Владимир Николаевич Лукашук
А впереди была вся жизнь…
Выскакиваю на «Багратионовской». Стрёмненький вход метро похож на большой стеклянный киоск. Обвожу взглядом прохожих, спешащих навстречу, но знакомой фигурки не вижу. Потом… Батюшки! Неужели она? Однако в сомнении, так как вижу гёрлу со спины. Это напоминает мне какую-то другую сцену…
– Наташ, ты?!
На ней топ с вырезом до этого… как его? Межгрудья! Ниже две блестящие пуговицы, которые так и соблазняют: «Расстегни скорее!». На шее ожерелье «Моя мама – хипачка» и воздушный шарфик.
Когда Наташка крутится, джинсовое миди распускается парашютом! Юбка также застёгнута на две пуговицы вверху, ниже – разрез, из которого соблазняют шикарные коленки. Сзади такой же бесстыдный треугольник спины. На запястьях деревянные фенечки и пластмассовые браслетики.
– Как тебе?
Она ещё спрашивает!
– Офигенно… – поток моих эмоций всё более разрывает плотину показной сдержанности.
Она ржёт довольной лошадкой, а я робею. И бесит, что не способен сопротивляться бесовским чарам! А этот притягательный запах! «Вот зараза, – ругаюсь в восхищении. – Чем она надушилась? Аж голову дурманит!». Со своей платформой она чуть выше меня не только в прямом, но и переносном смысле. И как с ней теперь идти? Все кобели начнут пялиться! Что ж, будем отбиваться.
Вижу, подруга сменила также причу: как у Мирей Матье – «Сэссун». Французская шансонетка уже сияла на телеэкранах после триумфа в СССР, и ей не подражать – девчонке себя не уважать. На мгновение блеснул образ Иришки в электричке, и тут же скрылся в дымке забытья. Я отметил: «Вот что значит женщины: принарядятся-накрасятся, после рядом пройдёт и, коли её не узнаешь, так тебе ещё за это морду раскорябает». А что с ними делать? Любят быть красивыми всегда по-новому. В конце концов, для нас же стараются.
Наташка, в самом деле, нравится мне всё сильнее. Скромно обнимаю её, с размаху целую в щёчку, почти уверенный: не откажет. Беру под ручку:
– Показывай вашу Горбушка.
Мы похиляли вдоль запущенного парка. Рядом джинсово-патлатая молодёжь также подтягивается в определённом направлении. Дорожка привела к весьма задрипанному Дому культуры. Не слишком впечатляет. По-моему, это здание пережило ещё бомбёжку в войну.
– Здесь точно будет выступление рокеров? – озадаченно удивляюсь я.
Наташка пожимает плечами:
– Подальше от властей. Зато здесь можно купить любую музыку на дисках и кассетах. Сюда съезжаются не только со всей Москвы, но и отовсюду с Союза.
Что ж, такой довод убедителен. Действительно, подальше от тех, кто ни хрена не понимает в рок-н-ролле. Да ещё готов вколотить его в гроб только за то, что он родился на «загнивающем Западе». Что им сделала эта музыка молодёжи? Никак старперы в верхах бунта опасаются.
* * *
Дойч-рокеры сразу взяли быка – точнее, слушателей – за рога.
Только поначалу во тьме со сцены заклубился дым, и по рядам пробежал шепоток: «Уж не проводка у них замкнула?».
Да следом также во тьме прокрался ударник и захерачил на агрегате из десятка сверкающих причиндалов. Его, наверное, было слышно на другом краю Земли! Затем медленно вступила возникшая из ниоткуда бассуха; к ней присоединилась соло-гитара. И понеслась долбёжка! Зал взвыл в сотни глоток от оглушающего грохота.
После было неожиданное продолжение. Рослый Дитер Бир в кожаной безрукавке (этого солиста я помнил по пластинкам) начал с простеньких переборов на гитаре. Мы были в некотором смущение: «Что за фигня?». Но нет, голос фронтмена понемногу крепчал, и это «держало» публику; второй куплет уже исполнял солист в ковбойской шляпе и с усами-бородкой. Несомненно, они что-то хотели выразить свой песней, но зал это не вштырило. Мы ждали забойного.
Следом объявили:
– Сейчас будет исполнена песня на стихи Горького «Буревестник».
