Владимир Николаевич Лукашук
А впереди была вся жизнь…
Бабуля вздохнула, вспоминая о-очень далёкое прошлое. Возможно, и особо правду не желала говорить, и хотелось приоткрыться.
– Иду по дороге. Тут бричка нагоняет. Он сидит один. Говорит: «В соседнее село? Садись, подвезу».
– И ты села? – удивлённо протянула мать.
– Да чёж не сесть? Идти было дюже далеко. Дура была молодая. Пятнадцать лет только.
Маманя помолчала и ехидно подначила:
– Быстро доехали?
– Молчи, охальница! – оборвала её бабуля. И уже обе ненадолго замолчали о своей бабьей доле.
– А как же вас расписали?
– Да как… Уже шестнадцать было, когда забеременела тобой. В сельсовете добавили два года. Пока жили в колхозе, никто не спрашивал. Потом вот описка вылезла – где я то старше, то младше.
Уже теперь вздохнула мать:
– Ну, как-нибудь разберёмся с этой путаницей. Но зачем ты Анютку отдала?
– Да что же это делается! Что ко мне привязалась?
– Не прощу тебе этого, мама!
Обстановка между родными женщинами накалялась, и я не мог понять, о чём речь.
– Не понимаешь разве? Есть нечего было! Вас бы прокормить. Вот и отдала добрым людям.
– Потеряла я сестричку… – запричитала моя маманя.
Я не врубался, о чём они. И лишь после дошло. Получается, у бабушки ещё дочь была? Отдала её кому-то после войны, и… Она сгинула. Ну, дела. Потому бабуля так и держалась за своё хозяйство – ГОЛОД В ПЕЧЁНКАХ ЕЁ ЗАСЕЛ. Не верилось, что так было. Но было.
* * *
Насмотревшись подростком фильмов о Гражданской войне, я бредил махновщиной. Мало того, училка по лит-ре случайно брякнула, что Лев Толстой очень не любил государство, был духовным анархистом и часто страдал из-за своих ложных взглядов. Правда, тут же прикусила язык и сообщила, что ЭТО не имеет никакого отношения к его «великому литературному наследию». Ага, возможно, не имеет для неё. Только я уже намотал крамольную информацию на ус: «Ну, коли сам Толстой был анархистом…». Не шибко я любил его «Войну и мир» вместе с «Карениной», но Хаджи-Мурат пришёлся по душе. Авторитетный для меня автор с большой симпатией относился к своенравному горцу. И книга о том кавказце долго стояла на моей полке.
Опять меня мысли увлекли в другую сторону! В тот раз, пока мы тряслись с Морквиным в электричке, я принялся за грандиозные планы: как навести порядок на цельной планете. А что не так? Правда, большевики тоже боролись за справедливость, но как доползли до верхотур, так получилось, что у древних китайцев: всякие жёлто-красные повязки восставали-воевали против императоров, потом побеждали и… Их главарь усаживался в золочённое кресло с драконами, попадая в Эдем с брильянтами, выпивкой и девками. А близкие ему по духу повстанцы (с которыми он вместе рубился и спал у костра) превращались, как в сказке, в лоховатых слуг. Кстати, я как-то задал нашему философу в «меде» вопрос насчёт этих «повязок»: как всё это понять? Он хитро̀ улыбнулся, оглянулся и ответил: «Знаешь, Маркса тоже спрашивали, что̀ было бы, если Спартак победил римского полководца Краса? А ничего новенького! Они бы просто поменялись местами». Марксистский ответ обескуражил. Какая уж справедливость… Потому просто надо образовывать Гуляй-поле, где каждый ни красный и ни белый, а сам по себе – зелёный. То есть я как бы тот, кто хочет добра природе, которую очень любил. Впрочем, после вычитал, что выродки этого Махно рубили русских, коли они не гутарили на мове. И моё мнение о махновской сволочи изменилось… Впрочем, нынешние ленинцы вызывали также непереносимую изжогу. И видел, не только у меня. Так что же делать простому товарищу? Надо ДЕЙСТВОВАТЬ ИНАЧЕ.
Конечно, я особо не распространялся о личных мятежных измышлениях. Лишь в общении с Женькой начинал развивать авантюристские планы:
– Нужна новая мировая революция. Только не большевистская, анархическая! Её пожар перекинется на Америку, там нас обязательно поддержит рабочий класс.
