Александр Харламов
Высшая мера
– Родина-то вас и поимела!– заметил Ковригин.– А ну-ка, подтянись! – подал он команду, оглядываясь на расстянувшуюся длинной цепочкой толпу арестантов.
– Погоди, давай теперь я…– пришлось предложить мне помощь, видя, что Качинский склоняется к земле все ниже и ниже.
– Не надо…я…
– Давай, говорю!
Движение я заметил краем глаза, когда тело паренька рухнуло в снег, а я думал, как его перехватить поудобнее. Один из Федоровых работяг неожиданно резко дернулся влево, запрыгал, запетлял, как заяц, скрываясь в лесу. Его черная телогрейка была отчетливо видна на фоне засыпанного белым снегом пролеска. Бежал он смешно, нелепо, высоко выкидывая ноги, чтобы не утонуть в глубоких сугробах. Жажда жизни брала верх над голос разума. Он слепо перся напролом, ломая кусты и молодые деревья, как молодой лось.
Ковригин замер на месте, потянувшись за оружием, но был остановлен сержантом, подбежавшим на шум.
– Пусть порадуется, стервец!– процедил он, оборачиваясь к конвоирам.– Коммунару…
Один из солдат наклонился к овчарке, отпуская поводок. Собака залаяла, запрыгала, завиляла хвостом, пока не услышала громкую и отчетливую команду сержанта, прозвучавшую в наступившей тишине, как выстрел.
– Взять! Чужой!
Фигура беглеца почти скрылась в лесу. Наверное, он в этот момент испытывал момент настоящего вселенского счастья, воздух свободы пьянил…Овчарка стартанула почти сразу. Без лишнего лая она застелилась над сугробами, быстрыми прыжками догоняя зэка. На фоне собаки тот бежал слишком уж медленнно.
– Догонит…– констатировал Лев Данилыч, присаживаясь прямо на снег рядом с телом, жадно загребая его красными ладонями и запихивая в рот. От него шел пар, по лицу было заметно, как он устал.
– Без шансов!– кивнул Кислый, оказавшийся в этот момент рядом и с интересом из-под ладони рассматривающий происходящую трагедию.
Когда до спины беглеца оставалось метров пять, а до леса и того меньше. Зэк обернулся, потерял ход, моментально увязая в сугробах, Коммунара прыгнула, оскалив пасть. Тяжелые мощные лапы ударили его в грудь, опрокидывая на спину. Раздался лай, а потом отчаянный крик. Натасканная на такие случаи, она вцепилась моментально в ногу всей своей клыкастой пастью. Рыча, начала трепать, подтягивая Федорова соратника по снегу.
Я обернулся на самого Федора, который наблюдал за этой картиной, стоя чуть в стороне. Здоровенный мужик недовольно хмурил брови и что-то шептал про себя. Заметно было, что побег этот стал и для него полной неожиданностью.
– Куси его, Коммунара! Куси!– науськововали овчарку веселящиеся солдаты. Мне стало противно, намного больше противно, чем нести несколько километров давно застывший труп по зимнему лесу.
Отчаянный крик звонким эхом разорвал лес. Батюшка вздрогнул.
– До шеи добралась!– сообщил всем Кислый, отворачиваясь в сторону. Все стихло. Коммунара залаяла, сев рядом с пойманным зэком.
– Вот видите, граждане контрреволюционеры,– выдохнул Ковригин. Его глаза азартно блестели. По нему легко можно было прочесть, что зрелище ему понравилось,– наше молодое советское государство даже брезгует пулю на вас тратить… А посему, кто хочет окончить срок своего пребывания в Темниковском лагере досрочно, милости просим к Коммунаре!
Своего командира поддержали жизнерадостным ржачем молодые солдатики из конвоя и сам сержант, предложивший идею травить живых людей собаками. Лев Данилыч поморщился, отвернулся, презрительно сплюнув на снег.
– Представление окончено!– объявил Ковригин.– Вы,– обратился он к Федору с товарищами,– берете своего беглеца на закорки и тащите, точно так же, как это делают Клименко с Качинским. Повторяю, десять человек этапом вышло, десять должно придти. Не обязательно живых!– мазнул он внимательным взглядом по мужикам, ворчавшим что-то себе под нос.
