bannerbannerbanner
полная версияВысшая мера

Александр Харламов
Высшая мера

Полная версия

Товарищи по несчастью заняли место в середине. С удивлением и благодарностью я заметил, что нары для меня они тоже забронировали в соответствии с возрастом. Отец Григорий расположился внизу, Качинский на второй полке, а мне достался третий ярус. Я молча проследовал к ним, напряженно о чем-то беседующим.

– А я говорю, что ушел он красиво…Разом отмучился…– спорил Лев Данилыч, разгоряченно размахивая руками.– Тебе завтра еще лес валить, да деревья таскать. А ему уже ничего и не надо…Закопали и забыли.

– Грех это, Лёва…– качал головой батюшка, пытаясь сильнее закутаться в телогрейку.– А если бы он врачиху эту порешил? Ведь была в его глазах какая-то обречённость? Или Ковригин, упаси Господь, промахнулся? Что тогда?

– О чем речь?– присел я рядом с ними, только сейчас чувствуя, что несмотря на внешнюю духоту по ногам ощутимо тянет холодом.

– О, Саша…– обрадовался отце Григорий, расправляя свою шикарную бороду.– А мы думаем куда ты пропал? Уже тревожиться начали…

– В основном отец Григорий!– едко усмехнулся Качинский.

– Головко вызывал,– коротко пояснил я, не желая распространяться про вербовку.

– Стучать склонял?– понятливо кивнул бывший белый офицер.

– Вроде того!– отмахнулся я.– А у вас какие новости?

– Медосмотр прошли…

– Не то слово!– хмыкнул Лев Данилыч, поглаживая худой живот, выглядывающий из-под потертой телогрейки.– Отобедать бы сейчас…Косулю в трюфелях, да вина для согрева…Годика этак восемьсот какого-нибудь.

– Эка, тебя понесла нечистая! Хотя от кагорчика я бы тоже не отказался.

– Стоп!– остановил я их вялую перебранку.– И что было на медосмотре?

– Один из Фединых парней доктора захватил,– начал рассказывать Качинский, устраиваясь поудобнее на жестких нарах, на которых как не повернись, а сук все равно упирался тебе куда-то в бок,– грозился шею сломать, если с лагеря его не выпустят живым и здоровым…

– И что?

– Голову Ковригин ему прострелил. Отличный выстрел!– похвалил Качинский.– Метров с пяти прямо между глаз, аккуратненько так…Это я тебе. Как бывший офицер говорю.

– Дела…

– Ах, какая же там доктор…Помню в Юго-Западной Пруссии у нас тоже такая была сестра милосердия. Любо-дорого глянуть!

– Грех это…– заканючил свое отец Григорий.

– Какой же грех, батюшка?– возмутился Качинский, улыбаясь. Любил он подтрунивать над своим старшим товарищем.– Коли природой так заложено у нас? Не хотел бы, Господь, чтобы мы размножались, сделал бы нас бесполыми. Ан, нет…

– Грех все ж…

Слушать дальше их перебранку я не стал. Усталость от сегодняшнего тяжелого дня взяла свое.Я подтянулся на руках и кое-как взобрался на третий ярус, почти под крышу. Откуда весь барак был виден, как на ладони. Испуганные, уставшие безмерно люди медленно засыпали. Все тише становились разговоры, все сильнее холодало. На скрипучей проволоке керосиновую лампу швыряло из стороны в сторону под порывами ветра. Именно под ее надрывный скрип я уснул, наплевав на боль в бока от неоструганных брусьев.

Всю ночь мне снилась Валентина…Вдвоем мы с ней гуляли по парку Горького. Наблюдая, как малышня резвится на качелях и аттракционах. Вокруг слышался детский смех, царило веселье и оживление. Валечка тоже была в приподнятом настроении. Она шутила, смеялась, держа меня крепко за руку, без умолку болтала, изредка зарываясь лицом в букет, подаренных мною ромашек. Сон был добрый, приятный, и оттого пробуждение от резкого окрика дежурного оказалось почти шоковым.

– А ну-ка подъем, скотина безмозглая!– заорал он, остановившись на пороге барака, уперев руки в бока, грозным взглядом осматривая всех нас. Позади него клубился холодный морозный пар. За ночь ударил мороз, температура опустилась почти до двадцати ниже нуля, и в бараке ощутимо похолодало. – Подъем, я сказал! Вас наше Отечество, Родина ваша, твари тупоголовые, не расстреляла за проступки ваши только для того, чтобы вы ей пользу приносили, обезьяны африканские, а не дрыхли, как бояре, до обеда!