Морквин хмыкал, попивая пивко:
– Ещё негры в гетто, индейцы в резервациях. Они ведь сидят и ждут твоего сигнала с другого берега океана.
– А что? В прериях Техаса и Канзаса на тачанках с пулемётами!.. Опять же, ковбои к нам присоединятся.
Женька уже смеялся конём (что меня раздражало малость), но поддакивал:
– Конечно, мир-дружба-жвачка, как всегда. Все в джинсе и с наганами наперевес. Харэ заливать.
Я не обращал внимания на его ехидство, ибо мыслил масштабно. И всё рвался в Rebel Rouser[48].
– Чё ты щеришься? Когда разберёмся с их армией (хотя, думаю, большинство солдат и так сдадутся – за кого им воевать? не за эксплуататоров же!), вступаем под торжественный марш и приветствия толпы в столицу глобального империализма – Нью-Йорк. Затаскиваем буржуинов с их президентом на высоченный небоскрёб и предлагаем: либо вас расстреливаем, либо вы сами прыгаете вниз. Они, конечно, выбирают второе, и наша совесть абсолютно чиста. Кажись, здорово придумал.
– А потом? – не отставал упрямый Морквин.
– Потом всё поделим пополам, и все будут счастливы.
– Вот даёшь! – опять ржал Женёк. – Осталось лишь немногое – заварить такую бузу у нас.
Затем он оглянулся – никого рядом нет ли, и таинственно понизил голос:
– Слышал, что какие-то ушлые парни захватили самолёт, хотели рвануть на Запад?
– Что-о? – меня будто накрыло. Вот это новости! Я переспросил:
– И кто они?
– Сам толком не знаю. «Голос Америки» о них что-то ворковал на днях. Их четверо было – по шестнадцать-семнадцать лет, какие-то студенты техникума. Только главарю было около двадцати. Короче, когда освобождали самолёт, одного сразу грохнули, главарь сам застрелился.
– Нихренасе! Я тоже слышал краем уха на «Немецкой волне» о каком-то угоне ещё год назад. Только это – другое? Там целая банда захватила самолёт. Его хотели наши освободить, а бандиты его взорвали. Всё евреи виноваты – они организовывали.
– А я слышал, всё удачно закончилось. Террористы улетели в Китай[49]. Узкоглазые нам теперь не друзья, х…йвэнбины с нашими комуняками правду не поделили. Доказывают, кто бо̀льший из них ленинец.
Мы посмотрели друг на друга. И поняли, что заплываем уже за буйки. Вдруг упекут куда-нибудь далеко-далеко, как вещают «вражеские голоса». Уж лучше бы нас выслали за границу, как они же сообщают. Ага, дождёшься.
Хотя было трудно понять, кто врёт больше – родная власть или «забугорье». Может, и не надо свергать советскую власть? Жалко ведь… Была бы она чуть помягче к людям, жилось бы полегче.
– Мрази какие-то! – сказал я. – Убивать людей, чтобы самому оказаться на свободе. Мы живём в советской стране, и как так можно поступать? Не понимаю.
– А то! – поддакнул Женька. – Мы же не диссиденты.
На том и поставили точку о нынешнем международном положении. Электричка уже прибывала к Волгограду – I.
Тем не менее, было жаль американский пролетариат, изнывающий под гнётом жадных банкиров. Его-то мы так и не освободим! Хорошо, что в Советском Союзе нет таких мироедов. Даже представить не мог, чтобы у нас творился такой беспредел – отбирали за долги имущества и дома. В СССР хотя бы всюду лозунги о всеобщем равенстве. И не буду спорить – это часто подтверждалось делом. Мамане, например, профсоюз выделил путёвку аж в Венгрию, и она привезла мне моднявую куртку, как у рокеров. После того, как её перевели с осмотрщиков вагонов на дежурную по станции её зарплата скаканула с 70-ти рубликов до 80! Это был существенный прогресс в семейном бюджете.
А ещё в детстве меня, несмыслёныша, мамочка водила на новогоднюю ёлку в ДК на Бекетовке, дважды отвозила в санаторий в Кабардинке. Даже совесть мучила: в трущобах Нью-Йорка негритёныш сухую корочку догрызает, а мы… Почти жируем! Возможно, надо отправить послание Дэвис, чтобы поднимала лихих ребят на борьбу с мировым злом? Всё-таки из-за смоляной махновки я бы махнул на Американщину, чтобы замутить по-крупному.
