, что молодёжь не нуждаются в их внимании. Я кивнул в направлении тамбура:
– Пойдём, поболтаем?
Она согласилась с удовольствием. Ну, не верхних же полках переговариться, чтобы чужие локаторы нас фиксировали.
* * *
Мы оказались в лязгающем железом пространстве. Не сильно, конечно, романтично, зато без свидетелей юных глупостей. Эффектно достал длинно-коричневую пачку «Саратоги», предложил:
– Будешь?
Наталья помедлила. Она не старалась выглядеть дюже разбитной девахой, и это мне нравилось. Сквозь грохот металла едва расслышал:
– Вообще-то, я редко курю.
– А кто сказал, что много? Травиться надо в меру.
Задымили, разговорились. Сигареты всегда располагают к душевному общению. И я рассказал о цели поездки, добавив:
– Правда, не знаю даже, где будет выступать Пудис.
– Могу узнать, когда приедем, – быстро ориентируется Наталья. – Только как же насчёт билета?
– Пока нет, но будет, – я был нахален в мечтаниях. – Если поможешь, вместе сходим.
Мой апломб впечатлил Наталью. Она стала откровенней:
– А я еду от папочки. Он служит в КапЯре. Запускают там ракеты.
Опаньки! Будь я шпиёном, тут же попытался бы раскрутить источник информации на секреты чрезвычайно важности. Однако с любопытством поинтересовался:
– Так это они чудят за Волгой?
В самом деле, бывали случаи, когда неожиданно в высях происходила полная непонятка: появлялись клубящиеся трассы из бело-пушистого дыма, раздавались громоподобные раскаты, распускались гигантские розовато-лазурные бутоны из того же дыма. В Сарепте чесали репу: «Чё за хрень?», «Да ракеты, говорят, какие-то в районе Ахтубинска испытывают, «Понятно, чтоб мериканцы не догнали нас, хрен им!». Более подозрительные шептались: «Там атом испытывают». Остальные беспечно отмахивались.
Наталья кивком подтвердила мои стратегические догадки. Но больше ничего об этом не сказала. Настоящая дочь советского офицера! Перекинулась на личное, что, видимо, её больше мучило:
– Папочка не живёт с нами, у него уже другая жена. Пригласил отдохнуть на лето. Мамка вышла замуж за грузина, он такой грубый. Не люблю его.
Мы трепались обо всём на свете, как люди, которым некуда спешить. О Москве, которая становится всё краше, Волгограде, в котором мало что меняется, друзьях и знакомых, которые нас не понимают. И ещё о том, как хорошо бы куда-нибудь удрать далеко-далеко, где и ты никому не нужен, и никто тебе также.
Поезд стучал и стучал по рельсам, отбивая игривый ритм. За стеклом мелькали перелески, полустанки, бескрайние поля с пшеницей. Провода с мазками птиц меж телеграфных столбов неслись нотными линейками. И казалось, что сейчас с них летит невероятно хорошая музыка, которую слышали лишь мы двое. Так незаметно истекло часа три.
Я раздухарился и решил по-гусарски шикануть:
– Пообедать не желаешь? Сходим в ресторан?
Брякнул тоном бизнесмена, у которого на банковском счету не менее миллиона («гринов», разумеется).
Наталья была на распутье. Вроде и не против, но… Она, без сомнения, была уже наслышана о том, что за всё надо платить. Однако я был настойчив. Мне хотелось ей, действительно, сделать приятное. Не слушая возражений, метнулся в купе. Там Гаргантюа и Пантагрюэль в юбках изливали друг другу ду̀ши о горькой бабьей доле. Попутно закидывали в зевала яйца, курятину и бутерброды. Их пальцы-сосиски жадно разрывали еду.
Одна другой опять жалилась:
– Сколько раз уже пыталась похудеть, не получается!
Вторая пробубнила в ответ:
– И не говорите, тоже сколько перепробовала диет – и травами, и одну водУ пилА, всё без толку.
Первая кое-как нагнулась под столик и… Выкатила из сумки огромный арбуз:
– Слышала, от арбузов похудеешь.
