Александр Харламов
Высшая мера
С тех пор прошло почти три месяца. Они с Андреем переехали в Москву. На время командировки их поселили в ведомственную квартиру, на этот раз, даже не удосужившись перед их приездом прибраться. На полу в коридору Коноваленко встретила лужа запекшейся крови, вещи и часть мебели были разбросаны и поломаны. Кое-как Вале удалось навести тут порядок, замыть розовое пятно на старом, еще дореволюционном паркете, подмести осколки битого стекла и расставить посуду по ящикам, но липкий запах ладана никуда не исчез. Он оставался тем самым, что изо дня в день преследовал Валентину.
О том, чтобы забрать сюда Глеба и речи быть не могло. Она чувствовала, что это их временное пристанище, неокончательная точка путешествия длинной в двенадцать долгих лет брака, а потому, даже не затевала разговор о возвращении сына. Андрей, как на работу, ходил на прием к Ежову, вымаливал аудиенцию, но всемогущий нарком, то ли решил испытать терпение майора, то ли просто еще не придумал наказания, и Коноваленко раз за разом возвращался ни с чем. Хмурый, становясь с каждым разом все мрачнее, он садился на кухне с початой бутылкой водки и пил, заливая горе в полном одиночестве двухсотграммовыми гранеными стаканами, не обращая на Валентину никакого внимания. Потом уходил спать, чтобы утром снова явиться наркомат. Она же при нем выполняла роль домработницы. Стирала, готовила еду, прибиралась на кухне после его бурного возлияния, потом тихо уходила спать в соседнюю комнату, ревя всю ночь в подушку над своей неудавшейся судьбой.
Сегодня Валентина решила не спешить с уборкой. Воспоминания нахлынули на нее. Она заварила себе крепкого чая, наблюдая за суетой столичных жителей за окном. До времени, когда Андрей обычно возвращался из наркомата оставался почти час. Этого вполне должно было хватить, чтобы помыть посуду и накрыть на стол, но дверь скрипнула уже через двадцать минут. В коридоре послышались торопливые тяжелые шаги, а потом в кухню зашел Коноваленко.
Раскрасневшееся лицо и слегка покачивающаяся походка выдавали в нем то, что он уже где-то принял на грудь. Мужчина оперся о дверь в кухню и посмотрел на Валентину, недобро хмыкнул. От взгляда супруга у нее пошли крупные мурашки по спине, в пояснице появился неприятный холодок, уж больно неприятным взглядом посмотрел Андрей.
Валя засуетилась. Смахнула передником со стола невидимые крошки, метнулась к холодильнику, чтобы достать обед, но он схватил ее за руку у самой двери. Отрицательно покачал головой и больно сжал запястье.
– Не стоит…– заплетающимся языком пробормотал супруг, двинувшись внутрь кухни. Рука Вали оставалась в его крепкой ладони. Никогда раньше он не поднимал на нее руку, никогда не смел сделать ей больно, тем страшнее было это простое, но суровое движение. Помимо воли женщина потянулась за ним.
– Поговорить надо…– это были его первые слова, обращенные к ней, сказанные за почти три месяца. Валя вздрогнула услышав охрипший голос супруга и вся, как будто, внутренне сжалась, предчувствуя что-то нехорошее.
– Говори, только руку выпусти,– она попыталась вырвать запястье, но куда ей было тягаться со здоровым сильным мужиком. Пальцы Андрея держали крепко.
– А вот хрен тебе!– рассмеялся он, пьяным взглядом буравя глубокий вырез ее домашней кофточки.
– Зашумлю!
– Да кричи! Кричи во весь голос!– отмахнулся он, отпуская руку. Она рванулась назад, уперлась в стол и не двинулась с места, испуганно рассматривая пьяного мужа.– Что ты будешь кричать? Спасите? Помогите? Убивают? Что?– улыбнулся он. Тяжело подошел к столу и достал из шкафа водку.– Засмеют ведь! Кто убивает? Законный супруг? Хотя поколотить тебя не мешало бы за то, что рога мне поставила вместе с щенком своим…– Андрей залпом ахнул водку, поморщился, занюхав рукавом гимнастерки.– Убить суку…
– Ты уже почти убил! Мало?– выкрикнула Валя, вспомнив, что Сашка осужден, ждет приговора в далеком Харькове, и виной всем бедам свалившимся на его голову – она.