Мировая история мне нравилась с юных лет. Уже в четвёртом классе, я был в курсе, как мутузили друг друга римляне с галлами, как йомены пробивали из ростовых луков насквозь рыцарей, как гнали сраного Бонапарта по сугробам аж до Парижа. В пятом классе у меня разыгралась баталия с преподавателем о гладиаторской амуниции, когда он вещал о Спартаке. Спорил до хрипоты обо всём подряд, так что порой меня отправляли в ссылку за дверь, дабы угомонился. Хотя оценки за ответы по извечным мытарствам человечества оставались стабильными – 4 и 5 Учитель всё-так был справедливым). Чего я не пошёл учиться сам на историка? Маманя утверждала, будто непутёвый папочка назвал меня в честь Ленина. Ещё немного, и не обошлось без глобальной заварушки с моим участием. Пору уже строчить, как Ильич, возвания к мятежу.
Но при этом одно было непонятно (и от того – досадно): зачем все бунты, войны за справедливость и революции, коли обычный народ остаётся в проигрыше, а пенки наверху, добравшись по макушкам, собирают мерзавцы? Нет, всё-таки история вредная штука для простых смертных. Вопросы «зачем?» и «почему?» крутились частенько в башке, как белки в колесе. От них я терялся в глухой чаще, где нет эха. В общем, не читайте всякую литературщину, от которой сплошь маята: вопросы она задаёт, ответы ищи сам.
С возрастом базаровщина всё больше теребила: что делать и как быть? Не зря же был любимцем учительницы литературы! Одно было ясно: не хотелось жить, словно совковый мерин с хомутом на шее. «Надо работать на себя, и тогда тебе воздастся!» – сделал вывод уже старшеклассником.
* * *
– Учись, сынок, пока я жив, – произнёс я с видом бывалого. И двинул в сторону «Интуриста» к вышедшей из него группке граждан. Уже по стильному прикиду безошибочно определяешь: они – иностранцы. Морквин занял пост у Главпочтамта. Он пока опасался втягиваться в хитрые аферы. А я, честно говоря, сам не знал, что ещё буду делать. Да заранее бывало чувство, что всё обернётся клёво. Откуда пёрла такая нагловатость, не могу объяснить. Чувствовал убеждённо: всё сложится отлично. Как у Наполеона: «Главное, ввязаться в драку, там посмотрим, что получится!». Бывали, конечно, случаи, когда по шапке получал, но такие обстоятельства не умеряли моего пыла.
Это были поляки. Жизнерадостное приветствие, дружеские фразы о городе и погоде, пояснения с улыбкой, где у нас можно отдохнуть. Затем невзначай вопросы, нет ли у пшеков чего-нибудь не слишком нужного, но важного для советского чела. Удивительно, но посланцы братской Польши завсегда имели в запасе КОЕ-ЧТО. Даже заметил по прошлым встречам, что для них не поторговать – себя не уважать. Почему же не воспользоваться? Одно непонятно: зачем им наша деревянная валюта, коли у нас купить нечего? Разве что матрёшок набрать, да перепродать дома.
Пшеки пошушукались меж собой, что-то оживлённо прикидывали, поглядывая по сторонам. Потом один из них скрылся в «Интуристе». Остальным я пока пояснял, до каких привлекательных мест прогуляться. Большинство зарубежных гостей всегда тянуло на Мамаев курган. Правда, они не представляли, в какой дали находится мемориал от центра. Чтобы их не пугать, советовал отправляться туда с экскурсионным автобусом. Я гордился нашей достопримечательностью, как любой волгоградец. Но боялся, что гости ещё забредут вместо величественных сооружений в зачуханные кварталы, и прощай международная репутация! Не хотелось, чтобы они хаяли нашу страну у себя на кухнях и телевидении. Начнут лить грязь, будто кроме огромного акрополя и полюбоваться нечем. «Ты переборщил, паря, – запальчиво вякнул внутренний глас. – Волгоград – красивый город! Забыл о широком проспекте Ленина? о резной шкатулке вокзале? о белоснежной набережной? Кстати, скоро на ней ресторан обещают открыть (это было актуально, так как остальные злачные места я уже обошёл). Да мало ли что у нас замечательного!». «Ладно-ладно, – примирительно согласился я. – Заткнись. Лишь бы они не попёрлись в рабочие гетто».