Ё-моё, скорее ты пох…еешь, чем похудеешь! По мне, так красны ягоды с того колхоза больше не видеть! Когда ж эти свиноматки нажрутся? Если они всунут в себя ещё по пол-арбуза, то сойдут за беременных! Хотя, наверное, это остаётся для них единственным способом разнообразить личное существование. Вот перестали бы они хомячить, коли узрили бы собственные зады? Вряд ли! Окорока-то сзади, и лучше делать вид, что не знаешь об их существовании. Зато нам, молодым и стройным, скорей от жирпрома подальше!
Мы с Натальей разнообразили своё существование в вагоне-ресторане для начала парой бокалов Саперави. С бифштексом смотрелось очень аристократично (по крайней мере, мне так казалось). Я уже не чувствовал удержу и заказал ещё винца. Понятно, наши глаза стали понемногу наполняться страстью. Моя подруженция смеялась уже задорнее, в её взгляде появился такой гм… блеск надежды. Я травил анекдоты и всякие истории из книжек. Секрет простой: рассказываешь каждой новой чувихе одни и те же байки. И ничего – прокатывает! Так что, в чтении есть прок при обольщении.
Наконец, наши пальцы сплелись на столе почти как две виноградные лозы. Вот что делает животворящий напиток и хорошо подвешенный язычок! Двигаем дальше.
Становилось жарковато даже с приоткрытым окном. И я уже называл её запросто: «Наташ». Поэтому предложил заканчивать канитель с едой. Сквозь хмельную пелену почудилось, что официант с лакейскими усиками вывел не те циферки в счёте. Но я чувствовал себя уже купцом, идущим вразнос – пох…й! Пора уже было приступать к главной задаче.
Мы побрели к выходу, и нас швыряло из стороны в сторону. Меня так одолела похоть, что зажал Наташку в свои тиски в первом же тамбуре. Она не сопротивлялась, лишь заливисто смеялась, что ещё сильнее распаляло. Наши тела буквально впечатались друг в друга, губы присосались так, что если нас можно было бы оторвать, то губы остались вместе, как у пиявок. К сожалению, бо̀льшего не получалось. Как-никак рядом постоянно кто-то прошмыгивал, успевая ещё, тварь, хихикнуть.
Мы пошли дальше. И, переходя мостики в гармошках поезда, становились всё ближе и ближе друг к другу – малозаметными прикосновениям, быстрыми оглядками назад.
Наконец, дотянулись до нашего вагона. Тётки по-прежнему взаимно жаловались, как всё погано вокруг. И не переставали жевать, дабы скрасить личное бытие.
– Я к себе наверх, – повернулась ко мне Наталья. – Спать хочется.
– Можно с тобой? – проверил я прочность её обороны.
Она с игривой улыбкой кивнула.
Мы залезли на её полку и накрылись простынёй. Я скинул батник, моя подруга, уже осмелев, стянула футболку. Я помог ей избавиться от лифчика, жарко же! Мы бы и простыню скинули, да чего-то застеснялись. Я уже начал снимать и джинари, но Наталья удержала. Чёрт побери! Я готов был всё изорвать в клочья, лишь бы её… Ну, ЛЮБОЙ ПОЙМЁТ.
Увы, увы, не получалось.
Внизу сквозь чавканье доносилось:
– Совсем распустилась молодёжь, ни стыда, ни совести. При Сталине такого себе не позволили бы.
– И не говорите! Вот, было, в наше время ВСЕ СЕБЯ ПРИЛИЧНО ВЕЛИ…
Я еле сдержался, чтобы не заорать: «Да вас просто давно никто не е…ёт!».
Однако было не до препирательств. Нежные щёчки и упругая грудь Наташки, жаркое дыхание, учащённое биение сердец – о, безумство наслаждения! Мы с удовольствием вкушали яблоки искушения, и прочий мир существовал для нас лишь отдалённым фоном.
