Александр Тимофеевич Филичкин
Дорога на фронт
Эвакуация в тыл
Очнулся Яков, лишь после того, как его подхватили чьи-то крепкие руки. Парня подняли в кузов разгруженной бойцами «полуторки» и разместили на голых досках. Он слегка повернул тяжёлую голову, громко гудящую от неистовой боли.
Зенитчик дождался, когда пред глазами погаснут большие цветные круги. Поднял тяжёлые веки и разглядел, что рядом лежал тот любопытный боец, который спрашивал об устройстве орудия больше всех остальных.
Судя по грязным бинтам, густо пропитанным кровью, Павла ранило в грудь тяжёлым осколком. Он был без сознания и очень трудно хрипел при каждом прерывистом вздохе.
Чуть дальше устроили пятерку «тяжёлых» солдат, которых Яков не смог даже узнать. Лицо одного замотали так сильно, что видны были только щёлочки глаз, заплывшие чёрно-синими пятнами. Другой был ранен в спину. Он лежал на животе и смотрел в противоположную сторону. Все прочие находились далеко от зенитчика.
На прощание сержант МВДешников пожал руку всем отъезжающим. Перелез через правый низенький борт, и неловко спустился на землю. Видно, у него болела нога. Машина тронулась с места и на всех парах помчалась вперёд.
Несмотря на большие ухабы, по которым летела «полуторка», Яков сразу уснул. Лейтенант приходил в себя лишь время от времени. Обычно это случалось, когда оглушённого парня пытались поднять.
Стоило это сделать кому-то, как в черепе Якова немедля вскипала несусветная боль. Горячей волной она растекалась по мозгу и билась в висках с такой неистовой силой, что ни о каком забытьи не могло быть и речи.
Приходилось чуть поднимать опухшие веки и смотреть на окружающий мир сквозь пелену горьких слёз. Это помогало зенитчику немного отвлечься от сильных страданий.
Глядя поверх деревянного борта, Яков отметил, как машина петляла меж полуразрушенных зданий завода. Пару раз, она заезжала в пустые цеха, где укрывалась от атаки «лаптёжников».
Затем, грузовик миновал развалины большой проходной и вырвался в полностью разрушенный город. По двум сторонам от дороги тянулись сожженные жилые дома. Они стояли вдоль улиц, как закопчённые временем скалы.
Небольшое шоссе всё время шло под уклон. Лейтенант догадался, что оно ведёт на восток. Вот только, вместо санбата, обещанного ему генералом, бойцов привезли прямо к руслу реки.
Их уложили на плащ-палатки, залитые высохшей кровью, отнесли на пустой обрывистый берег и разместили там длинным неровным рядочком. Красноармейцы лежали плечом к плечу, словно на выставке.
Тем раненым, кто возмутился таким обстоятельствам, санитары сказали: – Так вас будет удобнее брать и носить на плавсредства. Так что, погрузка пройдёт намного быстрее. Все тотчас замолчали.
Яков с трудом приподнял гудящую голову и осмотрелся вокруг. Недалеко от сапог плескались мелкие волжские волны. В десятке шагов с другой стороны находился обрыв, высотой в несколько метров.
Те, кто мог двигаться самостоятельно, сразу вставали на ноги. Те, кто не мог, перемещались, как-нибудь по-другому. Но все они, шли или ползли, к песчаной террасе, резко вздымавшейся над урезом воды. Красноармейцы приваливались спиною к земле и защищали себя хотя бы с одной стороны, с проклятого запада.
Все остальные, а их оказались многие сотни, оставались лежать на открытом пространстве. Они с ужасом пялились в синее небо. Там очень часто мелькали воздушные машины фашистов.
Над Волгой вились самолёты с крестами на крыльях: «мессершмитты», «фокке-вульфы» и «хейнкели». Пилоты стреляли длинными очередями и поливали из пулемётов всё то, что виднелось внизу.
Иногда, истребители шли почти над землёй. Они проносились над песчаными пляжами и палили по беспомощным людям. Красноармейцы лежали бок о бок, как спички на длинной столешнице. Они не могли даже сдвинуться с места.