С трудом я продрал глаза, ощущая, что сильно за ночь продрог. Тело немного колотило ледяная дрожь, заставляя кутаться в щупленькую телогрейку почти по шею. Ниже меня заворочался Лев Данилыч, отец Григорий уже занял свое место внизу, тер заспанные глаза, привыкший за срок в СИЗО к таким экстремальным побудкам. Помятая борода торчала в разные стороны.

Я осмотрелся. Барак медленно просыпался, что, безусловно, нервировало нового конвойного. Его я видел первый раз, крепко сложенный, нагловатого вида, с лихо сдвинутой шапкой-ушанкой почти на затылок. Он хамовато окинул нас взглядом, сонных, замерзших, заспанных, а потом неожиданно для всех достал пистолет и сделал выстрел в потолок. Потянуло пороховой гарью.

– Встать, твари!

Это подействовало. Люди зашевелились. Забегали, располагаясь у своих нар в нестройную шеренгу. Дождавшись порядка, конвойный удовлетворенно хмыкнул.

– Зовут меня гражданин начальник, в обычной жизни Василий Васильевич Щеголев! С сегодняшнего дня и до конца вашего пребывания в нашем гостеприимном ТемЛаге я буду вашей мамкой и вашим папкой!– он шагнул вперед, критически осматривая строй.– работники из вас, конечно, никакие, но дельный материал иногда попадается…– он остановился напротив меня и осмотрел с головы до ног. Кивнул довольно и прошел дальше.– Все ваши домашние привычки оставьте дома! Тут вам не воля, тут лагерь! И лагерь живет по своим законам. Здесь не важен ваш статус, ваши былые заслуги, ваши регалии, тут вы – никто! Даже не животные! Бесправная скотина, которую я хочу убью, хочу помилую…Ясно?– остановился он напротив подручных Кислова в воровском уголке.

– Базара ноль, гражданин начальник,– сверкнул золотыми фиксами один из них.

– Вот и славненько!– улыбнулся Щеголев.– Думаю, что со вступительной частью мы закончили на сегодня.– Пора и честь знать! Родина доверила вам очень важное дело…Стране нужна древесина, на тетрадки, книжки всякие, дома и школы строить! А значит что? Нам выпал наряд на заготовку леса. Кто-нибудь раньше валил лес?

Строй молчал, напряженно переглядываясь между собой. От Щеголева будто бы веяло какой-то подлостью. Я с интересом отметил для себя, что в расширенных от полумрака карих зрачках плескается некая мутная водица, отдающая сумасшествием. От этого стало жутковато, и я передернул плечами, готовясь к самому худшему. Нет ничего хуже, чем идиот, которому дали власть в руки, а, судя по словам, гражданина начальника, у него этой власти в данный момент над нами было хоть отбавляй.

– Научитесь, дело нехитрое…– подмигнул он отцу Григорию, потрепав того за плечо.– И такие здоровые бугаи прячутся от честного труда по церквям, да храмам! Правильно говорил Владимир Ильич, религия – это опиум для народа. Ты знаешь, тварь, кто такой Владимир Ильич?

Священник кивнул, поморщившись. От Щеголева отчетливо несло свежим перегаром, который почувствовал даже я, стоявший чуть поодаль.

– А ну, двинулись искуплять, скотина безмозглая, грехи ваши!– сорвался он на визг, пнув ногой подвернувшегося ему под ногами молодого паренька, занявшего место на нарах левее нас.– Двинулись, двинулись, пока стрелять не начал…

Строй уныло зашевелился, будто один целый неповоротливый организм, ломая и без того нестройную шеренгу. Двинулись вперед…Кто-то с тяжелым вздохом, кто-то с недовольным шепотком. Интересна все же наша исправительная система. Вместо того, чтобы учить добру, понимать и ценить прекрасное, она до конца доламывает и без того разбитую вдребезги психику преступников своим скотским отношением к личности, собственному мнению и самовыражению. Много кого выйдет и этих застенков на волю? Вряд ли…Но те кто выберется отсюда, наплевав на все тяготы и лишения, сцепив зубы дотерпит до конца желанной “десятки”, те уже никогда не смогут быть такими, какими были раньше! В каждом встречном им будет чудится враг, в каждом прохожем вот такой Щеголев, только и мечтающий лишь о том, чтобы избавиться от нетрудоспособного балласта.

