Анастасия Орлова
Всё, что необходимо для смерти
Мы разгоняемся, держа курс прямо на вражеский дредноут. Палуба под ногами гудит и вибрирует от работающих на полную мощь винтов, будто сам цеппелин дрожит от нетерпеливого предвкушения боя. Враг не ожидает от нас ни такой скорости, ни движения «в лоб», поэтому теряется: ему бы развернуться, чтобы открыть по нам огонь с борта, но мешают транспортники, а разойтись они уже не успевают.
– Приготовиться к одновременному сбросу всего балласта! – командую.
– Есть, приготовиться к одновременному сбросу всего балласта, – отвечает Юманс.
Шаг рискованный: если за штурвалом в этот момент допустить хоть малейшую оплошность, не справиться с управлением, дело может закончиться повреждением цеппелина. Или, как минимум, потерей курса и времени. А если учесть, что мы летим прямо на противника, то и столкновением. Но я знаю, что делаю. С этим фокусом я справлялась уже не единожды, справлюсь и сейчас.
– Сбросить балласт!
– Есть, сбросить балласт! Балласт сброшен, сэр!
Это я понимаю и без лейтенанта: «Пастух» дёргается вверх так резко, что мы едва удерживаемся на ногах, хоть и готовы к такому манёвру. Выравниваю курс и сам дредноут с помощью штурвала и стабилизаторов – на это у меня четыре секунды, ни в коем случае нельзя допустить эффекта маятника, иначе мы окажемся абсолютно беспомощны. Всё получается, и мы ускользаем перед самым носом врага, оказавшись над их дредноутом.
– Сбросить бомбы!
По лёгкой дрожи досок под ногами чувствую, как открываются бомбовые отсеки. Снаряды падают на вражеский цеппелин, взрываются, пробивая оболочку и корпус. Он охвачен пламенем, транспортники спешат отойти на безопасное расстояние, но их всё равно задевает обломками. Не так сильно, чтобы повредить. Нас самих трясёт взрывной волной, словно зёрна в маракасе, мы тоже в условной зоне поражения, но дело сделано: вражеский дредноут падает.
Транспортники быстро координируют свои действия и набирают высоту, поднимаются по оба борта от нас.
– Огонь с обоих бортов! – командую по внутренней связи, и уже подпаленные бока транспортных цеппелинов расцветают оранжевыми сполохами от попавших в цель снарядов.
Мы разносим их в щепки за пару минут. Глупцы, пора бы уже уяснить: «Звёздный пастух» шустёр, вооружён до зубов и не стремится лезть на абордаж, поэтому с неприятелем мы разбираемся без особых нежностей. Нескольким планерам всё-таки удаётся уйти от наших пулемётчиков. Что ж, кому-то с погибших цеппелинов повезло.
– Какого чёрта ваше высокоблагородие изволит творить? – дверь в гондолу управления распахивается, едва не слетев с петель, внутрь вваливается коренастая фигура Сандерса. Сейчас его вид особенно соответствует данному ему прозвищу.
– Чуть дух не вытрясли! Кто так маневрирует?! – орёт он.
– Дух – не дерьмо, – хихикает Юманс, – убирать бы не пришлось!
– Но вони не меньше, – поддакивает Аттвуд.
– А ну заткнулись оба, – рявкает побагровевший Свирепый Суслик, – не с вами разговариваю!
– Вы не разговариваете, майор, – вмешиваюсь, – вы орёте. Лейтенант и капитан действовали согласно моим командам. И не смейте так с ними разговаривать, вы при исполнении, майор!
– У вас на борту, сэр, – Сандерс тычет в меня своим кривым пальцем, как всегда цинично выделяя «сэр», – полк воздушной пехоты, которая должна работать, а вы лишаете нас возможности вступить в бой!
– В следующий раз, сэр, лично полетите на планере впереди «Пастуха» и возьмёте на абордаж цеппелин противника, – отвечаю Суслику, в тон ему подчёркивая «сэр».
Сандерс весь, как сжатая пружина, даже стал ниже ростом. Скрипнул зубами, на виске нервно забилась жилка.
– Покиньте гондолу управления, майор. – Мой голос по-прежнему спокоен.
– Пока дух от напряжения не вытрясся, – шёпотом себе под нос хмыкает Юманс и получает от меня неодобрительный взгляд.
