Эрнест Ролле
Разбойник Кадрус
Глава XXII
История ножей
Наполеон обедал дурно… когда обедал один. Каждый знает, что он ел скоро, оставался за столом четверть часа и любил только пирожное. Но угощал он всегда роскошно и великолепно. Быть допущенным к императорскому столу было редкой милостью.
Узнав, что кавалер де Каза-Веккиа спас герцогиню де Бланжини, император позаботился указать за столом место каждому из приглашенных.
Когда два начальника Кротов вошли, двор был еще взволнован происшествием с принцессой. Наполеон хотел, чтобы герцогиня села напротив него, а с каждой стороны от нее был поставлен прибор для тех, в честь кого давался этот обед. Жорж де Каза-Веккиа сел с правой стороны, де Фоконьяк – с левой. Несмотря на все случайности их отважной жизни, оба начальника Кротов не могли не вздрогнуть, когда камер-лакеи произнесли их имена в большой зале Генриха III, где был накрыт обеденный стол. Но это движение промелькнуло как молния. Жорж с надменным равнодушием бросил рассеянный взгляд на великолепный стол. Приглашенные чувствовали, что эти два дворянина делаются фаворитами; они окружили их и спешили поздравить. Жорж сначала был холоден и исполнен достоинства, Фоконьяк был любезен, но как-то надменно.
По этикету все должны были стоять около назначенных мест, ожидая, чтобы сесть, прибытия Наполеона и императорской фамилии. Следовательно, Жоржа и Фоконьяка разделяло пустое кресло, предназначенное герцогине. После короткого ожидания отворилась дверь, которая вела в грот, где на больших балах помещались музыканты. Камергер доложил о его величестве императоре и короле. Наполеон в сопровождении своего семейства и маршалов вошел в залу Генриха III. Он шел, не обращая внимания на головы, наклонявшиеся перед ним, но удостоил только со своего места сделать приветствие рукой Жоржу и Фоконьяку, которые низко ему поклонились.
Императрица не присутствовала на обеде. Пустое кресло между двумя друзьями было занято герцогиней де Бланжини, которую камергер привел к этому месту. При виде Жоржа и Фоконьяка герцогиня вздрогнула с движением досады против императора, который, посадив ее подле ее избавителя, подвергал ее неприятности выносить его любезности, и с досадой на саму себя, потому что к человеку, которому она обязана была жизнью, она испытывала чувство похожее на ненависть.
Садясь в свое кресло, молодая женщина обещала себе сохранять ледяную сдержанность против лести, которой наверняка осыплет ее Жорж. Мысль герцогини состояла в следующем: «Этот человек спас меня. Я хороша и могущественна при дворе. Он знатен, может надеяться заставить себя полюбить и воспользуется своею услугой, чтобы навязаться на мою короткость».
При этой мысли гордость ее возмутилась. Однако молодой человек не переходил за границы холодной вежливости, и герцогиня решилась обратить всю свою любезность на Фоконьяка, которому она не была обязана ничем. Кадрус с одного взгляда угадал поведение, которое герцогиня начертала себе, обижаясь, что молодая женщина сочла его способным воспользоваться оказанной ей услугой. Жорж обращался с нею с холодностью почти надменной, оказывая ей только то внимание и уважение, которые предписывал этикет.
Фоконьяк, напротив, вел себя как маркиз времен Регентства, любезно отвечал на предупредительность герцогини де Бланжини и чрезвычайно находчиво давал ответы на благосклонные замечания императора. Наполеон удивлялся, что маркиз не принимает мер, чтобы не дать угаснуть благородному имени Фоконьяков.
– Государь, – ответил маркиз, – имя Фоконьяков получило начало при Карле Великом, и оно угаснет при Наполеоне Великом! Этого достаточно для фамилии, когда она видела двух величайших гениев человечества.
Наполеон любил тонкую лесть. Сближение между ним и великим императором было для него чрезвычайно приятно. Фоконьяк поднялся на неизмеримую высоту в мнении придворных. Жорж своей сдержанностью, своим непринужденным и любезным обращением оказался совершенно достоин неожиданной милости, доставившей ему место за императорским столом.
