Эрнест Ролле
Разбойник Кадрус

Полная версия

Глава XXVIII
Белка

Через некоторое время после этого маркиз Фоконьяк встречал кавалера де Каза-Веккиа с лионского дилижанса. Говорили, что он приехал из Парижа, где провел несколько дней.

В эти дни происходило много подвигов Кротов. Так как лионский дилижанс приезжал в Фонтенбло ночью и все люди в гостинице уже спали, оба друга немедленно воротились в свои комнаты, куда маркиз имел предосторожность велеть подать закуску. Вернувшись к себе, они отпустили своего камердинера, не желая, как говорили они, лишить его сна, в котором он должен был иметь потребность после такого продолжительного бдения.

Когда они удостоверились, что слуга ушел и у дверей никто не подслушивает, Жорж и Фоконьяк сели за стол перед огнем, трещавшим в камине. Не обращая внимания на вкусные блюда, покрывавшие скатерть, не говоря ни слова и сидя спиной к столу, Кадрус принялся смотреть на пламя. Фоконьяк, такой говорливый на публике, был молчалив, когда видел атамана Кротов погруженным в мрачные размышления.

– Ты вечно таков! – сказал вдруг Кадрус, как бы отвечая на внутренний монолог. – Я это говорил. Это должно было кончиться таким образом.

– Что? – спросил гасконец, слегка побледнев от свирепого взгляда своего атамана.

– Когда намедни, – продолжал тот, – наши собравшиеся Кроты присудили, что Голенастая Птица заслуживает смерти, ты выпросил снисхождение. Однако он оказался два раза виновен. Он заснул и напился.

– Это правда, – ответил Фоконьяк. – Мое извинение в тех услугах, какие длинные ноги Голенастой Птицы иногда нам оказывали, в признательности за то, что он спас мне жизнь.

– В услугах… признательности… – строго сказал Кадрус. – Все должно быть забыто, когда дело идет о дисциплине, которую Кроты обязаны соблюдать для самих себя и для общей безопасности.

Минутное молчание последовало за этим грубым выговором.

– Наконец расправа сделана! – продолжал Кадрус чрез минуту. – Завтра прохожие найдут труп виновного и на шее у него след наказания Кротов. О, я знаю, – прошептал он как бы с сожалением, – устав наш ужасен! Неумолим! Но это было необходимо. Своим пьянством человек этот чуть нас не погубил или, по крайней мере, был бы причиной нашей неудачи. Чуть-чуть почта, которая везла сбор лионских податей, не выскользнула у нас из рук.

– Я это знаю, – ответил Фоконьяк. – Знаю также, что вам удалось. Сегодня вечером я был у императрицы, и только и говорили, что об этом новом подвиге Кротов. Император взбешен. Захватить казенные деньги! Это все равно, так сказать, что захватить его самого. Досталось же и Савари, и Фуше, и Франции, и всему обществу.

– А, ты был во дворце? – небрежно спросил Жорж, не обращая внимания на слова своего помощника. – Ты, может быть, играл?

– Да… и с таким дерзким счастьем, что употреблял все усилия изменить его – и не мог. Я передал мое место одному младшему сынку, карманы которого не очень набиты, как я думаю. Молодой человек взял мою игру, и счастье продолжалось. Представь себе, что этот бедняга, в своей признательности, пришел предлагать мне золото, накопившееся перед ним… Я, разумеется, отказал. «Господин де ла Барр, – ответил я ему надменно, – мне невозможно это принять. Если бы я сам продолжал партию, вероятно, фортуна перестала бы мне благоприятствовать. Она не имеет привычки так долго благоприятствовать своим любимцам. Стало быть, она вас хотела наградить. Стало быть, ничего не может быть справедливее, чтобы вы воспользовались милостынями непостоянной богини». Ты понимаешь, что я должен был выдержать всю тяжесть признательности младшего сынка и комплименты всех гостей. Обернувшись, я нашел герцогиню де Бланжини позади моего стула – она была свидетельницей моего выигрыша и моей деликатности к молодому человеку, которому я уступил свое место, и казалась в восторге. Я не знаю, о чем вы говорили в ту знаменитую ночь, когда ты возвратил ей ее вещи; верно только то, что эта милая принцесса чертовски интересуется твоей особой. Уж не…

– Ты, кажется, становишься идиотом, – сказал Кадрус, пожимая плечами. – Кого ты уверяешь, что такая очаровательная женщина, такая знатная принцесса согласится полюбить Кадруса? И я говорил тебе, что и Кадрус также полюбит только ту женщину, которая станет любить его самого под его настоящим именем.