Мы возвращаемся домой, подходим к воздушной пристани. Анкерные верёвки сброшены, цеппелин выравнивают и закрепляют. Я покидаю борт последней. Впереди больше тысячи железных ступенек с пристани до земли, и мысли мои на этой тысяче всегда одинаковы: как же повезло, что сегодня мы не встретили «Крысиное гнездо»! Я стараюсь не думать об этом, но навязчивые думы о Винтерсбладе так и лезут в голову, словно голодные кошки – под ноги. И по-кошачьи бьют током от наэлектризовавшейся шерсти, и я вздрагиваю, когда, пробегая глазами газетные статьи, встречаю его имя. Перечитываю их дважды, убеждая себя, что это лишь для того, чтобы изучить тактику противника.
Шэнтел Винтерсблад – фигура значительная, пишут о нём часто. Бои он не проигрывает. Не проигрываю их и я, и меня пугает, что будет, если наши цеппелины вдруг встретятся.
Вернувшись домой, обнимаю Джеймса. Вдыхаю его запах, и меня пронзает желание ощутить не аромат свежей рубашки и лосьона после бритья, а резкий шлейф виски и дорогого курева. И это пугает гораздо больше.
Аддерли чем-то расстроен.
– Меня сняли с миссии. Другое задание, – вздыхает он. – А я надеялся, что мы с тобой сможем отдохнуть пару дней в Траолии, если о мире договорятся.
– Жаль, Джеймс! Очень жаль.
– Но ты всё же отдохни там за нас двоих, если будет возможность. Всё равно я неделю в академии, позвали в экзаменационную комиссию. Буду заваливать нерадивых пилотов, – печально усмехается Джеймс. – А, совсем забыл: с тобой поедет Сандерс.
– Что?! Он-то каким боком?
В небе мало мне этого Суслика, так ещё и на переговорах будем локтями стукаться!
– Нужен офицер. Вместо меня. Этот оказался единственным, кого получилось сорвать в последний момент. Выезд же завтра.
– Так значит, он ещё до вылета знал, и мне ничего не сказал? Вот ведь старый огрызок, сюрприз решил сделать!
***
Эти переговоры выдались особенно изматывающими: члены миссий провели за белым столом почти сутки, не вылезая. Место Скади вновь оказалось напротив Винтерсблада. В равнодушных глазах полковника она увидела лишь своё отражение. И это равнодушие отозвалось в её сердце неприятным щемящим чувством. Их ладони сомкнулись в официальном рукопожатии в начале и конце встречи, и она в глубине души подосадовала на белые перчатки, которые не позволяли ощутить прикосновение его руки.
В итоге стороны договарились, перемирие, зыбкое, как башенка из спичек, было заключено. А вечером Траолия устроила праздник для обеих сторон, чтобы отметить успех переговоров. В программе – бурлеск и дорогой алкоголь с закусками. Скади удручала перспектива весь вечер смотреть на барышень, утянутых в кокетливые корсеты, но не пойти значило оскорбить принимающую сторону: Траолия не любила, когда её увеселениями пренебрегали.
Грин дрейфовала по залу, старалась держаться подальше от толпы и оркестра, дожидаясь, когда можно будет без последствий покинуть веселье. Переводя усталый взгляд с музыкантов на танцовщиц, с танцовщиц на офицеров – гостей вечера, она каждый раз натыкалась на Винтерсблада, словно специально искала его глазами. Она изо всех сил старалась этого не делать, но тем не менее любое его передвижение по залу замечала сразу. Скади старательно избегала возможностей столкнуться с ним, но какая-то её часть отчаянно этого желала.
Её взгляд вновь выхватил из толпы полковника: он сидел на стуле, откинув голову назад, лениво болтая зажатым между пальцами опущенной руки бокалом виски. Несмотря на прикрытые глаза и расслабленную позу казалось, что он не теряет бдительности и даже за чем-то следит.
На колени к нему подсела зашнурованная в корсет танцовщица, вся в перьях и блёстках, запустила пальцы в его отросшие волосы. Начала щебетать ему что-то с улыбкой пошлой и одновременно невинной, какими умеют улыбаться подобные ей.
«Наверняка что-то непристойное», – с отвращением подумала Скади.
Винтерсблад не обратил на девушку внимания, даже не открыл глаза, лишь губы едва заметно брезгливо покривились. Осмелев, танцовщица села верхом ему на колени и придвинулась теснее, обвив руками его шею. Скади отвела взгляд и пошла к выходу.
– Что, подполковник, дезертируешь? Сэр, – услышала она за спиной пьяный голос Сандерса.
Не оборачиваясь, Скади ускорила шаг. До конца длинного, пустынного коридора было ещё далеко.
– Едрить твою! – Свирепый Суслик запнулся, запутавшись в собственных ногах. – По кой чёрт они убавляют свет на ночь? Не видно ж ни зги! Эй, Грин, чего так рано ушла? – Он почти бегом нагнал Скади, схватил её за плечо, дохнув перегаром. – Даже не сплясала! – Пьяно заржал. – Таким, как ты, только со сцены ноги в панталонах и задирать, а не за штурвалом стоять!
Скади схватила руку, стискивающую её плечо, и резко завернула её за спину майору, чуть толкнув его от себя. От неожиданности он потерял равновесие, сделал шаг, чтобы не упасть, и спьяну врезался головой в стену.
– Сука! – прошипел он, потирая ушибленное место.
– Проспитесь, Сандерс, – холодно уронила Скади, развернулась и пошла прочь.
Вдруг её схватили за шиворот и с размаху приложили лицом о стену. Скади успела подставить ладони и смягчить удар, но тяжёлый сапог пнул под колени, а когда она упала, в глаз врезался кулак Суслика. Ярость придала майору бесстрашия, которого ему так не хватало в бою. Он подхватил Скади за лацканы кителя, с силой треснул спиной о стену и распластал по ней, прижав ноги и руки, навалился своей тяжёлой тушей.
Грин отчаянно пыталась сопротивляться, но в таком захвате невозможно было даже пошевелиться, а под телом майора нечем было дышать, кроме исходившей от него кислой вони. Скади замерла, стараясь отвернуть лицо подальше от пьяной рожи Сандерса. Он довольно загоготал и отпустил её запястье – понадобилась свободная рука, чтобы справиться с застёжкой на брюках.
Улучив момент, Скади ударила его по шее ребром освободившейся ладони и успела заехать кулаком в челюсть, прежде чем получила коленом под дых. Задыхаясь, она хватала ртом воздух, но Сандерс держал крепко, не позволяя ей согнуться пополам, и, когда его рванули назад, отдирая от Скади, она едва удержалась на ногах, увлекаемая следом.
Суслик сначала попытался выкрутиться из чьего-то стального захвата, но не вышло. Тогда он поднял глаза на того, чья рука держала его за шкирку, и вся его пьяная бравада тут же улетучилась. Он скукожился и будто даже стал меньше ростом: перед ним высился Винтерсблад.
Лицо полковника было спокойно, словно у мраморного изваяния в пригостиничном саду, лишь плотно сжатые губы побелели от злости. Вмиг протрезвевший майор попытался заслониться от него потными дрожащими ладонями, что-то бессвязно забормотал, но Винтерсблада это не остановило.
От первого удара Сандерс отлетел на несколько шагов и даже не попытался встать, скрючился вниз лицом и закрыл голову руками. Полковник неспеша подошёл к нему. Несмотря на неторопливость походки и спокойствие лица, все его мышцы были напряжены до такой степени, что Скади показалось, будто от него вот-вот полетят искры. Одной рукой он поставил Свирепого Суслика на ноги, а второй врезал ему ещё раз. Потом ещё и ещё. Наградной перстень оставил глубокую царапину на челюсти Сандерса.
Майор падал, скулил, пытаясь уползти, но Винтерсблад всякий раз возвращал его на ноги и размеренно, словно размах тяжёлого маятника напольных часов, впечатывал сокрушительный кулак в его окровавленную физиономию. Хладнокровно и беспощадно. Он остановился только тогда, когда Суслик потерял сознание, а на его парадных брюках, которые так и остались наполовину расстёгнутыми, расползлось мокрое пятно. Тогда Винтерсблад брезгливо отпнул тело прочь с дороги, встряхнул разбитой рукой, словно у него свело пальцы. Бросил на оцепеневшую Скади быстрый взгляд и пошёл по направлению к номерам, будто туда и направлялся.
– Только не уходи опять вот так! – бросаю ему в спину.
Винтерсблад на мгновение замер, а потом резко развернулся и пошёл в мою сторону.
– И что я, по-твоему, должен сделать? – В его голосе звенят нотки раздражения, он подходит всё ближе и останавливается почти вплотную. – Что ты хочешь, Скади Грин?
– Тебя.
Неожиданно вырвавшееся слово обжигает стыдом, и я понимаю, как это, когда сердце уходит в пятки. Внутри тебя вдруг разверзается бездонная пропасть, и не только сердце – вся душа целиком ухает в неё, оставляя в груди парализующий ужас. Я только сейчас поняла, что за болезненный ком стоял в моей груди всё это время. Я только сейчас поняла, в чём Винтерсблад признался мне тогда, в коридоре траольского отеля. Он не убил меня по той же причине, что и я его. И причина эта вынырнула передо мной во всей своей ужасной мощи, как Кракен выныривает из пучины перед кораблём, не оставляя надежд на спасение. Отступать некуда. Притворяться бессмысленно. Взять назад случайно сорвавшееся слово – не получится. Оно вскрыло меня, словно консервный нож – жестянку. И то, что оказалось внутри, привело меня в ужас. Я никогда не смогу закрыть её так плотно, чтобы заставить себя поверить, что внутри совсем не то, что на самом деле.
Хладнокровие на миг изменяет Винтерсбладу, и я читаю в его обычно непроницаемом взгляде и боль, и злость, и страсть, и уязвимость. Он понял меня правильно. Но всё равно перевёл исключительно в физиологическую плоскость.
– Что ж, – его голос звучит по-прежнему раздражённо, а ухмылка полна напускного цинизма, – в данных обстоятельствах это вполне выполнимо.
Мы стоим так близко, что наши лица почти соприкасаются, сверлим друг друга взглядами: он меня – стальным, полным отчаянной злости, я его… Не знаю, ему виднее. Но в тот миг я и ненавижу его, и всё понимаю. Винтерсблад избегает объяснений – они ни к чему не приведут. Он тоже ненавидит меня. За то, что я по другую сторону, за то, что он не в силах что-либо изменить, за ту слабость, которую он не может побороть.
Мы стоим так очень долго.
– В том-то и дело, – процеживает сквозь зубы и уходит.
Он всё прекрасно понимает. Теперь мы оба всё понимаем, но сделать ничего не можем.
***
Винтерсблад свернул не к номерам, а в холл отеля, спустился по лестнице к главному выходу. Служащий за стойкой проводил его уставшим взглядом, не окликнув: после окончания переговоров, во время перемирия, члены миссий могли беспрепятственно покидать гостиницу и пользоваться любыми благами и развлечениями города. Запрет был лишь на ношение оружия, он действовал и на том вечере, с которого полковник только что ушёл.
Винтерсблад вышел в сад, глубоко вдохнул свежесть летней ночи и закурил. Разбитые, перепачканные кровью руки нервно дрожали. Злость и возбуждение уступали место пустоте и потерянности. Одиночеству. Сам не заметил, как миновал ворота отеля. Вокруг было людно: главная улица Детхара славилась ночным весельем, из окон низких домов лился жёлтый свет и музыка, по тротуару сновали весёлые компании молодых людей, громко смеялись и приветствовали друг друга.
– Только посмотрите, кто у нас здесь! – послышался знакомый женский голос.
Винтерсблад поднял глаза:
– Майя?
– Давненько не виделись, полковник! – шутливым тоном произнесла красивая, улыбчивая женщина. – Что вдруг такой кислый?
В её шоколадных глазах плясали золотые искры, по изящным плечам вились тёмные благоухающие кудри, а тонкую талию поверх шёлкового платья стягивал корсет. Его шнуровка располагалась спереди – признак представительниц определённой профессии, чья работа в Траолии была легальна и даже уважаема.
– Что-то ты далеко забралась от дома мадам Бониты, Майя! – в тон ей ответил Винтерсблад.
– Что мне теперь до мадам, милый! Я уже два месяца, как откупилась, теперь сама за себя.
– О, разбогатела?
– С твоими чаевыми, милый, – она кокетливо улыбнулась, шагнула ближе, пальчиком погладила полковника по уголку воротника,обняла Винтерсблада своим тонким тёплым ароматом. – Я сегодня свободна. Пойдём со мной? Живу на соседней улице. Никакой мадам. Можно забыть о времени, – она понизила голос до вкрадчивого шёпота, – и даже о деньгах. Теперь я могу позволить себе всё, что захочу.
Винтерсблад смотрел на Майю, которую знал много лет, и видел уже не соблазнительность её форм, нежность кожи, лучезарную улыбку и милые ямочки на щеках. Сейчас он видел, как старательно уложены её волосы, чтобы казаться слегка растрёпанными, манящими. Как нарочито кружевная шаль сползает с белого плечика, а будто случайно расстегнувшаяся пуговка платья над корсетом открывает чуть больше, чем принято. Он видел пудру, скрывавшую её усталость и первые морщинки в уголках глаз; помаду цвета спелой вишни, маскирующую бледность зацелованных губ; неестественно пышные ресницы, за которыми она пряталась целиком. И невозможно было угадать, что заставляет её искать убежища, что страшит больше: окружающий мир или мир внутренний.
Невнятная тоска подступила к самому горлу. Майя ничем не могла ему помочь. У неё был лишь набор масок. Набор масок и превосходные умения, за которые неплохо платят. Впрочем, как и у него. Но сегодняшнее одиночество было нестерпимо, и в Майе он нашёл утешение. Нашёл ту, кто утешит тело, не коснувшись души, не причинив ей боль. Все маски останутся на своих местах. Каждый будет и дальше верить, во что пожелает.
***
Всю ночь я пролежала, не сомкнув глаз. Не сказать, чтоб о чём-то думала. Просто лежала в одежде поверх покрывала и смотрела сквозь узкий зазор меж двух портьер на небо. Сначала оно было высокое, тёмно-синее, почти чёрное, усыпанное звёздами. В Сотлистоне такого не увидишь – помешает заводской дым. Детхар стоит на побережье, море целует его ступни, море и над его головой.
Звёзды погасли, небо начало светлеть, а потом горизонт вспыхнул оранжевым огнём. Рассветный пожар разлился по всему небу и иссяк, стал нежно-розовым, прозрачным. Вот-вот наступит новый день. Но стоило солнцу принять вахту, наползли низкие серые тучи, и вскоре всё затянула преддождевая хмарь.
Я ни о чём не думала. Было стыдно, что мне абсолютно не жаль Сандерса. Было больно от режущих сердце чувств. Было страшно от открывшейся правды. Не мне, кому-то другому, далёкому, пытавшемуся докричаться до меня сквозь толщу тумана, словно через пуховую подушку. Мне же было всё равно. Я очень устала. Опустошилась, как после сильных потрясений и долгих слёз, таких, какими мы умеем плакать лишь в детстве, когда кажется, что выплакал из себя не только всю воду, но и всю душу.
Я ни о чём не думала. Лежала и смотрела в прореху меж штор на небо, затянутое равнодушной, беспросветной серостью. Когда темнело, ждала грозы или хотя бы ливня, но на стекле вместо капель появлявились отблески уличных фонарей, подкрашивая сумрак тёплым золотом, и я поняла, что это просто вечер. Уже вечер.
Заставляю себя встать с постели. Голова кружится. Болит и сердце, и желудок. Это голод, всего лишь голод. Просто надо поужинать.
Тащусь в ближайший кабак, официант настойчиво трясёт у меня перед носом листком с меню, но у меня нет ни сил, ни желания разбирать эти мелкие закорючки, убранные в тесные строки. Заказываю блюдо дня, лишь бы он отвязался. Ставлю локти на стол, роняю на сплетённые пальцы лоб. Мысленно получаю затрещину от школьной воспитательницы: «Ну-ка, руки со стола!». И чего я вдруг про неё вспомнила?
В заведении людно. Передо мной в центре какая-то компания, один голос что-то рассказывает, другие хохочут – дружно и заискивающе. Голос отвратительный, визгливый на верхних нотах, знакомый… Сандерс! Из-за сцепленных перед глазами рук я его, к счастью, не вижу. Но догадываюсь, что он фиолетов избитым лицом, сидит в кружке своей свиты, рассказывает сандерсятам об очередном несуществующем подвиге.
Меня мутит. Это от голода.
Краем глаза ловлю какой-то отблеск слева от меня, у самой стены, в тёмном углу кабака. Перевожу взгляд. Сидящего за столом не видно, свет от ламп выхватывает лишь стакан с виски и держащие его разбитые пальцы. На одном из них – массивный наградной перстень. Я такой уже видела. Вчера! Подскакиваю со своего места и сломя голову бегу прочь…
Нет, на самом деле я продолжаю сидеть – колени ватные, ноги словно чужие. Будто всё это происходит не со мной, а просто чей-то сумасшедший сон. Рука с перстнем ставит опустевший стакан на стол, из темноты появляется Винтерсблад, направляется к выходу, словно не видя ни меня, ни Свирепого Суслика со свитой.
Компания в центре резко смолкает. Видимо, они заметили его только сейчас. Спустя мгновение слышу шум отодвигаемых стульев, чуть раздвигаю пальцы, чтобы увидеть, что там происходит. Сандерсята во главе со своим вождём спешно покидают кабак, оставив недоеденный ужин и недопитое пиво. Это не к добру. Пока я раздумываю, стоит ли пойти следом, ноги сами выносят меня за дверь.
Подворотни Детхара столь же темны, сколь наряден его фасад. Я сворачиваю в первый попавшийся закоулок, обхожу его по периметру. Пусто. Иду в следующий. Начинает накрапывать мелкий дождь. Уличная музыка скрывает звуки ударов, и я слышу их, лишь пройдя несколько шагов вглубь тёмного переулка. Перед глазами из полумрака вырастает упитанная фигура Сандерса. Он стоит спиной и не замечает меня. Перед ним четверо сандерсят не без натуги держат за руки поставленного на колени Винтерсблада. Судя по тёмным пятнам на их лицах, им хорошо досталось, прежде чем они смогли скрутить его. Сандерс отводит ногу далеко назад, словно в каком-то неуклюжем балетном па, а потом со всей силы бьёт его сапогом.
От нахлынувшей ярости у меня перехватывает дыхание, по телу прокатывается волна крупной дрожи, а рука инстинктивно тянется к револьверу, но его нет – в Траолии запрет на ношение оружия.
– Отставить! – рявкаю я с такой злобой, что перехватывает горло.
Сандерс замирает на одной ноге, готовый к очередному удару, солдатики заметно дрейфят, ослабляя хватку. Дождь усиливается.
– Вы охренели, майор?! – Я не слышу себя. В ушах стоит стальной звон, пальцы сжимаются так крепко, что ногти впиваются в ладони. – Напасть на офицера в первый день перемирия? В Траолии? Это трибунал!
Сандерсята совсем теряются, отпускают Винтерсблада, прячут руки за спины. По званию я гораздо старше их вожака, и со мной проблем у них будет больше.
– Пошли вон отсюда!
За неимением револьвера я готова разорвать их голыми руками и едва сдерживаюсь. Мальчики это видят, срываются с места, как школьники на перемену, бегом выметаются из подворотни, даже не оглядываясь на своего старшего товарища.
– И ты тоже! – это уже Сандерсу.
Он бросает взгляд на поднимающегося с колен избитого полковника, потом на меня, что-то шипит сквозь зубы и медленно уходит. С неба припустило как из ведра. Я не провожаю майора взглядом – и это роковая моя ошибка. Смотрю на Винтерсблада, ливень смывает кровь с его губ и подбородка. Вдруг лицо полковника каменеет, Винтерсблад бросается ко мне, но не успевает. Резкая боль пронзает правый бок, я оборачиваюсь, встречаюсь глазами с Сандерсом. На опухшем лице – злорадная гримаса. Он вытаскивает из-под моих рёбер нож, высвобождая волну крови и боли, и даёт дёру.
Жизнь Сандерсу спасло лишь то, что Скади упала на руки Винтерсбладу, и тому стало некогда с ним разбираться.
– Штепсель в дроссель! – пробормотал полковник, опуская Грин на мостовую.
Она была ещё в сознании, но сильная боль парализовала тело. Винтерсблад откинул полу её кителя, задрал рубаху, осмотрел рану. Кровь толчками выхлёстывалась из-под рёбер, смешиваясь с дождём.
– Прижми здесь, крепко! – Он сунул ей платок и прижал ладонь к ране; подхватил Скади на руки, выскочил из переулка.
Из-за разыгравшейся непогоды улицы Детхара быстро опустели. Винтерсблад бежал, пытаясь среди круговерти домов, размытых бликов фонарей и льющейся с неба воды вспомнить тот путь, что проделал вчера вечером. Ему повезло, и нужная дверь отыскалась быстро.
Майя прихорашивалась перед зеркалом в своём будуаре, когда в её дверь загрохотали так, словно хотели выбить. Она осторожно приоткрыла щёлочку, выглянула наружу (кого там принесло в такую погоду?), и едва успела отскочить, чтобы не получить дверью по лбу. В прихожую ворвался Винтерсблад, сам избитый, да ещё с какой-то женщиной на руках. На той была военная форма, а белая рубашка под расстёгнутым кителем насквозь пропиталась кровью.
– Шентэл, что это? – Майя вжалась в стену, пропуская полковника в спальню. – Это… это ты её? – Винтерсблад посмотрел так, что она прикусила язык и больше глупостей не спрашивала. – Клади её на кровать, я принесу полотенца и тёплую воду.
– Тонкую иглу, шёлковые нитки и крепкий алкоголь, – скомандовал Винтерсблад.
Майя вернулась быстро, даже догадалась налить виски в чашку, чтобы удобнее было дезинфицировать в нём иглу и нить.
– Может, и ей глоточек, чтобы не так больно? – робко поинтересовалась она из-за плеча Винтерсблада.
– Разберёмся. – Полковник вытащил из кармана бумажник и ключ от гостиничного номера, сунул их ей в руки. – Номер триста восемнадцать, – он уже вставлял нить в иглу, – поживи там. Будут спрашивать – скажи, что снял тебя на все пять дней отпуска. Иди!
Майя понимающе кивнула, открыла бумажник.
– Ох, этого слишком много, Шентэл! Я возьму лишь за пять дней.
– Бери всё, – раздражённо, даже зло отмахнулся Винтерсблад, – и уйди отсюда!
Майя хотела изобразить обиду на столь грубый тон, но, глядя на внушительную сумму в бумажнике, передумала. В конце концов, ситуация не располагала к светской любезности. Она положила бумажник на край комода, оставив в нём пару мелких купюр, и удалилась, прихватив с собой всегда готовую на случай внезапной продолжительной «миссии» сумку и зонт.
Скади, на какое-то время потерявшая сознание, пришла в себя.
– Где мы? – едва слышно прошептала она. – Это же не госпиталь? Нельзя в госпиталь…
– Т-ш-ш-ш, – Винтерсблад склонился над ней, убирая с её лица мокрые волосы, – не госпиталь. Глотни! – приподнял её голову, прижимая к губам чашку с виски.
Разумеется, он понимал, что, появись в госпитале Детхара два офицера враждующих сторон в таком виде, да ещё и во время перемирия, крупные неприятности ждут обоих: мало того – от своего командования, так ещё и власти Траолии вмешаются. И объясняй потом, как оно на самом деле было.
– Не страшно, не страшно, – прошептал он, имея в виду рану, – справлюсь. И не такие штопал…
Но Скади его уже не слышала.
***
Я не помню почти ничего. Лишь какие-то бессвязные обрывки. Помню боль и холод. Помню, что лежу под одеялом на чьей-то широкой постели, и меня бьёт озноб. Очень долго не могу согреться. И ничего не вижу. То ли зрение на время отказывает, то ли просто нет сил открыть глаза. Но дрожь колотит меня так, что звенят пружины в матрасе. И это продолжается сотню лет. А потом вдруг становится нестерпимо жарко. Так, будто подо мной развели костёр. Одеяло прилипает к коже, дышать тяжело, больно, в горле сухо. Бок под рёбрами горит адским пламенем, и мне кажется, что дальше моего тела не существует – вместо него лишь боль.
Пытаюсь вспомнить, что же произошло, не оторвало ли мне ноги в сражении, раз я их не чувствую. Ничего не выходит. Чьи-то большие прохладные ладони щупают мой лоб, обтирают лицо влажной тканью. Хочу попросить воды, но ничего не получается, как бывает, когда пытаешься звать на помощь во сне. Но мою жажду угадывают – пропитанная водой ткань касается губ. Не могу сделать глоток, но влага просачивается в рот и дышать становится чуть легче.
Я блуждаю где-то в темноте болотистого леса, почти по пояс проваливаясь в вязкую грязь. Пытаюсь не падать, хвататься за древесные стволы, чтобы сохранить равновесие, но они не выдерживают меня, погружаясь в зыбкую жижу. Не могу понять, где я и как сюда попала. Вокруг темно – наверное, ночь. Стараюсь сориентироваться по звёздам, но над головой лишь плотная паутина голых мёртвых веток.
Я выдохлась, вытаскивая из трясины то одну, то другую ногу, силясь сделать хотя бы шаг, но не двигаюсь с места. Я выдохлась, но стоит перестать шевелиться, как болото затянет меня, задушит, переварит. И я продолжаю барахтаться.
«Давай, Скади Грин, я в тебя верю!» – шепчет мне на ухо чей-то голос, и то, что он есть, здесь, со мной, где нет больше ничего, кроме липкого отчаяния, боли и смертельной усталости, не позволяет сдаться.
«Я не отпущу тебя, Скади Грин. Не отпущу».
***
– И как вы догадались, что подполковнику Грин грозит опасность, майор? – Агент тайной полиции склонился через стол ближе к Сандерсу.
– Так ведь она вышла, а следом этот. А до того они поспорили. Ну вроде как он ей сказал что-то эдакое, а она его послала.
– Послала? Подполковник Грин? – не поверил агент.
– Ну как послала, не на …, конечно, как-то вежливо. Но смысл тот.
– И?
– И потом пошёл за ней, обед свой не доел.
– Это я понял, – красивое, вежливое лицо агента нетерпеливо скривилось, словно ему приходилось беседовать со слабоумным, – дальше что?
– И я за ними. Дай, думаю, гляну, вдруг что. Нашёл их в первой же подворотне. Он ей в рожу… простите, в лицо, – заметив явное недовольство агента, поправился Сандерс, – дал, к стене прижал да лапами своими под рубашку ей лез.
Породистые брови допросного заметно хмурились, пока тот делал какие-то пометки в своём блокноте.
– Продолжайте.
– Ну я заорал ему, что, мол, гнида, делаешь, бросился на него, и вот. – Майор красноречиво обвёл ладонью избитое лицо.
– Дальше.
– Так и всё. Приложил он меня по темечку. Когда я очухался, ни Винтерсблада, ни Грин. В подворотне – кровища. Не думаю, что дамочка могла бы этого урода отделать и труп в парке закопать.
– Без фантазий, пожалуйста, – поморщился агент. – Имейте уважение. Скади… подполковник Грин может быть в плену или даже убита. И она вам не дамочка.
– Так и я о чём! – вспыхнул Сандерс. – Я первым же утренним рейсом домой, да к вам! А то как же своих-то бросать, вдруг и правда он её покалечил!
– Почему не сообщили нашей миссии или властям Траолии?
– Так перемирие же, – майор вытаращил заплывшие глаза, – ещё бы мы и виноваты были! А миссия – что они сделают? Вы-то лучше знаете, как надо. У вас же свои там эти… ну, всякие… ну, методы.
– Благодарю вас, майор, – устало кивнул агент, – идите домой, лечитесь.
Сандерс не заставил себя уговаривать.
– И, майор! – Допросный поднялся из-за стола, и Суслику пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. – Если будете болтать… – сказал он с явной угрозой.
– Ни-ни! – Сандерс прижал к губам кончики пальцев. – Я ж понимаю, понимаю! – Заискивающе улыбаясь, он приоткрыл дверь и бочком, не сводя взгляда с агента, выскользнул в коридор.
***
Открыв глаза, Скади долго не могла понять, где находится. Её окружали приглушённые оттенки розового клевера и жемчужного белого, кокетливые кружева и мебель на тонких гнутых ножках. Если присмотреться, в полумраке зашторенной комнатки можно было разглядеть разные женские штучки: от пудрениц, помад, украшений и флаконов с духами, расположившихся на туалетном столике, до шляпок и кружевных зонтиков, выглядывающих из-за резного фронтона шкафа. На пуфе лежала одежда Скади, а рядом, словно два чёрных стервятника посреди райского сада, стояли её армейские сапоги.
