Владимир Николаевич Лукашук
А впереди была вся жизнь…
Всё выяснилось совсем с иной стороны. Была у меня там же – в Кабарде, закадычная подруга Маринка, длинная, но симпатичная казашка. По секрету открылась, что девчонки страдают не меньше от той напасти. Тихо хихикала, когда я её тискал в уголке:
– Посоторожнее – у меня там ноет. Не понимаешь что ль? Это же наш организм созревает. Знаешь, мы Верку прихватили на тихом часе. Она чё-то там вытворяла с зубной щёткой под простынёй. Позорище! Мы её обсмеяли, и теперь никто с ней не разговаривает.
Вон оно что… Но не дуры ли бабы! Её обсмеяли, а сами не против попробовать… И той болезнью мучительной надо самостоятельно переболеть, лекарства от неё никто и никогда не изобретёт. Умозрительно-то мне всё было понятно. Но как же от стояка отделаться? По вечерам в интернате уже стали проводить дискотеки. И пока танцуешь невинно с девочкой, твой «дружок» снизу начинает потихоньку просыпаться… Ты краснеешь, бледнеешь, а девчонка, ЧТО-ТО ощутив, прыскает, отворачивается вбок. И тебе становится ещё неудобнее. И что? Взять да сказать, что тебе поплохело, что не в состоянии далее касаться партнёрши, которая столь привлекательна? Ага, таких непередоваемо замечательных ощущений ты не получал никогда. И по своей воли вроде не хочешь отказаться. Прямо засада какая-то.
Хотюн не отпускал и летом. Потому я продолжал упорную осаду гм… вожделённой драгоценности Иришки. Хотя приладиться к её упругой заднице никак не удавалось.
Однажды я почти завалил квартирантку прямо на бабулину пуховую перину. Но она не давала задрать подол, уцепившись за него, как за знамя полка. Я просто х. ел от её невинности! Что ещё больше заводило мою настырность. Даже зауважал девушку за неприступность её «крепости»: значит, другим тоже не досталось, и то – зачёт… Признаюсь честно: прямо-таки горело заломать целку. Увы, пока приходилось просто подруюкаться сверху, через одежонку. Здорово, но не то.
Пока я дёргался, как недоделанный кролик, моя напарница по блуду, тихо полёживала. Млела она или нет? Трудно было определить, а спросить стеснялся при всей моей разнузданности. Внезапно послышалось шебуршание в прихожей. Бабулька вернулась с престарелого женсовета, который по вечеру роился у подъезда на скамейке. Там старушки вечно обсасывали кости соседям: кто умер, кто родился-женился, кто кувыркается с чужим супругом, наивно веря, будто местная разведка ничего не прознала.
Я вскочил, как ужаленный в зад! Отпрыгнул к окну и страстно заинтересовался, когда же начнётся дождик. Иришка присела к столу с красной лампой, как бы изучая учебник по геометрии. Хотя заметил, как бабуля зыркнула сначала на плохо разглаженную постель, потом – на меня. Проскрипела настойчиво: «Ты иди, внучек, иди. Не мешай, девочке готовиться к экзаменам».
Моя зеленоглазая зазноба звёзд с неба не хватала и намеревалась стать специалистом по трикотажу. Меня столь заурядная мечта несколько озадачивала. Я-то мечтал стать медиком, и не простым, а таким, чтобы понимать, как в лабиринте мозговых извилин рождаются мысли, – нейрохирургом. Намеревался даже прославлавиться. О чём однажды скромно обмолвился. Иришка засмеялась:
– Ты фантазёр!
Я сделал вид, что обиделся:
– У мамы подруга – заведующая отделением в больнице. Сказала, что с моими способностями из меня вполне может выйти хороший врач.
Иришка на миг задумалась:
– Хотя кто знает, что нас ждёт впереди? Будем надеяться на лучшее.
Так истекли полторы недели наших невнятных отношений. Как бы ни было, Иришка нравилась мне всё больше и больше. И она тоже – я видел – тянулась ко мне. Так, значит, это настоящая любовь? Нет! Я с возмущением отвергал столь НЕДОСТОЙНЫЕ пацана нежности. Засмеют же дружки! Даже самому себе не мог признаться в глупейшем увлечении. Хотя у бабули встречались уже почти не таясь. Но по-прежнему не заходило. На мои уламывания Иришка топорщилась: «Ты с ума сошёл! Нам всего-то сколько лет? ВСЁ будет после свадьбы».