– А вот, интересно, гражданин начальник, а если мы все в побег ломанемся,– поинтересовался Кислый с ехидной улыбкой на тонких губах,– тебе же нас всех вальнуть придется?
– А то как же, Кислов!– подтолкнул его в спину сержант, уперев дуло автомата в спину.
– Значит, и тащить придется нас всех до самого лагеря на своем горбу? Десять этапом отправилось, десять должно вернуться…– шестерки вора тут же поддержали его счастливым смехом. Ковригин запунцовел, но сдержался от крика.
– Шагай уж!– буркнул он, направляясь по дороге во главе колонны.
Я обернулся на лежащее тело паренька, которое пришла моя очередб тащить на себе. Тот совсем уже застыл, но хотя бы не вонял. Приподнял его негнущеюся руку.
– Давай я?– предложил Качинский, но из чувства гордости пришлось отказаться. Хотя очень хотелось согласиться.
– Отдохни, дорога дальняя. Лучше помоги…
Я присел на корточки, а Лев, подхватив труп под мышки, взгромоздил мне его на спину. Охнув, я кое-как распрямился. Голые ноги паренька волочились по снегу, а руки свисли у меня с шеи. Именно за них я удерживал его в том положении, в котором тот висел у меня на шее. Возле ухо скалилось обезображенное смертью лицо, пахнувшее мне в нос сладковатым запахаом смерти. Теперь я понимал, как она пахнет, о чем мне много раз твердила Валентина, когда говорила, что в их с Андреем каждой новой квартире витает этот дух. Его я запомню на всю свою жизнь.
Ноги утопали в снегу. Мгновенно промокли почти до самых колен. Становилось чуть теплее, распогаживалось. Внизу захлюпало. Тропинка, ведущая в лагерь, превратилась в снежно-грязное месиво. Даже без нагрузки было трудно сделать шаг, вырывая из топкой лесной проталины лодыжку, а уж мне…
Через метров семьсот стало трудно дышать. Ноги одервенели, стали колом, отказываясь повиноваться. От меня исходил пар, и несколько раз Качинский предлагал свою помощь.
– Господи Всемилостивый!– вздыхал рядом отец Григорий.– за что нам такое наказание?
Когда сил уже не осталось, и я готов был рухнуть на стылую землю, найдя подходящий пригорок, из-за сопки показался лагерь, расположенный в глубокой низине, окруженный со всех сторон холмами, поросшими густым сосновым лесом. Ворота лагеря были распахнуты, возле них крутился конвой встречающих.
– Шире шаг!– прокричал Ковригин, ускоряясь. Догонять его сил у меня уже не было. Я рухнул в снег. Тяжелый труп, словно напитанный талой водой, придавил меня к земле.
– Встать, Клименко!– рявкнул над ухом сержант, пнув меня тяжелым кованным сапогом в бок. Очумевшее от усталости тело даже не среагировало на боль. Даже если бы меня сейчас бы резали по кусочкам ножом, я и то бы не почувствовал.
– Встать, животные!– хлесткие удары прикладов автоматов посыпались на строй, движение которого я застопорил своим падением.– Встать! Идти!
– Отец Григорий…– бросился ко мне Качинский. Ему здорово прилетело в голову. Рассекло бровь, и красная кровь закапала на щеку, но он не обратил на нее никакого внимания.
– Сейчас! Сейчас!– батюшка, подтянув рясу, подбежал следом, выкидывая высоко худые кривоватые ноги.
– Помоги!– труп наконец-то с меня сняли. Я смог вздохнуть спокойно, а кроваво-красный туман глазах слегка подрассеялся.
– Шире шаг, я сказал!– проревел сержант, несколько раз стреляя в воздух из нагана. Непривычные к звукам выстрелов люди шарахнулись в сторону. Кое-кто даже побежал. Залаяли овчарки. Людоедка Коммунара, как бешеная рвалась с поводка, готовая вцепиться в глотку любому кто окажется в зоне досягамеости ее клыков.
– Надо идти, Саша…Вставай…– прошептал мне на ухо Качинский, взваливая на спину себе труп мальчишки.– Батюшка, помоги ему!
Отец Григорий подхватил меня под локоть и потянул наверх. Меня вырвало от нечеловеческого перенапряжения. Закашлялся.
– Давай же…Давай, родной!– твердил мне священник, поднимая с талой земли.