– Вы нам обещали, – обратился Наполеон к Жоржу за десертом, – историю вашего чудесного ножа, который оказал нам такую важную услугу, спасши жизнь герцогини де Бланжини, нашей родственницы. Мы охотно выслушаем вас.
– К вашим услугам, государь, – ответил Жорж, поклонившись. – Ваше величество очень милостивы, напоминая мне то, что этот нож сделал для герцогини де Бланжини. Это будет добавочной страницей к его историческому происхождению.
Это было в тысяча двести тридцать седьмом году. Весь христианский мир соединился, для того чтобы помочь сирийским принцам. Людовик Святой имел намерение стать во главе новых рыцарей Крестовых походов. Переходя из уст в уста, известие об этих Крестовых походах против неверных скоро дошло до Востока, который пришел в сильное волнение. Горный Старец – этот царь убийства, как его называют историки тогдашнего времени, – узнал о намерении Людовика в своем страшном разбойничьем гнезде на неприступных Ливанских утесах. Человек этот повелевал фанатическим народом и окружил себя такими приверженцами, которые по его приказанию отправлялись наносить смерть тому, кого он назначал. Никогда убийца не колебался исполнить данное ему поручение в убеждении, что он попадет за это в рай. Горный Старец, узнав о готовящейся экспедиции, собрал торжественный совет, на котором было решено убить Людовика Девятого. Как ни секретно происходило это совещание, сирийские христиане узнали о нем, узнали и о том, что два человека, которым это преступление было поручено, уехали во Францию, при этом переодевшись. Как же их узнать? Весь христианский мир находился в беспокойстве. Людовику Девятому угрожала смерть. Только один Горный Старец мог этому помешать. Тогда-то двенадцать христианских рыцарей решились предпринять то, на что не осмелился бы в то время целый народ. Дело шло ни более ни менее как о том, чтобы ворваться в страшный замок, в котором жил Горный Старец, захватить его и принудить послать новых лазутчиков, чтобы остановить первых, а также добиться от него обещания никогда не покушаться на жизнь Людовика или, в конце концов, убить этого повелителя убийц. Только неслыханная смелость могла исполнить подобное предприятие. Двенадцать рыцарей решились на это. Мало того, несмотря на часовых, карауливших логовище их повелителя, эти рыцари пробрались к Горному Старцу, застали его одного и добились отмены смертного приговора Людовику Девятому. Начальником этой экспедиции был мой предок, государь. Старый сирийский принц знал толк в храбрецах. Он повиновался не страху, а чувству восторга к такой отваге, и захотел привлечь к себе таких людей. «Христианин, – сказал он моему предку, – ты совершил великий подвиг. Все равно к какой религии принадлежит человек, к нему можно иметь доверие, когда он способен на такие вещи для своего государя. Вступи ко мне на службу. Ты получишь от меня почести, богатство, славу. Сверх того я позволю тебе и твоим товарищами свободно исповедовать вашу религию». После отказа моего предка Горный Старец продолжал: «Ну, пусть не говорят, что Горный Старец видел чудеса храбрости и не вознаградил их. Не бойся ничего, христианин, твой король будет спасен. Ты и твои товарищи будете иметь тайное покровительство до тех нор, пока не ступите на землю вашей родины. Через год ты получишь от меня подарок. Этого времени будет для меня достаточно для того, чтобы вычеканить эфес клинка, который я намерен предложить тебе. Я хочу, чтобы работа этого эфеса напоминала всем, и теперь и в будущем, твой благородный поступок. Я хочу, чтобы это оружие переходило из рода в род».
Через год, – заключил Жорж, – предок мой получил этот нож, который привлек внимание вашего величества. Изволите видеть, государь, – сказал кавалер де Каза-Веккиа, подавая Наполеону чудную рукоятку своего чудного ножа, – тут вместе соединены крест и полумесяц. Христианство и магометанство подают друг другу руку.
