Александр Дюма
Графиня де Монсоро
Глава XXV
План господина де Сен-Люка
После обеда Монсоро взял своего нового друга под руку и увел из замка.
– Знаете, – сказал он ему, – я так счастлив, что встретил здесь вас. Меня заранее пугала меридорская глушь.
– Да что вы! – удивился Сен-Люк. – Ведь у вас тут жена! Что до меня, то в подобной компании мне, я думаю, и пустыня показалась бы слишком населенной.
– Да, разумеется, – ответил Монсоро, кусая губы, – и, однако же…
– Что – однако же?
– Однако же я очень рад, что встретил здесь вас.
– Сударь, – сказал Сен-Люк, очищая зубы крохотной золотой шпагой, – вы слишком любезны: никогда не поверю, что вы могли хоть на минуточку убояться скуки в обществе такой прелестной жены и в окружении столь прекрасной природы.
– Э! – ответил Монсоро. – Я полжизни провел в этих лесах.
– Тем более вам не пристало в них скучать, – сказал Сен-Люк. – Мне кажется, чем больше живешь в лесах, тем больше их любишь. Поглядите, какой восхитительный парк. Я уверен, что буду в отчаянии, когда мне придется с ним расстаться. Боюсь, что день этот, к несчастью, недалек.
– Зачем же вам расставаться с Меридором?
– Ах, сударь, разве человек хозяин своей судьбы? Он всего лишь листок, который сорван ветром и несется над полями и долами, сам не зная куда. Вот вы – счастливец!
– Счастливец? Почему?
– Потому что остаетесь под сенью этих великолепных деревьев.
– О, – сказал Монсоро, – я, вероятно, тут тоже долго не пробуду.
– Ба! Кто за это может поручиться? Я думаю, что вы ошибаетесь.
– Нет, – воскликнул Монсоро, – нет. О! Я не такой фанатичный поклонник природы, как вы, я боюсь этого парка, который вам кажется столь прекрасным.
– Я не ослышался? – переспросил Сен-Люк.
– Нет, – ответил Монсоро.
– Вы боитесь этого парка, сказали вы, почему же?
– Потому что мне он кажется небезопасным.
– Небезопасным? Ну, знаете ли! – удивленно воскликнул Сен-Люк. – А! Я понимаю, из-за его безлюдности, хотите вы сказать.
– Нет. Не совсем по этой причине, ведь в Меридоре, я полагаю, бывают гости.
– Что вы, – сказал Сен-Люк с безукоризненно простодушным видом, – ни души.
– А! В самом деле?
– Как я имел честь сказать вам.
– Не может быть! Разве время от времени к вам не наведывается кто-нибудь?
– Нет. Во всяком случае, за то время, что я здесь, никто не появлялся.
– В Анжере сейчас такое блестящее общество. Неужели ни один из придворных не навестил вас ни разу?
– Ни один.
– Это невероятно.
– Тем не менее это так.
– Полноте! Вы клевещете на анжуйских дворян.
– Не знаю, клевещу ли я, но черт меня побери, если я здесь видел перо хоть одного из них.
– Значит, я ошибаюсь.
– Разумеется, ошибаетесь. Вернемся, однако, к тому, что вы говорили о парке: будто в нем небезопасно. Разве здесь водятся медведи?
– О! Нет!
– Волки?
– Тоже нет.
– Разбойники?
– Возможно. Скажите, милостивый государь, ведь госпожа де Сен-Люк очень хороша собой, как мне кажется?
– Ну разумеется.
– Она часто гуляет в парке?
– Часто. Жена, как и я, обожает природу. Но почему вы меня об этом спрашиваете?
– Просто так. А вы ее сопровождаете, когда она гуляет?
– Всегда, – сказал Сен-Люк.
– Почти всегда? – продолжал граф.
– Но куда вы ведете, черт возьми?
– А! Боже мой! Никуда, любезный господин де Сен-Люк, или почти никуда.
– Я слушаю.
– Дело в том, что мне говорили..
