Владимир Николаевич Лукашук
А впереди была вся жизнь…
Часть III
Мы долбили, как дятлы, каменистый грунт, который поддавался весьма слабо. Я никак не мог взять в толк: почему бы не нанять трактор и сделать данную работу за полчаса. Уже убили понапрасну уйму времени! Да кто ж в армии слушает подчинённых? Все мы болваны, по мнению командиров, которые ни на что не способны, как ковырять землю. И то верно: вдруг нахлобучит войной, а мы окопы не умеем рыть.
Впрочем, неглубокая траншея предназначалась для некой силовой линии, военная тайна которой для нас была покрыта мраком. В армии главное – чтобы солдат не сидел без дела. Но на физиях сотоварищей честно отражалось: «Никакого настроения утруждаться».
Прапорщик Бердунов поставил задачу стандартную для регулярных и не очень войск: копать от угла штаба и – как все служившие знают – до вечера. И по-солдафонски предупредил:
– Только потом сумеете пойти ужинать, когда сумеете поработать.
Из витиеватой фигуры речи следовал трагичный вывод: жрать нам не скоро. Он всегда говорил даже всякую х. йню с авторитетным видом, и потому ему трудно было возразить. Бляблин пробормотал в сторону: «Чтоб тебя собака тяпнула».
А божедурье с мертвенно-щербатым рылом не только порадовалось объявленной шутке, но ещё решило пронаблюдать, как приступим к исполнению воинского долга. Мы тянули резину, словно приговорённые к смерти. Вот нет желания долбить твёрдую, как броня, почву! Известно же: в армии не спешат с исполнением приказа, так как следом поступит второй приказ об отмене первого. Это только Бердунову приятно было исполнять свою боевую задачу: воровать и бухать (видели, как он тянул кульки со складов при кухне). Усердие имитировал лишь подхалим Никола Закурко. И то как-то нехотя.
Прапор с досадой заорал:
– Что стоим, как бараны на новые ворота?! Разве так копают?!
Отобрал лопату у Николки и сделал несколько резких копков. Недурно, выглядело со стороны. Я уже понадеялся, что он продолжит показательное выступление. Однако Бердунов отдал деревянное «ружьё» Закурке и поправил фуражку:
– Понятно, как надо иметь, лодыри?
Естественно! Энергично махать лопатой целую минуту, это не корячиться час-другой. А я-то, наивный думал, что для таких целей есть стройбат. В общем, прапор молодец! Для овец… А для настоящего молодца сам… того – овца. Хотя возражать тупому начальству – себе в убыток.
Прапор отряхнул китель от пыли, которой не было, и отправился к замужней поварихе. Мы были в курсе, что «Пердун» тарабанит её, когда гуляшка «выходила в смену» (хотя полагал, что о его забавах никто в гарнизоне не догадывается). Ну, ничего, вернётся её капитан из командировки…
Пока же прапор перепоручил нашему физическое и моральное развитие полному – в прямом и переносном смысле – деграданту Джабраилову, командиру отделения.
Брюхатому чеченцу приносило не меньше восторга чувствовать себя начальничком, дабы не вкалывать самому. Обозревая его тушу с большим корявым шнобелем, я ничуть не сомневался: классик верно описал в стихах горца, ползущего по берегу с кинжалом в зубах, чтобы сожрать малютку. И так как всё познаётся в сравнении, то было приятно отметить, что я не худший экземпляр, созданной матерью-природой, есть и вовсе брак (тут скромность мне не грозила).
Дело двигалось к обеду, и становилось жарковато. Затем, вообще, началась адова духотень, и мы разделись до пояса. Позагорать, так сказать. И скоро от загара меня не отличишь от среднеазиатского туземца.
Прибалт Маргус ковырялся, ковырялся, да заупрямился. Показал национальную гордость с характерным акцентом:
– Не буду больше копат. Пачему ты не капаеш? Ты тоже сольдат.
У чеченца белки глаз налились кровью. Бунт на корабле? Точнее – почти на кавказской горе.
Он подошёл вплотную к Маргусу, наваливаясь на того тушей:
– Меня назначили главным, панымаешь? Копай давай!
– Не буду, – заупрямился прибалт (честно говоря, я даже не знал толком, кто он по нации). Маргус жаждал справедливости, требовал своей маленькой независимости:
– В Советском Союзе все равны!