Под ногами захрустел покрытой тонким слоем наста слежавшийся снег. Ноги, и без того околевшие за ночь в ледяном бараке, мгновенно ощутили этот цепкий холодок, скользнувший по подошве.

– Ничего! Согреетесь, твари!– хмыкнул Щеголев, заметив мое недовольство.

Стараясь не смотреть в его сторону, еле сдерживаясь, чтобы не смолчать, я стал осматриваться по сторонам. Лагерь понемногу оживал. Из длинных бараков спешили на работу, такие же как и мы бедолаги, только еще более похудевшие, очерствевшие не только обветренным суровыми мордовскими ветрами лицом, но и душой. Каждый, из встреченных мною взглядов, нес в себе острую подозрительность, открытую ненависть и готовность ко всему. Эта серая, унылая обреченность, скользящая у всех в глазах, больше всего поразила меня. Сосущая до боли в груди серость, будто поглощала тебя, засасывала внутрь, заставляя сердце уныло тянуть где-то с левого бока.

– Интересно, а далеко нам маршировать, господа?– огляделся по сторонам Качинский, когда ворота лагеря оказались далеко позади. На входе к нам пристроились четверо автоматчиков из числа срочников. Один держал на поводу огромную кавказкую овчарку, непрерывно зыркающую на нас своим внимательным карим взглядом.

– А Бог его знает…– вздохнул отец Григорий, внимательно посматривая себе под ноги, боясь каждый раз подскользнуться на скользкой тропинке, натоптанной множеством ног.

– Разговорчики в строю!– рявкнул Щеголев, который, будто опытный сторожевой пес, скользил вдоль строя, оказываясь то с одной, то с другой стороны от него, прислушиваясь к негромким разговором и сбитому дыханию заключенных.– А ты, “контрик” – обратился он к Качинскому, сжав до бела узкие тонкие губы,– ну-ка, обратись к своему товарищу, как положено! Как в нашем социалистическом государстве определено! Ну-ка! Нет у нас господ и бояр больше! Нет! У нас все товарищи…Говори, сволочь!– он мгновенно подбежал к Льву Данилычу и выдернул его из строя, своей огромной пятерней ухватив за отворот телогрейки. И без того дышащая на ладан ткань с треском порвалась, оставив целый клок в лапах Щеголева.– Говори, тварь! Я таких как ты в восемнадцатом на фронте…Я из вас фарш…Говори, сука!

 

В этот момент я даже позавидовал спокойствию Качинского. Ни один мускул не дрогнул на лице офицера после такого обращения, ни одна мышца не пришла в движение, чтобы дать сдачи. Вместо этого он оправил фуфайку и невозмутимо поинтересовался:

– Нас, это таких же как мы, бесправных зэков, которые вам и ответить толком не могут, гражданин начальник? Их вы в фарш уделывали? Или это было, когда фронт немцам сдали, свалив по домам под жинкин бочок?

– Да я тебя…– лицо Щеголева перекосило. Он дрожащей рукой достал пистолет из кобуры, путаясь в застежках.– Я тебя “контру”…

Я видел, как Качинский прикрыл глаза и замер, вдохнув полной грудью. Он хотел этого! Желал смерти! Избавления от этих постоянных мук и унижений!

– Господи, упокой душу грешную…– тихонько рядом со мной прошептал отец Григорий. Хотел перекреститься, но в последний момент отдернул руку, вспомнив, чем это может грозить.

К счастью Льва Данилыча это страшное желание понял и Щеголев. Пересилив себя, он убрал оружие обратно в кобуру, сплюнув от негодованию в сторону.

– Быстро хочешь соскочить, тварь белогвардейская…– зло проговорил он.– Красиво и быстро! Хрен тебе! Стать в строй…

Вздохнув, медленно и неторопливо Лев Данилыч занял место рядом со мной. Лицо его было сосредоточено и серьезно, и совсем не от мороза, бледно.

– И что это было?– поинтересовался я, когда Щеголев убрался в хвост колонны.