– Что вам говорили?
– Вы не рассердитесь?
– Я никогда не сержусь.
– Ну, и к тому же между двумя мужьями такие признания допустимы. Дело в том, что мне рассказывали, будто видели, как в парке этом бродил какой-то мужчина.
– Мужчина?
– Да.
– Который приходил к моей жене?
– О! Я этого вовсе не говорю.
– И совершенно напрасно не говорите, дорогой господин де Монсоро. Это донельзя интересно. А кто его видел? Скажите, сделайте милость.
– К чему?
– Все равно, скажите. Мы ведь с вами беседуем, верно? И какая вам разница, о чем говорить. Так, значит, говорите вы, этот мужчина приходил к госпоже де Сен-Люк. Ну и ну!
– Послушайте, чтобы уж сказать вам все до конца: нет, я не думаю, что он приходил к госпоже де Сен-Люк.
– К кому же тогда?
– Напротив, я боюсь, не приходил ли он к Диане.
– Ба! – произнес Сен-Люк. – Я бы предпочел это.
– То есть как? Вы бы предпочли это?
– Несомненно. Вы же знаете, нет больших эгоистов, тем мужья. Каждый за себя. Бог за всех.
– Вернее, дьявол, – поправил Монсоро.
– Стало быть, вы думаете, что сюда заходил мужчина?
– Я не просто думаю, я видел его.
– Вы видели в парке мужчину?
– Да, – сказал Монсоро.
– Одного?
– Нет, с госпожой де Монсоро.
– Когда? – спросил Сен-Люк.
– Вчера.
– А где?
– Да вот здесь, левее. Вот тут.
И так как Монсоро с самого начала прогулки повел Сен-Люка в сторону старой лесосеки, он смог теперь показать своему спутнику место вчерашних событий.
– А, – сказал Сен-Люк, – действительно, стена в весьма скверном состоянии. Надо будет сказать барону, что ему разрушают стены.
– А кого вы подозреваете?
– Я! Кого я подозреваю?
– Да, – сказал граф.
– В чем?
– В том, что он перелез через стену в парк, чтобы встретиться с моей женой.
Сен-Люк склонил голову и, казалось, погрузился в глубокие размышления. Граф де Монсоро с беспокойством ждал их результата.
– Ну? – сказал он.
– Проклятие! – произнес Сен-Люк. – Не вижу никого, кроме…
– Кроме… кроме?.. – с живостью спросил граф.
– Кроме… вас… – сказал Сен-Люк, поднимая голову.
– Вы шутите, любезный господин де Сен-Люк? – сказал ошеломленный граф.
– По чести, нет. Первое время после женитьбы я выкидывал такие штуки, почему бы и вам их не проделывать?
– Полноте, вы просто не хотите мне отвечать. Признайтесь в этом, дорогой друг, не бойтесь ничего… я человек мужественный. Ну же, помогите мне, поищите, я жду от вас этой огромной услуги.
Сен-Люк почесал себе ухо.
– Как ни думаю, никого, кроме вас, не нахожу, – сказал он.
– Перестаньте смеяться. Отнеситесь к этому серьезно, сударь. Уверяю вас, тут не до шуток.
– Вы полагаете?
– Говорю вам, я в этом уверен.
– Ну тогда другое дело. А как сюда приходит этот мужчина, вам известно?
– Тайком, черт побери!
– Часто?
– Еще бы! Тут в камнях уже ступеньки его ногами выбиты. Поглядите сами.
– Действительно.
– А вы разве никогда ничего такого не замечали?
– О! – произнес Сен-Люк. – У меня были кое-какие подозрения.
– А! Вот видите, – воскликнул, задыхаясь, граф. – Ну и что дальше?
– Дальше? Они меня не обеспокоили; я думал, что это были вы.
– Но я же говорю вам, что не я.
– Я вам верю, милостивый государь!
– Верите?
– Да.
– И значит?
– Значит, это был кто-то другой.