Да бл…дь, до свадьбы как до Пекина раком! Мне-то ещё нужно было закончить школу, выучится на кого-то, а еб. ться хотелось невмоготу! Тем не менее, почему-то верил свято: «Она, конечно, из села, там у них всё строго. Но всё равно добьюсь своего – ну, того самого. Иначе, как узнаю, хорошо ли будет швориться моя предплагаемая жена?». И по ночам в фантазмах истекал той самой, как у поэта, половой истомой. Как там у Лед Зеппа? I wanna, wanna whole lotta love![6]
И одновременно удивлялся собственному долготерпению. Почему, сам не понимаю. Мне с детства представлялось, что все девушки – ангелы. И даже в сортир не ходят, как пацаны. Нет, девчачий туалет имелся в школе, но он явно существовал для отвода глаз – мол, они такие же люди, как мужской пол. На деле же девчонки не э-э… Ничуть не гадили. Это при том, что точно знал, что все женщины по-любому трахаются со всего размаху и так, и эдак. Как-никак порнофоточки уже гуляли среди подростков. Как-то прикупил с рук настоящие игральные карты из Гонконга. Сторговался с цыганом за девять рублей вместо червонца! В колоде из пятьдесяти четырёх карт порно (что так задорно!) расцветало во всех вариациях. В отличии от нашей советской действительности, где всё выглядело слишком уныло. И даже е…ля была, как бы, в большом дефиците. Позабавило, что в отличие от стандартной схемы, где любая четвёрка козырей выглядела одинаково, мастера печати правил не соблюдали: каждая дама или королевна выглядела по-своему, тузы и вальты тоже были женского рода с соответствующими прелестями и прикидами, и больше показывали, чем скрывали. Любуясь атласными шлюшками, я, почти, как настоящий диссидент, недоумевал: «Почему искуство любви – это плохо?».
Ещё мне казалось, что девочки НИКОГДА не матерятся. Впрочем, почему казалось?! Я, действительно, не слышал в школе от них ни единого бранного слова. И сам старался вслух не матерится. Если только про себя, точнее, про прочих (шутка, если кто не поймёт). Мат-перемат в присутствии ангельских созданий в коротеньких платьицах – ни-ни. Вот такой мучил моральный бзык, понимаешь ли.
* * *
Позже меня начало тяготить одно обстоятельство: моя краля уже начинала – пока недосягаемую для меня – «взрослую» жизнь в техникуме. Я пока продолжал крошить зубы о гранит науки в школе, будь он неладна. Да разве можно изменять своей мечте? Я хотел стать врачом. И ради мечты нужно было потерпеть.
У меня была сестрёнка Ленка, такой шкет пяти годков. Она появилась в моей жизни после того, как мать вроде бы обрела семейное счастье с отчимом (я к нему относился уважительно, так как он много читал, что возвышало его в моих глазах).
Сестрёнка обожала играть «во врачей». И жёлтого плюшевого медведя так накачивала водой из игрушечного шприца, что с него лилось не переставая. Раскладывая пипетки, ножницы и ватки, Ленка приговаривала:
– Мой бЛатик станет вЛачом, я буду у него медсестЛой. Буду помогать лечить.
Бедный медведь уже не знал, как избавиться от её лечения. Ему полегчало только тогда, как сестрёнка перекинулась на мягкотелого в прямом смысле зайца. Если бы он был живым, то Ленка, как настоящий врач, сумела бы залечить его до смерти.
Наконец, закончилась уже поднадоевшая десятилетняя тюрьма. Кстати, для меня – с неплохим аттестатом. Теперь нужно было упереться рогом, чтобы хорошенько проштудировать необходимые на экзаменах предметы для мединститута. Этот вуз считался престижным в городе, и туда даже многие выпускники опасались поступать из-за большого конкурса на место. А я решился.
Зоология-биология, русский-литература были для меня не проблемой. По физике и химии пришлось попотеть готовя метры «шпор»; но справился. Чем больше я вгрызался в подготовку к экзаменам, тем больше жаждал учиться в ЭТОМ вузе.
Трудно понять, что мной руководило на тот момент. Выгода? Совершенно нет. Желание помочь здравоохренению многостральной страны? Вряд ли. Об этом пусть башка болит у начальства. Тогда, может быть, выяснить детальнее (пардон!), как выглядят дамы? Не зря же поговаривали, что поступают в «мед», у кого стыда нет! Опять не то (впрочем, не без того). Как ни странно, мне реально казалось, что я смогу приносить пользу людям.