– Но герцогиня сегодня осведомлялась о тебе совершенно особенным образом. Потом она как будто и на меня смотрела совсем не так, как обыкновенно. Я не знаю, что происходило между вами, но если она знает, что Каза-Веккиа и Кадрус – один и тот же человек, я не стану этому удивляться. А если она полюбит Каза-Веккиа, зная, что он Кадрус, полюбишь ли ты ее?

– Повторяю тебе: нет. У этой женщины это может быть только минутным заблуждением, безумием, капризом. Мне нужна не такая любовь.

– Каприз ли это или безумие, как ты говоришь, а все-таки бедная женщина будет томиться. Почему же не утешить ее хотя бы из человеколюбия?

– Почему же ты не попробуешь? – сказал Жорж, смеясь.

– Ты насмехаешься надо мной, не так ли? – ответил Фоконьяк, очевидно оскорбившись. – Не потому ли это, что моя угловатая фигура выказывается не в таком благоприятном свете, как твоя. Говори что хочешь, а твой друг Алкивиад не намерен еще отказываться от своих притязаний на прекрасный пол. Ты уже насмехался надо мной, когда я говорил о моей любви к Марии, племяннице этого старого бегемота Гильбоа! Ну да, я люблю эту очаровательную девушку и женюсь на ней!

– Ты говоришь серьезно? – спросил Кадрус, расхохотавшись.

– Серьезно, – подтвердил гасконец с величайшим хладнокровием, – и она также меня полюбит, ты увидишь! Или, по крайней мере, если не увидишь, то будешь свидетелем ее сожалений, если я брошу ее когда-нибудь.

– Ее сожалений!.. Она будет сожалеть разве о том, что вышла за такого разбойника, как ты.

– Увидишь, увидишь! – утверждал Фоконьяк.

– Пусть так! Спорить не стану, – сказал Жорж, – но твоя инфанта бесприданница, у нее нет никакого состояния.

– Знаю. Вот почему я намерен заставить добрейшего дядю и опекуна дать мне миллион.

– Миллион!.. Миллион в приданое племяннице, у которой нет никакого состояния! Ты просто сошел с ума, любезный друг, – сказал Кадрус.

– Вовсе нет. Этот Гильбоа со своим управляющим что-то подозрительны. Прошлое этих людей ручается мне за их будущность. Они что-то скрывают. Мои предчувствия не обманывают меня никогда. Вот почему я велел наблюдать внимательно за Гильбоа и его управляющим. Белка ни на минуту не теряет из виду замок, сам черт не скроет ничего от этого хитреца. Слушай! – вдруг сказал Фоконьяк. – В дверь моей спальни как будто постучали. Должно быть, это он пришел со своим рапортом. Так поздно! Должно быть, случилось что-нибудь новое.

– Как! – сказал Жорж. – Белка? Здесь? Откуда же он вошел?

– Ничего не может быть проще. Ты мне оставил этого молодца, когда в эти последние дни предводительствовал нашими. Белке надоело проходить мимо людей в гостинице, он скоро нашел более удобную дорогу, открытую и днем и ночью. Позади конюшен гостиницы есть невысокая крыша; вскарабкавшись на нее, легко добраться до слухового окна, а потом по коридорам он может приходить ко мне так, что его никто не увидит.

– Отопри, – только ответил Кадрус.

Фоконьяк подошел к двери и впустил Белку. Это был красивый молодой человек лет двадцати с небольшим, но ему нельзя было дать более шестнадцати. Он скрывал под своими тонкими членами необыкновенную силу и гибкость мускулов. Его ловкость карабкаться повсюду, перепрыгивать с ветви на ветвь по деревьям леса заставила Кротов прозвать его Белкой. Название это еще оправдывалось цветом его волос, которые падали богатыми кудрями на его матовую и, так сказать, молочную кожу, свойственную людям с рыжими волосами. Лоб умный, нос орлиный, подбородок тонко обрисованный и еще без бороды, глаза черные под рыжими бровями, сверкавшие лукавством и умом, робость без замешательства и вид, свойственный балованным детям, – таков был Белка. Его прозвали также Вениамином шайки.

Почтительно улыбаясь, подошел он к своим начальниками и поклонился им.