Них…я себе заявленьице в Красной Армии! В следующий миг прибалт получил по длинному шнопаку кулаком от Джабраилова. Маргус, несмотря на рост, был не сильно крепок и едва удержался на ногах. Его физиономия почти не выразила страданий, хотя из носопырки потекла кровь. Маладца! Кажется, я уже почти зауважал его.
Прибалт вытащил платочек, стал аккуратно вытирать нос и губы. Остальные опасливо молчали, наблюдая за происходящим.
Расстановка сил во взводе была не в пользу «белых» – они составляли лишь одно отделение из четырёх, два отделения – из узбеков-таджиков-киргизов, ещё одно – полностью из кавказцев, которые сбились в волчью свору.
Я тоже помалкивал, так как колебался. Прибалтов не любили за их заносчивость – те-то упорно считали себя незаконно оккупированными, и истово верили, что просто обязаны вернуться в братско-европейскую семью, а не прозябать в кабале с отсталыми народами. Это меня слегка коробило. И какие эти чухонцы цивилизованные? Их же сначала немцы со шведами сношали, потом наш Пётр Первый. От того лишь окультурились. Видел собственными глазами кинохронику, где их раскрасавицы в восторге забрасывали советские танки цветами (не гранатами!), когда те въезжали в Ригу и Таллин. Вот даже кавказцы с азиатами вроде не желали отсоединяться от Союза! Или мне это лишь чудилось?
– Можно отойти поссать? – спросил я у чеченца, что как бы подразумевало и просьбу, и твёрдое намерение. У Джабраилова не было желания лишний раз скубаться. Он, поднабравшись армейского лексикона у ефрейторо̀в, небрежно, словно мурза, мотнул квадратной головой:
– Можно козу на возу. Усёк? Топай.
* * *
Я отправился за угол казармы, где были густые заросли, – они помогали скрыться по всякой нужде. Также там имелся крупный недострой с первым этажом из шлакоблоков. В нём иногда мы шкерились от начальства – оно тебя обыскалось, чтобы озаботить очередным боевым заданием, а ты сидишь и наслаждаешься зелёной прохладой…
Офицеры давно просекли солдатскую фишку, и, если засекали нуждострадальца в кустах, пиши пропало! Да всем было лень переться до туалета, вот и пользовались случаем. Заодно я хотел разведать для себя обстановку: если придётся уйти в самовол, есть ли в каменном заборе вокруг части какие-либо проходы? Почему бы не посмотреть, что за чёртячй Чирчик, в который занесла нелёгкая судьба? Я уже смутно предполагал, что никакой старшина нас ещё долго не проводит до ворот.
Пробравшись по тропке в кустах, я завернул за угол и… Открыл рот от изумления.
Всего в десяти метрах сидел на бревне спиной ко мне Каримов. Точнее, немного боком, так что мне хорошо был виден предмет его занятий: он в упоении дрочил. Ефрейтор был в таком трансе от упоительного занятия, что я остался незамеченным. Гм… Значит, мы там надрываемся, а он в тиши наслаждается прекрасными деяниями.
На некоторое время Каримов приостановился, сделав перекур для елды. И тот, подчиняясь бессловесной команде, замер по стойке «смирно!». Точнее, немного покачивался, как мы, осоловевшие по вечерам, благодаря муштре Мухоеда. И уже позабывшие об изысках либидо в отличии от ефрейтора… В общем, хотя у Каримова был не выходной, хрен у него стоял трубой. В отличие от нас, которым
Конечно, я подозревал, что дрочат не только прыщавые юнцы, но также прочий мужской род: солдаты, начальники и бичи, герои соцтруда и менты. Возможно, что рукоблудием страдал в юности даже наш весьма дорогой генеральный секретарь КПСС Леонид Ильич. Кстати, что там о милых женщинах и девушках? Нет, эфемерные создания никак не могли такого себе позволить! Я в том были сказочно уверен. Примерно так же, как о невинных девицах, думал о самом святом – непосредственном начальстве. А Каримов такого не мог себе позволить! Но позволял. Я тому свидетель.