Чуть выше над Волгой, кружились десятки «лаптёжников». Они нападали на любую машину, танк или отряды пехоты, что двигались по улицам города. В глубине небосвода, парили ненавистные «рамы» и постоянно выискивали крупные цели.
Едва на фарватере появлялся корабль или же катер приличных размеров, как разведчики вызывали артиллеристов по радио и выдавали координаты данного судна. Нужно сказать, что пушкари бесноватого Гитлера стреляли удивительно точно.
Большие фугасы прилетали с проклятого запада. Со свистом и шелестом они падали в воду по близости от теплоходов, вместительных барж или внушительных лодок с мотором.
Гремели ужасные взрывы. Ударные волны рвали железо в мелкие клочья. Поднимали обломки к белёсому небу и швыряли в разные стороны всё, что находилось внутри. Иногда, это было оружие, снаряжение и продовольствие, но чаше всего, мелькали останки солдат, спешивших в разрушенный город.
От таких попаданий, баржи с горючим тотчас занимались дымным огнём. Горящее озеро нефтепродуктов разливалось по Волге. Оно плыло вниз по течению, сжигая всё то, что попадалось на длинном пути.
И левый и правый берег реки, подвергались обстрелу из крупнокалиберных пушек. В гудящем от напряжения воздухе свистели большие снаряды. Горячие осколки фугасов летели в несчастных людей, оказавшихся рядом.
Здесь не имелось траншей и землянок, где могли бы укрыться бойцы. Во-первых, их некому было копать, а во-вторых, вода находилась рядом с поверхностью пляжа. Она тотчас заливала каждую ямку.
Меж «тяжёлыми» ранеными и увечными красноармейцами бегали бледные девушки в когда-то белых халатах. Санитарки метались по длинному пляжу и пытались хоть чем-то помочь искалеченным людям.
Их было мало, а тех, кто нуждался в лечении, удивительно много. Так что, бедные медики просто падали с ног от усталости. Похоже, что смены для них, в ближайшее время, уже не предвиделось.
Хорошо, что время от времени, они находили в себе толику сил. Забирали умерших бойцов и, волоком таща по песку, уносили куда-то в сторонку. Делалась это лишь для того, чтобы на свободное место устроить того, в ком ещё теплилась жизнь.
Как только сильно стемнело, движение на переправе усилилась. Число теплоходов и лодок значительно выросло. Яков снова попал в тот ужасный кошмар, который он пережил всего лишь три ночи назад.
Вот только, тогда он был крепок, здоров и полон энергии, а теперь оказался совершенно беспомощным. Его подняли с земли, словно бревно и погрузили на маленький катер, заполненный до последних пределов.
Здесь были бледные от голода женщины, старики и старухи, а так же дети всех возрастов. От постоянно вопящих младенцев, до очень худых, неуклюжих подростков.
Звбитый людьми, перевозчик сдал низкой кормою вперёд. Он развернулся на месте и, виляя из стороны в сторону, рванулся к левому берегу Волги. Висящая в небе, чёрная «рама» заметила его продвижение. Пилоты-разведчики дали команду своим пушкарям и стали работать корректировщиком стрельб.
Через короткое время, к артиллеристам фашистов присоседились «лаптёжники». Сверху посыпались снаряды и бомбы. Возле бортов часто вспухали фонтаны кипящей воды. Они на миг зависали в остывающем воздухе и обрушивались на открытую палубу.
Волны бурным потоком проносились по доскам, избитым осколками с пулями, и возвращалась в родную стихию. Они норовили смыть всех людей, что находились поблизости.
Кораблик швыряло, как в бушующем море. Каким-то неведомым образом, он всё никак не тонул. После воздушной атаки, катер сразу выравнивался и резво двигался дальше.
Яков лежал на мокром настиле. Вокруг находились десятки гражданских. Все что-то тихо шептали и закрывали глаза каждый раз, когда рядом гремел ужасающий взрыв.
Послышался вой «пикировщика». Перед глазами зенитчика вдруг появился прицел. Парень сильно задёргался. Он непроизвольно задвигал руками, будто крутил маховик вертикальной наводки орудия.