– А, это ты! – сказал с оттенком благосклонности атаман Кротов. – Всегда деятельный, всегда верный. Мне хотелось бы вознаградить тебя по заслугам, мой милый. Скажи мне, если когда-нибудь бродяжническая жизнь, которую ты ведешь с нами, опротивеет тебе, если когда-нибудь ты захочешь возвратить свою свободу, пристроиться, жениться, мало ли еще что! Тебе стоить только мне сказать. Покровительство Кадруса не оставит тебя, а ты знаешь, чего стоит это покровительство.

– Чтобы я бросил Кротов? – сказал молодой человек. – Оставил начальника, без которого умер бы с голода в грязной луже? Никогда!

– Это хорошо, – ответил Жорж. – Ты, может быть, единственный пример признательности, который мне случилось встретить в жизни. Но и я также не буду неблагодарен. Теперь скажи мне, мой милый, зачем ты пришел сюда?

– А вот, – просто ответил Белка, – помощник ваш, – он указал на Фоконьяка, – приказал мне надзирать день и ночь за Магдаленским замком. Я сегодня присел на моем посту, на толстой ветви одной из лип близ двора, и оттуда увидел, как все слуги уходили в тот флигель замка, где живет прислуга. Только одна кухарка, комната которой возле кухни, не вышла. Кухарка недурна, так что она недолго оставалась одна. Один из новых егерей, которые караулят замок Бельфонтен, скоро явился к ней в гости. Я видел очень ясно сквозь занавески, как две девицы читали вечерние молитвы. Потом все огни погасли. Стало быть, не было никакой необходимости оставаться в моей обсерватории. Я хотел сойти, когда приметил Гильбоа и его управителя, осторожно запиравших двери, которые соединяют флигель, занимаемый прислугой, с остальным замком. До сих пор не было ничего необыкновенного в этих мелочных предосторожностях. Но вот неизвестно откуда явился в замок гость. Его ждали, потому что Шардон принял его и ввел в большую гостиную. Но страннее всего то, что управляющий принял другого гостя, потом третьего, потом множество других. Пришло больше дюжины. Ничего не было удивительного в том, что Гильбоа принимал гостей, давал вечер. Но для чего же он удалил всю прислугу? Это меня насторожило. Я слез с дерева. Из предосторожности я пошел и запер дверь кухни, так что не было опасности, чтобы кухарка со своим возлюбленным помешали мне. Потом я пошел отыскивать сточную трубу, известную мне. По этой трубе я вскарабкался на крышу, а на крыше у меня было знакомое слуховое окно, в которое я мог влезть на чердак, а оттуда спуститься по большой лестнице и слушать у дверей гостиной. Но подглядывать в щелку казалось мне неблагоразумным. Могли выйти за чем-нибудь и застать меня. Я размышлял об этом, когда случай помог мне более, чем я надеялся. Вы знаете широкие трубы Магдаленского замка. Я тотчас сел на трубу и прислушался. В эту трубу, как слуховую, доносился до меня говор из гостиной, но неясно. Я тотчас решился. Вы нашли меня в Италии… Я в детстве был трубочистом и знаю, что во всех старых замках в трубах вбиты железные перекладины, по которым можно спускаться как по лестнице. Я и спустился. Мало того, в обширном камине гостиной, в котором могут гореть огромные вязанки дров, лежали два складных стула, на которых хозяин замка, вероятно, отдыхает под тенью своего парка. Я сел на один из этих стульев. Камин спереди был закрыт заслонкой, но я своим кинжалом провертел щелочку, которая позволяла мне увидеть собрание стариков, показавшихся мне аристократами. Я прислушивался, но не мог ничего понять. Вот по крайней мере что я услышал. Они говорили о каких-то суммах, которые должны были получить неизвестно откуда. Кажется, французский король, находящийся в Англии, присылал им эти деньги. Французский король, находящийся в Англии! Разумеется, я не мог понять, что это значит. Потом они все твердили: «Месье должен приехать… Месье приедет с островов… Месье этого хочет… Месье этого не хочет…» Я ничего не понимал.

– Мы знаем, о ком они говорили, – сказал Кадрус. – Мы воспользуемся сведениями, которые ты нам доставил. Продолжай.

– Говорили они о корабле, о тиране и о разных разностях, а потом назначили, в какой день им собраться. После многих толков решили собраться послезавтра в той же гостиной и в тот же час. А потом разошлись. Я сам поспешил убраться и явился сюда. Ах, чуть было не забыл! Я подумал, что, может быть, моим начальником самим захочется видеть и слышать то, что замышляют Гильбоа и его сообщники, и что взобраться по сточной трубе им будет трудно. Я развернул веревку, которую постоянно ношу за поясом, и прикрепил ее у каминного тагана. Теперь все.