Историю эту, рассказанную без спеси, без гордости, а очень просто, все выслушали с величайшим интересом. Но генерал Рампон, красный нос и грубость которого вошли в пословицу в войске и при дворе, был раздражен вниманием, которое начинали обращать на себя старинные дворяне Каза-Веккиа и Фоконьяк.
– Милостивый государь, – резко заговорил он с Жоржем, – вы сейчас сказали, что этот знаменитый нож должен был переходить по наследству из рода в род в вашей фамилии?
– Совершенно справедливо, – ответил Жорж.
– Я удивляюсь, каким же образом попал к вам этот нож? Во время моего пребывания в Италии я слышал, не в обиду вам будь сказано, что…
– Что я незаконнорожденный? – перебил Жорж.
– Да!
– Это правда. Но Горный Старец завещал, чтобы нож этот принадлежал самому достойному в нашем роде, и семейный совет так определил.
Наполеон знал раздражительный характер генерала и счел за благо перебить разговор, завязавшийся между ним и Жоржем.
– Кажется, и вы хотели рассказать нам историю о вашем ноже? – обратился он к Фоконьяку.
– Моя история не так чудесна и более скромна, – ответил маркиз, сделав поклон в стиле времен Людовика XV.
– Мы слушаем, – любезно продолжал император, кивнув головой.
– Государь, – с уверенностью начал Фоконьяк. – мой нож не имеет такого благородного происхождения, как нож кавалера де Каза-Веккиа. Но он издалека. Рукоятка служит воспоминанием об охоте за слоном. Я думаю, что рассказ этот будет неинтересен, но, повинуясь желанию вашего величества, я постараюсь рассказать как можно короче. Новое дворянство своими высокими подвигами успело изгладить до такой степени блестящие действия наших предков, – продолжал хитрый гасконец, – что я не знаю, должен ли напоминать, что этот нож был подарен моему предку дамасским султаном. Подарок этот был сделан во время Первого крестового похода. Но подарки такого рода так многочисленны в нашей фамилии, что мы могли бы наполнить ими целый арсенал.
При этом бесстыдном хвастовстве генерал Рампон не выдержал, заворчал и завертелся на стуле.
– Следовательно, в моем ноже замечательна только рукоятка. По величине куска слоновой кости, по тонкости резьбы, по гармонии и замысловатости подробностей она не уступает ни в чем всем известным работам на слоновой кости. Она представляет всевозможные виды соколиной охоты, все хитрости этой благородной птицы. Мне пришлось заставить сокола охотиться за такой дичью, за которой ему не случалось охотиться никогда, – за слоном!
– За слоном? – не могли не прошептать с недоверчивым видом, несмотря на присутствие Наполеона, гости, окружавшие императорский стол.
– Охота за слоном!
– С соколом!…
– Маркиз!..
– Вы шутите!..
– Вовсе нет, – ответил Фоконьяк, – и вот доказательство тому.
Он показал на рукоятке своего ножа сокола, вырывающего когтями и клювом глаза слона, защищающегося от индийцев, окруживших его со всех сторон.
– Эта резьба представляет истинное происшествие, случившееся в то время, когда я был в Индии. Лорд Черчилль, президент Ост-Индской компании, раздражал мне нервы. «Ничего не может быть опаснее охоты на слонов», – повторял он мне беспрестанно. «Хотите пари в тысячу гиней, – сказал я ему, соскучившись слышать одну и ту же песню, – что на моей лошади, не трогаясь с места, я сделаю любого из ваших слонов смиреннее кошки?» Благородный лорд поддержал пари. Впрочем, когда же англичанин отказывался от пари, как бы ни было оно нелепо? Я немедленно выписал несколько соколов из Африки, где охота с этой благородной птицей еще не совсем исчезла. Моя птица, искусно приученная посредством чучела слона выклевывать глаза животному, которому сделали искусственные зрачки, легко одолела дикого зверя. О, какое это было торжество! Ослепленный слон побежал наудачу, потом лег. Его доконали выстрелом в ухо. Я выиграл тысячу гиней у лорда Черчилля. Кроме того, мне достались самые лучшие клыки, когда-либо находившиеся у индийцев. На одном из этих клыков туземный художник вырезал этот барельеф, напоминающий высокий подвиг сокола, и, кроме того, вырезал герб моей фамилии. Внизу подпись лорда Черчилля.