– Значит еще не время…– коротко проговорил Качинский, пряча глаза. Ему было стыдно за свою слабость, за свое унижение, но и поделать с этим, как и многие из нас, он ничего не мог. Разве, что Морозов на медосмотре, но фартит так только раз в жизни. Выстрел! И все…И что там дальше? Темнота? Боль? Или, как говорит, отец Григорий, цветущие сады, полные фруктов. Разнеженные барышни в полупрозрачных накидках, любующиеся ярко-алым закатом? Вряд ли…Скорее я поверю в котлы и скворчащую на огне смолу, чем в такую пасторальную картинку смерти.

– Стоять!– резкий крик, словно свист хлыста над головой, заставил меня вздрогнуть и вжать в голову в плечи. Мимоходом мелькнула мысль, что вот Сашка…И ты понемногу принимаешь правила игры, становишься похожим на них, испуганных, жалких, замерших, и как ты не строй из себя непобедимого и несгибаемого, суровая система все равно тебя сломает, перекурочит и выплюнет.

Позади нас догонял небольшой «опелёк» на подножки которого висел знакомый нам по этапу лейтенант Ковригин. За рулем высилась громада невозмутимого старшины Головко.

– Стоять! Щеголев!

Напуганная ревом мотора, овчарка прижала уши и зло завыла, потряхивая косматой почти что львиной гривой.

– Смирно, твари!– коротко бросил в нашу сторону Щеголев, поправляя форму.

Строй облегченно выдохнул. Кто-то попробовал присесть, но поймав недовольный взгляд конвойных, тут же принял положенную при встрече начальства стойку.

– Догнал…– выдохнул Ковригин, вытирая шапкой мокрое лицо. Тонкие жидкие волосы на его головы слиплись от пота, от красных по-детски оттопыренных ушей шел горячий пар. – Во сколько же ты их выгнал, сучий сын, на работу?– спрыгнув с подножки «опеля», обратился он к Щеголеву.

– Да хер с ними товарищ лейтенант. Раньше начнут, больше сделают, чего с ними церемониться-то? Они, небось, с нами не цацкались бы, коли их правда вышла?

Замполит лагеря, недовольно поморщился, учуяв как и я, стойкий запах перегара от стоящего перед ним сержанта, который то ли еще не протрезвел, то ли еще не опьянел, находясь в той стадии, когда ему и сам черт не брат!

– Опять бухал, Щеголев?– хмуро окинул его недовольным взглядом Ковригин, шагая к нашему неровному строю.

– Никак нет! Я…

– Да слышно же, дубина ты деревенская, значит!– сзади появился старшина Головко, как всегда бесшумно шагая, как кошка, даже по хрустящему насту.– Сколько, значит, тебе будет товарищ лейтенант твердить-то? Не бухай, Вася, не бухай милый! Крякнешь же…От самогону проклятого!

– Я…

– Хватит,– прервал их спор лейтенант, ища глазами в нашем строю кого-то.– Сдохнет -закопаем! Они…– он кивнул в нашу сторону.– Закопают! А «белку» схватит, так я сам пристрелю, как пса шелудивого!

– Виноват, товарищ лейтенант…

– У вас все прошли медицинский осмотр и карантин, товарищ сержант?– ухмыльнулся Ковригин, наконец-то обнаружив меня взглядом.

– Так точно! Все! Кроме Морозова…– перспектива быть пристрелянным лично замполитом отнюдь не обрадовала Щеголева. Хмель, как рукой сняло, и теперь он пытался усиленно вникнуть в смысл вопросов лейтенанта.

– Уверены?

– Так…– хотел было отрапортовать сержант, но почуяв подвох замолчал.– Не могу знать!

– А зря…Свой отряд надо знать! Тем более таких ярких и выдающихся личностей, как гражданин Клименко…

Ковригин остановился прямо напротив меня, буравя меня напряженным взглядом. Свой я отводить не стал, упрямо таращась ему куда-то в переносицу, избегая пытливых карих глаз.

– Клименко! Выйти из строя!

– Клименко Александр Сергеевич 1917 года рождения статья 58 часть «б», срок 10 лет без права переписки,– среагировал я, стараясь кричать, как можно громче и четче. Это правило при озвучивании твоей фамилии вдалбливают еще в СИЗО.

– Вот этот красавец у тебя медосмотр и не прошел…– покачал головой Ковригин, осматривая меня со всех сторон, как цыган лошадь на ярмарке.– А если , не дай Бог, он у тебя триппером болен? Или хуже того сифилисом каким, а?