Слушатели оживились. Видимо, многие знали этот хит. Я обернулся к Наташке:
– Щас грянет буря над седой равниной моря…
И точно! Теперь рокеры лабали на совесть. Вверх взмывали, будто бесовские головы, десятки рук с «козами». Визг и вой стоял не на шутку. Господи, знал бы об этом Пешков, в гробу перевернулся! А, может, и возгордился бы.
Следом сообщили, что музыканты исполнят песню, посвящённую совместному полёту космонавтов СССР и ГДР. Это вызвало очередной взрыв эмоций:
– Давай-давай!.. Rock-n-Roll forever!
Собственно, народ готов был слушать всё что угодно, но только – ро̀ковое-роково̀е. Однако в середине песни ударник с гитарами умолкли, зазвучала медленная космическая мелодия. И также медленно на экране начал выплывать космонавт. Эффект для публики невероятный! Поначалу все затихли, поражённые невиданным зрелищем. Затем, вместе со вступившими в игру гитарами засвистели и заорали на полную катушку! Подобного никто ещё не видел, и это казалось таким откровением как… Как хрен его знает что! Типа, появления неведомых инопланетян.
В общем, невыразимо, непередаваемо, неподражаемо! Такого раскрепощения души я не знал никогда. Мегатонны децибел придавливали нас, но мы ещё больше заводились от того.
– О-о-о-ого! – вопил в зал фронтмен, размахивая микрофоном.
И толпа шумным эхом вторила:
– О-о-о-ого!..
И так несколько раз. В безумном восторге мы ощущали единение.
В относительно небольшом, полутёмном зале лучи прожекторов метались по крейзанутой публике, экран на сцене переливался ярким разноцветьем. Каждый песенный финиш сопровождался свистом и диким криком.
Разумеется, я не отставал от других, вопя во всю горло. Большинству было по барабану, на каком языке изгаляются музыканты. Но я раза два проорал:
– Гут! Зо вайтер![59]
А что? Глядишь, им будет приятно, что не только они в зале шпрехают на родном языке. Кроме того, я достаточно неплохо знал песни Пудиса. На полке у меня стояло целых три их пласта; два на немецком, один – на английском.
Незримый во тьме переводчик сообщал, что сейчас музыканты забубенят «Путешествие к центру Земли». Я обернулся к Наташке:
– Отпадная вещь! Тоже, как у «Хипов».
Она радостно кинула в ответ. Вела себя моя подруга сдержанее, но я уловил: всё происходящее ей нравилось не меньше. Мы заметили, как кое-кто умудряется даже подтанцовывать у сцены, прыгая почти на месте.
Концерт катился к завершению. Вполне обаятельный солист-волосатик вновь затарахтел между песнями. Ведущая пояснила:
– Сейчас вам споют песню, которая очень нравится самому музыканту. Её не надо переводить, сами всё поймёте.
Рокер вышел на авансцены и запел в наступившей тишине. Ему подыгрывала лишь скрипка. Мы обалдели после грохота от проникновенного голоса:
– Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука.
После тревог
Спит городок.
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.
Рокер пел по-русски со столь милым акцентом, что это невольно трогало душу. Такое выступление совершенно не вязалось с разнузданной атмосферой разгула. Но впечатляло!
Рокер как бы искуплял те грехи, что принесли нам его деды в войну. Мы были готовы если не простить тех мерзавцев, то хотя бы понять, что не все по своей воле шли войной на нас – их заставили взять оружие в руки. Конечно, ТАКОЕ не забывается. Я вспомнил советско-немецкий фест: «Вот так должна налаживаться дружба с помощью рок-н-ролла».
Затихли последние слова:
– Так скажите хоть слово,
Сам не знаю, о чём…
Повисла неопределённая тишина. Воистину, что скажешь?
А через миг зал взорвался! Посыпались крики воодушевления, свист, аплодисменты. Мы с Наташкой понимающе переглянулись. В её взоре искрился восторг.
Из репродуктора понеслось:
– Суперхит «Икарус»!
Я слышал не однажды по «Маяку» забойную вещицу в стиле «Хипов», она не оставляла равнодушным! Да и крутил эту песню на своей вертушке часто. Правда, проигрыш был чуть затянутым, что заставляло напрягаться: что же дальше?