* * *
Через сутки, ближе к десяти часам утра, жэдэшная гусеница вползала в гигантский фрукт под названием Москва. Мы с Наташкой успели умыться, привести в себя в порядок и теперь сидели у окна напротив друг друга.
Коровищи снизу вылезли ранее на безымянной станции. По-моему эти ЖРИЦЫ не смыкали зенок, дабы не упустить самого главного в наших отношениях. Да ещё отравляли нас газом ночь напролёт (без сомнения, с ехидством хотели унять наши страсти).
В самом деле, я пытался при скудном свете лампочки атаковать спальную полку моей новой подруги. Но она отбрыкивалась со смешком: «Не штурмуй меня!..». Так что Love Story загибалась на корню, и недовольный кот уснул, не пожрав на ночь сметаны. Обидно, однако. А как же блеск надежды в ресторане? Нет, продолжение романа всё-таки должно быть! Я ведь упорный жизнелюб и немножко пиз. астрадалец! Так что подобную пое…ень без последствий не оставлю.
Мы наскоро перекусили, попили чайку. В вагоне уже сгущался напряг в преддверии конца дороги, все суетились, доставали сумки и прочие баулы. Мы вяло перекидывались с Наташкой фразами, уставившись в оконное стекло. Она, подперев руками голову, была занята собственными мыслями, и это несколько раздражало: «Не до меня ей, видите ли! Как же любовь-морковь? Вдруг у неё кто-то есть? Наверняка! Она деваха видная». Стало несколько тоскливо. Сквозь пелену забытья проступил образ Иришки. Что я вытворяю? Так я ж не могу, словно средневековый Тристан, о котором читал ещё в седьмом классе, лежать вечно рядышком с Изольдой, разделившись мечом, и-и… Ничего не делать. В уме не укладывалось: «Рыцари не сношались с дамами?! Как они, вообще, там размножались? Дети появлялись методом почкования? Ой, куда-то я свои мозги не туда направляю! Вряд ли с Иринкой налажу отношения. Вряд ли…».
Мельтешение за окном отвлекало, и я глазел на асфальто-стекло-бетонный лабиринт, который тянулся до бесконечности. В душе возникало нечто тревожащее от мозаичной картины города: миллионы существ копошились в нём – хаотичном муравейнике, и у каждого из них была своя судьба, свои заботы и радости. А ты, как в телеке, наблюдал за исполинским монстром, растянувшимся по земле и жившим по законам, которые сам же придумал.
Помимо воли в сознании крутился навязчивый, но весьма оптимистичный припев из «Пёплов»:
Sail away tomorrow
Sailing far away
To find it steal or borrow
I'll be there someday…[58]
Да-а, Москва была намного больше Волгограда. Я, конечно, подозревал об этом; но не до такой же степени! Широкие, словно реки, шоссе, где текли потоки авто, гигантские дуги эстакад, невиданные громады причудливых зданий с множеством глазниц. И кругом – люди, люди… Где-то в кишках холодило: как встретит равнодушный мегаполис? Что ему за дело до такой крупицы, как я? От таких опасений становилось не по себе, и я гнал дрянные мысли прочь. Всё твердил: «Помнишь, как говорил твой друган Генка? Никогда не ссы! И сам никогда не унывал, хотя был второгодником, потому и попал в мой класс. Да, опасаться нужно, а вот бояться – нет. Впереди ещё много чего увлекательного. Впереди у тебя целая жизнь!». Видимо, мой главный недостаток в том, что я слишком ох…енный оптимист. Передалось от мамочки, постоянно внушавшей мне: «Всё будет хорошо! Будем жить до самой смерти. А придёт она, не застанет нас дома».
Поезд начал тормозить у перрона. Народ зашевелился, затолкался в проходах. Я помог Наташке вынести тяжеленные сумки. Она объяснила:
– Везу ваши абрикосы и груши. Папочка настоял, потому что в столице всё дорого.
У вагона её встречала дородная тётка в малиновом брючном костюме, кучей перстней и прочей «рыжухи», а также башней-причёской. Пиз…ец! Эта особа была, кажись, покруче БеллаКонстантинны раз в пять! Мне чего-то не хотелось повторения вокзальной истории с Иришкой. Поэтому я лишь скромно улыбнулся своей новой подруге, сказав «Всего хорошего».