– По обыкновению, – сказал Кадрус, – ты исполнил свою обязанность как человек умный. Я доволен тобой! Вот тебе, выпей за здоровье своего атамана и друга.

Кадрус подал Белке кошелек, полный золота. Тот, довольный словами и щедростью Жоржа, растрогался.

– Теперь ты должен уйти, – сказал Кадрус. – Я хочу, чтобы ты отдохнул. Твои услуги мне понадобятся больше прежнего. Ступай…

– Ну! – вскричал Фоконьяк, как только молодой человек ушел. – Что я говорил тебе? У этого Гильбоа есть на совести кое-что. Он не может отказать мне в руке своей племянницы. Он должен дать ей в приданое миллион.

Жорж не отвечал, погруженный в размышления.

– О чем ты думаешь? – продолжал Фоконьяк. – О приданом или о тех деньгах, которые герцог Артуа должен прислать заговорщикам?

– Может быть, и о них, – ответил Кадрус. – Во всяком случае, мы должны присутствовать на послезавтрашнем собрании.

– Слышал, – ответил Фоконьяк, возвращаясь в свою комнату.

Минута казалась ему неблагоприятной для того, чтобы расспросить атамана Кротов насчет его планов.

Глава XXIX
Заговорщики

В день и час, назначенные Белкой, Магдаленский замок был окружен Кротами. Кадрус и его помощник поместились в обширном камине гостиной Гильбоа. Белка указал им дорогу и в уверенности, что его начальники не подвергаются никакой опасности, помог им подняться по сточной трубе и спуститься потом в камин. Сам же стал на часах на трубе и наблюдал за окрестностями, чтобы поднять тревогу в случае надобности.

Жорж и Фоконьяк ждали в своем тайнике. Они даже начали выходить из терпения, потому что никакое движение в замке не подтверждало слов их лазутчика. Они смутно слышали шум шагов обитателей Магдаленского замка в широких коридорах, но ничто не показывало, что ждут многочисленное общество.

– Уж не ошибся ли Белка? – шепнул нетерпеливый Фоконьяк на ухо Кадрусу.

– Не думаю, – просто ответил тот.

– Уж не отменено ли собрание? – опять сказал Фоконьяк. – Если они переменили день и час…

– Молчи! – с живостью сказал Кадрус. – Молчи и слушай! Идут.

Действительно, в эту минуту послышался шум отворяющейся двери, и тонкая струя света пробилась в камин, в ту щель, которую накануне провертел кинжалом Белка.

Вошедший человек прямо направился к камину.

Оба Крота подумали, что ему приказано развести в камине огонь. На всякий случай они держали в руках свои знаменитые ножи. Горе бедняге, если бы он дотронулся до заслонки! Но Кадрусу и его помощнику не пришлось употребить свое страшное оружие. Человеку, шаги которого они слышали и от которого их разделяла одна каминная заслонка, было поручено только зажечь свечи. Они затаили дыхание. В ту минуту, когда этот человек взял оба подсвечника с камина и отнес их на большой стол, покрытый зеленым сукном, стоявший посреди комнаты, Фоконьяк прислонился глазом к щели, просверленной в камине.

– Это Шардон, – шепнул он на ухо своему начальнику.

Внимательно следя за всеми движениями управителя, Фоконьяк шептал:

– Вот он ставит кресла вокруг стола. Одно… два… три… тринадцать, – заключил гасконец, продолжая считать. – Дурное число, мой милый. Наверняка заговор не удастся. И в нем участвует этот гнусный Шардон, этот старый каторжник! Ну, если найдется Иуда среди этих тринадцати, то наверняка это будет он, а может быть, и бездельник Гильбоа.

Дверь гостиной отворилась, и явился хозяин дома в сопровождении одного старого дворянина, очень известного в этом краю. Это был маркиз де Глатиньи, владелец великолепного замка, который виднеется еще и поныне с левой стороны дороги из Фонтенбло в Шато-Ландон. Вскоре пришли еще три человека, легитимистские настроения которых не были тайной ни для кого.

– Все старые дворяне, – продолжал шептать болтливый Фоконьяк. – Мне почти хочется показаться им. Я ведь тоже маркиз, не хуже всякого другого. Вот входят еще… Двенадцать! Но для кого же тринадцатое кресло? Уж не для этого ли гнусного Шардона? Если бы я это знал, то, решительно, взял бы себе это кресло.