Главный ловчий устремил на Сен-Люка, державшегося с самой непринужденной и пленительной беззаботностью, почти угрожающий взгляд.
– А! – произнес он так яростно, что молодой человек поднял голову.
– У меня еще одна мысль появилась, – сказал Сен-Люк.
– Ну же, ну!
– А что, если это был…
– Если это был?
– Нет.
– Нет?
– Пожалуй, да.
– Говорите же!
– Что, если это был господин герцог Анжуйский?
– Я тоже об этом думал, – ответил Монсоро, – но я навел справки. Это не мог быть он.
– Э! Герцог большой хитрец.
– Да. Но это не он.
– Вы мне все только и говорите: «Не он, не он», – запротестовал Сен-Люк, – и требуете, чтобы я сказал вам, кто же «он».
– А как же иначе? Вы живете в замке, вы должны знать…
– Постойте! – воскликнул Сен-Люк.
– Нашли?
– У меня еще одна мысль появилась. Если это не были ни вы, ни герцог, то, конечно же, это был я.
– Вы, Сен-Люк?
– А почему бы нет?
– Зачем вам было приезжать верхом и перелезать в парк через стену, когда вы могли пройти в него из замка?
– А! Бог мой! У меня бывают свои прихоти! – сказал Сен-Люк.
– Зачем вам было обращаться в бегство, когда я показался на стене?
– Проклятие! И не от такого зрелища убежать можно.
– Значит, вы были заняты дурным делом? – сказал граф, не в силах уже сдерживать свое раздражение.
– Возможно.
– Да вы издеваетесь надо мной! – вскричал, побледнев, граф. – Издеваетесь уже добрые четверть часа.
– Вы ошибаетесь, сударь, – сказал Сен-Люк, вынимая часы и устремив на графа такой пристальный взгляд, что даже Монсоро, несмотря на свою свирепую храбрость, вздрогнул, – не четверть часа, а двадцать минут.
– Но вы меня оскорбляете, сударь! – воскликнул граф.
– А как вы полагаете, сударь, меня вы не оскорбляете, приставая ко мне с вашими вопросами, достойными сбира?[137]
– Вот оно что! Теперь я все ясно вижу!
– Подумаешь, чудеса, в десять-то часов утра! И что же вы видите, скажите на милость?
– Что вы в сговоре с тем предателем, с тем трусом, которого я чуть не убил вчера.
– Проклятие! – воскликнул Сен-Люк. – Это мой друг.
– Что ж, если это так, я убью вас вместо него.
– Ба! В вашем собственном доме! Вдруг! Без вызова!
– Не думаете ли вы, что я буду церемониться с каким-то мерзавцем? – воскликнул выведенный из себя граф.
– Ах, господин де Монсоро, – вздохнул Сен-Люк, – как дурно вы, однако, воспитаны! И как скверно сказалось на вашей нравственности частое общение с дикими зверями! Стыдитесь!
– Вы что, не видите, что я взбешен?! – взревел Монсоро, скрестив руки на груди и наступая на Сен-Люка. Лицо главного ловчего было искажено страшной гримасой отчаяния, которое терзало его сердце.
– Смерть Христова! Разумеется, вижу. И, по правде говоря, ярость вам вовсе не к лицу. На вас просто смотреть страшно, дорогой мой господин де Монсоро.
Граф, не владея собой, положил руку на эфес шпаги.
– А! Обращаю ваше внимание, – сказал Сен-Люк, – это вы затеваете со мною ссору. Призываю вас в свидетели того, что я совершенно спокоен.
– Да, щеголь, – сказал Монсоро, – да, паршивый миньон, я бросаю тебе вызов.
– Тогда потрудитесь перейти по ту сторону этой стены, господин де Монсоро: по ту сторону мы будем не в ваших владениях.
– Мне это все равно! – воскликнул граф.
– А мне нет, – сказал Сен-Люк, – я не хочу убивать вас в вашем доме.
– Отлично! – сказал Монсоро, поспешно взбираясь на стену.