– Мало…Много…– Коноваленко сжал кулаки и нервно опустил их на стол, нервически поддергивая мышцами.– Кто знает? Легче мне не стало…Да и тебе, думаю тоже. Я вот к чему…Нарком меня сегодня принял! Аудиенцию дал, так сказать. Ты вообще в курсе, потаскуха, что ты не только своему щенку, но и мне жизнь сломала? Ты мне карьеру сломала! Понимаешь ты это или нет?– он неожиданно резко подскочил к Валентине и схватил ее за руки, тряхнул, будто старую тряпичную куклу, с ненавистью глядя, как она испуганная все сильнее вжимается в стену, готовая разреветься.– Сука ты! Сука и тварь!– он замахнулся рукой на нее, но неожиданно остановился, грубо схватил женщину за подбородок двумя пальцами и повернул ее лицо к себе.– Ты понимаешь, что из-за тебя на моей жизни можно поставить крест? Из-за твоей похоти я лишился звания, должности, денег и власти, того, к чему стремился всю свою жизнь? Это ты понимаешь?! -рявкнул он, заглядывая ей в глаза. И в этом взгляде Валентине показалось, что промелькнула нечто, некая искорка, которой раньше не было, или она старалась ее не замечать.– Я карабкался из дерьма всю свою жизнь, лизал толстые партийные задницы, выслуживался, унижался, ради чего? Чтобы оказаться в Мордовском лагере вертухаем? Сторожить уркаганов? Ответь, почему?– Андрей со всего размаху врезал кулаком по стене, прямо над головой Валентины. Кожа на его пальцах лопнула, брызнув в разные стороны розовым.– Почему ты так поступила? Почему? У него, что хер толще? Или трахается он лучше? Почему?– заорал он ей в лицо, брызгая слюной. Лицо его исказилось, глаза бешено вылезли из орбит. Таким Влая его не знала…Даже не предполагала, что он может быть таким. Попробовала отстраниться, но он прижал ее крепко к стене, не давая и шага ступить в сторону.– Почему?!
– Он меня любил…– тихо проговорила она, пряча глаза в сторону.
– Любил?! А я? Я тебя не любил?– взревел взбешенный Андрей, валя ее на пол, как игрушку. Валя подалась, чувствуя, что сопротивляться бесполезно. Огромное тяжелое тело, воняющее перегаром навалилось на нее сверху и слепо зашарила по крепкому телу.– Любил, говоришь…Тогда я тебя сейчас тоже полюблю…– зашептал муж, разгоряченный скандалом. Его ладони мгновенно оказались у нее на бедрах. Холодные пальцы рванули платье, разрывая его пополам снизу вверх, бесстыдно оголяя грудь. Валентина ойкнула и попробовала прикрыться.– Стоять!– горячее дыхание мужа было где-то возле ее шеи. Пылающие губы коснулись щеки, спускаясь на грудь. Он уже раздевался, всем телом подаваясь вперед.
– Прошу…
– Что?
– Н-не н-надо!– умоляла Валентина, отталкивая сошедшего с ума супруга, упираясь ладонями ему в грудь.– п-прошу…
Слезы душили, но какая-то нелепая пугающая даже ее саму гордость не давала зареветь в полный голос. Она смиренно приняла его в себя, чувствуя, как напряженная плоть разрывает ее пополам, как разбивает остатки того хорошего, что осталось у нее в душе после брака. С каждым мерным толчком она ненавидела его все сильнее, терзаясь от позора и боли, сжигавших ее изнутри. Валентина прикрыла глаза, стараясь не думать о том, что ее насилует собственный муж, что его руки нагло шарят по ее телу, особо не заботясь о том, чтобы это было приятно, молясь лишь, чтобы это побыстрее кончилось. Время превратилось в бесконечность, сосредоточившись лишь в самом низу живота, отмеряя секунды в такт бешеным толчкам Андрея.