Развернулся и скрылся в толпе встречающих. Записка с заветным телефончиком лежала в кармашке-пистончике джинсов. Мы должны были созвониться с Наташкой к вечеру.
* * *
Возле Казанского вокзала приметил-таки неприметную, как мышь, бабку с табличкой «Сдам комнату на сутки». И в темечко стукнуло: «Реально негде притулиться в каменном скопище, пусть кругом и полно жилья». Гостиница не для тебя, коли не командировочный или турист. Так что, не в парке же на лавочке чухаться! Надо прояснить вопрос.
Неуверенно шагнул к старушке:
– Сколько же сто̀ит у вас проживание?
– Пять рублей сынок. На ночь, если точнее. За сутки – десять.
Что ж, пятёрка, так пятёрка. Торговаться нет смысла. Кто знает, каковы столичные цены. Только уточнил:
– А где ваше жильё?
– Две остановки на электричке. Едем?
Делать нечего, сговорились. Добрались до хазы хозяйки. Это была старая панелька. В прихожей «двушки» столкнулись с гусём, заросшим недельной щетиной. Перегар за версту заменял ему одеколон. Он враждебно скривился:
– Опять привела гостей с вокзала. Поспать не могу нормально в собственной квартире.
Старушка запричитала:
– А где деньги брать? Когда на работу устроишься? Вот тебя упечёт наш участковый, как обещал.
Гусь нагло отбрехнулся:
– Да брось, маманя. Деньги – навоз: сегодня нет, завтра – воз! Ещё успею заработать. Когда-нибудь…
Бедная в прямом и переносном смысле родительница захлюпала носом и рукой показала мне в направлении второй комнаты. Предупредила:
– Коли пойдёшь в магазин, закрывай на ключ. Нет никакой надёжи на моего Ирода. Всё повытащил алик проклятый.
Попал же я в ситуацию, как кур во щи. После осмотра своего прибежища прошёл обратно через коридор, чтобы подымить на площадке. По пути бросил взгляд в кухню. Ё-маё! По облупленным стенам тараканы снуют, потолок в копоти, стол засаленный. Без сомнения, даже рыжие усачи намеревались мигрировать отсюда из-за продуктовой катастрофы, словно в Африке. Заглянул в «Орск», дабы удостовериться, холодит ли сей ржавый агрегат, если куплю что-то на ужин. В нём что стрекотало и хлюпало. Ладно, как-нибудь перекантуюсь. Лучше при тепле в тесноте, чем на лавочке в темноте.
Однако на следующее утречко я всё-таки свалил из приюта для убогих. Ведь спалось отвратно! На кухню гусь Ирод (чьё настоящее имя кануло во тьме) привёл собутыльников, и они полночи гужбанили. После третьей бутылки заговорили о высоких материях. Ирод хрипло орал кому-то:
– Да ты знаешь, что я – интеллигент в третьем поколении?! У меня бабка работала в Ленинке вахтёршей! Прошерстила всю библиотеку, чего всякая интеллигентская ё…ань не знает. Я сам что, зря в университете работаю? Так что учти, с кем имеешь дело.
Неизвестный подковырнул кореша:
– Наслышан, что дворником подрабатываешь там.
– Ты чё базаришь? – взвился Ирод. – Я те щас рыло сворочу!
В бешенстве (возможно, уже привычном) кто-то с визгом затарабанил в стенку. Намечалась межсоседская свара, поэтому я напрягся не меньше: «Не хватало, чтобы вместо нормальных «спокушек» оказаться втянутым в чужую истерию». Однако больные ИСТИННО РУССКИМ НЕДУГОМ чуть угомонились. Минут на пять. Так как затем застучали в мою дверь, предлагая разделить дружную компанию. Я, как можно спокойнее, ответствовал, что четвёртый в подобных делах лишний. Ведь им просто не хватало бабосов на продолжение банкета! И вдруг объявляется товарищ из провинции; наверное, лишняя таньга ему карманы жмёт. Потому они настаивали на собственной концепции развития события. Ветхая дверь трещала от их настойчивых просьб, и я уже подумывал о баррикаде в виде шкафа. Однако выскочившая из своей комнатёнки старушка погнала не слишком вежливых гостей поганой метлой вон:
– Паразиты! Что не даёте человеку отдыхать?! Сейчас милицию вызову.