Яков «поймал в перекрестие» атакующий «юнкерс» и крикнул сорванным голосом: – Пли! – В голове полыхнул сгусток всёсокрушающей боли. Офицер провалился в безмолвную тьму.
Новый мучительный приступ, лейтенант испытал, когда его снова подняли на руки, уложили на плащ-палатку и понесли через остров под названием Зайцевский. Добравшись до главного русла, санитары сняли парня с брезента и устроили на жёсткой земле.
Ощутив под собой твёрдую, неподвижную плоскость, Яков снова лишился сознания. Он был в забытьи до тех самых пор, пока его не стали грузить на подошедший корабль.
Теплоходик рванулся через главный поток шириною в один километр. В небе опять появились «лаптёжники». Они нападали ещё несколько раз. Теперь ужасная мука длилась значительно дольше, чем под вблизи Сталинграда.
Таким образом, Яков то вдруг терял, то обретал связь с реальностью. Наконец, он как-то понял, что его привезли на «полуторке» к Ахтубе. Зенитчик даже запомнил, как въехали на убогий паром, и переплыли неширокий рукав великой реки.
На двух берегах той протоки стояли «ручники» Дегтярёва и без остановки строчили в белесое небо. Сверху падал очередной «пикировщик» с тнвтонскими крестами на крыльях. Он поливал огнём переправу и пытался попасть увесистой бомбой в маленький плот.
Затем, машина оказалась на суше и поехала в гору, к посёлку «Верхняя Ахтуба». На станции железной дороги Якова снова подняли. Занесли в обычный плацкартный вагон и, как очень «тяжёлого» уложили на нижней койке в открытом купе.
Во всех проходах устроили раненых, способных двигаться самостоятельно. Те из них, кто не мог уже больше стоять, сидели и неподвижно лежали на грязном полу.
Часа через два, погрузка успешно закончилась. Эшелон, собранный из санитарных вагонов, тронулся с места. Стуча колёсами на раздолбанных взрывами стыках, он двинулся на юго-восток, к посёлку «Верхний Баскунчак».
К той самой маленькой станции, которую зенитчик с земляками-бакинцами удачно объехал в «полуторке» НКВДешника. Хорошо, что у «синих фуражек» нашлось тогда место в маленьком кузове.
Поезд медленно шёл, а вернее сказать, еле-еле тащился. Мало того, он вдруг замирал каждые несколько вёрст. За те несколько дней, что Яков был в Сталинграде, здесь совсем ничего, не изменилось в лучшую сторону. Составы на обоих путях, стояли вплотную друг к другу.
Так же, как прежде, на запад направляли здоровых крепких людей и новую, с иголочки, технику. Оттуда везли только раненых или гражданских, бегущих от фрицев. И те и другие смотрели на встречный поток, но все угрюмо молчали.
Свежие военные части пользовались большой привилегией. Путейцы их пропускали в первую очередь. Иногда открывались короткие «окна» в другом направлении.
Тогда санитарный состав устремлялся вперёд. Он проезжал какой-то участок железной дороги и опять замирал. Стоя в голой степи, он собой представлял неплохую мишень.
Советские истребители куда-то исчезли в начале жаркого лета. Они до сих пор, почти не мелькали над пыльной землёй. Самолёты фашистов свободно летали над трассой. Они бросали тяжёлые бомбы на составы и станции и стреляли из всех пулемётов.
Им было совсем безразлично, кто там внизу, кадровые военные, идущие на битву с врагом, или же просто гражданские, бегущие в тыл? Не замечали они и красных крестов, нарисованных на крышах теплушек.
Им не было разницы, кто из советских людей погибнет сегодня, а кто только завтра? Главное, побыстрее очистить прекрасную землю от всех «утерменшей». Ведь именно здесь, должны расселиться арийцы, представители высшей, человеческой расы.
Если санитарный состав шёл по путям то, услышав вой самолётов, машинисты тотчас тормозили. Медики бросались наружу и, словно юркие мыши скрывались в ближайших оврагах. За ними спешили те раненые, кто был способен хоть как-то ходить.