Фоконьяк говорил правду: двенадцать человек, верных монархии, собрались в гостиной Гильбоа. Тринадцатое кресло все еще оставалось пустым.

Кадрусу также захотелось видеть и слышать, что будет происходить, и он провертел еще щель в камине.

– Не правда ли, – шепнул ему Фоконьяк, когда увидел, что его друг смотрит в свою очередь, – они вовсе не забавны? Надо надеяться, что их слова будут поинтереснее их самих. Вот Гильбоа кашляет и плюет… Должно быть, как хозяин, он первым будет говорить. Все подражают ему. Какой шум создают носом все эти старики, когда сморкаются, точно будто у них у всех насморк. Послушаем…

Однако заслонка не позволяла Кротам ясно расслышать речь Гильбоа. Они, однако, могли уловить несколько раз слова «корсиканец» и «тиран», слышали, как он говорил о законном короле, брате его величества, а потом увидели, что дело шло о том, чтобы захватить императора. Они узнали, что знаменитое кресло предназначалось брату короля, который должен был приехать, но пока еще не приехал. Кадрус и его помощник узнали цель собрания, но что же должны были решить в этом тайном совещании? Никак нельзя было разобрать невнятную речь хозяина Магдаленского замка. Однако узнать это было очень важно. К счастью, великолепный и в то же время энергичный орган голоса маркиза де Глатиньи прекратил беспокойство начальников Кротов.

– Господа, – сказал старый дворянин, – мне кажется, пора кончить с фразами. Оставим этот способ нашим противникам, они достаточно злоупотребляли им. Бонапарт – надо отдать ему справедливость – тоже такого мнения. Он не хочет ни фраз, ни фразеров. Последуем же его примеру в этом отношении и приступим прямо к делу.

Одобрительный говор был ответом на эти слова.

– Господа, – продолжал старый маркиз, – средство, предлагаемое бароном де Гильбоа, нелепо, неудобоисполнимо, никуда не годно… Как! Завлечь Бонапарта в засаду? Привезти его в Англию? Это просто нелепость! Добрая пуля – вот настоящий способ! Кинжал в крепкой руке – вот другой способ!..

За этими энергичными словами последовало глубокое молчание. Очевидно, такой способ не нравился благоразумному собранию.

– Я вас понимаю, – продолжал маркиз, – вы находите это убийством! Ну да!.. Что же такого?.. Разве вы забыли про смерть герцога Энгиенского? А я не забыл! Долг платежом красен.

Все заговорщики задрожали всеми членами; маркиз стал действовать на них их же собственным страхом.

– Повторяю, – начал он, – надо кончить одним разом. Мертвецы не возвращаются с того света. Из Англии же вернуться можно. А когда возвратишься во Францию, вспомнишь о тех, кто нас выслал оттуда, и, не подражая вам в робости, велишь отрубить голову на Гревской площади.

– Начинает становиться интересным, – шепнул Фоконьяк. – Если когда-нибудь тебе понадобится помощник, любезный Жорж, я советую тебе обратиться к этому маркизу. Какой превосходный начальник Кротов вышел бы из него! Но посмотрим, что другие будут ему отвечать.

– Это средство переходит границы полученных мною приказаний! – проговорил Гильбоа. – Его величество хочет решиться на все, чтобы возвратить трон своих отцов, но наверняка отступит перед преступлением. Убийство всегда делает мученика. Тот, кто ныне против Наполеона, завтра перейдет на сторону его наследника.

Наконец он предложил обратиться к Людовику XVIII. Старая легитимистская партия привыкла медлить, и предложение это было принято единогласно. Тотчас решились написать королю. Но тут появилось новое затруднение. Кто напишет письмо? Предложили Гильбоа.

– Слишком большой риск! – вскричал он. – Потом я не такого старинного происхождения, как вы.

По настоянию всего собрания хитрый мошенник придумал средство. Он позвонил. Явился Шардон. Только он один из служителей не спал в замке. Заговорщики знали, что ему известна их тайна, и его приход не удивил их.

– Садись, – сказал ему Гильбоа, – и напиши то, что я тебе продиктую.

Управляющий повиновался с бесстрастием, к которому приучил его хозяин, и с поспешностью любопытства. Наконец-то он узнает все!

Когда письмо было написано, возникло новое затруднение.

– Какому же надежному человеку дадим мы это поручение?