– Осторожней, не торопитесь, граф! Тут один камень плохо держится, должно быть, его часто тревожили. Еще разобьетесь, не приведи бог. Поверьте, я буду просто безутешен.
И Сен-Люк, в свою очередь, стал перелезать через стену.
– Ну! Ну! Поторапливайся, – сказал граф, обнажая шпагу.
«Я приехал сюда, чтобы пожить в свое удовольствие, – сказал себе Сен-Люк. – Ей-богу! Я славно позабавлюсь».
И он спрыгнул на землю по ту сторону стены.
Глава XXVI
О том, как господин де Сен-Люк показал господину де монсоро удар, которому его научил король
Граф де Монсоро ждал Сен-Люка со шпагой в руках, выстукивая ногой яростный вызов.
– Ты готов? – спросил граф.
– Кстати, – сказал Сен-Люк, – вы выбрали себе совсем недурное место: спиной к солнцу. Пожалуйста, пожалуйста, не стесняйтесь.
Монсоро повернулся на четверть оборота.
– Отлично, – сказал Сен-Люк, – так мне будет хорошо видно, что я делаю.
– Не щади меня, – сказал Монсоро, – я буду драться насмерть.
– Вот как? – сказал Сен-Люк. – Стало быть, вы обязательно хотите меня убить?
– Хочу ли я? О! Да… я хочу!
– Человек предполагает, а бог располагает, – заметил Сен-Люк, в свою очередь обнажая шпагу.
– Ты говоришь…
– Я говорю… Поглядите повнимательней на эти вот маки и одуванчики.
– Ну?
– Ну так вот, я говорю, что уложу вас прямо на них.
И, продолжая смеяться, Сен-Люк встал в позицию. Монсоро неистово бросился на него и с невероятным проворством нанес Сен-Люку два или три удара, которые тот отбил с не меньшей ловкостью.
– Клянусь богом, господин де Монсоро, – сказал Сен-Люк, продолжая фехтовать с противником, – вы недурно владеете шпагой, и всякий другой, кроме меня или Бюсси, был бы убит на месте вашим последним отводом.
Монсоро понял, с каким человеком он имеет дело, и побледнел.
– Вы, должно быть, удивлены, – прибавил Сен-Люк, – что я так сносно управляюсь со шпагой. Дело в том, что король – он, как вам известно, очень меня любит – взял на себя труд давать мне уроки и, среди прочего, научил меня удару, который я вам сейчас покажу. Я говорю все это затем, чтобы вы имели удовольствие, если вдруг я убью вас этим ударом, знать, что вас убили ударом, преподанным королем. Вам это будет весьма лестно.
– Вы ужасно остроумны, сударь, – сказал выведенный из себя Монсоро, делая выпад правой ногой, чтобы нанести прямой удар, способный проткнуть насквозь стену.
– Проклятие! Стараюсь, как могу, – скромно ответил Сен-Люк, отскакивая в сторону.
Этим движением он вынудил своего противника сделать полувольт и повернуться лицом прямо к солнцу.
– Ага! – сказал Сен-Люк. – Вот вы уже и там, где мне хотелось вас видеть, прежде чем я увижу вас там, куда хочу вас уложить. Недурно я выполнил этот прием, верно? Право же, я доволен, очень доволен! Только что вы имели всего пятьдесят шансов из ста быть убитым, а сейчас у вас их девяносто девять.
И со стремительной силой и ожесточением, которых не знал за ним Монсоро и которых никто не заподозрил бы в этом изнеженном молодом человеке, Сен-Люк нанес главному ловчему, не останавливаясь, один за другим пять ударов. Монсоро, ошеломленный этим ураганом из свиста и молний, отбил их. Шестой удар был ударом прим; он состоял из двойной финты, парады и рипоста. Первую половину этого удара графу помешало увидеть солнце, а вторую он не смог увидеть потому, что шпага Сен-Люка вошла в его грудь по самую рукоятку.
Какое-то мгновение Монсоро еще продолжал стоять, словно подрубленный дуб, ждущий лишь легкого дуновения, чтобы понять, в какую сторону ему падать.
– Вот и все, – сказал Сен-Люк. – Теперь у вас все сто шансов. И вот что, заметьте, сударь: вы упадете как раз на те маки и одуванчики, которые я имел честь вам показать.
Силы оставили графа. Его пальцы разжались, глаза затуманились. Он подогнул колени и рухнул на маки, смешав с их пурпуром багрянец своей крови.
Сен-Люк спокойно вытер шпагу и стоял, наблюдая за сменой оттенков, которая постепенно превращает лицо агонизирующего человека в маску трупа.
– А! Вы убили меня, сударь, – сказал Монсоро.
– Я старался убить вас, – ответил Сен-Люк, – но теперь, когда вы лежите тут и вот-вот испустите дух, черт меня побери, если мне не досадно, что я сделал это. Теперь я испытываю к вам глубокое уважение, сударь. Вы ужасно ревнивы, оно верно, но вы храбрый человек.
И, весьма довольный своей надгробной речью, Сен-Люк опустился на колено возле Монсоро и сказал ему:
– Нет ли у вас какого-нибудь последнего желания, сударь? Слово дворянина – оно будет исполнено. Обычно, по себе знаю, когда ты ранен, испытываешь жажду. Может быть, вы хотите пить? Я пойду за водой.
Монсоро не отвечал.
Он повернулся лицом к земле и, хватая зубами траву, бился в луже собственной крови.
– Бедняга! – сказал Сен-Люк, вставая. – О! Дружба, дружба, ты очень требовательное божество.
Монсоро с трудом приоткрыл один глаз, попытался приподнять голову и с леденящим душу стоном вновь уронил ее на землю.
– Ну что ж, он мертв, – произнес Сен-Люк. – Забудем о нем… Легко сказать: забудем… Как ни говори, а я убил человека. Не скажешь, что я даром терял время в Анжу.
И он тут же перелез через стену и парком вернулся в замок.
Первым человеком, которого он увидел там, была Диана. Она беседовала с подругой.
«Как к лицу ей будет траур», – подумал Сен-Люк.
Потом, подойдя к очаровательной группе, составленной двумя молодыми женщинами, он сказал:
– Простите, любезная дама, но мне совершенно необходимо сказать пару слов госпоже де Сен-Люк.
– Пожалуйста, дорогой гость, пожалуйста, – ответила госпожа де Монсоро. – Я пойду к отцу в библиотеку. Когда ты поговоришь с господином де Сен-Люком, – добавила она, обращаясь к подруге, – приходи, я буду там.
– Да, обязательно, – сказала Жанна.
И Диана с улыбкой удалилась, помахав ей рукой.
Супруги остались одни.
– В чем дело? – спросила Жанна с самым веселым выражением на лице. – У вас мрачный вид, дорогой супруг!
– Еще бы! – ответил Сен-Люк.
– А что произошло?
– Э! Боже мой! Несчастный случай.
– С вами? – испугалась Жанна.
– Не совсем со мной, но с человеком, который находился возле меня.
– С кем же?
– С тем, с кем я прогуливался.
– С господином де Монсоро?
– Увы, да! Бедный, дорогой граф!
– Так что же с ним случилось?
– Я полагаю, что он умер.
– Умер? – воскликнула Жанна с вполне понятным волнением. – Умер!
– Вот именно.
– Да ведь он только что был здесь, говорил, смотрел!..
– Э! В этом как раз и причина его смерти: он слишком много смотрел и в особенности слишком много говорил.
– Сен-Люк, друг мой, – сказала молодая женщина, схватив мужа за руки.
– Что?
– Вы от меня ничего не скрываете?
– Я? Ничего решительно, клянусь вам. Не скрываю даже места, где он умер.
– А где он умер?
– Там, за стеной, на той самой полянке, где наш друг Бюсси имел обыкновение привязывать своего коня.
– Это вы его убили, Сен-Люк?