А вот все «тяжёлые» оставались на месте. Те, кто мог шевелиться, сворачивались в плотный комок и прижимались к наружным стенкам вагона. Все очень надеялись, что длинные строчки из пуль пройдут по оси длинного поезда и не заденут их тело.
Всем прочим, не удавалось свершить даже такого простого движения. Они лежали пластами. Одни лишь молились всевозможным Богам. Другие смотрели на потолок застывшими от страха глазами и бормотали такие ругательства, какие приходили на память.
Налёты фашистов случались с таким интервалом, что можно было, сверять ручные часы. Причём, производились они помногу раз за день. Далеко не всем пассажирам удавалось их пережить.
Бегущие от войны, горожане гибли от взрывов авиабомб, попадавших в вагоны. Их настигали осколки, летевшие в разные стороны, и кусочки свинца, посылаемые фашистами с неба.
Многие люди умирали от тяжких ранений, полученных ещё в Сталинграде, а так же от новых увечий, что настигали в пути. Санитарный состав, забитый у Волги до последних пределов, каждый день избавлялся от холодеющих тел. Их выносили наружу и клали длинным рядочком вдоль длинных путей.
Время от времени, появлялись мобильные отделения железнодорожных бригад. Так же, как и везде, бойцы разъезжали на разбитых «полуторках». Они собирали покойников в открытые грузовые платформы. Везли в ближайшую балку и хоронили, немного присыпав серой землёй.
Постепенно вагон освободился настолько, что на грязном полу никто не лежал. Все размещались на полках второго и первого яруса. На третий, раненым воинам не удавалось забраться.
К этому времени, Яков уже вернулся в сознание. Чувствовал парень себя значительно лучше. Голова не трещала так сильно, как раньше. Боль и шум, терзающий уши, можно было терпеть.
Зенитчик вдохнул застоявшийся воздух и неожиданно понял, что обоняние снова включилось. Осеннее солнце раскалило вагон до сорока с чем-то градусов, если не больше.
В нос резко ударила сильная вонь. Лейтенанта едва не стошнило от жутких миазмов. Несло кислым потом, давно уж немытых человеческих тел, отходами жизнедеятельности многих людей и отвратительным гноем, текущим из ран.
Едва удержав мощный рвотный позыв, Яков поднял опухшие веки и осознал, что он оказался в медицинском вагоне. В памяти парня всплыли слова санитара, стоявшего перед ним, какое-то время назад:
– Осколок сидит в кости черепа. Поэтому, мы не тронули эту железку. Дали лекарство, снижавшее острую боль, и зашили разрез на голове. У вас сотрясение мозга. Сейчас очень нужен продолжительный отдых. Лежите спокойно и старайтесь не двигаться, хотя бы первые дни.
Врачи осмотрели солдата, лежавшего справа на полке, в том же купе. Всем сразу стало понято, его нельзя поднимать и нести в операционное отделение состава.
Оно находилось в нескольких вагонах отсюда. Пока доставишь больного туда, он уже точно умрёт. Медики поговорили на древней латыни и твёрдо решили, нужно резать на месте.
Сделали красноармейцу пару больших уколов новокаина. Положили бедняге на нос кусочек бинта, смоченный хлороформом. Подождали минуту, пока боец не уснёт, и открыли железную банку. В ней были стерильные инструменты, которые принесла медсестра.
Хирург взял длинный скальпель и привычным движением, разрезал грудную клетку солдата. Он удалили приличных размеров осколок, засевший у правого лёгкого. Зашил глубокую рану, устроил дренаж и наложил небольшую повязку.
Яков вспомнил о той операции, что проводили в купе: – «Как там этот солдат? – подумал зенитчик и очень медленно повернул гудящую голову. Скосив глаза на соседнюю полку, лейтенант удивился до крайности. Там лежал тот самый любопытный боец из его батареи.
Рана у Павла пошла на поправку. Теперь он дышал не так трудно и хрипло, как раньше. Однако, был до сих пор без сознания и выглядел просто ужасно. Полуседая щетина росла на лице и оттеняла бледные, впалые щёки. Синюшные губы сильно потрескались и покрылись коростой.