И вдруг на нас обрушился музыкальный ураган! Энергичные рифы заставляли вновь завопить! Песня была очень длинной, и музыканты наверняка хотели, чтобы публика оторвалась напоследок как следует. А уж как мы хотели, чтобы ЭТО продолжалось и продолжалось.
К сожалению, любой праздник души имеет гадское свойство заканчиваться. Растворились в воздухе последние аккорды гитар, оставил свои барабаны ударник. Однако фанаты от такого рокешника никак не успокаивались! Адреналин бушевал в крови, и они требовали песен на бис. Ведь такой зажигательный вечерок бывает не каждый год в советской местности! Но нет, артисты больше не показывались, софиты погасли.
* * *
Нас, придавленных мощными ритмами, живо вынесло из ДК. Шарахнувшись в сторону, направились на тихую аллейку, дабы отойти от буйства представления.
– Здорово! – тихо воскликнула моя московская подружка. – Я на таком концерте ещё не бывала. Хотя тоже люблю рок.
– В натуре что ль?! – я не поверил своим ушам. – Ты это серьёзно?
– Конечно. У меня знаешь, сколько записей на магнитофоне. Особенно люблю «Кисс» и «Грэнд фанк рейлроуд».
Ого! Так запросто произнесла название последней группы, что я очумел. Даже я с запинкой произносил его. Но ещё сомневался. Поэтому задал вопрос на засыпку:
– Слышала их последний альбом?
В озорных глазках Наташки сверкнули искорки. Она произнесла с американским прононсом:
– Good Singin’ Good Playing[60].
Меня долбануло током под 380 вольт! С такой девчонкой стоило мутить. Но я выдвинул свои приоритеты:
– Не-е, для меня самый крутяк – «Свит». Семьдесят четвёртый слышала – «Свит Фэнн Адамс». Чёто они там поют про жвачку Адамс…
Наташка как-то издевательски захихикала. Я ей:
– Ты чё?
– Ну-у, как тебе объяснить…
Я напрягся, уязвлённый:
– Не тяни резину.
– Понимаешь, это не о жвачке, а такой малопереводимый на русский борот речи. Я же в английской школе учусь. Спросила училку, а она смутилась. Сказала, будто это переводится как бы «Ничего особенного». А потом одноклассницы просветили. Это странноватый для нас английский юмор. Там связано с жутким убийством маленькой девочки Адамс.
Тут она наклонилась к моему уху:
– А в переносном смысле это типа… В общем, Sweet fuck all.
Что?! Я не мог поверить в подобный двусмысленный оборот: то есть и Свит мог кого-то поиметь, и, вообще, сладко всех иметь. Значит, грохнули бедную малышку. Сверху всё матом покрыли, и всё нормалёк? Что за юмор такой несуразный у англичан? В моей башке полный ералаш. Да как поспоришь с той, кто шарит больше меня в инглише. Вот тебе и забавные Адамсы! Спасибо Наташке, что расширила мои познания, извините, в языкознании. И я перевожу светскую беседу на другие рельсы:
– Что ж раньше не говорила, что тебе нравится рок?
– Ты не спрашивал, я не говорила. И знаешь, мне, действительно, так понравился концерт, что для тебя готова сделать всё, что хочешь.
Нифигасе! За такую заявочку я сам был готов её сводить ещё раз на концерт. Нет, я понимал, «всё, что угодно» моя знакомая не сделает. Однако под этим обещаниями скрывалось-таки кое-что. И оно приятно щекотало. И следом вопрос ребром: где это «всё» произойдёт, коль среди таких жилых кукурузин нет мест для уединения?
Однако у Наташки была в загашнике задумка:
– Мама с отчимом уехали за город к родственникам. И я приглашаю тебя в гости.
О-о… Неужели мечты сбываются?! Это же совсем не приют с алкашнёй! Стоп, попридержи коней – она же тебя не переночевать зовёт, а лишь в гости. Хотя и то клёво.
– Так чего ждём? Поехали, коли приглашаешь, – я махнул головой, стараясь выглядеть спокойным. Надо было ковать железку, пока она горяченькая. Кто знает, возможно, у нас впереди ещё много чего приятного? Мне не хотелось думать об оставленной в Волгограде подруге – это приносило лишь напрасную боль. Моя уверенность в отношениях с ней истекала, как в песочных часах, всё быстрее. И томили нехорошие предчувствия, когда я оставался наедине. А кому приятно размышлять о плохом? Такие пироги, йе-йе…
* * *
Монстр по кличке «Метро» вновь проглатывает нас. Мы понеслись по его кишкам сквозь подземное пространство и московское время.