– Так мужики кругом,– сплюнул Щеголев на снег вязкую желтую слюну, обнажив прокуренные крупные зубы.

– О! Зэки – такие скотины, что куда свой болт вставить завсегда найдут!– ухмыльнулся лейтенант, закуривая ароматный «Казбек», от духа которого закружилась голова настолько ароматным был запах. Легкие, соскучившиеся по никотину, несколько раз судорожно сократились.– Ты только отвернись, как начнут сношаться по чем зря…– он подло хихикнул,выпуская ароматное колечко.– Шучу…А может и нет! Вообщем забираю я его! Осмотрят и в лагере работу подыщу до конца дня, чтобы не шатался без дела. Очко, например, сполоснуть?

Подельники Кислого негромко хохотнули где-то в передней части строя.

– Разговорчики!– рявкнул оглушительно громко Головко. Смешки мгновенно стихли.

– Шагай!– кивнул в сторону машины Ковригин.– Повеселил бы я тебя утренней пробежкой, да времени нет. Ваши дела еще отсортировать надо, перебрать…А доктор требует…Так что поедешь, как парень, со всеми удобствами.

Дважды меня упрашивать не пришлось. Если выбирать перспективу провести весь день на промозглом ветру, на улице, с уже окоченевшими ногами, валя сосны, высотой с трехэтажный дом, и теплом автомобиля, а потом и медпункта, то я без особых раздумий выбирал первое. И неважно, что потом будет со мной, что пытливый извращеный ум замполита придумает после, главное, что на какое-то мгновение, на еле заметный миг я окажусь в тепле.

В машине было даже слегка жарковато. Пальцы в кирзовых сапогах мгновенно стали оттаивать, превращаясь из хрупких льдинок в нечто человеческое. Жар разлился по всему телу, а впалые щеки заалели.

Меня усадили вперед, рядом с водителем. Ковригин расположился сзади, а Головко уселся за руль, слегка качнув на рессорах автомобиль всем своим весом. Повернул ключ в замке зажигания и сухо заметил, косо поглядывая на меня:

– Не балуй, значит…У замполита ствол в руке. Дернешься, мигом продырявит.

Для подтверждения его слов, Ковригин передернул затвор «ТТ», глухо щелкнувший прямо у меня под ухом. Да и плевать! Куда здесь прикажете бежать? В лес? Это верная смерть от холода! Без одежды, без еды. Я не пройду по этим дебрям и с километра, а пущенные по следу собаки, мгновенно возьмут меня, как только я сорвусь в побег. Вариант с заложником? Головко вряд ли на эту роль подойдет. Ковригин? Этот вообще обладает стальными нервами несмотря на юный возраст, его так просто не напугать. Оставалось лишь расслабиться и попробовать согреться.

Машина аккуратно покачивалась на рессорах. Головко водил аккуратно. От чего у меня тут же стали закрываться глаза. Тело мерно покачивало из стороны в сторону, под ногами натекла огромная лужа потаившего снега, но мне было все равно хорошо. Еще бы жрать, так бы не хотелось…

– Ты же вроде парень разумный, Клименко,– начал издалека замполит, едва мы въехали в широко распахнутые ворота лагеря,– слышал, что случилось с Морозовым вчера?

Я кивнул, стряхивая с себя блаженную слабость, отгоняя сон.

– Так вот…Ты же не повторишь его ошибки сегодня? Верно?– голос Ковригина был спокойный и уверенный. Он сильно преобразился с того момента, как вернулись с этапа в лагерь. Здесь он был, словно дома, в своей тарелке, где каждый вопрос и угол ему знакомы. И если в вагоне создавалось ощущение, что он молодой сопливый лейтенант, а Головко опытный подчиненный, то теперь все складывалось наоборот. Здоровенный сержант покорно выполнял все возможные приказы замполита, как верная собачонка, а значит, там, в вагоне, они зачем-то ломали перед зэками комедию. Зачем? Задумался я. Скорее всего, чтобы Ковригина считали своим парнем в доску. Не принимая в расчет в случае чего, а сам лейтенант, как выяснилось, всего лишь валял дурака, будучи в действительности опасным, как гремучая змея.

– Верно, гражданин начальник…– выдавил я из себя, после минутного молчания. Машина подъехала к широким крыльцам карантинного барака, взметнув задними колесами снежную пыль.