И, вообще, врачи вызывали восхищение с детства, так как был частенько клиентом медучреждений из-за своей хлипкости. Ведь простуды так и преследовали мой организм! Больше всего мне нравилась в поликлинике рослая, но весьма симпотная педиатр. Светленькая и в золотистых очках. Как же она была со мной упредительна! Такой доброты я не видел даже от мамани, и потому до сих пор не забываю (ну, кроме того, как её имя-отчество). Или вот такой интеллигентный мужичок с бородкой был в старинной железнодорожной больнице в Сарепте. Подходил он к постельки, и участливо спрашивал всех о здоровье. Глаза добрые-добрые. И знал о тебе больше, чем ты сам – что и где свербит в родных печёнках. Это ли не чудеса? Прямо доктор Пилюлькин! Который лечил всех подряд – и людей, и зверушек. Разве не образец для подражания?
А ещё был «Айболит – 66».[7] Своей добротой он даже Бармалея с кентами перевоспитал! Те не хотели, а он их всё равно заставил… Так как же не стать медиком? То есть понимать, из чего же состоит человек, отчего он вдруг загибается, и затем спасать его, чтобы он тоже жил долго и счастливо. Разве это не интересно? И даже, говорят, благородно. Вот до чего доводят сказки, засевшие в тупых извилинах.
…Да, всего какие-то полгода полгода назад я гордился, что являюсь настоящим студиозусом, который штудирует латынь, как в Средневековье. Пропасть забытья всё поглотила. Но откуда-то снизу, сквозь отдраенный пол казармы, по-прежнему доносился бодряцкий хор: «Гаудеамус игитур, ювенес дум сумус»[8]. И всё такое прочее – весёлое и грустное одновременно, уже почти пропавшее.
Как же это было?..
* * *
Я не верил собственным очам, когда вперился в строчку одного из листков, наклееных на стенде. Там красовалась моя фамилия. Я замер, сердечишко заколотилось с удвоенной силой. Неужели это вправду?..
Ты убивал часы напролёт на то, чтобы осилить редуты экзаменов. Ты писал и запоминал десятки фактов, цитат, формул в надежде, что они пригодятся в решающую минуту. При этом был совсем – нет, вообще! – не уверен, что это поможет. И такое раздвоение личности не позволяло расслабиться, нервировало. Ты тихо истерил в отчаянии, ибо никто не давал никакой гарантии, что твои потуги не напрасны. Разве тут не ох…еешь?!
Биологию-анатомию я сдал на отлично (ещё бы их не знать!). Русский язык с литературой тоже сдал на «пятёрку» (как же иначе!). Экзамен по химии дался не просто, однако получил-таки «четвёрку».
Последним испытанием была физика. Я ненавидел её правила и формулы. Ну, что поделаешь, коли нет склонности к строгим наукам! Правда, закон Ома рассказал и пояснил экзаменатору на примере. Но третьим пунктом задачка… Все рядом сидевшие уже сдали листочки. А я сидел, словно придавленный стотонной плитой. Был на грани срыва. Рушились песочные грёзы о том, как стану эскулапом. Уже представил, как пойду на набережную и брошусь с причала в «набежавшую волну». Абсолютно серьёзно! Нахер мне такая жизнь, если не стану врачом?
Пожилой экзаменатор оказался вполне понимающим. Спросил, в чём причина. «А если вот так попробовать?». И точно – это же правильное решение! Всё расписал, как надо, и со вглядом приговорённого к аутодафе посмотрел на преподавателя. Он одобрительно улыбнулся и поставил также «четвёрку».
Но даже сдав экзамены, я ещё не был уверен, что буду принят в заветный вуз.
Поступление в «мед» было личным маленьким чудом гигантских размеров! Даже сейчас, в казарме, передо мной возникало счастливое лицо мамочки тем июльским деньком.
Придя в себя от прятного шока, я отправился на электричке домой. На Бекетовке увидел маму, стоявшую на платформе (она как раз была дежурной по станции). Выскочил в тамбур и показал ей раскрытую пятерню:
– Маманя, я студент!
Моя родительница чуть не бросилась под колёса! На её лице также отразилось безразмерное радость. Да, мы оба были полны прекрасных надежд и веры в лучшее будущее. Небосвод озарился ярчайшей радугой! Мама вмиг перескочила через пару рельс, поцеловала в щёку и сказала:
– Езжай домой, сынок, отдохни после всего.