Закончив свой рассказ, маркиз показал гостям на своем ноже подпись благородного лорда… вырезанную два часа тому назад этим бесстыдном хвастуном. Рампон, который был немножко пьян, увидев подпись, закричал:
– Эти собаки англичане… прощу прощения у вашего величества… не стоят подковы мертвой лошади, но они не лгут! Если лорд Черчилль подписал, то история эта справедлива.
– Благодарю, генерал, – сказал Фоконьяк, – за ваше доверие ко мне… после удостоверения.
Император сделал Рампону знак, чтобы тот помолчал, а потом сделал знак, чтобы ему подали нож, взглянул на него и сказал:
– Господа, те, кто имеет такой нож, должны уметь владеть шпагой. Надеюсь, что вы покажете это нам в сражении, если наши враги принудят нас к войне.
Он встал. Это был сигнал для двора. Все тотчас были на ногах. Потом Наполеон сделал приветствие рукой с милостивой улыбкой гостям, приглашенным к его столу, и в сопровождении своего семейства и высоких сановников вернулся в свои апартаменты.
Обед кончился. В полночь император и императрица давали придворный бал.
Глава ХХIII
Бал
Вернувшись домой Жорж и Фоконьяк подумали о своем туалете и вечером явились на бал. Все повернули головы к этим знатным иностранцам.
Как люди, привыкшие повсюду производить впечатление, маркиз и кавалер удостоили некоторых дружелюбной и покровительственной улыбкой; потом пошли поклониться принцессе Полине, которая в отсутствие императрицы, являвшейся только в середине бала, играла роль хозяйки.
Герцогиня приняла приветствие приезжих с очаровательной улыбкой; она хотела заставить кавалера забыть холодный прием, который она оказала ему за обедом.
– Мне сказали, – начала она, – что сегодня утром вы были в Магдаленском замке, на сцене подвигов Кадруса?
– Действительно, герцогиня, мы с маркизом де Фоконьяком из любопытства ездили туда утром.
– Говорят, что с племянницами барона де Гильбоа разбойники поступили очень жестоко.
– Этого не было видно.
– В самом деле? Тем лучше! Это заставило бы меня презирать Кадруса, которого я очень уважаю за его вежливость с своими жертвами. Это идеал разбойника.
Жорж вздрогнул.
– Вы очень высокого мнения об этом разбойнике? – спросил он.
– Это герой преступления! – сказала она смеясь. – Он возбуждает восторг даже в самых добродетельных людях. Говорят, что племянницы барона де Гильбоа приедут на бал, – прибавила она.
– А! – сказал Жорж каким-то странным тоном.
Герцогиня это заметила.
– Вы знаете этого господина? – спросила она.
– Немножко, – ответил Жорж, – раза два имел честь с ним говорить.
– А с его племянницами? – спросила молодая женщина.
– Я никогда не был в Магдаленском замке и лишь мельком видел их. Впрочем, с ними было бы очень трудно говорить. Барон де Гильбоа, как любящий дядя, говорят одни, – искусный опекун, а другие говорят, что он окружил своих племянниц и питомиц такими предосторожностями, что до сих пор никто не был коротко с ними знаком. Так что я не могу сам судить о достоинствах этих молодых особ, которых, впрочем, находят очаровательными.
– И вас не обманули, – сказала герцогиня. – «Очаровательными» – слово слишком слабое, следовало бы сказать «красавицами», особенно для искателей приданого, потому что у одной из них, Жанны Леллиоль, не менее тридцати миллионов. Другая, Мария де Гран-Пре, правда, не так богата, но зато у нее большие черные глаза, которые сами по себе составляют приданое.
Кадрус сделал движение, чтобы отойти.
– Остановитесь, – сказала ему герцогиня. – Вот барон де Гильбоа. Племянницы его займут эти два свободных кресла. Я обещала быть их руководительницей при дворе. Остановитесь, кавалер де Каза-Веккиа, и вы, маркиз. Я буду иметь удовольствие представить вас моим двум протеже.