– «Какое странное стечение судеб?» – удивлённо подумал бакинец: – «Вместе с ним воевали на одной батарее. Вместе прошли через ад переправы и оказались рядом на койках, в одном санитарном вагоне.
Расскажи кому, не поверят. Сразу заявят: – Заврался зенитчик! Такого не может случиться на фронте, протяжённостью в тысячи вёрст! – хотя то, что мы пережили в городе Сталина, невозможно представить себе!»
Посмотрев на нижнюю полку, расположенную через проход от купе, парень увидел сержанта лет двадцати. Он был одет в замасленный комбинезон чёрного цвета. Танкист сидел, прислонившись к стене, и спокойно смотрел на лежащего пластом лейтенанта.
Яков вполголоса поздоровался с ним. По реакции молодого соседа парень вдруг понял, тот его слышит, но судя по неподвижному взгляду, совершенно не видит.
С неба раздался вой самолёта фашистов. Следом послышался долгий гудок паровоза. Поезд со скрежетом затормозил и замер среди голой степи. Все, кто мог ходить, принялись суетиться. Они поднялись на ноги и со всей возможной скоростью, двинулись в сторону тамбуров.
Стараясь не мешать пассажирам, танкист убрал босые ступни из прохода, и привычно свернулся калачиком на своей нижней полке. Яков знал, зачем люди торопятся к выходу?
Все очень хотели переждать атаку снаружи. Ведь шансов спастись там, значительно больше, чем внутри санитарного поезда, неподвижно стоящего у всех на виду.
Парень хотел рвануться за ними. Попытался подняться. Понял, что не сможет этого сделать и, положившись на злодейку-судьбу, остался на месте.
Когда все «ходячие» освободили вагон, Яков прислушался и разобрал, что взрывы бомб и трескотня пулемётов доносились со стороны паровоза. Зенитчик решил, что пока нет особой опасности, и слегка успокоился.
Стараясь, отвлечься от грохота боя, он попытался завести разговор. Офицер окликнул танкиста и сразу представился: – Меня зовут Яков, а вас?
– Сержант Первов. – отозвался сосед и, хмыкнув, продолжил: – Хотя, теперь мы не в воинской части. Находимся в положении раненых. Поэтому, давай без чинов и фамилий. Если хотите, то можете звать меня Доля.
– Это что, ваше прозвище? – спросил лейтенант.
– Нет сокращённое имя. – отмахнулся танкист.
Зенитчик вспомнил далёкий Баку и своего одноклассника. Тот был в восьмом поколении греком чистых кровей. В те времена, Яков учился в простой семилетке. Дружил с чернявым потомком Гомера и частенько бывал в его шумном доме.
Парень вспомнил родню дорогого приятеля и сообщил: – Дядю моего соседа по парте все звали Долий, что значит – верный друг Одиссея, или большой сосуд для вина.
Как это ни странно, древний герой «Илиады» очень любил много выпить хмельного напитка. В такой ситуации, его странное прозвище соответствовало всем обстоятельствам. Как мне известно, – стараясь отвлечься, продолжал лейтенант: – данное имя происходит от какого-то древнегреческого или римского корня.
– Точно. – обрадовался чему-то танкист: – Первый раз мне встретился кто-то, кто слышал о столь редком имени. К сожалению, оно непривычно для русского слуха. Поэтому, дома меня все называли попросту – Доля. Я давно уж привык и теперь отзываюсь на сокращённое имя.
Остальные все думают, что это обычная кличка. То есть, часть чего-то большого, или же участь, судьба. Я, лично, не против и таких толкований. Но если меня об этом не спросят, то не спешу объяснять, что здесь и как.
Закончив с необычным знакомством, Яков задал новый вопрос: – А почему, ты не вышел наружу, как все остальные?
– Я был мехводом на «Т-34» и воевал в западной части города Сталина. Пять дней назад, ближе к раннему вечеру, в танк прилетел крупный снаряд. Грохнуло так, что я получил большую контузию и перестал что-либо слышать. Чувствую только, что машина горит, и скоро огонь доберётся до тела.