– Вот и хорошо, Клименко,– улыбнулся Ковригин,– я так и думал. Ты же из наших?

– Я оперативник!

– Да к черту! Оперативник, замполит, старшина, кум, хозяин…Все мы из одной службы вышли, из НКВД. Должны понимать друг друга с полуслова…

– Про понимание я уже говорил с гражданином сержантом,– буркнул я, выходя из автомобиля, краем глаза заметив, как во весь рот улыбается Головко.

– Жаль…– вздохнул Ковригин, пряча оружие в кобуру.– Такой перспективный кадр пропадает. Мы б тебя, Клименко, библиотекарем у нас сделали! Слышишь? В тепле, книжки читать, молодок из женского лагеря за жопу щупать? Может согласишься, а?

– Нет, товарищ лейтенант,– рассмеялся Головко, глуша двигатель,– он идейный! Я пробовал уже так…

– Ну или дружков твоих в расход при попытке к бегству, а? – лицо Ковригина резко посерьезнело. Он вцепился в меня жестким сверлящим взглядом, как бульдог в свою жертву.– Контру и попа, а? И тогда нет?

Я дернулся было к нему, вовремя спохватившись, что замполит просто развлекается, провоцируя меня. Остановился, готовый к броску, сжав кулаки, спрятав их под длинными рукавами телогрейки.

– А тогда, лучше и меня вальнуть сразу, гражданин начальник…– процедил я, бледнея.

– Да ну? Шучу я, Клименко, шучу! Жизнь у нас скучная в лагере…Вот такими как ты и развлечешься, разве что…Народец у нас измельчал…Глупый пошел, тонкого юмора не понимает. Ну иди…Иди! Чего застыл? Докторша давно уж ждет в бараке нетопленном, как ты явишься балду ей свою показать. Шевелись тварь!– резко, почти без перехода рявкнул он, заставляя меня шагнуть внутрь.

– Интересный экземпляр…– донеслось мне в след.

– Не то слово, значит-с, товарищ лейтенант!– рассмеялся Головко.– а видели бы вы, как он Кислова отделал! Загляденье одно!

В бараке было зябко. После горячего, обжигающего тепла машины тут было, словно на улице. Полумрак сеней, узких, почти по-деревенски аскетичных, сменился широким коридором, а потом еще одной полупустой комнатой, в конце которой стоял длинный узкий стол, накрытый потертой кумачовой скатерью. На столе в углу остались брошенными несколько папок с личными делами, металлическая кружка для воды и чернильница в виде сундучка. Все это я рассмотрел из-за угла, почему-то вдруг заволновавшись перед входом. На сердце появилось ледяное предчувствие опасности, будто перед прыжком в холодную воду. Тело сковало само собой чем-то невидимым, и мне пришлось пересилить себя, чтобы шагнуть в комнату, опустив глаза в пол.

– Осужденный Клименко, 1917 года рождения, статья 58 часть «б», срок 10 лет, на медицинское освидетельствование прибыл!– как можно быстро доложил я, поднял глаза и замер…Совсем уж по-детски открыв рот.

Она стояла у окна. Все такая же прекрасная, как и раньше. Узкий белый халат подчеркивал её идеальную фигуру, затянутую в строгую военную форму. Волнистые светлые волосы спадали с плеч, скрученные на затылке в причудливый хвостик. Услышав мой голос, она вздрогнула и медленно повернулась от окна. В ореоле пробивающегося через грязные занавески встающего поутру солнца, ее лицо казалось купалось в его лучах.

– Валя…– прошептал я пораженно. Сердце ухнуло куда-то вниз, будто я, правда, прыгнул в ледяную воду. Те же губы, тот же блеск глаз, та же улыбка, пусть и немного удивленная…Я думал уже, что никогда их не увижу.

 

– Валечка…– ничего другого я из себя выдавить не мог. Дыхание свело судорогой, и я, вообще, был не уверен, что когда-нибудь задышу снова.

– Сашка! Сашка!– она порывисто кинулась ко мне, обнимая меня, грязного, оборванного, в тюремной робе, пораженного увиденным чудом.– Сашенька!– Валентина покрывала мое лицо густыми поцелуями,оставляя ярко-красную помаду на моих давно небритых щеках.– Родной мой! Любимый мой! Саша!