Началось моё осторожное отступление с занятых ранее позиций, дабы не прерывать умопомрачительный процесс ефрейтора. Тем более, что он натурально напрягся, поддавшись вперёд, будто целился в кого-то из личного стрелкового оружия. Скорее всего, это была воображаемая цель в виде бабёнки. Из тех самых полуголых прошмандовок, которых изображают из себя суперзвёзд в журнальчиках (не иначе, нравится, когда их используют мужики в бумажном варианте).
Под моим башмаком предательски хрустнула сухая ветка. Я метнулся за угол. Только не хватало, чтобы заметили! Оскорблённый в лучших чувствах дрочила обязательно пришибёт, коли увидит, что выведали его главную военную тайну. Ни одному начальству не нравится, когда заглядывают ему в срамную дырку, о которой упоминало ещё великое поэтическое светило.
Я сильно пожалел, что под рукой не было фотика, где запечатлел бы нашего командира во всём его благолепии. После повесил бы снимочек на видном месте. Пускай Каримов бесится. Зато остальные поржут. Глядишь, сержант поумерит свой пыл в издевательствах.
* * *
Невероятно, но сегодня после отбоя не раздался вновь визгливый ор ефрейторо̀в: «Подъём!». Слышал от Джабраилова, что эти суки отмечают в бендеге день рождение кого-то из дружков.
Почти все в казарме разом отрубились. Сущность большинства, помимо сознания, твёрдо приказала: «Дорожи драгоценными часами отдыха». В общем, солдат спит, служба тащится понемногу, с каждым днём приближаясь к заветной «гражданке». С другой стороны, до неё ещё-о-о… До Луны ближе! Ну, почти как у классика про чистилище: оставь надежду, всяк сюда вляпавшийся, и не мечтай напрасно.
Я вытащил ЕЁ чёрно-белую фотку из-под подушки. Грустно глянул на смешливый взгляд из-под чёлки. Иришка мне показывала на циферблат своих часов: «Некогда сегодня гулять! Учиться надо». Она, как обычно, была в своём любимом, коротком синеньком платьице без рукавов. Обнажённые руки Иришки сводили меня с ума. А эти лучистые глазонки! На меня опять напала невыносимая маята.
Нет сна, хоть тресни! Словно вштырило. Обычно днём от недосыпа веки слипаются, хоть спички вставляй! И возникала антиармейская крамола: «Так бы и служил в объятиях Морфея. До самого дембеля». Эхе-хе, где же младые годы в детсаду с тихим часом? А сейчас уже ненавидел – да-да! – ту заразу, что причинила и продолжала причинять боль из недавнего прошлого. Ведь я НЕ МОГ НЕ ДУМАТЬ О НЕЙ. Сердце моё тосковало.
Я пытался возражать самому себе: «Что в ней особого? Не скажешь, что у неё внешность кинозвезды. Что горевать-то? И всё потеряно навсегда». Однако внутренний голос напомнил об одном открытии, сделанном мной на гражданке.
Ещё в учебнике истории, разглядывая портреты дамочек и прочих фрейлин, я выпадал в осадок: «С какой стати художник их брался рисовать? Ни кожи, ни рожи, у некоторых отвислые сиськи и задницы». Да вдруг осенило: «Эти мазилки были влюблены в своих натурщиц! Видели их идеалами, и от того изображали так, будто с портретов взирают почти богини, одалиски и нимфы». Видимо, и со мной та же фигня приключилась. Только я рисовать не умел, потому фотографировал.
На шестнадцатилетие я упросил мать купить фотоаппарат ФЭД. Рядом жила многодетная семья Кругловых. Их Петька, что был постарше меня на два года, занимался фотоделом. Как-то заглянул к нему, и алхимическое таинство увлекло не на шутку: кровавый свет в тёмной комнате, бережные движения пальцами (только бы не засветить плёнку!), замачивание фотобумаги в физрастворах. Штатив казался алтарём, а Петька – магом. И вот… На твоих глазах постепенно проявляются знакомые фигуры, места и события. Всё это быстро могла стереть изменчивая память. Но нет! Ты чувствовал себя волшебником, который останавливает вечность. Её мимолётные осколки отныне оставались с тобой навсегда. Разве не чудо? И отныне я снимал всё подряд.
Однажды подкараулил, когда Иришка сидела на кухни у бабули. Я окликнул её со двора. Едва она обернулась из окна, как я – хопа, и сфоткал её! И моя любимочка со смешливо-забавным лицом вполоборота осталась на карточке НАВСЕГДА.