Жорж и Фоконьяк не могли отказаться от такого счастья. Они остались несколько позади герцогини и ждали молодых девушек, которые шли по зале.
Глаза всех обратились на них. Все любовались этими двумя прелестными девушками, которые составляли между собой такой гармонический контраст. Обе были в белых платьях. Жанна, с васильками в белокурых волосах, таких же золотистых как у Цереры, с букетами маргариток, приподнимавшими с боку ее платье, была истинным олицетворением дочерей Эрина, жриц Нанны; Мария, с пунцовым маком в своих великолепных черных волосах и с южным цветом лица, напоминала весталок бога Молоха. Одна обещала любовь со всеми ее восторгами, другая – страсть со всем ее пылким упоением. Никогда закон противоположностей не выказывался резче. Герцогиня сказала правду: они были обе красавицы. Глаза всех с восторгом устремились на них, и самый лестный говор встретил их. Краснея, подошли они поклониться герцогине де Бланжини, которая посадила их возле себя и старалась разогнать волнение, весьма естественно возбужденное в них первым вступлением в свет. Когда они несколько оправились, она представила им маркиза и кавалера.
– Два неразлучных друга, – сказала герцогиня, – одному из них я просто обязана жизнью.
Смущенные девушки ничего не ответили. Жанна от взгляда Жоржа покраснела. Герцогиня была поражена ее волнением и в то же время приметила электрическое потрясение, как будто почувствованное Жоржем. Герцогиня спрашивала себя, не понапрасну ли она представила их друг другу. Эта хорошенькая молодая девушка и этот красивый молодой человек были уже знакомы… Они понимали друг друга… Она почувствовала досаду, которую, несмотря на свое умение скрывать, что происходит в ее душе, она не сумела скрыть совершенно.
Маркиз де Фоконьяк первым приметил, что происходит, и подоспел на помощь. В эту минуту раздались первые звуки танца, бывшего тогда в моде, – нечто среднее между вальсом и кадрилью. Благородный маркиз чуть не до земли поклонился Марии де Гран-Пре:
– Могу я иметь честь быть вашим первым кавалером на вашем первом бале при дворе его величества императора и короля?
Хорошенькая брюнетка подала свою руку в знак согласия. Жанна отвечала так же благоприятно Жоржу, который, со своей стороны, ангажировал ее; но, очевидно, глаза ее спрашивали позволения у герцогини, которая дала его легким движением головы. Впрочем, маршал Лефевр пришел напомнить герцогине обещанную ему честь открыть с ним бал, так как император и императрица должны быть позже. Во время танцев герцогиня не пропустила ни малейшего движения Жоржа и Жанны. Если она имела какое-нибудь сомнение относительно их знакомства, то это сомнение теперь прекратилось. Очевидно, они знали друг друга. Очевидно, они продолжали разговор, начатый прежде в другом месте.
Когда танец кончился, Жорж отвел на место Жанну, на лице которой ясно изображалась радость. Герцогиня не могла скрыть своей досады, досады странной, которую она объяснила бы с трудом. Жанна с инстинктом, которым обладают женщины, даже самые невинные, угадала неприязненное расположение к себе своей покровительницы. Тогда она стала держать себя в оборонительном положении. Герцогиня, чувствуя сделанную ею ошибку, старалась самой любезной лестью преодолеть недоверие Жанны, которую она хотела расспросить.
– Искренне поздравляю вас, милое дитя! – сказала она молодой женщине. – Вы восхитительны. Впрочем, – прибавила она, – надо сознаться, что у вас был прекрасный кавалер.