Я ощупью вылез из люка механика. Откатился в сторонку, и тут рядом со мной упала крупная мина. Потом, детонировала боевая укладка. От всех этих взрывов, к небу взметнулось большое облако пыли, и мне очень плотно забило глаза.
Когда я очнулся, воздух немного очистился, и стало возможно дышать. Протёр я зенки руками, и понял, что совершенно не вижу. Как на грех, и наши и фрицы стреляли с разных сторон. Где свои, где чужие, ничего непонятно?
Лежу там и думаю: – «Я нахожусь на нейтральной земле. Слепой, словно крот и совершенно не знаю, куда мне нужно ползти? Вокруг идёт нешуточный бой. Так что, вряд ли какой санитар полезет спасать бедолагу.
Скорее всего, фрицы заметят, как я тут лежу, и шлёпнут за милую душу. Чем просто сидеть и ожидать пули от фашистского снайпера, лучше покончить с собой одним махом».
Я вынул «Наган» из поясной кобуры. Взвёл курок револьвера и поднял дуло к виску. Тут сзади, кто-то схватил меня за руку и кричит в самое ухо: – «Перестань валять дурака!»
В голове у меня сильно гудело, словно от огромного колокола, но кое-как разобрал, что это голос моего командира. Он тоже успел покинуть машину. Увидел, как я хочу застрелиться, и успел отвести ствол в сторонку от черепа.
Короче говоря, вытащил он меня к нашим окопам и за руку отвёл к переправе. На другом берегу я попал в медсанбат. Врачи посмотрели глаза. Сказали, что с ними всё в полном порядке, но я получил травму мозга. Современные медики не могут мне чем-то помочь.
Правда, потом, меня всё же, слегка успокоили. Говорят, мол, были подобные случаи, когда зрение вдруг возвращалось само по себе. Сам понимаешь, такой я на фронте не нужен, вот меня и отправили в тыл.
При первом налёте, я тоже хотел выйти наружу, а затем, вдруг подумал: – «Что я же буду мешаться под ногами у зрячих? Вдруг не позволю кому-то спастись? К тому же, я могу заблудиться и отстать от санитарного поезда.
Кто тогда меня будет лечить? Таких убогих, как я, теперь по России многие тысячи. Врачей на всех нас не хватит. А так, или убьют прямо в вагоне, или доеду до нужного места. Оттуда, как-нибудь доберусь до дома родителей.
– А, где ты жил до войны? – спросил лейтенант.
– В Горьковской области. Княгининский район, колхоз «Красные Лебеди». Никогда не слыхал?
Яков ответил, что сам он родился в Баку, столице Азербайджана. До этого года, никогда нигде не бывал. Поэтому, точно не знает, что и где в России находится. Хотел зенитчик спросить, куда они едут, но благоразумно решил, что вряд ли ослепший танкист знает об этом.
Непонятно зачем, он посмотрел на немецкий хронометр, висевший на левом запястье. Он поразился сразу двум невероятным вещам. Во-первых, что дорогие часы никто не снял по дороге и они до сих пор у него на руке.
А во-вторых, они продолжали идти. То ли, сам заводил по привычке, когда иногда, возвращался в сознание? То ли, так поступал, какой-нибудь очень честный сосед по вагону, чтобы после узнать, сколько же время сейчас?
Зенитчик взглянул в пыльные окна вагона. Парень сориентировался по солнцу и стрелкам хронометра и с удивлением понял, куда направляется поезд. Он шёл не на северо-запад, куда нужно сержанту, а на юго-восток. То есть, в обратную сторону.
Яков немного подумал, но не сказал слепому танкисту о данном открытии. Не стал его сильно расстраивать. Вместо этого, лейтенант перевёл разговор на войну. Он рассказал, как его батарею спасли новые танки, что в нужный момент, выехали из ворот Сталинградского тракторного.
Сержант оживился и вдруг сообщил: – Кстати, за день до ранения, я тоже был возле главного цеха. Накануне, наш полк столкнулся во встречном бою с немецкими «панцерами».
Мы здорово потрепали друг друга, но нам удалось оттеснить проклятых фашистов и занять их позиции. За нами осталась нейтральная полоса и все железяки, что на ней находились.