Я и вправду был по-своему влюблён в родной город несмотря ни на что. Он же, как отец (что и мать), которого не выбирают. И всё в нём наладится, как обещали не единожды в ЦК КПССС.
Засланец уже вернулся с полной сумкой. Мы отошли за угол гостиницы. Отлично! У пшеков оказались два блока жвачки с мультяшными героями Болеком и Лёликом, а также блок сигарет «Пэлл-мэлл». Но самый смак – они продали мне настоящие электронные часы «Орьент»! Меня аж затрясло, когда мне их предложили. Если кто увидит их, то сразу проявит уважуху. Мы быстро сторговались и разошлись, довольные чейнджем.
– У тебя прямо торгашевские таланты, – восхитился Морквин, наблюдавший издалека. Я небрежно сунул ему поляцкого жвака:
– Кто не рискует, тот питается одной водичкой.
Женьдос очень аккуратно раскрыл упаковку – не порвать бы внутри вкладыши с забавными картинками. Захихикал над парой забавных хулиганов, которые пугали девчонок мышами из коробки. Потом удивился надписи:
– Гля, жвачка у поляков – «болоны»! Приколисто. Их можно толкать у нас в техникуме по пятёрке, в упаковке же пять штук. Сигаретами по рублю можно торговать.
Я смекнул: «Сигареты куплены за десятку, а если так продать, то навар ещё в десятку». Неплохой рынок сбыта! Всё лучше, чем рисковать на толкучке. Кивнул:
– Давай попробуем.
Неожиданно Женька сообщил:
– Ты как? Мне надо сейчас в техникум бежать.
– Бывай, – ответствовал я. – Пойду в «Молодёжное», пообедаю.
Нравилось мне шиковать в той уютной кафешке (хотя обошёл уже все рестораны в центре города), отведать киевских котлет с вкусняшной куриной ножкой, насладиться кофе «Гляссе». Всё не трескать хлебные котлеты в столовках. Попутно хотел показать Женьке, что у меня достаточно лавѐ для крутой житухи. Я уже строил перспективы, как мы начнём вместе ковать деньгу. И не предполагал, что не увижу Морквина уже надолго.
Часть V
Вчерашние размышления перед отбоем не давали уснуть и в следующую ночь. Они мучили меня также днём в промежутках между приёмом жратвы, шагистикой по плацу и нравоучениями в ленкомнате[50], как правильно жить и защищать страну от бесчисленной орды врагов по её периметру. Надо бы сейчас отключиться, но как?! Спасибо том, кто-то лишь надувал пузыри. Да ведь кроме него кто-то начинал пилить дрова или заводить трактор, кто-то уже ехал и на танке! Разве уснёшь? Один я маюсь, ворочаясь в кровати.
Бляблин с верхнего яруса недовольно прогнусавил:
– Что не спиться? Завтра, слышал, опять заставят траншею копать. Надо сил набираться. Или Машка знакомая в мечтах не даёт?
Бляблин произнёс это с подколкой, и в другое время я бы врезал этому «утюгу» без базара. Но не сейчас. В самом деле, что ответишь? Тоскливые мысли доводят тебя до сумасшествия! Всё из-за проклятой любви, которая никак не отпускала. Хотя иногда и осаживал себя: «Уж не самолюбие ли моё страдает, что так с Иришкой получилось?».
Буду честен перед собой. Подростком мне было просто невмоготу от того, что хотелось пое…аться. И сколько можно было терпеть ту верность, когда ты повзрослел, и кругом соблазны, когда «бабки» от фарцы жмут карманы и шепчут: «У тебя столько возможностей делать, что хочешь»? И потому постоянно хотелось разрядить свой ствол в какую-нибудь мишень в виде смазливой девицы. Но терпел. Пока.
При моём темпераменте вопросы е…ли привлекали сызмальства. В детсаду кровать подружки Надюшки находилась напротив моей. И я ей заговорщицки шептал на тихом часу: «Покажи это». Она была не против. Приподнимала одеяло, спускала трусики и показывала «это». Потом с хихиканьем быстро закрывалась одеялом.