Ах, её кокетливые ямочки на щеках сводили меня с ума. Тогда она носила белый платочек, повязанный на подбородке. И это заветное фото я разглядывал сейчас.
– Прямо как старушенции косынку носишь, – подкалывал незлобиво.
– Ничего не смыслишь в моде, – возмущалась она чисто по-девчачьи. – Так носят настоящие парижанки.
Дома осталось много её фоток. Я обожал запечатлевать Иришку в вечности. А ей нравилось, что таким образом воплощаются мои сокровеннейшие чувства. Но остальные карточки не стал брать на службу: «Недайбожѐ, потеряю!».
В общем, хотелось или разорвать снимок от отчаяния, или… Или разорвать все путы и помчаться туда – в даль зовущую. К той, которая лишала покоя, самому изумительному созданию на свете. Сам не понимал, чего же хочу. Ну, приеду домой, и что? Буду требовать исступлённо: «Признайся, почему произошёл наш разрыв?!». Ага, она упадёт на колени и, залившись слезами, будет молить о прощении.
Это просто несусветная тупость, когда всё абсолютно ясно. Или нет? Настоящее сумасшествие, которое невозможно объяснить. Потому что я не понимал причин нашего разлада. Искал их лишь в себе. Хотя, может быть, всё наоборот? Уже успел заметить, девушки ни в чём не считают себя виновными. Даже когда виноваты. Такова их замысловато-е…анутая логика. И хер с ней, с логикой! Я готов был повиниться во всём, лишь бы оказаться рядом с Иришкой. Да что толку, когда вдруг осознаёшь: любовь – хрустальная ваза, и если она разбита вдребезги, её уже ни за что не склеишь. Но память по-прежнему сводили меня с ума.
Некстати вспомнилась дневная картина: ворона клевала носом на проводах (тоже спать хоетла?), а вторая ка-ак её долбанёт по голове, да ещё каркнула. Ну, точно Каримов! Лучше бы ворона долбанула уже ефрейтора в тот самый ответственный момент…
Однако отставить смех…ёчки! Надо обязательно уснуть, иначе завтра опять буду бегать, как бурундук, с выпученными «фарами». Нет, в мозгах опять жужжащими мухами крутились тоскливые мысли о прошлом. Ещё мешал заснуть в окне небесный фонарь, который никто не в состоянии отключить.
Я перевернулся на другой бок, чтобы не видеть Луны. Меня раздражал жёлто-небесный фонарь, который никто не мог отключить. А ведь было время, когда Луна радовала нас вместе с Иришкой.
* * *
Я ведь грешу против истины. Однажды Иришка предстала такой расфуфыренной, что втюрился в неё окончательно.
Тогда мы встречались урывками, заранее договариваясь, когда увидимся. Понятное дело, она где-то в техникуме у чёрта на куличках, я в сарептской школе. И с каждой встречей я всё больше к ней привязывался. Да и она – я видел! – тянулась навстречу. Возможно, именно расстояния и редкость свиданий заставляли нас всё сильнее тянуться друг к другу. Я очаровывался радостным блеском в глазах Иришечки. И не представлял, как могу дальше жить без неё.
После девятого класса наступили последние мои каникулы. А в августе подоспел день рождения моей НЕНАГЛЯДНОЙ. И я замахнулся почти на настоящий подвиг. С деньжатами, правда, было слабо. Однако решил: расшибусь в лепёшку, но блесну перед Иришкой! Обязательно. Дело в том, что мой день рождения был в июне, и она подарила мне деревянный светильник в виде яхты с алыми парусами. И мне нужно было отметиться ради Иришки чем-то особенным. Чтобы она знала точно, что я её люблю не меньше.
В Волгограде на тот момент открылся ресторан «Острава». Прочёл заметку в местной брехучке, которая захлёбывалась в щенячьем восторге от интерьеров «точки общепита», названной в честь города-побратима. Мол, вход в ресторан украшают цветные горельефы, обеденный зал освещается естественным светом через стеклянную крышу, и в зале есть – невероятно! – зимний сад с фонтанами. Но притягательнее всего для меня оказалось такой пережиток капитализма, как бар. Удивляло, почему же он не только не сгнил на тлетворном Западе, но даже пробрался окольными тропами в нашу глухомань. Видел подобное лишь в заграничных фильмах: заваливается главный герой в эдакое алкозаведение и требует какие-то коктейли. Что̀ толком представляло последнее, не особо врубался. Приходилось в компаниях употреблять коктейли «Ёрш» или «Кровавая Мэри» (кто их не пробовал!); слышал ещё за мешанину «Трахни медведицу» и «Северное сияние», но пить не довелось. Так чего же квасят заморские недруги? Нужно обязательно выяснить.