Витали сплетни, что в «мед» поступают лишь по блату. Я не верил клеветнической чуши. Ведь никого же пока не поймали за шкодливую руку. Хотя, и возможно. Но вот наглядный пример: я без чужой помощи, САМ, поступил в институт! И был полон желания двигаться дальше.
* * *
Затем состоялось посвящение в студенты. Мы, глупые цыплята, стояли рядами в белых халатах и шапочках, напряжённо внимая напутствиям седовласых мэтров. Первым вполз упитанно-лощённый глава «меда», растекался мёдом в пожеланиях. Эдакий слишком добрый праведник, который говорит слишком правильные речи. Что-то в них отторгало, будто их произносил злой жирняк У из мультика. Ну, да ладно, не будем придираться.
Тем не менее, я, как и другие «позвонки» (так снисходительно нас называли старшекурсники), чувствовал себя кем-то особенным, не похожим на прочих сверстников. Ты – некая элита среди себе подобных. Что и говорить, отличные ощущения! Ага, охрененный такой лондонский денди. Если сам себя не похвалишь, ходишь, как оплёванный. Однако дело не в этом. Я поверил в собственное предназначение, высоко вознёсся. И полагал, что никогда не упаду.
Но нет, затем был холодный душ. Он малость отрезвил, вернул к реальности. Наступил сентябрь, и нас отправили на месяц в колхоз. Студентов с рюкзаками и сумками из разных вузов кучковались на Площади павшх борцов (весьма знаково!). Походили автобусы, дяди и тёти указывали, куда садиться. И… вперёд! Навстречу трудовым, х…й знает каким, свершениям.
Судентов- медиков отправляли в самый(!) передовой колхоз «Волгодон». Ну да, изучение сельхозпродукции нам точно не помешало бы. Мы должны были помогать труженикам села, коли сами не справляются с возложенной непонятно кем и почему – задачей. Откуда взялась эта совеЙская трудотерапия для потенциальных, а также уже состоявшихся интеллигентов? Хрен его знает! Слыхал, просто инженеро̀в и прочих технарей тоже отправляют по осени на поля. Видимо, чтобы не забывали, в каких тяготах хлебушек добывается. Возможно, и правильная традиция. Работа на земле – она всех уравнивает: и сельчанина, и музыканта с инженером, и даже профессоров.
Я чесал репу, глядя на поля до горизонта. Полный «алес капут»! Такие же «позвонки» из моей группы охреневали не меньше. Нужно было ползти на карачках по борозде, собирая в ящики помидоры далеко за горизонт.
– Ну, это ваш участок, – определил бригадир в кирзухе и видавшей виды, клетчатой кепке. Он всё время «нукал». И неопределённо махнул рукой вдаль. – Ну, обед с двенадцати до часу. Но прошу не расслабляться. У вас соцсоревнование с соседней группой – кто наберёт быстрее и больше.
Колхозник скептично оглядел нашу чистую городскую униформу. Единственноое различие на головах: парни в треуголках из газет, девчонки в платочках. Ухмыльнулся. Накануне поморосил дождик, и грязи в полях хватало.
– Как с оплатой? – робко спросил толстяк в очках Толик.
– Ну, как… Как заработаете, так и получите, – неопределённо ответствовал нукала. – Начальство решит.
Вот паразит. Всё неизменно по стишатам: справа – молот, слева – серп, это наш советский герб; хочешь жни, а хочешь куй, всё равно получишь… Сами знаете, что. В толпе скривились, недовольно зашептались. Некто голосом совы прогундел: «Без-воз-мезд-но». Вспомнилось бабулино присловье (видно, она вспоминала своё): «Колхоз – дело добровольное, но вступить ты в него обязан». Вот оно значит как…
Однако делать нечего. Ведь при добровольно-принудительной системе считается нормальным упираться, не вякая лишнего, а получать, сколько скажут. Замычишь против, получишь по шапке.
Сначала мы ползли между валков с самыми серьёзными намерениями победить соседние группы. И даже стали их обгонять. После привезли на «козле» обед в бачках. Поели наспех, и что-то нас развезло. Солнышко припекало, было душновато от испарений сырой земли, и охватывала такая дремливость что ль. Взялись нехотя, хотя сгибаться уже не было сил.
Толик выразил общее сомнение:
– По-моему, до конца поля, как до коммунизма. Не скоро к нему доползём. Караул какой-то!
Здоровенный и кучерявый Петро откликнулся:
– Сам знаешь, развитый социализм – что недоразвитый коммунизЬм. Потому будь доволен тем что есть.
И мы покорячились в бороздах, подбадривая друг друга шутками и анекдотами.
Однако, что-то стало скучновато, и я навесиком бросил зелененький томат в плотно сбитую Светульку. Как бы заигрывал с ней, симпатичной и совершенно не любящей штукатуриться, как многие девчонки группы (даже если на них никто не смотрел в этих кушерях). Она, точно училка, строго глянула. Ишь недотрога! Экс-отличница в школе, такие редко бывает улыбчивыми.
Тогда кинул помидорчиком в Надюху. Та была всегда заводной и сразу ответила смачным помидорищем. Я еле успел уклониться! Как заговорщики улыбнулись друг другу, и уже все вошли в азарт. Приколисто получалось: метнёшь незаметно в Толяна и нагнёшься, будто вроде не ты. Он подслеповато потаращиться и метнёт в другого, подозревая того в подлянке, и тоже нагнёт голову – мол, не при делах. Тот тоже в кого-то метнёт. Ошмётки от сочных снарядов так и разлетались! Доставалось всем по спине и тыквам (чтобы никому не было обидно).
Однако нам показалось мало собственных разборок. Бригадира поблизости не наблюдалось, и мы открыли огонь по соседям, на что те живо откликнулись. Контратаки следовали одна за другой, и хохоту было полно! В общем, неплохо провели рабочий день. До горизонта мы так и не добрались, и к пяти нас сняли с трудовой повинности. Возвращались грязные, перемазанные деревенской «косметикой». Зато отдохнули от души.
В другой раз отправили в степь собирать арбузы. Кидали их в кузова грузовиков. Хотя увесистую ягодищу не всегда удачно ловили сверху. Она шмякалась оземь, и спело трескалась на куски. День был на редкость жаркий, и мы с удовольствием лопали разбитые арбузы. Одно фигово – руки слипались от сладости. Мало того, мы по глупости надумали мыть их нежной мякотью. Получилось ещё хуже. Приторная липкость чуть не сделала нас крэйзи – мы ни к чему не могли притронуться! Воды не было, и едва дождались, когда заберут из знойных степей.
Так проходила тягомотина трудодней. Поселили в огромнейшем ангаре. Эдакая половина стальной бочки длиной в сто метров. По центру с одного бока к другому висела белая материя – как обычно: мальчики налево, девочки направо. Типа, храните духовную чистоту, господа потенциальные медики. Увы, в первые же сутки я убедился в обратном.
Матерчатая перегородка была для проформы. В мальчиковой зоне сидели лишь «позвонки». Поначалу. Второй курс почти сразу перебрался в девчачью зону. По вечерам-ночам там, по-моему, даже уравнилось количество гендерных типов. Разумеется, первокурсники, беря достойный пример со старших братьев, стали чаще окупировать женскую половину.
Некоторые девушки, конечно же, возмущались (или хотя бы делали невинный вид), но, в целом, всё было мирно. Но не тихо. Сказывалось то обстоятельство, что употребляли русскую еду – водку, закусывая лимонадом и плавленным сырком. И как же для поднятия настроения без песен? В разных углах или звучали гитарные переборы, или просто кто-то пел хором всякую муру.
Было здорово! Пока старшекурсники не завели песенку с несложным мотивчиком и столь же несложным сюжетом: в ночном лесу, вроде бы, благодать, да только всякое зверьё и птицы мучаются бессоницей. У каждого почти своё горюшко. Тот же барсук повесил член свой на сук и… «Вот и не спит барсук». Олень вообще зацепился яйцами за пень! И не спит, дёргается туда-сюда. Какого хрена рогатое животное лезло куда не надо, оставалось загадкой. И в каждом куплете очередной пернато-волосатый бедолага мучился личной тайной. В целом же…
Мы вникали в вариации самой животрепещущей проблемы:
– Тихо в лесу,
Только не спит весь лес.
В каждой дыре и в каждой норе
Идёт половой процесс.
Животный психоанализ в музыкальном исполнении не менялся на протяжении, как минимум, часа. И это даже вызывало смех со всех сторон. Я тоже ржал. Хотя что-то подспудно не нравилось. Нет, я конечно, давно был напичкан блатняком в родимой Сарепте. Но чтобы так громко петь матом на публику!.. Это казалось странным, даже пошлым. Ведь я предполагал, что попал в приличное общество, а не в подворотню. Увы, здесь тоже хватало быдляка. И в том была неизбежность сермяжной правды.
* * *
Потом была дискотека. Единственный праздник средь серых будней! Приехали развлечь нас музыканты «Альтернативы» из нашего вуза. Поначалу я поморщился при упоминании словосочетания «вокально-инструментальный ансамбль». Всяких ВИА столько развелось в Союзе, что уже не отличишь друг от друга: «Поющие гитары», «Голубые гитары» и прочая гитарня. Зато модное слово «дискотека» притягивало однозначно. Отправились всей группой и не пожалели.
Предварительно потёк советский репертуарчик. После стало ясно – для проформы. Объявили:
– Сейчас можно будет потанцевать под всем известную мелодию.
Песня не называлась. Но едва зазвучали орга̀н, как я узнал её без ошибки: едва слышные, как утренний восход, протяжные звуки мелодии ни с чем не спутаешь. И далее – словно разгорающийся день – протяжные, мерно повторяющиеся аккорды, которые нарастали уже в полифонии. Они улетали вместе с нашими душами-птицами в звёздное небо, заставляя достигать невиданных вершин экстаза. Конечно же, супер-знаменитый медляк July Morning!
И ты, вместе с другими, уже ничего не мог поделать с собой. Да разве можно противиться божественному? Волшебный мотив повторялся и повторялся в разных вариациях, и ему невозможно было сопротивляться. А музыканты в свете рамп выглядели уже полубогами. И мы, одурманенные волшебным опиомом, ме-е-дленно танцевали с Надеждой под безразмерный хит «Хипов»[9].
Чудилось, даже сам музыкант на «Ёнике»[10] тщился изо всех сил оттянуть финиш «Июльского утра». И всё же удивительная мелодия (к великому сожалению!) должна была закончится. Как, наверное, и с жизнью: какой бы она ни была длинной, выясняется, что пронеслась вдруг, как миг. Эх… Нам хотелось бо̀льшего, и свистом мы уже требовали на бис ещё что-нибудь забойное. Но все же чуть остереглись: как бы вообще не запретила играть рок дальше. Я почти полюбил эту «Альтернативу» непонятно чему, также как своих кумиров. Такая альтернатива нам нравилась. В моём разуме ещё долго звучало: «In my heart, in my mind, in my soul…[11]».
Возвращаясь с вечера я размышлял в некотором недоумении: «Каким образом однообразные рифы могут так очаровать слушателя? Всё же элементарно в той мелодии! Хотя не зря где-то слышал, что простейшее – самое гениальное. Кто же тот талантище, что сумел отыскать среди нот подобную простоту? Встретиться бы с этим Хенсли[12], да напрямую спросить, как он сумел сотворить такое чудо из семи нот? Как он вообще умеет обращать свою фантазию в нужное русло? Композиция Return to fantasy[13] невероятно божественна! Благодаря ей ты уже сам расправляешь крылья, желая сочинить нечто необыкновенное! Я был благодарен неведомому англичанину, который так будоражил воображение. Впрочем, уверен, и других фанатов рока.
Наконец, мы со своей сельхозодиссеей очутились в финале. Однажды сообщили, что пора отбывать в Волгоград. Ждали окончания дня, как зеки освобождения. Вечером студентов погрузили, извините за тавтологию, в грузовики, и мы помчали вперёд, к родному «Змееведу» и маминым пирожкам. Впрочем, не будем обижать гостеприимных хозяев – нас кормили сытно: борщ, компот, картошка или макароны с мясом. Просто однообразное меню уже начало надоедать, хотелось пожевать чего-нибудь «домашнего». И всё же, спасибо селянам, которые откормили нас перед предстоящими учебными боями.
Наша группа тряслась в кузове и веселилась от души. Уже скоро начнут сбываться мечты о познании любимой профессии, и как тому не радоваться? Мы успели почти сдружиться, и это было прекрасно.
– Давайте, что-нибудь споём? – предложил чёрненькая, пухленькая Любка.
– А что? – все были в кратком замешательстве. И Толян выдал вполне удачный вариант:
– «Во французской стороне».
Ух! Как не затянуть песню бродячих вагантов. Мы были не прочь помчаться по волнам своей памяти из ставшего враз популярного диска. И звонкие голоса разносились по вечерним улицам:
– Во французской стороне
На чужой планете,
Предстоит учиться мне
В университете…
Вверху простирались бездонные небеса, и ветер с прохладцей бил нам в лицо. Мы мчались навстречу нашим молодым мечтам, особо гордо нажимая на строчку:
– Если на чужбине// я случайно// не помру// от своей латыни.
Да, что-то всё-таки есть замечательное в колхозных трудоднях.