– Проклятие! А кто же еще? Нас было только двое, я возвращаюсь живой и говорю вам, что он мертв: нетрудно отгадать, кто из нас двоих кого убил.
– Несчастный вы человек!
– Ах, дорогая моя! – сказал Сен-Люк. – Он меня на это вызвал: оскорбил меня, первый обнажил шпагу.
– Это ужасно! Это ужасно! Бедный граф!
– Вот, вот, – сказал Сен-Люк, – я так и знал. Увидите, через неделю его будут называть: «Святой Монсоро».
– Но вам нельзя оставаться здесь! – вскричала Жанна. – Вы не можете больше жить под крышей дома того человека, которого вы убили.
– Это самое я только что и сказал себе и потому поспешил к вам, моя дорогая, просить вас подготовиться к отъезду.
– Но вас-то он, по крайней мере, не ранил?
– Наконец-то! Вот вопрос, который, хотя и задан с некоторым запозданием, все же примиряет меня с вами! Нет, я совершенно невредим.
– Стало быть, мы уезжаем?
– И чем скорее, тем лучше, так как вы понимаете; с минуты на минуту несчастье может открыться.
– Какое несчастье? – вскрикнула госпожа де Сен-Люк, возвращаясь вспять в своих мыслях, как иной раз возвращаются назад по своим шагам.
– Ах! – вздохнул Сен-Люк.
– Но я подумала, – сказала Жанна, – ведь теперь госпожа де Монсоро – вдова.
– То же самое говорил себе я.
– После того как убили его?
– Нет, до того.
– Что ж, пока я пойду предупредить ее…
– Щадите ее чувства, дорогой друг!
– Бессовестный! Пока я пойду предупредить ее, оседлайте коней: сами оседлайте, как для прогулки.
– Замечательная мысль! Хорошо, если у вас их будет побольше, дорогая моя, потому что, должен вам признаться, у меня уже голова идет кругом.
– Но куда мы поедем?
– В Париж.
– В Париж! А король?
– Король, наверное, уже все забыл. Произошло столько событий с тех пор, как мы с ним виделись, и, кроме того, если будет война, что вероятно, мое место возле него.
– Хорошо. Значит, мы едем в Париж?
– Да. Но сначала мне нужны перо и чернила.
– Кому вы собираетесь писать?
– Бюсси. Вы понимаете, что я не могу покинуть Анжу, не сказав ему, почему я уезжаю.
– Это верно. Все, что нужно для письма, вы найдете в моей комнате.
Сен-Люк тотчас же туда поднялся и рукой, которая, какой бы твердой она у него ни была, все же слегка дрожала, торопливо набросал следующие строки:
«Дорогой друг!
Вы узнаете из уст молвы о несчастье, которое приключилось с господином де Монсоро. Мы с ним поспорили на старой лесосеке о причинах и следствиях разрушения стен и о том, следует ли лошадям самим находить дорогу. В разгар этого спора господин де Монсоро упал на маки и одуванчики, и столь неловко, что тут же на месте умер.
Ваш друг навеки
Сен-Люк.
Р.S. Так как все это в первую минуту может показаться вам несколько неправдоподобным, добавлю, что, когда произошло это несчастье, мы оба держали в руках шпаги.
Я немедленно уезжаю в Париж засвидетельствовать мое почтение королю. В Анжу, после того, что случилось, я не чувствую себя в полной безопасности».
Десять минут спустя один из слуг барона уже скакал с этим письмом в Анжер, в то время как господин и госпожа де Сен-Люк, в полном одиночестве, покидали замок через потайные ворота, выходившие на самую кратчайшую дорогу к Парижу. Они оставили Диану в слезах и в особенности в большом затруднении, как рассказать барону грустную историю этой дуэли.
Когда Сен-Люк проезжал мимо, Диана отвела глаза в сторону.
– Вот и оказывай после этого услуги своим друзьям, – сказал тот жене. – Нет, решительно, все люди неблагодарны, только один я способен на признательность.
Глава XXVII,
где мы присутствуем при далеко не торжественном въезде королевы-матери в добрый город Анжер
В тот самый час, когда граф де Монсоро упал, сраженный шпагой Сен-Люка, у ворот Анжера, закрытых, как известно, на все запоры, протрубили разом четыре трубы.
Предупрежденная заранее стража подняла флаг и откликнулась такой же симфонией.
Это подъехала к городу Анжеру Екатерина Медичи, в сопровождении достаточно внушительной свиты.
Тотчас же дали знать Бюсси. Тот встал с постели и отправился к принцу, который немедленно улегся в постель.
Арии, исполненные трубачами королевы, были, разумеется, прекрасными ариями, но не обладали могуществом тех, которые разрушили стены Иерихона,[138] – ворота Анжера не отворились.
Екатерина выглянула из кареты, чтобы показаться часовым, надеясь, что ее царственный облик произведет большее впечатление, чем звуки труб.
Анжерские ополченцы, увидев королеву, приветствовали ее, и даже весьма учтиво, но ворота остались закрытыми.
Екатерина послала к воротам одного из своих приближенных. Его там осыпали любезностями.
Но когда он потребовал открыть ворота королеве-матери, настаивая, чтобы ее величество была принята с почестями, ему ответили, что Анжер – военная крепость и поэтому ворота его не могут быть открыты без соблюдения некоторых обязательных формальностей.
Весьма уязвленный полученным ответом, посланец вернулся к своей повелительнице, и тогда Екатерина произнесла те слова, во всем их горьком и глубоком значении, которые позже несколько видоизменил, соответственно возросшему могуществу королевской власти, Людовик XIV.
– Я жду! – прошептала она.
И придворные, окружавшие ее карету, содрогнулись.
Наконец Бюсси, который около получаса наставлял герцога и придумывал для него сотни государственных соображений, одно другого неоспоримее, принял решение.
Он приказал покрыть коня нарядной попоной, выбрал пять дворян, наиболее неприятных королеве-матери, и во главе их отправился парадным аллюром навстречу ее королевскому величеству.
Екатерина начала уже чувствовать усталость, но не от ожидания, а от размышлений над тем, как она отомстит людям, которые посмели нанести ей такое оскорбление.
Она вспомнила арабскую сказку о заточенном в медном кувшине злом духе. В первые десять лет своего пленения он обещал озолотить того, кто его освободит, а затем, обозленный ожиданием, поклялся убить неосторожного, который откроет крышку кувшина.
С Екатериной произошло то же самое. Сначала она обещала себе осыпать милостями тех дворян, что поспешат ей навстречу.
Затем она дала зарок обрушить свой гнев на первого, кто явится к ней.
Расфранченный Бюсси подъехал к воротам и стал приглядываться, словно ночной часовой, который не столько смотрит, сколько слушает.
– Кто идет? – крикнул он.
Екатерина ожидала по меньшей мере коленопреклонения. Один из дворян ее свиты посмотрел на королеву, как бы спрашивая распоряжений.
– Подъедьте, – сказала она. – Подъедьте еще раз к воротам. Кричат: «Кто идет?» Надо ответить им, сударь, это формальность…
Придворный подъехал к самым остриям подъемной решетки.
– Ее величество королева-мать прибыла навестить добрый город Анжер, – сказал он.
– Прекрасно, сударь, – отвечал Бюсси. – Соизвольте повернуть налево. Примерно шагах в восьмидесяти отсюда вы увидите потайной вход.
– Потайной вход! – воскликнул придворный. – Маленькая дверца для ее королевского величества!
Но слушать его было уже некому – Бюсси ускакал.
Вместе со своими друзьями, которые посмеивались втихомолку, он направился к тому месту, где, согласно его указаниям, должна была выйти из кареты вдовствующая королева.
– Вы слышали, ваше величество? – спросил придворный. – Потайной вход!
– О да, сударь, я слышала. Войдемте там, раз так полагается.
И молния, сверкнувшая в ее взгляде, заставила побледнеть неловкого, который невольно подчеркнул, что его повелительнице нанесено оскорбление.