А я не мог пошевелиться…Я не мог дышать! Я не мог смотреть на нее! Только нелепо и глупо улыбаться, не веря своему счастью, что вижу ее, чувствую, что ощущаю ее поцелуи на моих губах.

– Валя…

– Ты здесь! Любимый…Ты здесь, мой родной,– шептала она, прижавшись ко мне, и я чувствовал, как моя колючая щетина становится влажной от ее слез.

– Валя…– усилием воли, черными заскорузлыми пальцами я коснулся ее волос. Носящих все тот же дурманящий аромат, как и раньше. Ее запах! Запах любимой женщины. Самой лучшей на земле!– Валя…

Ее всхлипывания перешли в непрерывные рыдания. Она всем телом вжалась в меня, будто боясь, что я исчезну куда-то, будто мираж. Валины хрупкие тонкие пальцы вцепились в мою телогрейку, словно хотели разорвать ее на клочки. И лишь только спустя пару минут, я смог сделать первый вдох и слегка унять бешено колотящееся сердце.

– Валечка! Валя!– уже сам крепко обнял ее, вжимая в себя, будто чувствуя, что нам обоим это нужно. Необходимо почувствовать друг друга после стольких месяцев разлуки и поверить, что все это на яву.

– Валя моя…– помимо воли из глаз моих потекла слеза, оставляя на грязной щеке мутный развод, неприятно холодя кожу.

– Валя…– большего в тот момент я ничего сказать не мог.

ГЛАВА 17

Андрей Коноваленко – новоиспеченный хозяин Темлага с удовольствием откинулся на кресле, наслаждаясь минетом, который сладострастно причмокивая исполняла под столом Ирочка Бергман. Медсестра оказалась понятливой и сообразительной девочкой, мгновенно ухватила выгоды своего нового положения фаворитки и старательно отрабатывала некоторые вольности, которые были не положены вольнонаемным.

– Сейчас…– глухо зарычал Коноваленко, обхватив голову медсестры руками, та посопротивлялась, закашлялась, но все выполнила, как надо. Встала с промозглого пола, оправила задравшийся белый халатик, который приводил нового «хозяина» лагеря в неописуемый восторг. Странно, почему он раньше не замечал его на супруге?

– Андрей Викторович…– протянула она, закуривая папиросу, по-женски держа ее в стороне, чуть на отлете.

– Чего тебе?– блаженно выдохнул Коноваленко, вырываясь из терпкой неги.

– А может…

– Нет!– резко оборвал ее Андрей, поняв к чему она клонит.– Ты умная девочка, не заставляй меня подумать, что я ошибся в тебе…

– Ты даже не спросил о чем?– нахмурилась Ира.

Коноваленко встал со своего места и на ходу рассмеялся, набирая себе из еще дореволюционного графина немного воды.

– Я в органах госбезопасности тружусь уже почти двадцать лет…О чем может спрашивать любовница разнеженного мужика, справив все свои дела на отлично, кроме как о будущем? Угадал?

Бергман промолчала, выдохнув клубок густого сизого дыма. Ее тонкие пальцы немного подрагивали, и сигарета грозилась вот-вот сбросить пепел прямо на пол.

– Угадал…Только вот что…Трахаешься ты конечно великолепно, но, прости уж, на супругу «хозяина» зоны ты не тянешь…

– А она тянет?– глухо спросила Ира, отвернувшись к окну, что-то там преувеличенно внимательно разглядывая.

– Она тянет..– кивнул Андрей, улыбнувшись.– Сколько через тебя таких как я прошло? Десяток? Полтора?

– Хам…

– Не люблю ходить вокруг да около,– пожал плечами Коноваленко,– и неужели ты надеешься, что двадцать первый или сороковой вдруг окажется прекрасным принцем, который прискачет на белом коне и заберет тебя навсегда из этой дыры? Ты будешь носить мутоновые манто, пить дорогое вино и общаться с высшими чинами государства? Увы…Дорогая Ирочка, хочу тебя разочаровать…Ты удобна и только! С тобой отлично и беспроблемно, но, повторю, на «хозяйку» ты не тянешь, не тот типаж…

– Сука…

– Жизнь она такая!– ухмыльнулся Коноваленко.– А Ковригина пробовала?– неожиданно резко спросил он, повернув ее к себе лицом. Дешевые тени медленно стекали с век грязно-зелеными разводами по щекам. Он парень молоденький, может еще и повестись…А если еще и залететь вовремя…

– Пробовала,– утерла тыльной стороной ладони слезы Бергман, став в мгновение ока старой, некрасивой, почти отвратной, с глубокими морщинами в уголках губ, мешками под воспаленными невыспавшимися глазами,– это он с виду простачок, а сам волчара еще тот… Как ты…– она порывисто подалась вперед, вжимаясь всем телом в Коноваленко. От ее жаркого дыхания стало тепло. Бесстыдные пальцы снова зашарили у поясного ремня, заставляя все мысли свернуть на избитую тропку.