Разумеется, я ТАМ ничего не мог полновесно оценить. Но зрелище чего-то запретного уже будоражило, хотя незрелым умишком не понимал, что̀, собственно, за тайна у девчонок в трусах? У них даже не было ТОГО, ЧТО ЕСТЬ У МАЛЬЧИКОВ. Но странный дефект в развитии девчонок (не иначе!) не давал покоя. Секрет не раскрывался и после, когда на уроках физ-ры мы с ребятами обсуждали округлости одноклассниц. А эти стервёшки, вроде, делали вид, что не замечают насмешливо-любопытных взглядов, но при том постоянно крутились вокруг да около в трико. Ага, красовались едва появившимися выпуклостями. Вот КАК ПОСЛЕ ТАКОГО оставаться спокойным? И я допетрил, что ответ нужно искать в книгах.
Заведующая взрослой библиотекой до того прониклась моей ранней библиофилией, что разрешала брать уже совсем не детские книги. Она не подозревала, что книги – главный источник моральной заразы, сплошь разврат! Нет, конечно, были мыслишки разобраться, что же такое любовь. Но это было настолько далеко от реальности, что не воспринималось слишком всерьёз.
В шестом классе заядлый чтец уже начитался всяких скабрезностей из «Гаргантюа и Пантагрюля». И окончательно потерял разум от подростковых вожделений. Правда, озадачивал эпизод, когда воздыхатель жестоко отомстил даме сердца за то, что она его кинула: взял да кусочки порезанной суки накидал за шиворот, и кобели стали в экстазе бросаться на мадам. Может, гордячку и нужно было проучить, но не так же жестоко! Было у меня что-то типа первой влюблённости во втором классе. Нас посадили вместе за парту, и я сразу же стал проявлять настойчивое внимание к Ольке. Щёчки в веснушках, розовые банты, глаза – как озорные солнышки. А она нос задирала: «Фунт тебе презрения!». Хотя я всё пытался заговорить с ней, привлечь внимание. Мне было обидно. И кто только за мой язык тогда дёрнул, едва она повернулась:
– Я тебя люблю.
Ей-богу, я не виноват! Само вырвалось. Меня же РАСПИРАЛО.
Олька зарделась и отвернулась. Ах, так… Я возьми да хорошенько дёрни её за длинную косу. Олька надулась, перестала со мной вообще разговаривать. И «домашку» не давала списывать. Ну, коли не поняла моих глубоко затаённых чувств, после последнего звонка с урока я трахнул её портфелем по бестолковке. Она в слёзы! Нас рассадили, мне вкатили «пару» за поведение. Так пострадал за свои нежные пристрастия. Ведь даже классная не догадалась, что пацаны не звери, иначе не выражают дюже деликатных чувств. Начала советовать, как дружить, как стать добрее к одноклассницам. Это не слишком убеждало. В стране советов у нас все умеют умничать. А на деле… Почти как анекдоте: не е…ись на Красной площади – советами задолбают! Зато оставшись наедине со своей ужасной засадой, тыкаешься, как слепой. В чём заключается самое-самое лучшее из чувств, кто бы объяснил. Одни намёки, что ЭТО ну очень здо̀рово.
И тут появилась Иришка. Правда, тут было несколько иначе. Во мне уже вовсю плясали и играли гормоны! А перед ними возникла непреодолимая дамба на пути вроде бы моих вполне благородных устремлений. Бурная стремнина уже билась о преграду, крутилась водоворотами и требовала выхода. То есть либо моя неуёмная энергия должна была перехлестнуть через край, либо точить и точить дамбу в глубинах. Или кто-то знает третий выход у воды? Да-а, трудна эта штука – любовь. Пока её расколешь, как орех! А внутри – то ли вкусное ядрышко, то ли гниль, какую не ожидаешь (так писали в книжках пессимисты о своих пассиях).
Ладно, не буду более о греховном, не то бессонница задолбает. Порассуждаем на сон грядущий о возвышенном.
Увы, ничего особенного в голову не взбредало. Оставалась лишь последняя отрада – думать, когда же наступит дембель? И, возможно, дома я всё-таки во всём разберусь.
* * *
После мрачного прогноза бухарика на канале приключилось следующее.
Тем же летом Иришка подалась в комсомольско-молодёжный отряд. Для меня сия организация оставалась пока шарадой. Слышал, они строят фермы на селе да далёкую Байкало-Амурскую магистраль, ещё чего-то. То есть молодёжь разом убивала двух вислоухих: и подразабатывала, и поднимало немощное хозяйство страны. Моя краля считала себя уже вполне взрослой девицей в отличие от меня, бестолкового десятиклассника. Носила стройотрядовскую куртку полувоенного образца. Она подалась в проводники, моталась по «железке» тудым-сюдым.