Все кончилось быстро. Коноваленко отвалился в сторону, слегка застонав на пике. Оправил расстегнутую форму, пряча глаза от прямого взгляда Валентины, так и лежавшей на полу кухни с бесстыдно раскинутыми в стороны ногами. Не зная, что делать дальше, он налил себе еще водки и закурил, дрожащими пальцами, еле подкурив папиросу. Отошел к окну, выпуская в форточку клубы сизого дыма.
С трудом Валентина встала. Пальцы сжимали порванное платье, скрывая наготу истерзанного тела с кое-где оставшимимся синяками от пальцев Андрея. Она почему-то не могла разреветься. Не было сил…Пошатываясь, оглушенная болью и позором, женщина направилась в свою комнату, услышав доносящийся в след голос мужа:
– Вечером поезд! Собирай чемоданы!
И силы кончились! Она всхлипнула и ринулась в спальню, захлебываясь слезами, а Андрей так и смотрел в окно, где колкий мороз беззаботно и весело разрисовал стекло их очередной съемной квартиры. Шла зима 37-ого года.
ГЛАВА 5
Душная вонь автозака, а на деле обычного «воронка» с наглухо зашитыми металлическими листами окнами, сменилась чистым морозным ноябрьским воздухом. Дверь машины распахнулась и в открывшимся дверном проеме появилось улыбчивое лицо этапирующего меня сержанта.
– Давай, выходи!– махнул он рукой, делая аккуратный шаг назад и тут же взводя курок пистолета. Рядом с ним появилось трое конвойных, все с оружием. У ног того, что стоял правее, молодого срочника, устроилась огромная длиношерстная немецкая овчарка. При виде меня она злобно оскалилась, глухо зарычала, но так и не дернулась с места. Сразу было видно, что выдрессерована на совесть. Лишь глазами проводила каждое мое движение и, не найдя в нем ничего предосудительного, лениво стала чесать у себя за ухом.
Я выпрыгнул из автозака, стараясь держать руки за спиной, во избежании неприятностей. Конвойные нынче пошли нервные, еще пальнут сгоряча. Приземлился в рыхлый снег и осмотрелся по сторонам, щурясь от яркого, почти зимнего солнца.
Вокруг нас располагались пакгаузы, какие-то склады. Гудели под парами три паровоза. Несколько веток железной дороги густой сетью расползались по огромной территории, уходя куда-то вдаль, сменяясь стрелочными переводами, будками стрелочников и зелеными семафорами. Левее над стыком суетились путевые рабочие в оранжевых жилетках, негромко переругиваясь, а правее высилось массивное здание Южного железнодорожного вокзала, при виде которого мое сердце тоскливо заныло. Именно тут, несколько месяцев назад и началась моя история знакомства с Валечкой, именно там, на первой платформе я впервые увидел самую лучшую женщину на Земле и именно в тот момент весь мой привычный мир полетел в тартарары.
– Где вагон-то?– обернулся один из конвойных к сержанту.– Куда этого гаврика грузить?
– Торопиться надо!– поддержал его тот, что стоял с овчаркой. – Мы так до завтра не обернемся!
Я усмехнулся их молодости, излишней торопливости и наивности. Когда-то, совсем недавно я был такой же…Куда-то спешил, куда-то летел…К чему-то стремился, но всего три месяца в тюрьме раз и навсегда изменили мой мир. Сейчас уже мне хотелось как можно дольше расстянуть это мгновение, легкую иллюзию свободы, когда ты можешь свободно вдыхать свежий воздух, любоваться солнцем, окружающим миром и людьми вокруг, тем, что вскоре станет окончательно и бесповоротно недоступно, и остается ценить лишь одно это, мимолетный миг, когда ты ощущаешь себя причастным к этому миру.
– Да, вот он!– сержант указала куда-то дулом пистолета, где под парами медленно набирал скорость паровоз. Позади него, к его хвосту была прицеплена теплушка, в проеме которой торчал еще один из краснопогонников.– Говорил же товарищ капитан, что этап формировали в Сумах. Направили сюда, чтобы забрать нашего молодца…
– Много чести для него! Целый вагон под него выделили!– буркнул недовольно один из конвойных.
– Как же иначе-то?!– то ли спросил, то сам себе объяснил сержант.– Не каждый день Мордлаг отправляем… Редко, кому выпадает удача туда попасть! Видимо, друг,– улыбнулся он мне совсем по-товарищески,– насолил ты кому-то сильно! Там говорят зоны сплошь и рядом «черные». Власть на низ воровская!
Я пожал плечами, не зная, что на эту тираду ответить. По неписанному правилу всех служивших в органах направляли по суду на так называемую «красную» зону, где отбывали заключение такие же, как и они, проштрафившиеся офицеры, солдаты из рот НКВД и народной милиции. В том, что мне выписали билет в Мордлаг, славившийся своими «черными» зонами, где власть администрации лагерей была лишь формальностью, была несомненно заслуга старшего майора госбезопасности Коноваленко. Обманутый муж решил, на всякий случай, напоследок, подстраховаться и сделал все, чтобы я точно не вернулся из мест заключения.
Я еще тогда не знал, что товарищ Ежов – всесильный нарком внутренних дел задумал очень непростое и нелегкое дело. С помощью таких, как майор вернуть власть над лагерями Мордовии силой в руки НКВД. Для этого легким мановением руки он полностью там сменил лагерное начальство, заменив их своими верными людьми, запачкавшими репутацию в грязных делишках, вроде мужа Валентины, чтобы те, горя желанием искупить свою вину, исправили данное недоразумение.
– Ну, что, паря?– вздохнул сержант.– Скорее всего больше не увидимся…
Он ободряюще мне подмигнул, ехидно улыбнувшись. Я его понимал. Конвой провожал меня туда, откуда не возвращался еще никто, но я был обязан сделать невозможное, ради Валечки, ради матери, ради себя!
– Не думаю!– буркнул я, делая шаг вперед, к краю перрона. Овчарка мгновенно сделала стойку, готовая повалить меня на спину, перегрызя мне глотку. Глухо и предостерегающе зарычала.
– Герда!– оборвал ее конвойный.– Последние шаги человек делает!
Они все были уверены, что провожают меня в последний путь, как покойника. В каждом их взгляде, в каждом движении это читалось и угадывалось. А вот, хрен вам! Мстительно подумал я. Еще поживу…Еще вас всех переживу.
Паровоз, дико стуча колесами, подкатил к перрону. Машинист уныло поздоровался со мной кивком головы, потом с солдатами.
– Где старший?– прокричал сержант, стараясь перекричать дребезжащий, стучащий огромный организм черной от копоти машины.
– Я старший этапа! Лейтенант Ковригин!– из теплушки выскочил паренек, мой ровесник, в длиннополой шинели, которая была явно сшита не по его размеру, волочившейся по талому снегу.
– Забирайте, гражданина!– сержант подтолкнул меня вперед, больно уперевшись стволом пистолета между ребер.
– Последний нынче!– кивнул лейтенант.– Сейчас к грузовому прицепят и в путь! Сил никаких нет их собирать во всем городам и весям.
– Верю!– кивнул сержант, довольный тем, что удалось так быстро справиться с порученным ему делом.
– Он спокойный?– уточнил Ковригин, намекая на то, что в нарушении всех инструкций я был без наручников.
– Бывший сотрудник…
– Ого! И куда его…Мордлаг…Сурово!– покачал головой лейтенант, быстро листая мое личное дело.– Нападение на инкассаторов, разбой, бандитизм…Да тут целый букет! Слышь, гражданин, а ты точно в НКВД служил?
– Точно!– буркнул я, обходя стоящих солдат стороной и направляясь к составу.
– С характером…– неодобрительно покачал головой Ковригин.
– Еще каким!– подтвердил сержант, пожимая руку молодому безусому лейтенанту, который бросился в след за мной, догоняя у самой теплушки.
– У нас тут не тюрьма!– окликнул он меня, когда я, хватаясь за поручни, пытался влезть в вагон.– Тут свои правила, этап…Надумаешь еще раз вот так куда-то шагнуть без моего ведома, шмальну тебе в спину и поминай, как звали…Уяснил?
Я медленно обернулся к нему, молодому, с красными с мороза щеками, с честным открытым лицом в шапке-ушанке набекрень, еще совсем юному и неопытному. Хотел ответить, что-то грубое, но передумал. Жалко стало парня.
– Хорошо…
Паровоз дал длинный гудок к отправлению. Лязгнула сцепка на отпущенных тормозах. Ковригин торопливо запрыгнул следом за мной, отталкивая меня от двери. Вагон качнуло. Стоило бы запомнить этот момент. Миг, когда моя жизнь окончательно, раз и навсегда разделилась надвое, теперь окончательно и бесповоротно. Из почти всесильного по республиканским меркам офицера госбезопасности, я неожиданно для себя, волею случая стал бесправным зэка, которого можно избить, не кормить, а то и вовсе убить, объяснив это потом пресечением попытки к бегству.
– Вот и все…– пробормотал Ковригин, наблюдая за мелькающими мимо станционными путями и пакгаузами. И от его слов противно заныло сердце, а в глазах, то ли от ветра, то ли от нахлынувших чувств неприятно засвербило. Я оглянулся на конвоира. Кто он в этой системе? Такой же винтик, как и я! Так же видет свободу через зарешеченное окно вагона. И разница в нас лишь в том, что он иногда может выйти подышать воздухом из душного, пропахшего насквозь потом и людскими испражнениями вагона, не ощущая на своей спине прицел автоматического оружия.
– Вот и все,– повторил я, отводя поскорее взгляд, чтобы молодой лейтенант не распознал моего настоящего состояния. Не верь! Не бойся! Не проси! Отныне это должно было стать моим жизненным правилом на очень и очень долгое время, если я хотел бы остаться в живых.
– Милости просим!– подтокнул меня снова Ковригин, пропуская вперед. Срочники, что сопровождали вместе с ним этап, ззапрыгнули в вагон где-то в хвосте.
Я повиновался, пришлось унять гордость, стерпев грубое обращение. Успокойся…Смирись…Твердил я себе. Ты теперь никто! Бандит! Зэк, но то, что понимал разум, простые и понятные вещи, отказывалось принимать сердце. Поморщился и шагнул внутрь теплушки, разгороженной пополам на две равные половины длинной крепкой, даже на вид, решеткой. В той часте, где обитал сопровождающий состав были сколочены широкие двухярусные нары, с наброшенной на них соломой и импровизированной подушкой из скрученной в несколько шинели. На них дремал, покачиваясь в такт движению паровоза, еще один из конвоиров. На расстегнутой до пупка гимнастерке я разглядел 3 «кубаря» на петлицах, соответствующих званию сержанта государственной безопасности. Мужчина был крепко сложен, плечист, на лице раскинулись длинные висячие запорожские усы, а лицо пересекал широкий косоугольный шрам, идущий от глаза через всю щеку багровым следом. Этот был явно более опытен, чем наивный простачок Ковригин, в разы более опасен, и по факту, скорее всего, руководил переброской этапа.
У его изголовья топилась небольшая прямоугольная буржуйка, чадящая креозотом. Видимо, бравые солдатики выменяли у работников станции на что-то шпалы. Сделали из них дрова и теперь грелись, наслаждаясь парящим теплом, исходящим от обшитых металлических листов.
Напротив буржуйки стройными рядами стояли несколько деревянных ящиков с консервами, картошкой и двухсотлитровый бак с питьевой водой, прикрытый металлической крыжкой, далее стол с керосиновой лампой и два стула. На столе разложен нехитрый натюрморт из закуски в виде куска сала и початая бутылка мутно-сизого самогона.
У арестантов условия были менее комфортными. Нары тоже были двухярусными, но их для десяти крепких мужиков, а именно столько я насчитал находившихся за решеткой, не хватало. Человек семь лежали вповалку на полу, кутаясь в черные жиденькие телогрейки.
– Чего замер? Не в Эрмитаже!– подтолкнул меня Ковригин вперед поближе к решетке.
От шума на нарах проснулся сержант. Мгновенно открыл глаза, оглядел меня по-волчьи внимательным и цепким взглядом.
– Последний?– спросил он, садясь на нарах и почесывая выпирающее пузо с выглядывающим из-под гимнастерки несвежим бельем.
– Харьков проскочили…Это тот самый, особый....– со значением ответил Ковригин, отпирая камеру.– А ну, отошли от решетки, гавнодавы хреновы!– рявкнул он, стараясь, чтобы его звонкий, еще по-юношески ломкий голос звучал солидно.– Теперь до самого Саранска без остановок.
Заслышав его команду, те, что лежали на полу, начали медленно подниматься. Среди них я рассмотрел длиннобородого батюшку с простым деревянным крестиком на груди, маленького щуплого чумазого цыганенка лет семнадцати, статного когда-то красивого мужчину с обезображенным ожогом лицом и троих крепких мужиков-работяг, каких можно встретить в любом городе и определить род их деятельности по крепким, разбитым тяжелой работой ладоням, хватким глазам и неторопливой походке.
– Давай, шустрей!– поторопил их Ковригин, распахивая передо мной решетку, будто апостол Петр ворота в лучший мир. В том, что он был лучший я искренне сомневался, а вот в том, что другой…Это мне пришлось понять почти что сразу.
– А хавку сегодня давать будут, гражданин начальник?– прозвучал с нар хриплый голос с довольно узнаваемыми блтаными интонациями. Я поднял голову наверх, разглядев на верхнем ярусе нар худощавого мужчину с бритой головой, сплошь украшенного синими татуировками. Широко распахнутая телогрейка, одетая на голое тело, совсем не скрывала воровских знаков различия. Тут были и купола, и товарищ Сталин, и русалка, и избитая фраза «не забуду мать родную», которую набивали себе почти все солидные арестанты Союза. Характерный прищур, золотая фикса, выглядывающая каждый раз из-под верхней губы, когда зэк скалился, выдавала в нем человека бывалого и . безусловно, опасного. Рядом с ним на нарах сидели еще двое – рыбешки чуть помельче. В руках одного из них с затекшим болезненной синевой глазом перестукивались четки. Другой – небольшого роста, ловкий и шустрый, как ртуть, с едва заметной ехидной улыбкой, исподлобья наблюдал за мной. На самом полу у нар, трясся совсем молодой паренек, потирающий озябшие плечи. Глаза его испуганно бегали из стороны в сторону, словно он в любой момент ожидал удара или хорошего пинка.
– Так что с жратвой, начальник? Ты зачем нам лишний рот в хату привел, когда и нас-то кормить нечем?– ухмыльнулся тот самый расписной, что занимал главенствующее положение в этой нехитрой иерархии.
– А ну, цыц, Кислый!– погрозил ему пальцем Ковригин, словно бы случайно опустив руку на пояс, где была прицеплена поясная кобура.– Поговори мне еще! Будешь решения партии осуждать? Решила она, чтобы вы все вместе ехали в этом вагоне, значит поедите, никуда не денетесь!
– А про еду вы ничего так и не ответили…– аккуратно заметил тот самый солидный мужчина с ожогом во все лицо.
– Ша, босота!– сержанту надоели эти бессмысленные прения, и он решил вмешаться.– С набитым пузом хреново спится! Понял, Кислый! А ты господин белый офицер, сядь-ка обратно на место, пока я по твоему хребту палочкой-выручалочкой не прошелся. Жрать будете, когда я решу! Точка! Ехать нам порядка двух суток, а порций на вас выделило наше самое гуманное государство с гулькин хер! А значит, с сегодняшнего дня вводим одноразовое питание! Так сказать в целях экономии…Все слышали?
– А сами сало жрут, не стесняясь…– буркнул тихо один из арестантов, но тут же был услышан чутким ухом сержанта, который выудил из-под сенника чулок, туго набитый песком и со всего маху врезал почему-то именно мне по хребту. Видимо, чтобы я не торчал столбом на дороге и не мешался. В глаза мгновенно потемнело. Я качнулся вперед, чувствуя, как второй, не менее сильный удар приласкал меня по затылку. Мир окончательно померк, заискрившись мириадами звезд, запылавшими в моей голове.
ГЛАВА 6
После того, что случилось у Валентины с мужем в тот памятный своим нечеловеческим ужасом вечер, они больше с Андреем не разговаривали. Всю ночь женщина проревела в подушку, не веря в случившееся, не понимая, как Коноваленко, которого она когда-то любила, мог себе позволить сотворить с ней такое, а на утро он, молча зашел к ней в комнату, как будто ни в чем не бывало.
– Внизу ждет машина!– сообщил он ей тут же, выходя из комнаты, смотря на нее, как на прокаженную.
– А я не хочу! Я не поеду с тобой!– закричал Валентина ему в след, сверкая зареванными невыспавшимися глазами.– Ты мне никто! Ты…Ты…Ты сволочь!– она заметалась в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы швырнуть в ненавистное, излишне спокойное лицо. Под руку попалась только подушка, она бессильно метнула ее куда-то в угол и снова разрыдалась.– Отпусти меня, Андрей, прошу…– сквозь слезы прошептала женщина.– Я больше не могу так…Я больше не могу с тобой…Мне противно, больно…Я не хочу ни в какую Мордовию!
Коноваленко терпеливо ждал у двери, когда Валентина выговорится. Не сводил с нее ненавидящего взгляда. По его скулам ходили желваки, и сдерживал он себя от вспышки ярости только лишь огромным усилием воли.
– Дай мне развод!– вскочила она с кровати, расстрепанная и взволнованная.– Прошу дай мне его! Я заберу Глеба от бабушки, и мы с ним уедем в какую-нибудь глушь, далеко-далеко, ты о нас больше никогда не услышишь! Обещаю! Только дай мне развод!– её запал почти так же быстро потух, как и появился. Она сникла, затряслась, бешено вращая глазами. – Умоляю…
– Развод…– задумчиво проговорил Коноваленко, а потом неожиданно резко оказался подле нее, намотав на кулак длинные шикарные волосы. Валентина ойкнула и застонал от боли.– Развод тебе нужен, сучка! Вот тебе, а не развод!– он отвесил ей оглушительную пощечину, от которой голова женщины качнулась назад, и если бы не намотанные на всю огромную пятерню гэбиста волосы, то Валентина несомненно упала.– Ты поедешь со мной, тварь! Поедешь, чего бы мне это не стоило…Ты мне жизнь сломала, понимаешь? Карьеру, семью, я все потерял из-за тебя! Но, клянусь, ты поплатишься за это. Ты поедешь со мной в лагерь, будешь жить там со мной и мучиться, каждый день мучиться…
Коноваленко дрожал. Пелена гнева спадала. Он разжал кулак, отпуская волосы жены, словно с трудом понимая, что натворил. Выдохнул, брезгливо вытерев потную от возбуждения ладонь о карман галифе.
– Собирайся, у тебя ровно пять минут…– дверь он плотно прикрыл за собой, оставив Валентину в одиночестве. Она встала, беспрестанно всхлипывая. Тушь потекла по щекам, оставляя черные грязные разводы. Ей ничего не оставалось делать, только собираться, управиться с вещами за пять минут, как приказал Андрей. Она боялась, боялась до жути собственного мужа, даже раньше не представляя, что он может быть таким.
Спустя пять минут они вышли из дома, где квартировали, пока Коноваленко ждал нового назначения, а еще через несколько часов поезд сообщением Москва-Саранск нёс их подальше от столицы, туда, где жизнь людей ограничивалась решетчатым забором с колючей проволокой и вышками по периметру огромной территории.
Всю дорогу молчали. В купе, куда им купили билеты находились еще двое попутчиков, таких же офицеров НКВД, как и Андрей, направляющихся в Мордовское управление лагерей с инспекционной проверкой. Очень быстро военные нашли между собой общий язык и забыли о Валентине, которой очень трудно было играть на людях роль заботливой и любящей жены. Она накрыла им небогатый, но подомашнему вкусный стол, из тех продуктов, что везли с собой проверяющие, а Андрей достал бутылку коньяка. Спиртное обнаружилось и у попутчиков. Вскоре купе загудело от шумных разговоров, анекдотов и обычной мужской болтовни. Поминутно бегали курить в холодный промозглый тамбур, а потом и вовсе перестали стесняться, забываясь в своей безнаказанности, дымя в приоткрытую форточку.
Валентина пробовала поначалу их останавливать, но потом плюнула на бессмысленные споры, поймав недовольный взгляд Андрея, залезла на верхнюю полку, потеплее укрывшись двумя одеялами, мгновенно заснула, безмерно уставшая от того кошмара, что ей пришлось пережить. При мысли, что ждет ее впереди становилось жутковато. Муж после ее измены превратился в настоящего зверя, Сашка скорее всего расстрелян. Глеб далеко…И только мысль о сыне и матери, находящихся в деревне под Ленинградом не давала ей совсем сойти с ума и покончить с этим раз и навсегда. Только ради сына стоило жить и дальше бороться, даже в таких нечеловеческих условия, в которых пытался заставить ее жить Андрей. Уже засыпая, Валя поймала себя на мысле, что теперь, когда все выяснилось, ее измена раскрыта, мужу выгоднее не давать ей развода, чтобы не портить и без того подпорченную репутацию, проще сделать так, чтобы Валентина сама перестала хотеть жить…Тогда безутешному вдовцу было бы проще вернуть благосклонность наркома и реанимировать свою карьеру. От этой простой мысли женщине стало жутковато, она постаралсь гнать ее от себя, повторяя, как заклинание, что вытерпит все, хотя бы ради своего ребенка.
– Грех…Большой грех об этом даже думать,– прозвучал во сне голос ее бабушки – религиозной старшуки, умершей еще до революции. – Бог терпел, нам велел! – твердила она из блеклого сизого тумана. Ее худенькую фигуру Валя ясно не видела, но точно знала, что это баба Катя.– Терпи, дочка! Терпеливым воздастся, как и каждому по делам его…
– Бабушка!– прокричала женщина. Ей так хотелось именно сейчас прикоснуться к родному и любимому человеку. Погладить морщинистую руку бабули, посмотреть в ее внимательные, чуть насмешливые глаза.– Ба…!
Рука Валентины, провалилась в туман, ощущая перед собой пустоту. Тело подалось вперед, потянувшись следом, и Валентина проснулась, осоловело моргая сонными глазами. Купе было погружено во тьму. Поезд стоял на какой-то длительной стоянке, меняли паровоз, перецепляли вагоны. От толчка при сцепке женщина, чуть не рухнула вниз.
Андрей с товарищами был внизу. Спал, привалившись к окну рано поседевшей головой. Рот приоткрыт. Гимнастерка расстегнута до пояса и расправлена из галифе. Напротив него, обнявшись и храпя в два горло, дрыхли инспектора. Заваленный остатками закуси стол был почти рядом, стоило только протянуть руку, а на столе блестела наборная «финка», та самая, которой один из инспекторов хвастался перед тем, как окончательно вырубиться от выпитого спиртного. Мол, очень острое лезвие, рукоять выполнена под заказ, ручная работа…
Валентина наклонилась со своей полки, не сводя глаз с ножа. Оглушительно громкий храп заставил ее вздрогнуть и резко отстраниться назад, но это всего лишь один из инспекторов Толик или Виталик, она уже и не помнила, перевернулся чуть в сторону и засопел.
Нож был совсем рядом. Идеальная белая майка Андрея, распахнутая на груди, мерно вздымалась в такт его дыханию. Всего лишь одно движение, подумала Валя. Всего лишь один удар…И забыть обо всем, как страшный сон! А дальше? Что дальше? Тот же лагерь? Только бе постоянных издевательств и морального гнета? Или все намного сложнее?
Рука сама потянулась к финке. Прохладная наборная ручка удобно легла ей в ладонь, словно сделана была под нее. Одно движение…и ее мучения закончатся. Тело Вали сотрясла крупная дрожь. Звякнул нож, поднимаемый между грязными стаканами. Аккуратно…Спокойно…Тихо, чтобы никто не проснулся.
А что потом? Потом будет потом…А сейчас…
– Не так-то просто пырнуть человека, да?– голос мужа отрезвил ее. Женщина испуганно выпустила нож и тот с грохотом упал на стол. Глаза Андрея внимательно и презрительно смотрели на нее, прожигая насквозь. Коноваленко был спокоен. Просто наблюдал за тем, как Валя всем телом подалась назад, пытаясь вжаться в стенку их купе.– Бить надо вот сюда…– ткнул он пальцем себя в грудь. – Одним ударом…Чтобы раз и все! Что же ты, дорогая, выпустила ножичек из воих рук? Настроилась бей!– мужчина приподнялся и протянул ей финку.– Бери…