– Тебе пора в медпункт!– с трудом отстранил медсестру от себя Андрей.

– Есть, товарищ капитан государственной безопасности!– Ирина слегка прикусила его за мочку уха, проведя пальцем по свежей щетине, заставив Коноваленко содрогнуться всем телом.

– Хотя постой…

– Ооо…– блудливо улыбнулась она, приподнимая халатик.

– У тебя есть шанс!– оборвал ее Андрей, отстраняясь.– Есть шанс…

– Я и так знала…

– Но не так…Присматривай за Валей! Может слишком часто ходит в какой барак? Может кого часще остальных на медосмотр вызывает? Если накопаешь чего и убедишь в этом? Есть шанс перестать быть вечно второй…– перед глазами Коноваленко стояла ненавистное лицо Клименко. Как же он ненавидел его в этот момент! Как желал, чтобы тот исчез куда-нибудь, пропал без вести среди этих дремучих мордовских лесов! При мысли о том, что этот ловелас здесь, совсем близко от их с Валей семьи, его начинало трусить от переполнявшей до краев злобы.

– Так что?– нахмурился Андрей, усаживаясь на свое место.– Шанс сразу скажу мизерный, но он есть…

– А выбора-то и нет…– вздохнула Ирина. – Разрешите идти?

– Идите,– махнул рукой Коноваленко, сделав вид, что решил поработать с бумагами.

– А?

– Свободны, товарищ Бергман!

Дверь закрылась очень тихо и аккуратно. Нет…Не быть ей «хозяйкой», куда ей с ее темпераментом против Вальки? Так…Ни о чем… Только потрахаться и горазда! Уж в этом ей равных нет… А ну-ка…

Он отставил в сторону несколько папок, лежащих на столе, выбрав самую тонкую. На обороте на него смотрели зелено-серые глаза Клименко. Ненавистные глаза Клименко, сумевшего испоганить ему всю его жизнь одним своим существованием.

В самом верхнем уголке крупным размашистым почерком судебного делопроизводителя стояла пометка «строго секретно», бывший сотрудник органов госбезопасности.

– Волчара говоришь…– вспомнил он слова Бергман об замполите Ковригине.– И этот волчонок…

Словно что-то внутренне для себя решив, Андрей схватил трубку телефона, соединённого напрямую с внутренней караульной службой лагеря.

– Ковригин на месте?– коротко бросил он, привыкший со временем к тому, что его голос узнают все, кому это по должности положено.

– Так точно! Пять минут назад прибыл!– браво отрапортовал дежурный.– Доложился и отправился к себе.

– Приказ немедленно явиться к начальнику лагеря!

– Есть!– трубку на том конце положил, зашипела звенящая в трубке тишина.

Если человек человеку волк, то и волк волку не товарищ. Мне марать руки об вас, гражданин Клименко не с руки, подумал про себя Коноваленко, закуривая ароматный « Казбек», а вот если через Ковригина, а потом и через третьих лиц…Уверен, что замполит как никто другой знает, кто в лагере сидит по «мокрому», и кому ради того, чтобы максимально скостить срок, ничего не стоит пощекотать перышки такому молодцу, как Клименко.

Замполит ждать себя долго не заставил. Андрей только и успел, что выкурить терпкую папиросу,затушив ее в массивной металлической пепельнице, где уж свалена была куча окурков.

– Товарищ капитан госбезопасности, старший лейтенант Ковригин…

– Давай без официоза, лейтенант,– махнул рукой Андрей, закуривая еще одну. В кабинете хозяина лагеря висело плотное облако дыма, уже даже не рассасываясь над головой, а просто вися большим густым клубком,– тем более разговор нам предстоит личный и конфиденциальный. Ты в курсе, что это слово обозначает?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru