Ден Истен
Баба Капа. Сборник рассказов
– Я в курсе, Лариса сказала.
– А, понятно. В общем, вы не могли бы с ним поговорить? А то балбес балбесом растет! Мне кажется, что к вам он прислушается.
– И о чем?
– Ну, о том, что он такой вот… дебил. Галка моя волнуется за него.
Баба Капа вспомнила слова дочери: «Да просто жалко его, мама! Он какой-то… отчаявшийся, что ли?»
– И когда?
– Да лучше сразу его у спецприемника выловить, а то еще успеет куда-нибудь вляпаться.
– Ладно.
– Отлично! Вы дома?
– Да.
– Я тогда сейчас за вами заеду. Спасибо!
***
Бокарчук расстегнул куртку, вытащил кулон и поцеловал. Он всегда так делал, когда собирался надрать кому-нибудь задницу, и без разницы, чья это задница: противника за доской или идейного врага, готового схлестнуться с ним в рукопашной схватке.
Кстати, немного лирики… Кулон был сделан по заказу и представлял собой белую круглую фишку для игры в шашки, диаметром около пяти сантиметров. Но фишка фишки заключалась в том, что это был миниатюрный тайник. Хранил в нем Бокарчук не кокаин, а маленькое черно-белое изображение Ларисы Бойцовой, вырезанное маникюрными ножничками из школьной фотографии. По причине того, что фотография была общей, а ученики стояли плотно друг к другу, вместе с лицом Ларисы в кулоне оказались ухо стоявшего справа Федьки Субботы и крендель косы Сони Монаховой, стоявшей слева. Но Бокарчука это не смущало, ибо с обоими он дружил до девятого класса, потом лопоухий Суббота ушел в ПТУ, а веселая Монахова укатила с родителями в Торжок. Оба оставили ему самые радужные воспоминания, поэтому запчасти Федьки и Сони в своем тайнике он посчитал приятным бонусом.
Ладно, это все лирика… Так вот, Бокарчук спрятал кулон-талисман и внимательно посмотрел на соратников. Удостоверившись, что ничего, кроме безумия и отваги в их глазах нет, моргнул два раза, давая условный сигнал. Взметнувшийся флаг клуба «Бразильские шашки» возвестил о начале прорыва. Да, именно прорыва, так как положение шашистов было крайне невыгодным. Шахматисты и бобслеисты вероломно объединились в коалицию и теперь наступали одновременно с двух флангов, зажимая в тиски. Временный союз позволил бы им избавиться от третьей стороны, путающейся под ногами. А потом можно будет и друг с другом разобраться.
Ситуацию осложняло слепящее зимнее солнце, пути к отступлению были отрезаны высокой стеной спецприемника.
Бокарчук рванул на себе куртку, сбросил ее на снег и оскалил зубы.
– Вперед! – скомандовал он, увлекая за собой толпу. Мокрый снег вылетал пластами из-под мужских ботинок и женских сапог, а морозный воздух дрожал от пара, вырывавшегося из ноздрей шашистов.
Высокий до фальцета крик гроссмейстера резанул уши, и шахматисты, сделав стремительную рокировку, сомкнулись плотным живым щитом. Грозный рык Одинокого Боба – и бобслеисты заперли фланги. Шашисты с разгона ударились в противников. Рычание, крики, вопли! Кони, люди, Лермонтов!
– Вперед! Только вперед!
– Ах ты, лахудра саночная, ты мне ноготь сломала! Принимай подачу!
– Гаси шашечников!
– На, получи, козел!
– Ща я тебя уработаю, санки мне в печень!
– Не брат ты мне, шашистская сволочь!
– Протащить бы тебя хлебалом по трассе! На, получай!
– Да не меня бей – я свой, р@зъеби тебя Каспаров!
– Хрен вам, а не Олимпиада!
– Да еб..сь оно все конем шахматным! Я домой пошла!
– Браты! Браты, убивают!
Шашисты теряли силы и скорость. Ноги разъезжались на вытоптанном снегу, со всех сторон сыпались удары и тычки. Бобслеисты подло прыгали под ноги, а шахматисты толкали в грудь. Шашисты падали и поднимались, но только для того, чтобы снова упасть. Рассыпался куриными перьями чей-то вспоротый пуховик, взлетел в небо чей-то сапог на шпильке, вперемешку с обломками накладных ногтей валялись вырванные волосы.
И вороны, иссиня-черные, – над головой.
– Отступаем! Отступаем! – скомандовал Бокарчук и тут же упал, сбитый с ног бобслеистом.
Шашисты откатились обратно к стене. Попытка прорыва захлебнулась.
***
– Вот это замес! Может, вмешаемся, товарищ капитан?
– Сиди, старлей, наслаждайся приятным зрелищем.
– Приятным зрелищем?!
– А что ты хорошего видел в этом нашем спецприемнике, а? Одни и те же рожи алиментщиков, водил бухих и прочих покемонов! Контингент, бл..дь! Сердце черствеет просто от всего этого! А за забором видишь – жизнь кипит! Хорошо, что сегодня моя смена.
– Они же перебьют там друг друга!
– Не ссы, старлей! Лучше налей еще. Мне нравятся когда бабы между собой дерутся. Особенно вон та, боевая такая – даже на мужиков кидается. Смелая сучка!
– Это которая?
– Вон, в правом углу монитора. Видишь? В кокошнике. Шахматистка.
– Не, она вроде в шашки играет.
– Да? Я бы с ней поиграл в шашки… ночкой длинной. Ты это, старлей, водку не грей – наливай!
***
Их было двадцать. Оборванные, избитые, замерзшие. Они, прислонившись к стене из красного кирпича, хмуро смотрели на довольных противников. Это был полный цугцванг – что бы они ни предприняли, будет только хуже. Помочь им могло только чудо. Но откуда его ждать, это чудо? Остальные члены клуба либо еще сидят в других спецприемниках, либо сейчас дома с семьями отмечают пропущенные новогодние праздники, и ни сном, ни духом о том, что происходит сейчас с их соратниками.
Перед ними с довольным видом расхаживал гроссмейстер.
– Предлагаю перейти на нашу сторону! Обещаю обеспечить место в нашем клубе и хорошее обращение!
От стены отделились несколько фигур. Семь мужиков и одна женщина виновато посмотрели на Бокарчука.
– Прости, Иван.
Бокарчук потрогал опухшую губу.
– Идите, но знайте, что вы всегда у них будете пешками. Вас разменяют не глядя.
– У пешки есть шанс стать ферзем, – грустно пошутил один из перебежчиков и пошел к шахматистам, за ним потянулись остальные. Шахматисты расступились, впуская пополнение в свои ряды. Гроссмейстер растянул тонкие губы в улыбке: тупые бобслеисты даже не догадывались, что он таким образом комплектует свою армию, готовясь к предстоящей борьбе уже с ними.
– Остальным – десять минут на подумать! – объявил гроссмейстер. – Иначе – мат! И это будет очень больно!
Он отошел к своей армии. Послышались смешки, защелкали зажигалки, потянуло сигаретным дымом. Бобслеисты тянули связки и разминались перед боем.
Бокарчук оглядел своих: осталось двенадцать. Беда-а-а…
– Кто еще пойдет? – равнодушно спросил он у оставшихся. Все помотали головами.
Бокарчук взглянул на небо. Низкие рваные облака медленно плыли над спецприемником, скрывались за колючей проволокой забора и уплывали куда-то туда, далеко, отсюда даже и не видно. Холодный ветер продирался сквозь голые пятнистые березы и мрачные тополя, справа, вдалеке слышался стук колес поезда, слева виднелся овраг, заросший колючим кустарником. Кружили крупные вороны, своим надсадным карканьем предвещая беду. И над этим всем – щемящая тоска.
Вера сидела рядом с закрытыми глазами и разбитыми губами, тонкие, со сбитыми костяшками руки сжимали порванный кокошник. Растрепанные волосы прилипли к покрытому ссадинами лбу. Сердце Бокарчука сжалось. Здоровые мужики бросили его, перешли на другую сторону, а она, женщина, тоненькая, худенькая – осталась. Не предала.
Вера открыла глаза: темные, словно омут, затягивающие в свою глубину. И вместе с тем – спокойные.
– Вера, уходи, – сказал Бокарчук. – Зачем тебе это? Из-за шашек?
– Да в гробу я видела ваши шашки, Иван Дмитрич, – ответила Вера и поправила налезающую на глаза прядь темных волос. Поморщилась от прикосновения к израненному лбу.
– Тогда зачем?! – изумился он. – Ради чего?!
– Ради кого, – ответила она и снова закрыла глаза. – А впрочем, не важно.
Бокарчук скрипнул извилиной. Вера пришла в клуб три года назад, играла хорошо, но как-то без души, без азарта, словно только чтобы оправдать свое присутствие среди шашистов. Словно ей было важно находиться именно там, физически, а игра – лишь предлог.
Скрип извилины, и внезапно пронзившая догадка. Он вдруг понял, почему так часто ловил на себе взгляд этих темных глаз.
– Эй, шашечники! Пять минут осталось! – крикнул Одинокий Боб и засмеялся. Бобслеисты поддержали лидера дружным хохотом.
Из-за угла вывернула огромная машина – черный Лэнд Крузер-300. Словно крейсер он мягко плыл по неровной дороге, важно покачиваясь и сверкая радиаторной решеткой. Джип, шурша шинами, подъехал и остановился, отсекая жалкую кучку шашистов у стены от их многочисленных противников.
Участники боев хрен пойми за что притихли – появление подобной машины не сулило ничего хорошего: на таких ездят либо крутые бизнесмены, либо крутые братки. Каково же было их удивление, когда из машины с пассажирского сиденья бодро выскочила маленькая седая старушка в белом пуховике. С водительского места вылез солидный дяденька в дорогом пальто.
– Вовка! – Бокарчук с облегчением воздел руки к хмурым небесам. Но Вовка не ответил, он встал рядом со старушкой и посмотрел на развевающиеся флаги бобслейного и шахматного клубов. Флаг же шашистов валялся у дерева: изорванный, с переломленным древком.
– Что происходит?! – грозно спросил Вовка. – Витаминов не хватает?!
– Да что происходит, это и так понятно, – фыркнула баба Капа. – Слёт дураков. Меня больше интересует, почему здесь? Предлагаю сразу у здания Следственного Комитета!
Одинокий Боб недовольно шевельнул черной бородой и шагнул вперед.
– Уважаемые, а в чем, собственно, дело? Все по-честному.
Бобслеисты поддержали одобрительными возгласами.
– С хера ли гости набежали?! Где ж по честному-то? – баба Капа обошла джип и посмотрела на шашистов. – Раз, два, три… так… двенадцать человек. И вас – полсотни. Повторяю вопрос: где ж по-честному?!
Шахматисты и бобслеисты посмотрели на своих полководцев. Те, чувствуя полные надежд взгляды, разумеется не хотели терять авторитет.
– Не ваше дело! – визгливо огрызнулся гроссмейстер. – Забирайте своего Бокарчука и отваливайте! С остальными мы разберемся! Он все равно без них – никто!
– Да, да! Отваливайте, забирайте Бокарчука и отваливайте! – зашумели шахматисты, с обожанием глядя на своего кумира.
Одинокий Боб властно махнул рукой, и бобслеисты мгновенно выстроились в шеренгу. Они даже встали по ранжиру – дисциплина смахивала на военную.
Самохин повернулся к школьному товарищу.
– Ваня, садись в машину!
Бокарчук окинул взглядом свое немногочисленное войско и помотал головой.
– Не, Вовка, я своих не брошу! – твердо сказал он и сжал ладонь Веры.
Самохин открыл дверь машины и щелкнул подрулевой кнопкой. Дверь багажника плавно поползла вверх.
– Трамбуйтесь в салон и багажник! – сказал он шашистам.
– Эй, мы договаривались только на Бокарчука! – взвизгнул гроссмейстер. – Остальные остаются!
Шахматисты грозно придвинулись к машине.
– О чем ты, болезный? Мы ни о чем не договаривались! – прищурилась баба Капа.
Шеренга бобслеистов угрожающе шагнула вперед. Баба Капа и Самохин отступили на шаг и уперлись в полированные бока джипа. Ситуация была патовой. И если в шахматах пат означал ничью, то сейчас, в данной ситуации, в воздухе отчетливо запахло жареным.
– Вов, у тебя в багажнике бита есть? – шепнула баба Капа.
– Насос есть, – так же шепотом ответил Самохин.
– Не, не то, – вздохнула баба Капа и вытащила из кармана свой древний мобильник. Деловито, даже демонстративно, нажала на кнопки и приложила телефон к уху. Подмигнула Самохину.
– Алло? Витя Фестиваль, здравствуй, дорогой! – громко сказала она. – Это Капа. Витя, прости, но встречу, которую мы с тобой перенесли со вчера на нынче, придется опять отложить. Что случилось? Возня непонятная случилась. Приезжаю забрать ближнего, а тут меня встречают люди, кто такие – без понятия… Ага, представляешь? Ближний мой уже у забора поломанный лежит, толпа тут накаляет… Сколько их? Да полсотни голов будет.
Она засмеялась в телефон и беззаботно тряхнула головой.
– Да нет, пока не надо. Сама объясню им. Давай так, если через пятнадцать минут не перезвоню, пришли ребятишек с пушками к спецприемнику №2. Ага. И мешочки для жмуров захватите. Лады, спасибо.
Она положила телефон в карман и, заложив руки за спину, принялась расхаживать перед шахматистами и бобслеистами.
– Каждый спортсмен должен уважать чужой вид спорта! Не фыркать, не сравнивать и уж тем более не пытаться доказать свое превосходство!
Телефон в кармане зазвонил.
– О, Витя Фестиваль! – сказала она и нажала на зеленую кнопку.
– Да? Витя, да не волнуйся ты так! Народ спокойный, вроде неглупый и понятливый. Никто не шухерится, стоят слушают. Думаю, договоримся. Не волнуйся!
Она прервала связь и снова заходила взад-вперед.
– Так вот, на чем я остановилась? Ага. То, что вы устроили – это непростительная глупость! А для спортсменов – непростительная вдвойне! Пока нормальные спортсмены проливают пот и кровь, каждый день преодолевая собственные слабости, страхи и трудности, вы занимаетесь херней! Пока ваши коллеги, пройдя через многие часы изнурительных тренировок, выходят на международные спортивные арены и завоевывают медали в честной борьбе, вы снова занимаетесь херней!
Голос бабы Капы отдавал металлом. Спортсмены стояли оплеванные, склонив головы.
– И когда в их честь поднимаются флаги и звучат гимны, а миллионы зрителей плачут от гордости за них, за себя, за свою страну, когда они стоят на пьедестале почета с гордо поднятыми головами, вы продолжаете заниматься херней! А почему?!
– Почему? – мрачно поинтересовался Одинокий Боб.
– А потому, что вы ненастоящие спортсмены!
– И кто же мы?! – гроссмейстер сложил руки на груди и нахохлился.
– Вы – стадо обоссавшихся бандерлогов, не уважающих другие виды спорта, не имеющих никакого понятия о спортивной этике!
Не оборачиваясь, крикнула в сторону джипа.
– Кстати, Бокарчук, тебя это тоже касается!
Затем подошла к Одинокому Бобу и бесцеремонно дернула его за бороду.
– Вот ты – профессионал?
Бобслеист обескураженно замычал:
– Ну, это… Я так-то… в общем, как-то… И… короче, в общем…
Баба Капа поморщилась.
– Ты боксер, что ли?
– Я бобслеист! – оскорбился Одинокий Боб.
– Мимо саней, что ли, прыгал?
– Почему? – не понял он.
Но баба Капа уже подошла к гроссмейстеру.
– Я шахматист! – гордо взвизгнул он. – Гроссмейстер!
– Не надо так орать. Я поняла. Шахматы – это, прежде всего, выдержка. Это спорт для владеющих собой людей.
– То есть, вы согласны с тем, что это спорт? – уже спокойнее спросил гроссмейстер.
– Конечно! Я никогда не утверждала обратное! – воскликнула она.
Напряженное лицо шахматиста расслабилось, он даже улыбнулся.
– Спасибо! Просто кто-то считает иначе.
Он многозначительно посмотрел на Одинокого Боба. Тот опустил глаза.
– И пусть считает! – горячо зашептала баба Капа. – Почему тебя должно это волновать?!
В ее кармане снова затренькало. Она вытащила телефон.
– Да, Витя! Что, уже ребяток отправил? Ну, это ты зря, это ты поторопился. Мы вроде уже договорились.
Она прикрыла телефон ладонью и посмотрела на гроссмейстера и бобслеиста.
– Мы же договорились?
Те закивали.
– Витя, отбой твоим ребяткам. Спасибо, дорогой! Я тебе потом перезвоню, не волнуйся!
Спрятав телефон, она повернулась к стоявшему у джипа Бокарчуку.
– Иван, сюда подойди!
Шашист нехотя приблизился.
– У тебя есть претензии к ним?
– Нет.
– А у вас?
– Нет.
Рукопожатия лидеров трех спортивных сообществ ознаменовались бурными аплодисментами. Все радовались, смеялись и в воздух чепчики бросали.
***
Витя Фестиваль, он же – Егор Ежевичкин с недоумением смотрел на телефон.
– Что происходит? Какой фестиваль? Какие мешочки для жмуров? – спросил он кошку Сусанну.
Та совсем по-человечески развела лапами: не знаю.
Впрочем, в недоумении пребывали не только моряк и кошка, но и дежурные спецприемника №2:
– Знаешь, как это называется, старлей?
– Как, товарищ капитан?
– Это называется: пришел поручик Ржевский и все опошлил! Кто эта седая мадам?!
– Не знаю, товарищ капитан. Что делать будем? Задерживать? Наряд вызовем?
– Окститесь, товарищ старший лейтенант! Понаедет начальство, а от нас как от бочек со спиртом несет!
– Но делать же что-то надо!
– Иногда, старлей, лучше ничего не делать. Ты в армии служил?
– Никак нет. Юридический институт.
– Тогда понятно. Есть там одна священная фраза в Уставе: за время моего дежурства происшествий не случилось. Понял?
– Так точно, товарищ капитан.
– Повтори!
– За время моего дежурства происшествий не случилось!
– Отлично, старлей! Пусть это будет твоей мантрой. Она тебя убережет от обширного геморроя и избавит от ненужных вопросов. Наше дело маленькое: отдежурил и домой! Ты домой хочешь?
– Хочу.
– Какое совпадение: и я хочу. Прийти, всосать пару литров янтарного, жену шевельнуть и спать. У тебя жена есть?
– Никак нет.
– А пиво?
– Есть.
– Ну вот видишь, какой у тебя железный повод домой вовремя прийти. И это, старлей, когда все разойдутся, отправь парочку арестантов за территорию, пусть приберут. Насорили, мать их!
***
Нельзя сказать, что он забыл Ларису. Но, пардон, при чем тут целибат? Он же не монах, он живет вполне мирской жизнью и около него иногда появляются женщины. Как Вера, например.
Бокарчук осторожно встал с кровати и накрыл одеялом спящую Веру. Прошлепал босыми ногами в кухню. Снял с шеи кулон и слегка сдавил. Внутри что-то щелкнуло, и он раскрылся. Бокарчук кухонным ножом аккуратно выковырял фотографию и защелкнул пустой кулон. Пусть будет так. Пусть кулон будет обычной безделушкой без секретов и тайн. Так будет лучше для всех: для него, для Ларисы, и, конечно же, для той, которая его любит – для Веры.
А вот любил ли он Веру? Он не знал. Быть может у него сейчас так же, как у его приятеля Вовки с Галей когда-то? Сначала благодарность, а потом и чувство придет. И как оно придет? Неожиданно, свалившись на голову снежным комом, или постепенно, словно набегающая на берег волна во время прилива?
На этот вопрос он тоже не знал ответа.
Он подхватил кружочек с изображением Ларисы и пошел в комнату. Раскрыл книгу и аккуратно положил его между страниц.
Пусть пока побудет здесь, а время покажет. Время – оно мудрое, все расставит на свои места.