Неслись неизвестно куда. Ведь для меня по-прежнему этот вид транспорта – натуральный ребус. Мраморно-гранитные залы, хрустальные букеты под потолком, статуи, золотистые рамки названий сливались в ярко-мельтешащий калейдоскоп. Я таращился в вагоне на карту подземки, и она представлялась сверхсекретным чертежом, где круг пронзался разноцветными стрелами направлений. Как в таком хаосе не потеряться? Да нет, люди движутся по незримым, строго заданным направлениям. Правда, в вагонах, на перронах, эскалаторах – манекены с отсутствующими взорами. Догадываешься, что живы, лишь когда они разговаривают между собой или чешут виски-переносицы.
В грохоте поезда ловлю взгляд моей пересмешницы: «Эх, ты, провинциал!». Неужели так и не разберусь в картёжном ребусе? Быть такого не может.
Наконец, женский, с металлическим оттенком, голос объявляет:
– Медведково.
Выползаем на поверхность. Идём довольно долго. Поодаль возникает относительно недавно построенный квартал. Моя подруга поясняет:
– Переселились сюда два года назад.
Всё, как обычно: дома сданы в строй, но вокруг полный бардак – ни дорожек толком, ни двориков.
Поднимаемся на лифте в одну из многоэтажек, выстроившихся в несколько рядов. Попади сюда в следующий раз, ничего бы не узнал: дома – как близнецы.
Входная дверь тёмная, массивная, с жёлтыми виньетками. Сразу видно: квартирка зажиточного семейства.
Просторная прихожая с большим зеркалом в оправе, где маячит моя любопытная физия. Лампочки вместо свечей в бронзовом канделябре. И – представь себе! – на специальной полке телефон, явно импортный.
Прохожу в не менее просторную гостиную. Обои с крупными узорами, стеклянный столик с кожаным диваном, на полу мохнатая шкура крупного зверюги – то ли лося, то ли медведя. «Стенка» из тёмного дерева, в глубине которого телек. Бог ты мой! Это был точно не наш «Рекорд», где переключались каналы с помощью пассатижей, и даже не новейший «Изумруд», а шикарный импорт с большим экраном – «Филлипс». А ещё хрусталь, ковры, картина с какой-то голой тёткой. Советская фантастика! Не сравнить с нашей вместе с маманей однокомнатной квартиркой. Печка, в углу комната отделена занавеской, где спали мать с сестрёнкой, а я – на диване. С десяти лет таскал ведрами воду летом аж с «Главки» (главной улицы Сарепты) за два квартала; зимой ещё лучше – на салазках волок молочный бидон с водой, и в руках – ведро. Также с углём и дровами, которые возил на салазках с гаражей. Одна радость: в домах были высоченные потолки и толстенные стены из красного кирпича! И на том спасибо царской власти, которая построила железнодорожный посёлок. Но все подробности моей убогой жизни нужны ли Наташке? Лишь для себя запланировал: «У меня тоже будет такое жильё. Обязательно. Не всю же жизнь нищенствовать. Накоплю денег и куплю себе квартиру».
Вслух небрежно бросил:
– Шикардос у вас.
– Располагайся, – кивает мне Наташка. – Будешь кофе? Настоящий индийский.
– Да не против крепануться им, – киваю в ответ. Кто же откажется от такого дефицита!
Пока я выглядываю в окно, она убегает на кухню. Приносит на подносе золотистую чашку.
– А ты? – спрашиваю, как истинный джентльмен.
– Пей, я сейчас приду, – таинственно шепчет на ухо Наташка. – И послушай кое-что для настроения.
Она включает блестящий металлом комбайн, утопленный в глубине «стенки», удаляется в ванную комнату. Я присаживаюсь на диван. Прикалываюсь: «То я снимал девчонок, чтобы музычку послушать, теперь меня зафаловали». Забавлял словесный каламбур: «Наташка затянула своим обаянием, как фалом, мой фаллос». Издевательство фортуны, да и только!
Журчание воды в ванной будоражит воображение: «Как она там? Плещется вся такая голенькая, словно нимфа. Заглянуть бы туда».
А музыка возникает постепенно из темноты, тихо приближается и завораживает. Протяжно-таинственная мелодия наполняется исподволь чувственными вздохами и стонами. Ёлы-палы, да это же секс-музыка! Я столько слышал о ней, но самому не доводилось её слушать. Дружки желали широкие глаза: «Та-а-кая вещь!..». Однако я был почти уверен: большинство из них даже толком не представляли, о чём трепятся. Одни понты, как обычно. Я никак не мог достать эту «вещь» даже на плёнке. Секс-музон походил на призрака, о котором много болтовни, да никто лично его не встречал.
Сейчас я был ошарашен. Томные стоны и охи нарастали, и моё дыхание начало учащаться. Вот это сюрпризик…
Не заметил, как сбоку возникла Наташка. Она была в красном халатике с золотым драконом.
– Как тебе у нас?
– Да распрекрасно… – начал я.
– Без меня?..
Вот любит ловить на словах! Я судорожно соображаю, как доблестно выйти из конфигурации. Но она уже прижала свой указательный палец к моим губам. Ещё мгновение, и, раздвинув ноги, села на колени лицом ко мне. От её волос исходил головокружительный аромат. Ажурные каёмки халата едва скрывали ложбинку между титек. Я понял, что пропал окончательно. Взгляд скользнул ниже, и я увидел между её ног тёмный треугольничек. Сердце заколотилось с утроенной силой, мы неудержимо потянулись друг к другу.
Наташка обвила мою шею руками, наши губы слились в сладостном поцелуе. К дьяволу все преграды! Я живо начал развязывать поясок её халата, затем мои руки скользнули под него. Задыхался от одной лишь мысли, что ласкаю такую красивую и страстную кралю. Она тоже часто задышала, её податливое тело тянулось к моему навстречу. Я с нежностью стал мять её белую, упругую грудь. Белые пальчики Наташки ухватили мой член и направили его туда, куда и требуется (сам я был не в состоянии чем-то там управлять, да и не очень понимал). Она начала медленно раскачиваться в такт с музыкой. Потом всё быстрее вместе с ритмом. Пока вообще не запрыгала, как бешеная, запрокинув голову.
Я всаживал и всаживал в неё свой инструмент, изгибаясь, как тугой лук. Моя стрела вот-вот должна была улететь куда-то в горячую плоть подруги.
Одной рукой я придерживал Наташку за поясницу, другой мял низ её живота. И вдруг ощутил нечто невероятное: что-то внутри её напряглось, скрутилось, словно змея тугим узлом. Она откинулась ещё сильнее назад и исторгла из себя долгое завывание с всхлипами. От мысли, что она кончает, я завёлся неимоверно. Вся накопившаяся в моём молодце энергия рванула внутрь моей подруги. Я забился головой о диван, и завопил бы, если бы Наташка не прикрыла мне рот ладошкой:
– Тише, тише, у нас тонкие стены. Соседи услышат.
Да мне были похер соседи! Я пребывал на вершине экстаза, которого никогда в жизни ещё не испытывал. Наташка соскочила с меня, а я откинулся на спину в совершенно замутнённом состоянии: «Вот это кайф!.. Так вот как ЭТО происходит, так вот что такое аммагамма со стрекозой-красоткой[61]».
Тут подруженция начинает поцеловала меня в шею, потом перешла на грудь, уже ниже пупка… У меня глаза по полтиннику вытаращились: «Это чего она хочет делать? Неужели ТО САМОЕ…». Я вспомнил, как мы скабрезничали с друганами: «А знаешь, что ещё девки умеют делать?». Но я не мог поверить, что сейчас… Затаил дыхание в предвкушении того, во что не мог даже поверить.
Тем временем пухлый ротик Наташки был уже ниже пупка. Здесь она приостановилась и вдруг впилась губками в мой живот! Сладострастие неожиданно обернулось болью, и я отпрянул назад, чуть отталкивая её голову:
– Ты с ума сошла!
Озорная вампирша со смехом отскочила на край кровати:
– Что хотел чего-то ещё?! Дудки!
И помчалась под душ. А я глядел, как дятел, на этот засос чуть выше бедра в полном изумлении. М-да, поставила штампик страсти…
Вернулась бодренькая. Правда, несколько смущённая, будто уличили в чём-то запретном. Отведя глаза, спросила:
– Что будем делать? Есть хочешь?
Я отрицательно замотал головой. Я бы пожрал, однако сам чувствовал себя несколько неловко. За окном уже чуть темнело.
– Может, погуляем? – предложил я.
– Можно. Но к десяти надо быть дома, родаки сегодня приедут. Поехали, прошвырнёмся по Калининскому?
Затем оправдывается:
– Ты извини, что не могу оставить у себя.
Я стараюсь быть безразличным:
– Да ничего страшного. Не такое видал, через себя кидал. У меня уже куплен билет на сегодня. Так что…
Видимо, она хочет меня подбодрить и с подколкой роняет:
– А ты так ничего. Боец…
Я приосаниваюсь загогулистым орлом.
И тут же зараза с добрым смешком подкалывает:
– Жаль, что это была только короткометражка.
Я отбиваюсь:
– Можем потом превратить в сериал…
Больше не продолжаем. Оба понимаем: впереди неизвестность. Пьём чай «Три слоника».
– Хочешь ещё одну песню прокручу напоследок? – спрашивает шалунья. – Только на французском.
– Давай, – отвечаю. Интересно, что на сей раз у неё? После того, как по телеку показали концерт с певцами из той эротически-притягательной страны, я понял: другой, окромя французского, язык для любви. и не нужен. Во всех смыслах…
Она ставит пластинку. Из динамиков плывёт неторопливая мелодия, затем неторопливый разговор парня и девушки. Я не понимаю ничего, кроме парочки фраз, которые известны мне давно: «Je t'aime», «Мon amour». Да и что там ещё понимать – ВСЁ ясно без слов. Только затем певица так начинает подозрительно вздыхать, что обалдеваю: почти та же секс-музыка!
Подхожу к вертушке: какие-то неизвестные мне Серж Гензбур и Джейн Биркин[62]. Хмыкаю:
– Надо бы запомнить, да прикупить при случае.
Наташка огорчает:
– ТАКИЕ пластинки даже в «Мелодии» не всегда выкидывают.
Я не отступаю:
– Ради такой песни я ещё раз вернусь.
Наташки лишь загадочно улыбается.
Сейчас я бы выбросил даже билет на поезд, коли она оставила у себя. Но это невозможно. Но и не кантоваться же по вокзалам! Тогда что? Вернуться в Москву позже? Весьма сложный вопрос, с кандачка не получится. Во мне промелькнула грустинка. Гляжу на включенный телек. Там весь фильм мечется какой-то старый перец, у которого не понятно, что на уме: то ли он любит бабу, то ли морочит ей и себе голову. Потом выдаёт смешную фразу:
– У меня в семнадцать лет всё было впереди, и теперь всё впереди.
Я мысленно ржу: «Куда ты прёшься, мужик? Тебе уже сорок лет, и всё позади!»[63]. Мир принадлежит молодым! Но ничего не говорю, так как лучше заняться своими делами. И я с оптимизмом принимаю предложение Наташки. Почему бы нет? Когда ещё получится поглазеть на вечернюю Москву.
* * *
Мы привели себя в порядок и рванули вперёд. Калейдоскоп метро уже зае…ал меня. Вновь несёмся среди грохота, темноты и редких блицев. А я всё никак не могу осознать происшедшее между нами. ОНО потрясло э-э… мою душу. Я горд собой – выдержал экзамен на мужчинство. Не привык к высокопарным словесам, однако, кроме ТОГО, ещё что-то сильно задело меня.
Хитро̀ поглядываю на Наташку. Она поводит плечиком, хихикает. Потом снова глянет и снова смеётся. «Вот дурочка!», – думаю ласково. И от её лыбок становится приятнее. Между нами тайна, о которой никто не догадывается. Да, я был на вершине счастья, на самом пике серебряной горы![64] И готов был карабкаться к нему ещё не однажды. Хотя… наверное, такая же тайна есть и у других? Вон сидит в углу сосредоточенная девушка, потом раз – и её лицо посещает загадочная улыбка. А вон парень уставился в чёрное стекло; лицо на миг озаряется светом редких фонарей, и тогда на том лице появляется тоже нечто романтичное. Загадка, которую знают все, но в которой никто не признается.
Мы оказываемся в центре столицы. Над Калининским проспектом высотки, каких я прежде не видел – большими раскрытыми книжками. Широкие витрины в отблесках огней, кучки молодёжи, мчащиеся машины с зажжёнными фарами. Суета сует здесь никогда не утихает! Я впитываю в себя незнакомую мне жизнь, удивляясь её простору и праздности. Наташка указывает на крутящийся огромный, сверкающий глобус на углу двухэтажного комплекса, от которого тянется во весь проспект шлейф широчайших стёкол:
– Ресторан «Арбат». Самый большой в мире! На две тыщи посетителей. Под ним ещё ресторан «Лабиринт». Слышала, там вообще круто, но я там не была. Это кинотеатр «Октябрь», магазин «Мелодия», возле него приторговывают иностранными дисками. Как тебе наша Вставная челюсть? – оборачивается она ко мне.
– Челюсть?
– Ну да, – она кивает на высотки: – видишь редкие зубы поверх челюсти.
А ведь точно! Я хмыкаю. Замечаю длинный Дом книги. Вот куда бы зайти! Я просто обожал рыться в книгах. Но это – не сегодняшний случай.
В конце длиннющего Нового Арбата я заметил маковки храма. Он чудился букетом белых тюльпанов на лужайке, зажатый средь каменных глыб. А чуть дальше переливался радугой огромный экран телевизора. Не верю собственным очам: там выступление Джигарханяна с Гурченко и другими артистами. Поворачиваюсь к Наташке:
– Что за чудеса?
– ЭЛИН, такой электронный экран. Повернись-ка назад.
Я оборачиваюсь. Батюшки! Высотки выстроены под тупым углом, и на каждой из их половинок горят десятки окон, вычерчивая циклопические буквы; вместе они складывается в общее, до печёнок знакомое: СССР.
Я ошарашен.
Поворачиваюсь вновь к ЭЛИНу. На экране взлетает гигантом-лебедем Ту-144. Я впервые ощущаю гордость за свою страну. Могут же гандыбить чертяги настоящие вещи, коли захотят! И мега-телеки, и самолёты, и ракеты там всякие баллистические, чтобы боялись с нами связываться. То есть мы как бы не только в балете лучше всех в мире дрыгаем ногами.
Этот вечер навсегда остаётся в моей памяти. Однако, уже не выдержав, интересуюсь:
– Где бы тут заморить червячка длиной в два-три метра?
Наташка показывает рукой:
– Дойдём до конца проспекта, там есть ресторан «Прага», внизу у него кондитерская. А так в любом кафе дороговато.
Красивое здание песочного цвета с колоннами наверху и башней на крыше удивляет меня. Оно кораблём выплывает на две улицы, и один из его входов – прямо в углу. Рядом полно народу, постоянно снующего через двери. Все тоже хотят перекусить! Ну, и для нас это заведение как нельзя кстати.
Заказываю всякую вкуснятину. Трескаем и глазеем на посетителей. Мы вновь точим лясы обо всём на свете; также непринуждённо, как в поезде. Я уже не сомневаюсь, что Наташка начинает нравиться не только из-за секса. Её манера с расстановочкой говорить и даже безобидно подкалывать, привычка поправлять локон у виска и закатывать глаза, когда мечтает.
А мечтает она о том, как станет дизайнером всяких интерьеров и мебели. И это вызывает симпатию. Я не могу даже объяснить, почему. Мне-то какое дело до её мечтаний?
Она спрашивает:
– Вот скажи, дизайн – это искусство или обычная работа?
На моей физиономии интеллектуальный стресс: моргалки вытаращились, язык вывалился, как у паралитика. Это я, типа, шучу. Откровенно пожимаю плечами:
– Откуда я знаю? Что интересного в этом… как его? Вашем дизайне!
– Нет, ты не понимаешь. Умение создавать красивые вещи – целая наука! И одновременно искусство. Надо, чтобы не только было удобно сидеть на стуле, но и чтобы он выглядел стильно. И, понимаешь, у нас тоже появятся красивые вещи, как в Европе.
У меня культурный шок. По-моему, главное, чтобы твоё гузно плотно прилипала к табуретке. А как она сделана, из чего… Разве это важно? Никогда не задавался вопросом о подобной ерунде. Хотя, действительно, чего всё оглядываться на кого-то, а не создавать своё? Возможно, даже более интересное, чем за «бугром».
Она заразительно смеётся:
– Эх ты, провинция… Ладно, не обижайся. В тебе что-то есть, но какой-то ты немного грубый. Как Чарли Чаплин, который приклеивал себе усы лишь на съёмках. Ты же хороший, только напяливаешь ненужные усы. Так что сними их. И постарайся обойтись без мата.
Внутри меня рушится ледянющая глыба от её солнышка. Я боюсь верить, что бывают такие замечательные девушки. Однако пытаюсь сопротивляться:
– Слышал о профессоре в мединституте – корчит из себя интеллигента, от слов грубых шарахался. А словили на взятке. Теперь разучивает феню на зоне. Другой наш препод иногда матнётся втихую, но душка мужик! Его студенты любят.
– Бывает такое, – вздыхает Наташка.
– Бывает! Многие считают себя культурными, пока не навернутся на мокром полу. Бывает, некоторые отвернутся, когда тебя обрызгает машина и окажешься в грязи, не помогут тебе, потому что, мол, чистоплюи. Таких и хочется от души послать куда подальше.
Болтаем всякую ерунду в ступе, а меня что-то точит изнутри. Не оставляет жгучая мысль: «Увидимся ли опять?». А как же Иришка? Получается, я предаю свою первую любовь. Но ведь с ней ничего так и не завязалось! И на душе муторно, будто провалился в топь. Получается, ещё не расставлены все точки над «Ё», и мой личный сериал пока не закончен.
Наташкины глаза печально темнеют. Мы ничего не говорим о перспективах. Я не могу поверить, что слово «нет» может разрубить гильотиной наше счатье на две части. Ужин окончен, тарелки-чашки отставлены. Она смотрит на свои изящные часики:
– Мне пора.
И начинает снова оправдываться:
– Извини, что так глупо получается. Ты… Ты такой смешной. Я хочу, чтобы ты вернулся. Вернёшься, смешной волгоградец?
Едрёна-матрёна, у меня впервые комок в горле. Эта девчонка признаётся в любви, что ли? Такого ещё не бывало в моей жизни. Я ничего подобного не слышал от Иришки. И как тот тип на сказочном распутье: куда скакать? Коню попроще: куда повернут, туда попрётся. И это только оправдываются, мол, у лошади башка больше, пусть и думает ей. А в жизни приходится собственной бестолковкой уточнять маршрут. Сердце охватывает тоска. Жил себе, не тужил, вдруг на-те! Действительно, странная ситуация. «Ирония судьбы» в личном исполнении.
– Не переживай, – пытаюсь её успокоить, хотя в душе дрянно, – всё будет хорошо.
Что будет хорошо, сам не знаю. Пока надо ехать домой и разобраться с совсем иной девушкой. Я шизоидно раздваиваюсь в мучениях.
– Может, тебя всё-таки проводить? – говорит она нерешительно. Понятно, что она сейчас сама в раздрае.
– Нет смысла. Тебе надо домой, а я на вокзале ещё несколько часов буду околачиваться. Мой поезд отправляется в полночь.
Уже полдевятого вечера, Наташке надо поторопиться. Направляемся к ближайшей станции – «Арбатской». Смотрю и не пойму, что за красный морг? Так, о вкусах архитекторов, создавших чудо-юдо, не будем спорить. Спускаемся вновь по эскалатору в преисподнюю (не так ли выглядит врата в ад?). Немыслимое столпотворение, суета в квадрате! Все спешат в разных направлениях и по разным переходам. Видя моё замешательство, Наташка роняет:
– Провожу тебя хотя бы до «Комсомольской».
Мы доезжаем, выходим. Стоим на перроне, как два тополя на Плющихе. Подходит поезд. Наташка целует меня в щёку и… слегка краснеет. Прыгая в вагон, кричит:
– Как приедешь в Волгоград, позвони!
Поезд срывается с места, как угорелый. И увозит мою столичную кралю в темень тоннеля. Теперь я стою одинёшенек. Толкают со всех сторон, и я направляюсь к Казанскому вокзалу. Здесь уже суета в кубе! Будто все срочно куда-то эвакуировались. Ну, куда вы, люди, несётесь? К собственной кончине? Я и сам хотел бы жить спокойнее, да вечно ЧТО-ТО толкает вперёд, к неизвестности.