Предварительно смотался в центр, провёл дислокацию.
«Острава» находилась супротив «Желтяка», огромного здания, главного ментовского гнезда в городе. Нормальная постановка вопроса! Разгуляется кто-нибудь не на шутку и прямиком через дорогу направится в КПЗ. Такое обстоятельство слегка ставило в тупик: а ну, выйдем с милой довольные из ресторана, а тут: «Чего это вы развлекаетесь, когда вся страна в едином трудовом строю?». И захомутают «мусора» без дальнейших оправданий! Может быть, они специальняком дежурят по вечерам? План по алкашам, как всегда перевыполняют. М-да, перспективы не очень. Но отступать я был не намерен. Иришка обязательно расскажет мамане, куда мы ходили. И пусть её неподступная родительница ахнет от изумления. Глядишь, изменит мнение обо мне, смилостивится, как золотая рыбка.
Впрочем, внушительная двухэтажная коробка песочного цвета с керамическими завитушками пугала не меньше, чем «Желтяк». Молодняк туда пускают? Внутри, небось, жрут-гуляют толстопузые тузы. И всё-таки, всё-таки. Очень хотелось. «Разве не в свободной стране живём? – прикинул я, – Нам уже по шестнадцать стукнуло. Коли упрутся, покажем паспорта». И пока, для начала, посетим лишь этот кусочек буржуйского разврата из трёх соблазнительно горящих неоном букв – Б-А-Р. Он, говорят, на первом этаже, в отличие от ресторана».
Сказано, сделано. Договорился с Иришкой, что она сядет на платформе Заканальная, куда ей легче добраться из злополучных Чапурников. Я подсаживаюсь в Сарепте.
Захожу в послеобеденную электричку, рыскаю взглядом вокруг. Мужики справа в одном купе гогочут, бабки слева сплетнями делятся, несколько одиноких женщин в окна смотрят, парни в конце вагона резвятся. Чуть передёрнуло: «Где же моя любушка?». Иду по проходу, смотрю на спину молодой дамочке, и моё сердце ёкнуло: «Она!». Но как выглядит…
Завитушки раскинулись по её плечам, кокетливый локон развивался от ветерка из окна, тёмно-синее, кримпленовое платье изящно облегало тело, золотая ящерка притихла на её груди, а тяжёлая тушь на ресницах делала мою милую старше, потому неузнаваемой. Она, действительно, выглядела солиднее, чем я, худой, патлатый, с резкими манерами вьюноша.
Иришка повернулась ко мне. Кончики её губ снисходительно поднялись. Кивнула:
– Что остолбенел? Садись.
Довольна, значит, произведённым эффектом. А я даже не знал, куда себя, такого беспутного, девать. Сел осторожно напротив, восхищённо произнёс:
– Какая же ты красивая…
Она была сама скромность:
– Да ладно. Обычная, как всегда.
* * *
Через час мы уже подходили к «Остраве». Ненавистный голосок шепнул: «Не боись – вас пропустят. Подумают, мама с великовозрастным сыночком обедать идёт». «Пошёл нах. й!», – огрызнулся я.
Швейцар не остановил, и мы скользнули в прохладный полумрак холла. Двери бара находились справа, и я кивнул туда:
– Прошу вас, мадмуазель.
Я уже взял себя в руки. А чего теряться? Это девушка – моя. И я её никому никогда не отдам.
Бармен с кошачьими усиками на фоне сверкающей батареи бутылок оценивающе глянул на нас. Высокие стулья у стойки напрягали – на них сидят, как ковбои в салунах? Ну, им-то привычнее сидеть враскоряку, будто на кобыле.
Предложил Иришке сесть за столик у стены. Приторно подвывал из темноты Демис Руссос (он же – Димка Русский; ходил слух, будто дёрнул из СССР в Грецию). Это был, разумеется, не мой любимец, однако для здешнего антуража подойдёт.
Принесли карту. Открыл её и стал смотреть с видом двоечника в учебник математики. Построчно шли названия напитков и коктейлей, о которых понятия не имел. А цены?! Меньше трёх с полтиной и не заикайся. Дороговато. Спокуха, держим лицо самурая. Кивнул Иришке:
– Выберешь сама?
Нет, она хотела, чтобы я руководил процессом. Да как разобраться в такой галиматье? Почти, как в сказке: найди то, не знаю, что. Изощрённые имена выпивки казались шарадой, а ухмыляющийся из-за стойки бармен нервировал.
И, о чудо! Я ткнул пальцем, найдя родное название:
– Гляди, отличный коктейль – «Волга».
Она проинспектировала, словно специалист, состав:
– Посмотрим, какие ингредиенты присутствуют. Та-ак…В нём водка «Столичная»? Не хочу. Как мы после поедем обратно домой?
Я кинулся в контратаку:
– Ты посмотри, в нём ещё мятный и апельсиновый ликеры, лимонный сок с сахаром, плюс лёд. От такой лабуды вряд ли запьянеешь.
Моя царица небесная была непреклонна. И я продолжил поиски в печатных дебрях. Нашёл подходящее:
– Специально для тебя – коктейль «Вишнёвый». И ликёр вишневый, и компот из той же ягоды, и шампанское, ещё лимон с какими-то консервированными фруктами. Благодать! С такого не сильно окосеешь.
Иришка благосклонно согласилась. Подойдя к стойке, я указал на вишнёвое пойло. Придурок с усиками, однако, решил раскрутить меня на полную катушку:
– Возможно, ещё что-то закажите? Свежие фрукты, например.
Он, сволочь, издевался. Фрукты я с собственного огорода наберу! Заказ обходился уже почти в восемь рублей. У меня было пятнадцать. И я козырнул:
– Принесите девушке шоколадку «Алёнка».
– Мы такой не держим, – выложил падлюка козырь покрупнее. – Есть «Бабаевский». Очень вкусный.
Стоимость шоколада он не называл, но я и так помнил, что тот дороговат. И хер с ним! Перед дамой гусары не стоят за ценой. Небрежно кивнул:
– Давайте.
Эта сволочь принялась химичить за стойкой. Что именно вытворял, оставалось загадкой. Чего-то там лил из бутылок в блестящую банку, подмешивал, усиленно тряс. Уж не самогон подливает вместо водки? Наконец, подал, будто это был коньяк столетней выдержки.
И вот за эти два бокала с трубками червонец?! Трындец… Если ещё заказать что-нибудь, останешься с пустыми карманами.
Одна радость: бархатистая обстановочка настраивала на нечто прекрасное, неземное. Демис тоже вставлял приторное лыко: «You`re my only Fascination, my sweet Inspiration…». И далее всё о том же!.. Получается, за такую красоту и платим. Вроде, то же самое, что за стенкой бара, да не то.
Я потягивал через соломинку, стараясь выглядеть культурно. Сам матюкался в душе: «За сладкую мешанину столько денег? Пузырь водки стоит 3,62! Я тоже могу сварить компот, кинуть туда ломтик лимона, насыпать сахара и долить ложку шампани». И был весьма разочарован голливудскими ковбоями и детективами: они цедят такую дрянь? Слабаки в сравнении с русскими алкашами!
Единственный бальзам: на губах любимой искрилось улыбка. Да, она парила на седьмом небе. Вот что может быть благостнее для любящего, чем не радость в очах любимой девушки?..
За соседним столиком сидел малозаметный типок в чёрных очочках. Видимо, почувствовал, что мы разомлели и тихо так подкрался:
– Можно с вами присесть?
Я слегка насторожился. Затем благосклонно бросил:
– Садись.
Он почти по-товарищески:
– Хотите фокус покажу?
– Ну, валяй.
– Только на спор. Если выиграете, даю вам три рубля. Если проиграете, то мне отдаёте рубль.
Я соображал: в чём подвох? Соблазн, что выиграешь больше, чем проиграешь, одолел меня. Иришка тоже была не против.
Этот фраер взял пустую бутылку из-под шампанского со своего стола, принёс к нам. Установил бутылку горлышком вниз, под неё подложил три копейки и предложил:
– Сумеете вытащить монету, не прикасаясь к ней?
Мы с Иришка застопорились. Минут пять искали способ вытащить монетку из-под шампани. Бестолку! Пришлось сдаться.
Прощелыга вытащил перочинный ножик. Мы не обратили внимания на мелочь – бутылка стояла близко к краю стола. И парень лезвием ножа резко выбил монетку! Бутылка практически не шелохнулась. Пришлось расстаться с рублём. Хотя я не очень расстроился. Фактически, мы узнали кое-что новенькое. А бесплатных развлечений ведь почти не существует. За всё надо платить, даже если не хочешь. Таковы метаморфозы бытия.
Дюже обрадованный фраер стал предлагать:
– Давайте, ещё кое-что покажу.
– Не-не, – ответили мы. – Теперь хватит.
И он отвалил. На прощание положил свой трюльник[31] и так по-доброму сказал:
– Это вам сдача на газировку.
Я чуть не сплюнул и отвернулся. Перехватил взгляд бармена. Чуйка нашептывала, что тот знает вёрткого хитреца.
Мы ещё немного посидели, дотянули коктейли под музыку и ушли. Вдогонку всё ещё неслись рулады греческого соловья: «From souvenirs to more souvenirs I live…».
– Спасибо тебе, – прижалась к моему плечу Иришка в красивой, изящной ротонде на набережной. Нам открывался прекрасный вид на Волгу. Вечерний ветерок пытался напрасно остудить страсти, которые нас не оставляли. Едва мы оказывались скрытыми кустами-деревьями вдоль дорожек, так сразу же начали целоваться.
– Ты сделал сегодня необыкновенный подарок, – прошептала милая. И эти её признания были не меньшим подарком для меня. О-о, она была таким маленьким счастьем – счастьицем, затаённым и милым, созданным лишь для меня.
Мы гуляли допоздна и радовались каждой мелочи: замечательной погодке, катерам с иллюминацией, музыке с речпорта и полной Луне. Я с обожанием глядел на самую красивую девушку на свете. Коли красота требует жертв, я готов был за неё жизнь отдать. Вот вывернутся сейчас на аллеи хулиганы, так вмиг их раскидаю! Но никто не вывернулся. И слава богу. Нет, я не боялся, просто такие вечера нельзя омрачать всякой грязью.
Затем поспешили на вечернюю электричку. И что же мы так далеко живём от центра! Ничего, когда-нибудь я буду жить именно в центре Волгограда. Я уже грезил общим будущим, где всё будет просто замечательно (почти как при коммунизме). И пока мы ехали, Луна озорно подмигивала нам.
* * *
Болезненная мысль – как в инквизиторской казни: бьёт и бьёт каплями по темечку без перерыва. Это было невыносимо! Было трудно дышать в пропахшей по̀том казарме. Тут ещё кто-то организовал газовую атаку в полную мощность. Не надо и химической войны с НАТО! Ворочался с бока на бок, не зная, куда приткнуть нос. Спереть бы противогаз да припрятать под подушку. А их складируют, видите ли, для других случаев. В такой момент воистину единственным выходом виделся побег в даль за тысячи километров. Да, там, мнилось мне, всё разрешится. Любовь для меня была нужна, как чистый воздух. Она бы принесла облегчение. Воистину, Love is like Oxygen[32]. Я обожал эту изощрённую вещь Свитов[33]. И сразу в мозгах сверкнуло: «Как я мог забыть тот далёкий случай?!».
…Страсти между мной и моей любимой разгорались постепенно. И тогда я вряд ли мог определить момент, когда навернусь в пропасть. Но вдруг ты чуть отклонился назад, закачался, судорожно махая ручонками. Ты ещё уверен, что успеешь-таки ухватиться за спасительную ветку. Напрасно! Тебя уж ничто НАДЁЖНО не держит в бренном мире. Это я лишь был тупо веровал, что владею ситуацией. Мол, моё имя – Владимир, Ира с древнегреческого – «Мир». Значит, всё ништяк – владею собственным миром по закону небес! Пусть даже мы по-прежнему не шворились. Я терпел. А, спрашивается, нахрена?..