Жанна покраснела. К счастью, заиграл оркестр и избавил ее от необходимости отвечать. Герцогиня извинилась перед кавалером, пришедшим за нею, под предлогом усталости. Ей хотелось остаться одной с Жанной. Она наверняка узнает тайну молодой девушки, если только тайна была. Жорж, видя, что у Жанны нет кавалера – молодая девушка в первый раз приехала на бал, так что никто ее не знал, – опять пришел пригласить ее. Жанна, счастливая, что может находиться с тем, кого ее сердце тайно призывало, с радостью согласилась, не заботясь о том, прилично ли танцевать два раза с одним кавалером. Влюбленные не видят ничего, что происходит вокруг них. Однако поведение обоих молодых людей вызвало улыбки и возбудило большую зависть. Молодая и хорошенькая женщина, имеющая сверх того тридцать миллионов, не имеет недостатка в обожателях, а всякий обожатель ревнив и всякий ревнивец злоязычен.
– Какая хорошенькая парочка! – сказал один бескорыстный зритель.
– Вышел бы великолепный брак! – подхватил другой.
– Гм! – заметил третий. – У девочки очень хорошее приданое.
– Вот почему, – продолжал первый, – кавалер де Каза-Веккиа завладел этой очаровательной особой… и не менее очаровательным приданым.
– Какой опытный волокита!
– И какую победу одержал он за такое короткое время!
Герцогиня слышала все эти толки и огорчалась.
Почему? Она сама не знала. Она ведь была замужем и занимала положение настолько выше положения кавалера, что ничего не могла ждать от него. До сих пор ее поведение было выше всяких подозрений и, конечно, в пользу незаконнорожденного кавалера де Каза-Веккиа она не захотела бы изменить образ жизни, начертанной для себя. На что же она надеялась? Чего желала? Чего боялась? Она сама не сумела бы ответить.
С другой стороны, барон де Гильбоа также заметил особенное внимание, которое Жорж оказывал его племяннице.
Он приметил короткость, показывавшую прежнее знакомство. Но где и каким образом встречались они? Барон терялся в предположениях. Однако необходимо было во что бы то ни стало прервать эту короткость, становившуюся опасной для его видов на племянницу, видов, которых он не бросил, несмотря на то что все его попытки оставались до сих пор бесполезными. Его роль дяди и опекуна позволяла ему гласно выразить свое удивление неприличным поступком племянницы, два раза протанцевавшей с одним кавалером. В эту минуту он приметил маркиза де Фоконьяка, который вместе с другими любовался Жоржем и Жанной. Гильбоа с серьезным видом поклонился маркизу, который протянул ему руку с добродушием и улыбкой депутата, заискивающего в избирателе.
– Как, это вы, любезный барон? – сказал он. – Очень рад вас видеть. Ваша племянница приводит всех в восторг. Только любезность моего друга кавалера де Каза-Веккиа…
Гильбоа перебил его.
– Я именно о кавалере и хотел с вами поговорить, – сказал он. – Если вы можете поговорить со мною несколько минут, маркиз, я буду вам очень благодарен.
– Как же, как же! Я совершенно к вашим услугам, барон. Я вижу, что вы, верно, хотите мне сказать, – шепнул он, наклонившись к его уху, – что мадемуазель Жанна де Леллиоль обещана в замужество Жоржу, кавалеру де Каза-Веккиа. Это вы хотите мне сказать? Мне очень лестно ваше доверие ко мне, – прибавил Фоконьяк, низко поклонившись.
Гильбоа задыхался. Ярость отняла у него всякое благоразумие.
– Вы ошибаетесь, милостивый государь, – сказал он. – Я хотел только спросить вас, кто такой этот Каза-Веккиа.
– Что? Вы меня спрашиваете?
Гильбоа до того был взбешен, что не приметил угрожающего тона Фоконьяка.
– Я спрашивал вас, кто такой этот Каза-Веккиа? – повторил он.
– Я очень хорошо это слышал, – ответил маркиз, – бесполезно это повторять. Кавалер де Каза-Веккиа сделает вам слишком большую честь, если согласится вступить в вашу семью. Вы так недавно вышли в люди, что не должны были бы позволять себе такого нелепого вопроса. Я советую вам обратить на это внимание, если вы не хотите, чтобы маркиз де Фоконьяк обрезал вам уши.