Кое-как ему удалось поставить меня на ноги. Я сделал несколько неуверенных шагов, но после непосильного груза, ноги буквально летели сами вперед. Качинский уже был где-то впереди, далеко, заканчивая спуск. Я поразился его хорошей физической форме, которую не испортило сиденье в лагере и СИЗО.
Этот сумасшедший, никому не нужный бег прекратился у ворот лагеря, где большинство из нас попадали в снег, жадно его запихивая в рот, погибая от оглушаюшей жажды.. Ковригина кто-то попривествовал, еще один сержант, вышедший их встречать.
– Вот этап пригнал, Михалыч!– как будто похвастался лейтенант, поправляя портупею.
– Этап, значит…– проговорил Головко, осматривая суровым взглядом каждого из нас. – А у я начальника нашего нового встретил! С жинкой приехал! Красивая такая, фигуристая…
– Добро! Умоюсь с дороги и на доклад!– кивнул Ковригин.
– Гляжу, значит, у тебя, товарищ лейтенант многие не дошли своими ногами,– махнул он рукой в сторону от строя, где рядышком уложили трупы, которые пришлось тащить.
– Один в побег рванул, а второй сам вскрылся еще в вагоне,– коротко объяснил лейтенант,– вы их к учету и давайте в яр, на погост, чтоб меньше вопросов было у нового начальника лагеря. Темнеет уже…
– А этап?– нахмурился Головко.
– Этап в карантин, как обычно.Докторшу туда, пусть осмотрит этих молодчиков. Дня два помаринуем, а там и в промку их запустить можно.
– Есть!– вытянулся Головко.– Так, значит,– мазнул он взглядом по нашему строю.– Нужны два добровольца! Товарищей похоронить ваших…Есть кто?
В ответ ему было гробовое молчание. Все настолько были вымотаны пешей прогулкой по лесу, плохим питанием, постоянными побоями, что тащится в ночь и долбать кирками мерзлую землю желания ни у кого не появилось.
– Жаль…Жаль, значит,– покачал головой Головко, поглядывая на нас слегка укоризненно.– Жаль, что нет в вас солидарности и сознательности, граждане уголовники. Значит, придется мне самому назначить желающих. Ты, бородатый!
Все взгляды мгновенно обратились к отцу Григорию. Лишь у него в строю была настоящая густая борода. У остальных лишь только отросшая щетина. Тот вздрогнул и сделал шаг вперед.
– Поп, наверное?– подозрительно прищурился Головко, приглядываясь к длинной черной рясе.
– Дьякон, если быть точным!– гордо вскинул седую голову батюшка.
– Вот, заодно и отпоешь!– хихикнул сержант.– И ты, морда уголовная!– ткнул он пальцем в грудь Федора. – Здоровый, как бык! Осилишь!
Тот шагнул вперед, молча и основательно, как и все, что делал до этого. Мысленно я подло обрадовался, что выбрали не меня. Мне было стыдно этой мысли, но сил никаких не было. Хотелось спать и хотя бы чего-нибудь пожрать. Желудок возмущенно бурчал, привыкший к более или менее сносному питанию в СИЗО Харькова.
– Остальных в карантин,– коротко отдал распоряжение Головко. Тогда я еще не знал, что это фраза стала началом нового большого этапа моего пути.
ГЛАВА 10
Недалеко от административного корпуса им пришлось разделиться. Андрей решил не затягивать со знакомством с лагерем, а потому отправил сержанта, чтобы тот проводил супругу до их нового местожительства, а сам быстрым и решительным движением поднялся на высокое крыльцо барака, который отличался от других своей аккуратностью и солидностью. Деревянная дверь была полуприкрыта и скозь нее слышались голоса.
Коноваленко тихо проскользнул в щель, отметив, что петли были неплохо смазаны. Перед ним предстал длинный узкий мрачный коридор с пятью дверями. Голоса слышались лишь только из-за двух из них. Стараясь не шуметь, он медленно двинулся вперед, прислушиваясь к голосам.