Ребятишки упёрлись, судя по голосам, весьма опечаленные. И на том спасибо престарелой защитнице.
Утром настроение было швах. Слышу, бабулька скребётся на кухне, гремит кастрюлями. Увидела меня, заискивающе засуетилась:
– Может, сынок, чайку попьёшь?
Что ж, взбодриться горяченьким чаем – недурная идея. Но сей напиток был явно не первой уже свежести. Отпил полстакана ослиной мочи и отставил в сторонку. Пожевал бутерброд с ветчиной, кусок которой купил накануне. С кислой улыбкой поблагодарил бабульку. На её осторожный вопрос о дальнейшем пребывании в семейной ночлежке тактично отказался.
Бабулька понимающе кивнула. Ей было печально оставаться одной в опостылевшем мирке. И не удивлюсь, что она уже помышляла о скорейшем наступлении вечного покоя после всего пережитого.
Мы расстались с ней в добрейших чувствах.
* * *
Возвращаюсь на площадь трёх вокзалов. Ныряю в метро. И подземный мир с дворцовыми залами и лестницами-чудесницами восхищает меня невероятно. Кручу башкой, как баран. Интересно осматривать и то, и это. Броские названия остановок, барельефы и скульптуры, хрустальные фонтаны люстр. И снова повсюду – муравьиные потоки народа. Влезло краем в мозги: «Хоть нам подобны москвичи, но не живут подобно нам».
Ловлю на себе недоумённые взгляды: «Что за деревня приехала?». Конечно, таких провинциалов, как я, видно издалека – стоят, рот раззинув среди спешащей толпы, не врубаются, куда же идти.
Да пофиг! Я всё равно насыщаюсь столичной, невиданной ранее мной яркой суматохой.
Однако харош хернёй маяться! Выскакиваю на эскалаторе опять наверх. Вижу телефонную будку. Она для меня, в какой-то мере, как врата в рай. Лишь тонюсенький провод соединяет ниточкой надежды на лучшее будущее. В этом городе – миллионы людей, но ни единого знакомого, кроме Наташки, моей как бы Ариадны (обожал в детстве мифологию беспутных греков).
Кидаю двульник в щель автомата, и, затаив дыхание, жду… Уже пять гудков, шесть, семь. Я напрягаюсь от неизвестности. Специально дала неправильный номер? Или я неправильно записал? Или нет дома?
Тут дзынь! Слышу знакомый голос хохотушки:
– Аллё, слушаю вас.
– Наталья, это Владимир.
– А-а, привет! Я узнала ещё вчера – Пудис выступает в Горбушке. Что будешь делать?
Х. й его знает, где эта Горбушка! Поэтому для начала выясняю у подружки, что это такое. Оказывается, это Дом культуры имени некоего Горбунова. Ладно, как всё узнаю, перезвоню.
В общем, остальное было делом техники. В метро располагались театральные кассы. И – о, чудо! – нашлись билетики на рок-концерт. Приобретаю и сразу же перезваниваю Наташке. Договариваемся о встрече на станции «Багратионовская». Я всё также плохо ориентируюсь в подземке, даже глядя на схему в вагоне. Однако спешу! Как же замечательно, когда мчишься на свидание с девчонкой, и вы вместе отправляетесь на тусняк, о котором столько мечтал. Уже скоро ты очутишься на настоящем рок-шабаше с завыванием гитар, долбёжкой драмера и воплями поклонников музыки на все времена. О, йес, что может быть прекрасней?! И офигительно осознавать, что ты тоже отмечен печатью рока (пардон за двусмысленность).