Сильно разбитые танки, в первую очередь, плохие машины «Т-2», пехота забрала себе. Зарыла в землю до верха моторной платформы, и стала использовать, словно обычные «ДОТы».
Из любопытства, я однажды залез в такую «коробку» и удивился, что там очень свободно, будто сидишь в кабинете. Не то что, в нашей «тридцатьчетвёрке». Хотя, если сделать просторную башню, то нужно мотор туда ставить гораздо сильнее.
А где его взять? И так в нём пятьсот лошадей. Да ладно, что об этом трындеть? Пусть тесно, зато броня значительно толще и пушка мощней, чем у фрицев. – успокоил Доля себя и вернулся к началу рассказа.
– Одним словом, после той заварухи мы осмотрели машины. Семь битых танков, можно было ещё починить. Командир батальона сказал, чтоб мы отогнали «коробки» в ремонт. У одних, башню заклинило, у других, пушка залипла в одном положении, у третьих, проблемы с дизелем или трансмиссией.
Мы подождали, пока стало темнеть, и вышли из развалин домов, где прятались от немецких «лаптёжников». Взяли друг друга на крепкий буксир, вытянулись походным порядком, и поспешил к заводу, где раньше делали тракторы.
Двигаемся по сожженному городу в нашем глубоком тылу. Вокруг ни единой души. Ни военных тебе, ни гражданских. На одном из пустых перекрёстков, из улочки вдруг появились четыре «тридцатьчетвёрки» с красными звёздами. Они лихо втиснулись в нашу колонну, и мы общим строем катимся дальше.
Наши рации были разбиты, спросить по радио мы их не можем, а вылезать наружу из башни никому неохота. Хоть и едем по своей территории, а вдруг, где-то рядом спрятался снайпер фашистов? Зачем же идти на рожон? Вот мы и думаем: – «Мало ли что? Может, ребята из другого полка? Они, как и мы, тоже идут на починку».
Минут через тридцать, мы добрались до завода и ввалились гурьбой на площадку, разбитую перед цехом ремонта. Все гуськом потянулись к открытым воротам и забыли следить за приблудами, приставшими к нам по дороге.
А те мерзавцы отошли от колонны. Разъехались в стороны и встали по разным углам. Затем, развернулись пушками к центру и стали палить в четыре ствола. По людям, по зданию, по искорёженным танкам.
Мы все сидим в своих тесных «коробках». Ничего толком не видим и не можем понять, что же творится снаружи? Мы ведь находимся в глубоком тылу. Так кто там стреляет, откуда, в кого и зачем?
Тем временем, фрицы работали без передышки и лупили по нам прямо в упор. Убили много рабочих с танкистами. Сожгли пару-тройку приличных машин, которые только нуждались в мелком ремонте. Разрушили кирпичную стену и повредили уйму станков.
Много они бед натворили, пока мы не поняли, что и к чему. Пока не взялись за дело всерьёз и не сожгли их всех четверых. Один уже загорелся, а всё никак не уймётся. Горит дымным пламенем, но прёт прямо на наших. Пошёл на таран и смял «тридцатьчетвёрку» чуть раньше, чем самому башню взрывом снесло.
Долго мы потом удивлялись. Ну, мы-то понятно, нам некуда уходить с нашей отчей земли. Мы защищаем её до последней кровиночки. А фрицы-то что? Ведь они же просто захватчики. У них всех должны быть, другие мотивы. Главное, для таких оккупантов, выжить в начавшейся бойне и благополучно дождаться делёжки добычи.
Кроме того, одно дело, драться стенка на стенку, когда рядом чувствуешь локоть товарища. Совершенно другой коленкор, забраться в гущу врага, и сгинуть в такой мясорубке, как камикадзе японцев.
Но, как нам говорил капитан, на Дальнем Востоке особый отбор на верность фашистской идее. Их долго учат особенным образом. И, где только фрицы набрали таких добровольцев, готовые пойти на верную смерть? Никому неизвестно.