К счастью, прибытие императора и императрицы скрыло замешательство Гильбоа при дерзком ответе Фоконьяка. Их величества только обошли залы. Поклонившись одним и сказав несколько благосклонных слов другим, они вернулись в свои апартаменты вместе с Фуше.
Наполеон, все более и более раздражавшийся тем, что такой человек, как Кадрус, идет ему наперекор, хотел поговорить с министром полиции о последней мере. Надо было положить этому конец.
Их величества очень любезно обошлись с герцогиней де Бланжини, но, несмотря на это, молодая женщина казалась озабоченной.
– Вы, верно, не совсем здоровы? – сказала ей императрица. – Лучше воротитесь домой. После вашего испуга вам необходимо спокойствие.
– Я очень благодарна за милостивое внимание вашего величества, – ответила герцогиня. – Я чувствую потребность к развлечению после испуга, о котором вы изволили вспомнить, и умоляю ваше величество позволить мне остаться здесь еще несколько минут.
Императрица протянула руку вместо ответа, и герцогиня поцеловала ее.
Гильбоа представил двух племянниц их величествам, но как только император и императрица удалились, он увез своих племянниц домой.
Фоконьяк всегда так устраивался, что поспевал везде. Как только герцогиня де Бланжини, поговорив с императрицей, хотела сесть, она приметила возле себя маркиза.
– Уж не думает ли ваш приятель, – сказала она с сердитым видом, – ангажировать мадемуазель де Леллиоль и на будущий контрданс? Я не знала, что они знакомы так коротко. И неужели они коротки до такой степени, что так мало заботятся о приличиях?
«Вот оно что! – подумал Фоконьяк. – Неужели, очаровательная герцогиня, купидон натягивает в твоем сердце струны ревности? Точно будто ты сама желаешь танцевать с моим любезным другом. Мы это скажем ему, очаровательница».
– Относительно всего касающегося сердца, герцогиня, кавалер де Каза-Веккиа соблюдает скромность, приводящую в отчаяние. Я не могу сказать, знал ли он мадемуазель де Леллиоль. Я не приметил, чтобы друг мой оказывал особенное внимание племяннице барона де Гильбоа, но буду очень рад, если он женится на ней. Трудно придумать более приличное супружество.
Хитрый Фоконьяк не знал, что может произойти от открытия, сделанного им. Но любовь герцогини могла быть полезна, если суметь воспользоваться ею. А Фоконьяк умел пользоваться всем.
Он отправился к Жоржу. Герцогиня следила за ним глазами. Она видела, как, говоря с молодым человеком, он как будто уговаривал его. Но кавалер не соглашался с упрямством несколько насмешливым. Гордая молодая женщина обиделась, догадавшись, что Фоконьяк посылает кавалера ангажировать ее на вальс. Она встала и уехала. Жорж улыбнулся, Фоконьяк удивился, а весь двор вообразил, что герцогиня нездорова…
Через десять минут оба начальника Кротов вернулись в свою гостиницу.
– Э-э! – проговорил гасконец. – Кажется, герцогиня-то без ума от тебя.
– Очень может быть, – сказал Жорж.
– Как ты это говоришь! Эта молодая женщина великолепна.
– Действительно великолепна. У нее бриллианты…
– Бесподобные! Но головка!
– Бриллиантовая диадема непомерной цены.
– А шея?
– Ожерелье баснословно дорогое.
– Рука прелестная.
– Особенно с массивными золотыми браслетами.
– Грудь – очарование.
– И аграф из редких дорогих жемчужин.
– Эта герцогиня просто царица красоты.
– На ней было больше чем на два миллиона.
При этих словах Фоконьяк взглянул на своего друга.
– Ты говоришь только о драгоценных камнях! – сказал он.
– Не интересный ли это предмет разговора?
– Эта женщина стоит того, чтобы заняться ею.
– И ее бриллиантами.
Фоконьяк бросил удивленный взгляд на Кадруса и спросил его:
– Уж ты не думаешь ли…
– Именно! – ответил молодой человек.
Фоконьяк хотел продолжить расспросы.
– Довольно! – сказал кавалер. – Сегодня вечером мы будем в гроте.
И они отправились в лес.