В первый рейс Иришка отправилась в Сочи. Я опаздывал на вокзал, так как электричка прибывала на Волгоград-I впритык к отправлению её пассажирского поезда. Выскочив из вагона и оценив обстановку, понял: наступает полный трындец! Поезд набирал ход. Иришка стояла с напарницей в тамбуре и уже помахивала жёлтым флажком. Отрицательно покачала головой: мол, что поделаешь – не судьба проститься.
Времени – ни секунды. Бежать через тоннель бессмысленно. Наши платформы разделяла сетка-рабица около двух метров высотой и рельсовая пара.
Почти без разбега сиганул на сетку, перевалился. Миг – я у вагона, ещё миг – и прыгаю грудью прямо на площадку. К ногам любимой.
Девчонки затягивают меня. Ирулька нервно смеётся:
– Ты с ума сошёл! Чего вытворяешь!
Я чувствовал себя одновременно героем кино, рыцарем прекрасной дамы, отважным ковбоем, альпинистом и даже супер-разведчиком. Представляю, сколько свидетелей оторопело наблюдали за моими кульбитами в общественном месте. Но я жаждал иного: чтобы моя любушка оценила всю страсть моей сущности. Мы стояли вплотную, и оба ощущали биение сердец в унисон со стуком колёс: тук-тук, тук-тук… Тут ещё так некстати напомнил о себе мой дружок снизу. Он сигнализировал: «Эй, вы там наверху! Так тесно не прижимайтесь, иначе я не выдержу». И он не подчинялся мом приказам, хоть тресни! Иришка зарделась. И чтобы как-то разрядить обстановку, я неумело пошутил:
– Могла бы красным флажком затормозить состав ради меня.
Её напарница с любопытством прищурила глаз. Она бы и ушла, да, видите ли, служба заставляла выполнять свой долг на рабочем месте. А мы даже стеснялись скромно поцеловаться. Правда, потом зашли-таки в дежурное купе и минутку-другую потискались. Я бы тут же отлюбил Иришку в полной мере, но она мягко оттолкнула:
– Ты что? Я – на работе. Некогда ТАКИМИ ВЕЩАМИ заниматься. Всё какая-то ерунда у тебя на уме.
Вот-те раз! Будто на работе люди занимаются лишь работой, а не главной «ерундой» в промежутках между ней. Тем не менее, это «некогда» внушало мне кое-какие перспективы. Я-то уже претендовал на нечто бо̀льшее, чем жалкие лобызания. Что ж, зря так жёстко рисковал? Мог ведь угодить под колёса! Полюбила бы она тогда безногого калеку? Эти прыжки в поезда после чуть не сыграли роковую роль в моей беспутной житухе.
Где-то через полчаса я опять вернулся в точку своего отправления – на станцию Сарепта (поезд шёл через неё в южном направлении). Чмокнул Иришку и спрыгнул с подножки. Помахал рукой:
– Возвращайся скорей! Я жду-у…
Она обнадёживающе улыбнулась. И от её кокетливых ямочек на щеках у меня опять перехватило дыхание. Я был почти уверен, что теперь-то наш роман должен быть доведён до логического завершения. Разве не так? Крепкий конец – он во всяком романе ох…ительный венец.
* * *
К возвращению Иришки у меня созрел стратегический план. Давно известна кучерявая игра, когда девчонкам предлагают: «Зайдём послушать музычку? Кое-что новенькое появилось». Частенько добровольная жертва твоих домогательств изображает как бы невинность: «Только послушаем музыку?». Ты в возмущении козыряешь: «Конечно! А что ещё?». Мол, ни о чём пошлом и не помышляю. В ответ смущённо: «Если только ненадолго». И сразу же завершает страховочный манёвр: «Чтобы меня мама долго не ждала».
На тот момент я увлёкся неожиданно для себя органной музыкой. Рокер Вадим подкинул диск поляка Немана. Его синтез органа с роком произвёл в прямом смысле оглушающее впечатление. Появилось желание послушать пластинки с классикой. Магическое звучание «короля инструментов» очаровало: «Ого! Прямо космос!» Я, отчаянный атеист, впервые поверил в божественное. Мелодии органа будили воображение: океанские глубины, готические города и рыцарские турниры, далёкие миры Вселенной. Это было нечто великое! Оказывается, существует не только заурядная эстрада и рок-н-ролл, но и совершенно иное – гениальное, пробирающее до дрожи в печёнках. Заодно реабилитируюсь перед Иришкой после того спора на канале.