Я сдал экзамены в институт, Ира уже перешла на третий курс. Наступил кратковременный перерыв, когда мы были предоставлены сами себе. Я предложил отправиться на Волго-Донской канал искупаться и позагорать.
Берег первого шлюза возле моста не особо был приспособлен для отдыха. Склон выложили крупным булыжником, кое-где залили бетоном, а кое-где вольготно росли кусты и деревья. Не слишком привлекательная местность, но и то зае…ись! Где ещё мог простой народ оттянуться при скромных возможностях.
Мы приземлились возле низкорослой ивы, разделись, чуть посидели. Потом полезли в воду. Она была несколько холодна, так как прошёл танкер и всё взбаламутил. Побыстрее вылезли погреться.
Невдалеке киряла компашка из четырёх грязно-загорелых парнишек. Они увлечённо обсуждали за портвешкой личную байду. Со своей стороны, я с не меньшим азартом принялся рассказывать Иришке о моих рок-пристрастиях. Именно тогда упомянул группу «Свит».
Для меня названия кумиров были не пустым звуком. Как можно быть равнодушным к меланхоличным улётам Пинк Флойда, невероятным звукоэффектам Свита, заводной клоунаде Слейда, всегда узнаваемым пассажам Дип Пёпла, ковбойской залихватости Криденса и очень разнообразным вещицам Лед Зеплина? Их наглые выходки на сцене, их горлопанистость уже представлялись воплощением протеста. Против чего? Точно не мог сформулировать. Возможно, против обыденности? Мне тоже хотелось бунтовать, бунтовать и бунтовать почти по Ленину. Так отчего ж не потрепаться о недосягаемых в звёздной выси идолах: составы групп, каковы голоса фронтмэнов, чем отличается глэм-рок от прог-рок. А уж их личная жизнь – отдельная тема! Кто сколько раздолбал гитар на концертах, из-за какого скандала ушёл из ансамбля тот или иной музыкант, кто умер от передозы или по пьяни.
Заодно сообщил Иришке, что уже достал богобоязненных соседок. Одна старушка частенько прогуливалась по аллейке между нашими дворами, бесконечно шепча молитвы, а то и затягивая заунывные псалмы. Ещё и вторую, помоложе, бабенцию затянула в религиозные сети. Та тоже курсировала по дорожке в своём дворике, подвывая не меньше. И здесь я, антихрист во плоти, врубаю динамики из форточки так, что на всю улицу обрушиваются цунами хард-рока! Мне было недостаточно мощности магнитофона «Комета», потому приспособил к нему парочку самопальных усилителей.
От первого дуплет-ора в «Песне иммигранта»[34] соседей в момент хватала кондрашка! Уж меня и крестили знамением божьим, и плевали в отчаянье в мою сторону. Ничто не помогало наставить на путь истинный. В спину неслось: «Истинно исчадие ада! Бес косматый на копытах!». Старушки принимались ещё истовее молиться, усиливая комариный писк до высших нот.
Да разве «Отче наш» перебьёт демонский Мusical Beat! Я врубал на полную катушку «Праздник на небесах»[35]. И где-то там, на заграничной сцене, девка завывала в упоении так, будто кончала в последний раз! Но происходило ЭТО всё в Сарепте, и очень натурально. Да, такое кончалово невозможно пересилить.
С одной аллейки неслось: «Олух царя небесного! Откуда такие ро̀дятся!». С другой поддерживали: «Волосатик бессовестный!..». Что верно, то верно – мои роскошные хайры бесили всех законопослушников. Зато соседская Валюшка косилась с завистью: «У тебя волосы лучше, чем у девчонок».
Фанатички, изнемогши в неравной борьбе с сатанинской нечистью, сваливали через минут пять-десять в кадильные коморки. Это становилось их похоронами, а не праздничком. И то верно! Как ни спросишь, у престарелой соседки каждый день праздник – то святого, то апостола. От того ещё больше подмывало приколоться, когда ж работать обычному человеку? Это только «на небеси» можно без пахоты̀ балдеть. И чем так заняты мужики при церкви с цветным ряжьём в бабских одежонках? Сколько видел Иисуса на картинах, он вечно истощён и в рубище; нет на нём ни завалящихся часиков, ни медного крестика. От таких недоразумений, я впадал в ментальный ступор – РАДИ НИХ ОН ОТДАЛ ЖИЗНЬ?