– У меня есть такой человек под рукой, – ответил Гильбоа, – не заботьтесь об этом. Это доверенный курьер, часто мне служивший.

– Но как же, – возразили ему опять, – его величество король Людовик Восемнадцатый узнает, что это письмо от нас, если на нем не будет никакой подписи?

– У меня есть надежный способ, чтобы убедить короля, – опять ответил владелец Магдаленского замка. – Я часто переписываюсь с его величеством. Вот этот перстень служит мне вместо пароля. Когда король увидит этот перстень в руках нашего курьера, он поверит и передаст нам свои приказания.

В эту минуту Фоконьяк, забыв свой высокий рост, ударился головой об очажный колпак. Полусгнивший складной стул затрещал под тяжестью гасконца, который опять присел на свое место. Заговорщики задрожали с головы до ног, но никто не осмелился тронуться с места. Глаза всех обратились на камин. Кадрус и его помощник воспользовались минутой всеобщего остолбенения, чтобы выкарабкаться по трубе на крышу. Между тем маркиз де Глатиньи, бывший похрабрее своих товарищей, бросился к камину. Старый заговорщик был вооружен кинжалом, который он вытащил из-под своего платья. Держа оружие в правой руке, он левой открыл заслонку. Опомнившись от первой минуты остолбенения, все бросились за ним и увидели в глубине камина два складных стула, покрытых пылью. Маркиз, наклонившись в камин, хотел осмотреть трубу, но горсть сажи, искусно брошенная Фоконьяком, ослепила несчастного Глатиньи, который, поспешно отступив, показал своим политическим единоверцам самое страшное лицо трубочиста, какое только можно вообразить. Не зная, как это объяснить, легитимисты стояли разинув рот около маркиза, который кашлял и фыркал самым комическим образом.

В это время Фоконьяк и Жорж очень спокойно продолжали карабкаться по трубе. Глатиньи, однако, не легко отказался от своей идеи. Это был человек положительный. Когда он высморкался и вытер глаза, то снова поглядел в трубу. Но так как он приметил только чистое небо в конце этой огромной трубы и получил на нос еще немного сажи, он с живостью отошел и заключил, что все это было только следствием ветра. Все вздохнули с облегчением, когда Гильбоа уверил, что складные стулья, положенные в этом камине, употреблял он, когда читал в парке.

– Пыль, которой они покрыты, – окончил он, – доказывает, как долго они не употреблялись.

На такие убедительные доводы никто ничего не мог сказать. Однако все стали просить поскорее кончить заседание. Письмо запечатали, потом отдали вместе с перстнем старому слуге, которого Шардон пошел разбудить. Потом легитимисты простились с бароном Гильбоа, который бормотал сквозь зубы:

– Вот эти герои готовы все сделать для своего короля… с условием, чтобы не рисковать ни шкурой, ни состоянием.

Через несколько минут послышался лошадиный топот на дворе. Это курьер скакал во весь опор со своим трудным поручением.

Но Жорж и Фоконьяк уже спустились с крыши. Они видели, как заговорщики один за одним отправлялись в лес. Они и не подозревали, сколько глаз следило за ними. За каждым деревом, за каждым кустом скрывался Крот. Они видели, что атаман их вышел из замка. Один знак, одно движение – и они готовы были выскочить из своих засад. Кадрус недаром же их созвал. Действительно, по приказанию атамана скоро вся шайка исчезла в лесу, направляясь к площадке Тулузский Крест. Тут должен был проехать курьер.

Через полчаса беднягу схватили, обыскали, связали, взвалили на лошадь и перевезли в гроты, находящиеся в окрестностях Франшара. Там его развязали и без труда заставили признаться во всем, тем более что он не мог похвалиться щедростью своего хозяина Гильбоа. Его успокоили, обещая не лишать его жизни, и пообещали десять тысяч франков, если он будет молчать. Он должен был оставаться в плену несколько дней, а потом ему возвратят свободу. Надо было только время, чтобы сделать перстень, похожий на тот, который он вез, и его освободят, даже попросят продолжать свой путь и придумать благовидный предлог для оправдание своего замедления.

Человек этот согласился на все, терпеливо покорился своему приключению и вынес его безропотно. В этот же самый вечер ювелиры Кадруса развели огонь в своей мастерской во франшарских подземельях, растопляли золото и гранили алмаз. Надо было сделать перстень совершенно похожим на тот, который отправили со старым слугой Магдаленского замка к Людовику XVIII. Уверенные в искусстве своих мастеровых, оба начальника вернулись в Фонтенбло.