Встреча на вокзале реально была радостной. Я преподнёс ОБОЖАЕМОЙ мной девушке букет алых канн. Их специально срезала маманя, узнав, куда направляюсь. Она любила цветы, и двор нашего дома всюду украшали островки пионов, роз и ещё фиг поймёшь какой цветочной галиматьи. Понятно, родительница хотела мне добра, хотя я считал всякие букетики глупым излишеством. Скрипя зубами, взял. И ведь мама оказалась права! Иришка приняла разноцветный презент с искрой благодарности в глазах.
Зато её мамочка БеллаКонстантинна (как я её за глаза называл) отрезвила:
– Поедим, доча, домой. Ты, я вижу сильно, устала. Увидитесь ещё с молодым человеком.
Она воротила нос от меня. Иринка передавала её приговор по моему личному делу: «Зачем ты, приличная девочка, связалась с хулиганом? До добра он не доведёт! Мне сообщили, даже на учёте в детской комнате милиции числился».
И сейчас я успел уловить, когда они отходили:
– Что ты с ним носишься? Он испорченный мальчик, мне же видно.
Она, без сомнения, вычеркнула меня из списков кандидатов на ручку её дочери.
В самом деле, при ней, такой холёной и высокомерной, я ощущал себя полным изгоем: «Естественно, какой из меня жених – без денег, жилья, работы? Чего уж там…». Конечно, руки росли у меня из жопы. Не получалось следовать советам умников: «Просто родись в зажиточной семейке, и всё будет олрайт». Но бл…дь я добьюсь своего, заработаю деньжат, милая! В конце концов, настрочу талантливый роман. И уже никакая БеллаКонстантинна не отнимет мою любовь.
Нутром чуял, явно не состоявшаяся тёща, объявила мне «холодную войну», как «наши» американцам (и те тоже платили Советскому Союзу соответствующей монетой). Представляю, сколько эта очковая змея выливала на меня ушатов помоев из подполья. Мы, словно Ромео с Джульетой, грустно посмотрели друг на друга. Уже садясь в такси, БеллаКонстантинна одарила меня исподтишка презрительным взглядом.
Тем не менее, мы успели условиться с Иришкой о встрече через два дня.
Наше свидание состоялось ровно в одиннадцать на автобусной остановке в Заканалье. Иришка была опять в том же коротком синеньком платьице. Догадывалась, что обворожит без лишних предисловий. И у меня реально поднялось настроение.
Пекло в августе чуть поубавилось, и мы прошвырнулись по проспекту. Окружающее производило унылое впечатление: полузасохшие акации и ясени, облезлые вывески, мусор вдоль бордюров, сломанные скамьи. Дошли до кулинарии, заглянули вовнутрь, посидели с полчасика. Разговоры крутились вокруг поездки Иришки. Я не перебивал её, заметив, как она увлечена своей работой. Похвасталась также своей получкой, и это меня задело.
Улучив минутку, вставил:
– Поедем ко мне, там попрахладней. Заодно покажу новый пласт с Чеславом Неманом. Мне недавно подогнали. Не представляешь рок с органом – это супер!
Иришка чуть поколебалась:
– Ну, не больше, чем на час. Ты же знаешь, как плохо ходят вечером автобусы до Чапурников.
Я воплощал саму благожелательность:
– О чём речь! Хотя насчёт автобусов не говори: их, наверное, не дождёшься ни у нас, ни в Астрахани (почему упомянул этот город, сам не понял). О точности наших автобусов лучше не заикаться. Так что, будем ждать до упора. Но дождёмся.
О том, что моей мамочки нет дома, я, естественно, умолчал.
* * *
…Мы, притихшие, сидели на диване. Увы, польский органист не вдохновил Иришку; она скривилась:
– Длинно и занудно.
– Окей, давай послушаем иное, – предложил я, чтобы создать благоприятную атмосферу. Поставил на вертушку обычную пластинку «Мелодии» с Бахом – знаменитую «Фуга ре минор» (название которой с трудом запомнил, но, дабы выглядеть охренительным знатоком классики, на что только не пойдёшь!).