Опять же, с немцами тоже, всё ясно. Слепая любовь к бесноватому Гитлеру. Германия превыше всего, и прочие бредни о высшей расе арийцев и господстве над миром. А зачем вот припёрлись в Россию остальные их сателлиты: Италия, Румыния, Хорватия, Венгрия. Я слышал, здесь даже финны имеются.
Ну ладно, можно подумать, мол, они тоже надеются на кусок пирога, но ведь на каких удивительных танках они тут воюют? Это же древняя убогая дрянь. Авиационные пушки двадцать-двадцать пять миллиметров, лобовая броня только двенадцать.
Да наши 76-ти миллиметровые «чушки» пробивали их, словно картонные. Ведь верная гибель идти на подобных «коробках» в атаку, а они лезут вперёд, очертя свою буйную голову.
– «Лапёжнники» тоже летят на зенитки с неслыханной яростью, словно их никакой снаряд не берёт. – сказал задумчивый Яков. Затем, помолчал и закончил той фразой, что слышал от преподавателей в бакинском училище:
– Верность идее и патриотизм, конечно, могут играть определённую роль, но мне лично кажется, что главную скрипку здесь ведёт «первитин». Насколько я знаю, его дают фрицам. В первую очередь, танкистам и лётчикам.
– А что это такое? – удивился сосед, который впервые услышал это странное слово.
Парень тотчас объяснил, как действует данный наркотик, и какие последствия от него появляются. Заодно, он посоветовал, никогда не принимать это снадобье внутрь.
В качестве простого примера, лейтенант описал, как фашисты, напали на его батарею. Как фрицы кидались в атаку за целую сотню шагов, и дрались настолько жестоко, словно хотели поскорей умереть. В заключение, Яков поведал, какие большие зрачки были у мёртвых пехотинцев врага.
– Теперь мне понято, почему они бьются, как черти. Будто хотят прямо отсюда попасть в свои райские кущи. – задумался Доля.
– Насколько я помню, – вставил тут Яков: – у древних германцев и скандинавов они назывались Вальхалла. Там боги построили небесный город Асгард, а в нём возвели прекрасный чертог для доблестных воинов, павших в бою.
Сержант помолчал, а потом снова вернулся к рассказу: – После того, как сожгли всех фашистов, подъехавших к ремонтному цеху, мы посчитали потери. Выяснилось, что в перестрелке погибло много танкистов, местных водителей, а так же механиков.
То есть, подбитые наши «коробки» стало некому уже ремонтировать, а новые «тридцатьчетверки» некому гнать, в танковый полк. Обычно, экипаж приходил на завод в повреждённой машине. Он брал те, что готовы к отправке. Складывал в них оставшийся боезапас и отправлялся к линии фронта.
Теперь на заводе людей почти не осталось. Поэтому, сначала мы помогали ремонтникам навести порядок у цеха. Потом, тем экипажам, что остались в живых, пришлось разделиться и сесть в разные танки.
В некоторых «коробках», вообще оказалось, по одному человеку. Плюс ко всему, машины только сошли с заводского конвейера. В них не имелось снарядов для пушки и даже патронов для пулемёта.
Выехали мы цепочкой из дальнего цеха. Смотрим, чуть вдалеке стоит батарея зениток. Вокруг неё кипит рукопашная, а мы совершенно ничем, не можем помочь нашим ребятам.
Порычали моторами, сделали вид, что строимся в боевой распорядок. Глядь, немцы все повернули и помчались назад. Ну, думаю: – «Слава Христу! А то пришлось бы кидаться в ту драку только с голыми траками».
– А когда это было? – спросил настороженно Яков.
– В аккурат, в день начала учебного года, первого сентября. – ответил сержант.
– Так значит, мы ещё там, с тобой могли встретиться? – удивился зенитчик.
– Могли! – мрачно откликнулся Доля: – Если б у нас был боекомплект. Танк, он только с виду отчаянно грозный. Он конечно, большой молодец, когда бьётся на открытом пространстве, да против пехоты, которая не успела хорошенько зарыться в земле.
А среди высоких домов, он живёт столько же, сколько обычный солдат. Не более трёх полных суток. Чаще всего, просто сгорает вместе с людьми. Даже такой агрегат, как «Т-34» и тот, очень недолго воюет.