– Ладно, Сизый…– звонкий голос принадлежал кому-то из офицеров оперчасти, как понял Андрей по надписи криво намалеванной на дверь красной краской.– Хватит танцевать вокруг да около! Мы взрослые люди, сам понимаешь, некогда нам с тобой демагогии разные разводить…Условия наши прежние, вы с вашей кодлой прессуете новый этап, узнаете кто, чем дышит, а взамен получаете те же самые привилегии, что были ранее, то есть не ходите на работу, играете в свои дурацкие воровские принципы и так далее…
За тонкой перегородкой заскрипели шаги. Скорее всего оперативник ходил по комнате кругами, скрипя сапогами и гнилыми половицами.
– Ты знаешь, начальник, что сход этого не одобрит! Западло с ментами в одну дудку дуть! С этапом могут придти порядочные арестанты, которых прессовать не даст Лютый.
– Да мне плевать на вашего Лютого! Так ему и передай! Он на делянку выходит? Нет…Сидит в бараке своем, жрет от пуза, еще и палки в колеса вставляет! Я могу на хер залить весь этот лагерь кровью, вашей кровью…не политической и изменить все. Он у меня в ногах валяться будет, умоляя о пощаде!
Андрей неодобрительно хмыкнул. Такие методы работы ему были знакомы по службе в НКВД. Он не сомневался, что сейчас за дверью проходил процесс вербовки агента, который, судя по вялым и неуверенным возражениям, готов был сломаться и согласиться, но…
Он распахнул дверь и вошел в кабинет. Оперативник мгновенно подобрался, заметив петлицы.
– Товарищ капитан государственной безопасности,– вытянулся он в струнку, отдавая честь,– разрешите доложить? Младший лейтенант Блинов проводит допрос заключенного Сизых Григория Ефимовича статья 105 часть 5, срок семь лет.
– Вольно, лейтенант… а я ваш новый начальник лагеря капитан Коноваленко Андрей Викторович,– кивнул он, обходя зэка так, чтобы хорошенько его рассмотреть, ибо экземпляр был примечательнейший. Суровое лицо с бегающими карими грустными глазами было изрыто глубокими морщинами. Тонкие, нетронутые работой руки с волосатыми пальцами, нервно сжимали потертую шапку-ушанку, лежащую на коленях. Разбитые кирзовые ботинки были надеты на босу ногу. Из-под расстегнутого ворота телогрейки виднелись синие линии татуировок, уходящих куда-то по всему телу в разные стороны, как паутина.
– Сизый значит…– задумчиво проговорил Андрей, беря стул и присаживаясь напротив заключенного.
– Особо опасен, рецедивист,– зашептал ему на ухо услужливо оперативник.
– Даже так? А что же ты, гражданин Сизов, не желаешь помочь администрации в нелегком деле перевоспитания вашего, наставления. Так сказать на путь истинный, а?
Зэк бросил короткий взгляд за спину на лейтенанта, словно спрашивая одобрения, а потом начал говорить.
– Не выходит в цвет по-вашему, хозяин!– пожал он плечами.– Воры суками никогда не были и не будут. Если я прессану с братвой ваш этап, а об этом узнает Лютый, мне вилы…
– Очень интересно,– прищурился Коноваленко. Встал и обратился уже к замершему за спиной лейтенанту.
– И кто же этот блюститель воровской нравственности, гражданин Лютый?
– Вор! Вор в законе Лютаев Тимофей Матвеевич. Срок 15 лет, кража со взломом социалистического имущества. Третья ходка…
– Ага… И вы из-за страха перед ним отказываетесь помогать нашей оперативной часте? – уточнил Коноваленко, и на лице у него возникла наглая и ехидная улыбка.
– Ну, дык…
– А зря, сука!– неожиданно переменился Андрей в лице. Его рука метнулась к кобуре, выхватывая пистолет. Звонко щелкнул барабан. Холодная сталь уперлась Сизому в лоб, холодя кожу. – Прессанешь этап, узнаешь кто чем дышит и на что способен, тварь! Иначе, я тебе лично башку продырявлю и во рву, что возле запретки, прикажу закопать!
Андрей почувствовал, как Сизый под его напором дрогнул. Зажмурился, закрыв глаза, ожидая выстрела в любой момент. Шапка выпала у него из рук.
– Стреляй, начальник! Мне одно концы…
Преодолевая огромное желание нажать на спусковой крючок, Коноваленко оружие убрал, ловя на себя одобрительный взгляд лейтенанта.