М-да… Если бы кто-нибудь со стороны глянул, подумал, что мы рехнулись, внимая таким несколько странным мелодиям – ведь у меня было полно всякой эстрады! Или уж вообще лучше заниматься «личными» вопросами без таковой. Однако заметил, что мою любимую заинтересовала классика. Так чего не сделаешь ради неё? Я уже ощущал некое единение с самой замечательной девушкой на свете в бесконечном пространстве божественной музыки. Впервые подумал о композиторах: «Какие они молодцы! Умеют же сочинять такие изумительные вещи, которые позволяют человеку летать без крыльев, заставляют забыть о суете и прикоснуться к вечности». Но брякнул глупо:
– Сумел же Бах забабахать вещицу.
Потом меня уже совсем разнесло:
– Ну, да… Конечно. Есть что-то такое-эдакое…Волнующее в такой музыке. Я вот представил, как корабль кидает туда-сюда при шторме. Гром гремит, волны до небес, мачты ломаются, моряки вопят! В конце уже всё э-э… Погружается в пучину. Между прочим, на основе этой композиции один рок-ансамбль свою композицию отчебучил.
– А чисто свои вещи слабо придумать? – съязвила моя краля. От столь весомого аргумента я впал в некоторый ступор. «Чего балаболить, пора бы к делу приступить», – подтолкнул себя. И приобнял Иришку. Она подалась на спинку дивана, прикрыв глаза.
Уже не помня себя, я крепко обнял её, поцеловал, повалил набок. Моя рука отправилась без лишних предисловий в путешествие по её телу со всеми взгорками и низинами. Мы тискались так страстно, что вспотели! «Она не против», – стучало в моих висках. Сердце задёргалось с удвоенной силой. Стояк начался̀ невыносимый, и правая ладонь потянула юбку Иришки вверх.
Она вскочила, будто заполошная! Убрала мою руку и твёрдо сказала:
– Нет-нет, обойдёмся без глупостей. Мама говорила, вы все хотите одного. А потом запросто можете бросить.
Ох, уж эта мама! Нет, конечно, все ребята хотят «одного». Да разве девчонки хотят «другого»? С такой тёщей и врага не желаешь.
– Так подскочила, словно забыла выключить дома утюг, – подколол свою кралю. – Ириш, ты меня вообще любишь? Я совсем не собираюсь тебя бросать.
Сейчас, на скрипучей койке в казарме, я размышлял, насколько мои намерения тогда были серьёзны? Любить-то я любил, но перспективы совместить наши жизни терялись во мраке. Впереди у обоих ещё учёба, работы толком нет, и даже не ведаешь, что̀ ждать от грядущего, которое на горизонте манит зыбким миражом. Возможно, я ещё не был готов к полноценным отношениям. И, по-видимому, Иришка была по-своему права. В общем, тогда поднялась досада на всё подряд: на себя, на любимую с её мамочкой, на весь окружающий мир. Малость разочаровывало и то, что она не разделяет моих пристрастий в музыке. Пусть не нравится рок, но она кривилась даже от Элтона Джона! Я ей:
– Ты послушай его блюз «I've Seen That Movie Too»[51]. Полный отрыв башки! Музыка прямо рыдает от любви.
Нет, и всё. Видите ли, она обожала лишь советскую эстраду. Единственное, что она восприняла снисходительно – приторных «Кроликов» с их «Sugar baby love».[52]
Или просто ты обманывала меня, Иришка, а я верил в тебя безотчётно? Не замечал того, что разглядел пьяный босяк на канале. Во мне рождалась непонятная горечь.
Иришка засобиралась домой. И мы пошли улице рядом, храня неопределённое молчание. Проводил её до автобуса, и расставание получилось фальшивым. На обратном пути из груди чуть не рвался из груди волчий вой. И небо некстати затянулось до Ергеней чёрными тучами. В них будто скрылась наша Луна любви. И я не понимал, что ещё должен сделать, чтобы доказать свою любовь. Понятное дело, в романтичных романах пишут, что женщины – сплошь загадка. И, значит, требуют разгадки. Как же без таких заморочек! Хотя, возможно, не существует никакой тайны в женщинах? Просто с утреца мадам не с той ноги встала, и после думает: пойти налево или направо? А ты терзаешься в мучениях: что с ней случилось?