– Вижу, что ты человек с принципами…Ломать тебя не буду. Захочешь помочь администрации, поможешь сам,– выдохнул Андрей, отходя в сторону, будто бы ничего не произошло и не было этого гневного всплеска,– свободен. Пока…
– Товарищ…
– Я сказал, что заключенный Сизов свободен, лейтенант!– повысил голос Коноваленко, добавив в голос командирские нотки.
– Пошел вон!– недовольно буркнул оперативник, отводя глаза от зэка.
Тот встал, не веря своему счастью, пятясь направился к двери, все еще не понимая, что обошлось…Замер на пороге, сжимая в руках смятую шапку. Руки заключенного слегка подрагивали, выдавая волнение.
– Гражданин начальник…– нерешительно начал он, опустив глаза в пол.
– Свободен, Сизых!– рявкнул Коноваленко, глядя в окно, где по узкой улочке между бараками вели вновь прибывший этап. Полтора десятка измученных тяжелой дорогой, грязных и испуганных мужчин брели по разбитой осенней распутицей дороге. Где-то в глубине души Андрею их было даже немного жаль, но еще больше ему было жаль самого себя. От жуткой несправедливости, глупого и рокового стечения обстоятельств, по которым он оказался в этом самом месте, хотелось волком выть, и это чувство жалости к самому себе затмевало внутри, в сущности добром и открытом, когда-то давно человеке, все хорошее, что было в опальном офицере.
– Гражданин начальник, я поспрашиваю…Только сам…– пробормотал Сизых, бегом выскакивая в промерзший коридор, впуская вместе с чистым и колким морозным воздухом облако пара внутрь оперативной части.
Наступила тишина. Каждый думал о своем…Блинов прикидывал, что непросто будет сжиться с новым хозяином лагеря, в котором сразу видно человека своевольного и авторитетного, а Коноваленко вспомнил, как точно так же всего лишь полгода назад знакомился с сотрудниками УНКВД в Харькове. Конопатов, Власенко, Жидков, Клименко…При мысле о молодом лейтенанте его перекосило, по скулам заходили желваки, все то, что он старался забыть, спрятать где-то на самом дне души, вспыхнуло с новой силой. Он с необъяснимой, плохо скрываемой ненавистью посмотрел на Блинова, пышущего такой же щенячьей молодостью, как и тот…Первый…
– Доложите обстановку в лагере, товарищ Блинов!– зло бросил он, занимая за столом, который несомненно принадлежал оперу. Лениво скользнул взглядом по подшитым аккуратно папочкам с личными делами заключенных, несколько из них сбросил на пол, чтобы не мешали, нарочито грубо и хамовато. Ему хотелось обидеть лейтенанта, унизить, хотя тот, по сути, еще ни в чем перед ним и не провинился, кроме своей молодости и юношеского нахрапа.
– Есть!– вытянулся в струнку побледневший Блинов.– Товарищ капитан государственной безопасности, на данный момент в лагере отбывают заключение порядка пятисот заключенных, осужденных по разным статьям, как уголовным, так и политическим. Сроки разные, контингент в основном политический. С ними проводится профилактическая работа, многие из них сотрудничают с администрацией лагеря. Уголовников меньше, но они сплоченнее, а от того тяжело поддаются контролю. Главный у них Лютаев, тот самый Лютый…На работу выходить отказывается, режим не соблюдает. В данный момент находится в ШИЗО за нарушение режима сроком на месяц. Прибыл этап. Помещен под карантин. Завтра будет обследован нашей медицинской частью. Исполняющий обязанности начальника лагеря лейтенант Ковригин ездил встречать его. Доклад окончил.
Андрей видел, как выдавливает из себя каждое слово обиженный Блинов, как по-детски трясется его нижняя губа, но ничего не мог с собой поделать. Слишком больно еще было от предательства Валентины, слишком мало времени прошло, чтобы рана от ее измены зарубцевалась.
– Как только замполит появится, сразу направьте его ко мне!– коротко приказал Коноваленко, вставая из-за стола. До папки с фамилией Клименко он так и не дошел, остановившись на Качинском.– Я осмотрю лагерь и вернусь обратно! К этому времени в моем кабинете должны быть все личные дела главных смутьянов лагеря, в том числе и тех кто сидит в ШИЗО, а так же сотрудников, как вольнонаемных, так и служащих. Вам ясно?
– Так точно!– браво откликнулся Блинов с каменным лицом.
– Вот и хорошо!– процедил Коноваленко, чувствуя, как спину ему сверлит ненавидящий взгляд молодого Блинова, на которого он сорвался, как мальчишка. Кажется, я нажил себе очередного врага…Подумал он, захлопывая за собой дверь.
В коридоре было пусто. Лишь из соседнего кабинета слышались женские голоса и смешки. Дверь с табличкой «начальник лагеря» он прошел. Еще успеет осмотреть свои хоромы, решив заглянуть в медсанчасть, расположившеюся по соседству в административном корпусе. Прошел до конца коридора, прежде чем зайти к светилам лагерной медицины, где предстояло работать Валентине. Ничего интересного не обнаружил. Комната для допросов, кабинет начальника режима, кабинет начальника оперчасти, его кабинет, операционная, несколько палат и красный уголок, где царствовал Ковригин. Сам кабинет врача был прямо напротив его личного места работы.
Вот и хорошо, решил он. Будет под присмотром…Подумал он о Валентине. Толкнул дверь, заходя в процедурную. Смех мгновенно смолк. Две дамы в помятых грязно-белых халатах притихли, выжидательно смотря на большого начальника, зашедшего в медсанчасть.
Коноваленко тоже не спешил представляться. Он внимательно осмотрелся, оценивая обстановку вокруг. Процедурка была небольшой комнатушкой, единственной в лагере имеющей некий более или менее одомашненный вид. Окно было занавешено легкомысленными занавесками в красно-зеленый цветочек. Узкий стол, за которым расположились медсестры, накрыт льняным покрывалом с бахромой по краю. Три полки на стене заставлены книгами и справочниками по медицине. Шкаф, набитый ретордами, склянками и неизвестного назначения пузырьками, запихнули в самый темный угол.
Две женщины сидели напротив друг друга. На столе накрыт небольшой стол. Сваренная в мундирах картошка, луковица и кусок сала, совсем мизерный, но, безусловно, вызывающий аппетит, после долгой дороги. Андрей непроизвольно сглотнул слюну. Две пустые рюмки, из которых несло спиртом, не оставляли шансов как-то иначе истолковать подобный обед, как пьянку в рабочее время.
Одна из медсестер осоловелыми глазами попыталась ему подмигнуть. Получилось плохо. А вот вторая, светловолосая, с бледными светлыми, почти белесыми глазами и короткой стрижкой, мгновенно поняла, кто он, среагировала быстрее пьяной подруги. И бутылка спирта тут же исчезла где-то под столом.
– Товарищ капитан…
– Сидите…– махнул он рукой, недовольно морщась. – Что за праздник нынче? – кивнул он.
– А ты кто такой, вообще…– пробомотала вторая, круглолицая, раскрасневшаяся с опухшим наглым лицом. Женщина попробовала встать, но закачалась, ухватилась за край шкафа, еле устояв на ногах.
– Товарищ капитан…Я все объясню!– вскочила та, что была потрезвее, подхватывая свою товарку под руки, чтобы та, не рухнула на пол.
– Иришка…Ну-ка…дай-ка я…Я ему скажу!– отмахнулась от помощи пьяная, размахивая руками.– Мы вообще приезд нового начальника отмечаем! Слышишь, куркуль, ХОЗЯИНА! Говорят…он из самой Москвы, из столицы к нам должен прилететь…Не то, что ваши из Мухасранска…ик…какого-то…
Коноваленко с улыбкой наблюдал за разворачивающейся вокруг сценой. Его приезд отмечали без него.
– Отведите ее куда-то,– проговорил он тихо, глядя на трезвую женщину, пытающуюся остановить поток слов из толстушки. Андрей с удовлетворение заметил, что эта женщина, хоть и была его ровесницей, но выглядела симпатично для своих лет,– пусть поспит…Потом посмотрим…
– Хозяин приедет…Он тебе покажет! Посмотрим…– прокричала на ходу толстушка, которую волокла в коридор довольно худенькая женская фигура Ирины, как ее назвала подруга. Дело для нее было привычное. Судя по сноровке, с которой, та приступила к делу эвакуации.
Андрей вздохнул и сел на стул, где пьянствовали медики. От запаха горячей картошки подвело живот. Он лениво ткнул пальцем овощ. Чувствуя, как поддается под его ногтем спекшаяся кожица. Коноваленко воровато оглянулся и стал ее чистить, чувствуя, как под его руками картфоель рассыпается. Только сейчас он понял, как проголодался. Жадно окунул в рассыпанную на бумажке соль и проглотил, наслаждаясь ощущение теплоты, разливающейся по телу бурным потоком.
– Товарищ капитан, заключенная Бергман Ирина Михайловна прибыла!
Он вздрогнул, услышав за спиной голос одной из медсестер. Густо покраснел, словно застигнутый за чем-то нехорошим. Торопливо прожевал картофелину, неловко смахнул крошки с рукава шинели.
– Вы ешьте! Ешьте! – подхватила Ирина, бросаясь к потрескивающей в углу буржуйке.– Мы еще, если что спечем…
– Спасибо…– смутился Коноваленко. Теперь, после проявленной слабости, и отчитывать за нарушения режима ее было как-то неудобно. Он встал, чтобы не выглядеть дураком, подтянул портупею, оправил складки шинели.
– Что же вы не кушаете, товарищ капитан?– захлопала своими прозрачными глазами женщина.– У нас и согрется кое-что есть…– добавила она, пряча взгляд под редкие светлые ресницы.
– Да…я вижу,– улыбнулся Андрей, присаживаясь обратно. Смущение прошло. Видя это, Ирина мгновенно засуетилась, собрала на стол, выудив обратно склянку с медицинским спиртом, быстро и ловко сполоснув рюмку.
– Чем богаты…– развела она руками, усаживаясь напротив, по-бабьи подставив ладонь под щеку. Из-под белого платка, слабо стянутого на затылке выбивались жидкие прядки.
– И все же, что за праздник? – нахмурился Коноваленко, опрокидывая стопку в себя. Тепло разошлось по всему телу горячей волной. Он с чувством занюхал рукавом шинели обжигающий спирт и откусил немного хлеба, помакав его в соль.
– Да день рождение у Маруськи этой,– махнула рукой Ирина, куда-то в сторону,– я еще ей говорила, что рано сели, давай, вечера дождемся, начальство из Москвы приезжает. Ковригин – замполит наш с этапом вернется…А она. Нет, давай по чуть-чуть…Вот и вышло!
– По ней заметно, что по чуть-чуть…-улыбнулся Андрей. Он впервые за долгое время вот так вот свободно и легко общался с женщиной, не думая о Валентине.
– А вы…
– Ну да!– подтвердил Коноваленко, уже самостоятельно наливая себе полную рюмку.– Я и есть тот самый хозяин из Москвы!
Спирт расслаблял. Напряжение последних дней, нервы, стресс после измены, все отходило на второй план. Оставалось только легкое потрескивание дров в буржуйке, да эти белесые внимательные глаза напротив.
– Простите нас, товарищ капитан!– смутилась Ирина.– Мы…
– Да, ладно! День рождение есть день рождение…А ты давно здесь?
– Год…До этого в швейном цеху была, а как узнали, что медицинский закончила, так Ковригин наш сюда и направил, в помощь, Маруське. Она-то вообще только санитаркой в больнице районной работала. Ничего не умеет, а врач наш еще полтора года назад умер.
– Умер?
– Зарезали его. За то, что вора одного не спас. Он в ШИЗО месяц проторчал, воспаление легких, оттек, состояние критическое…Ну и…Итог один. А утром и Тимофей Ивановича нашли на крыльце зарезанным. Мол, в отместку…
– История…
– Ковригин ко мне клинья подбивал долго…Вот и сюда запихнул, чтоб поближе была,– вздохнула Ирина, отводя глаза.
– Подбил?– алкоголь расслабил Андрея, позволив задать бесстактный вопрос, который он никогда бы не задал в трезвом состоянии, даже зэчке.
Их глаза встретились. Что-то внутри Коноваленко с треском переломилось, хрустнуло, будто сухая ветка под ногой. Сердце забилось сильнее чем нужно, и он почувстовал горячую волну возбуждения, накатывающую на него с головой. Встал, опрокинув старый колченогий табурет, не сводя глаз с застиранного халатика, будто нарочно застегнутого лишь три нижние пуговицы. Ирина поднялась следом. Ее грудь вздымалась высоко, а тонкие пальцы, непохожие на пальцы заключенной, мелко дрожали, отбивая по столу непонятный такт.
– Нет…– выдавила она из себя, бросаясь вперед, в объятия Андрея, который не отстранился, да и не хотел этого делать. Вместе этого его ладони слепо зашарили по ее спине, а губы впились в тонкую полоску ее призывно открытых губ. Алкоголь, тепло, еда и какое-то наступившее внутреннее упокоение сделали свое дело. Его трясло. Он излишне поспешно, чуть нервно сбросил с себя шинель, тяжело справившись с портупеей. Прижал ее к себе, чувствуя ее призывное тепло. Ирина глубоко и протяжно застонала, подаваясь вперед, отдаваясь в его власть целиком и полностью.
Когда он прижал ее к стене, она лишь тихо подсказала, покрывая его небритое лицо поцелуями:
– Не туда…На стол…
Одним ловким движением Андрей подхватил ее за бедра и усадил на край обеденного стола. С грохотом перевернулась склянка, растекшись прозрачной лужицей на грязном деревянном полу, покатилась следом за ней очищенная картошка и солонка с солью. Он мгновенно освободился от ремня, немного жестким и уверенным движением, скользнув между ее ног.
– Люби меня…Скорее…– прошептала она, чувствуя, как он врывается горячим фонтаном в нее, заполняя до самых краев сладко-томительным ощущением мужчины. Его голова закружилась. У него так давно не было женщины, так давно не было близости. Ну и что, что она зэчка? Что у заключенных все не так устроено? Мелькнула у него в голове мысль. Движения Андрея стали порывистыми, грубыми. Старый стол отчаянно скрипел в такт с ними. Отзываясь в унисон со стонами двух любящих друг друга людей. Тело Ирины и капитана пробила дрожь. Он как можно сильнее вжался в нее, чувствуя женщину каждой клеточкой своего организма. Через пару минут все стихло. Они так и замерли, боясь нарушить наступившую оглушающую тишину, а за окном падал снег…Наступала настоящая зима.
ГЛАВА 11
– Значит, тут вы жить и будете…– сержант провел Валентину до узкого барака, затерявшегося среди нескольких десятков точно таких же, одинаково сбитых из плохо оструганных бревен сосны. Старое, почерневшее от времени и дождей крыльцо, было украшено прибитым к столбу умывальником. Женщина провела рукой по перилам, смахивая с него снег, заглянула внутрь. Вода в рукомойнике замерзла, покрывшись толстой полупрозрачной коркой льда. Усмехнулась и толкнула скрипучую полуоткрытую дверь, ведущую туда, что в деревнях и селах называли сенцы. В них царил полумрак. В углу навалены колотые дрова, разбросанные по всему узкому предбаннику. Об один из лежащих брусков Валя споткнулась, больно ударившись ногой. Негромко, совсем не по-женски ругнуась, распахивая дверь в избу.
Барак был построен на отшибе, за линией колючки и периметра. С одной стороны он был ограничен лагерным забором, с трех других бескрайним морем зеленой тайги. Света внутри было мало. Две керосиновые лампы стояли по углам комнаты. Сержант, сопровождающий ее, проверил в них керосин, и, чиркнув спичкой, зажег обе.
Ничего удивительного и необычного в обстановке нового Валиного жилья не было. За свои тридцать восемь лет ей приходилось ютиться в еще более худших условиях. По левую руку от нее сложена русская печь, именно для этой громадины с лежанкой наверху были приготовлены дрова в сенцах. Она же являлась единственным источником тепла в холодном бараке. У окна стоял стол. На нем керосиновая лампа чуть поменьше, какие-то бумаги, покрытые плотным слоем пыли, чернильный прибор с перьевой ручкой. Листы исписаны крупным волевым почерком сильного человека. Валя провела ладонью по ним, смахивая пыль, решив, что обязательно их прочтет чуть попозже. На деревянной стене была прибита ручной сборки самодельная полка, на ней несколько столовых принадлежностей и кусок затвердевшей соли, обгрызанный со всех сторон мышами. Кровать спряталсь в углу, поближе к печи, обычная панцирная с сеткой и тщедушным матрацом, свернутым несколько раз. На полу множества следов от грязных армейских сапог. Он почти весь истоптан десятком ног, если не больше.