Кортеж повернул налево, и маленькая потайная дверь отворилась.
Из нее вышел Бюсси с обнаженной шпагой в руке и почтительно склонился перед Екатериной. Вокруг него мели своими перьями землю шляпы его спутников.
– Добро пожаловать в Анжер, ваше величество, – сказал он.
Рядом с Бюсси стояли барабанщики, но в барабаны они не били, и алебардщики, но они не взяли свое оружие «на караул». Королева вышла из кареты и, опираясь на руку придворного, направилась к маленькой двери, обронив в ответ всего лишь:
– Благодарю, господин де Бюсси.
Этими словами она подвела итог размышлениям, для которых ей предоставили время.
Екатерина шла, высоко подняв голову.
Но Бюсси вдруг обогнал ее и преградил ей путь рукой.
– Будьте осторожны, сударыня, дверь очень низкая, ваше величество может ушибиться.
– Так что же мне делать? – сказала королева. – Нагнуться? Я впервые вхожу в город подобным образом.
Слова эти, произнесенные совершенно естественным тоном, для опытных придворных имели такой смысл, глубину и значение, которые заставили призадуматься не одного из присутствовавших, и даже сам Бюсси закусил ус и отвел взгляд.
– Ты слишком далеко зашел, – шепнул ему на ухо Ливаро.
– Ба! Оставь! – ответил Бюсси. – Это еще не все.
Карету ее величества с помощью блоков перенесли через стену, и Екатерина снова в ней устроилась, чтобы следовать во дворец. Бюсси и его друзья, на конях, ехали по обе стороны кареты.
– А мой сын? – спросила вдруг Екатерина. – Я не вижу моего сына, герцога Анжуйского!
Она хотела удержать эти слова, но они вырвались у нее в приступе неодолимого гнева. Отсутствие Франсуа в подобный момент было пределом оскорбления.
– Монсеньор болен, государыня, он лежит в постели. Ваше величество может не сомневаться, что, не будь этого, его высочество поспешил бы сам отдать вам почести у ворот своего города.
На этот раз Екатерина была просто величественна в своем лицемерии.
– Болен! Бедное дитя! Болен! – вскричала она. – Ах, господа, поторопимся же… Хорошо ли за ним ухаживают хотя бы?
– Мы делаем все, что в наших силах, – сказал Бюсси, глядя на нее с удивлением и словно пытаясь разобраться, действительно ли в этой женщине говорит мать.
– Знает ли он, что я здесь? – продолжала Екатерина после паузы, которую она с толком использовала, чтобы произвести смотр всем спутникам Бюсси.
– Разумеется, ваше величество, разумеется.
Екатерина поджала губы.
– Должно быть, он очень страдает, – сказала она сочувственно.
– Неимоверно, – ответил Бюсси. – Его высочество подвержен таким внезапным приступам недомогания.
– Значит, это внезапное недомогание, господин де Бюсси?
– Бог мой! Конечно, ваше величество.
Так они прибыли ко дворцу. Вдоль пути движения кареты шпалерами стояли толпы народа.
Бюсси поспешил вперед, взбежал по лестнице и, запыхавшийся, возбужденный, вошел к герцогу.
– Она здесь, – сказал Бюсси. – Берегитесь!
– Рассержена?
– Вне себя.
– Выражает недовольство?
– О нет! Гораздо хуже: улыбается.
– А народ?
– Народ хранит молчание. Он смотрит на эту женщину с немым ужасом: он ее не знает, но угадывает, какая она.
– А она?
– Она посылает воздушные поцелуи и кусает себе кончики пальцев при этом.
– Дьявол!
– Да, монсеньор, как раз то же самое и мне пришло в голову. Это дьявол. Будьте осмотрительны!
– Мы сохраняем состояние войны, не так ли?
– Клянусь богом! Запрашивайте сто, чтобы получить десять; впрочем, у нее вы больше пяти не вырвете.
– Ба! Так, значит, ты меня считаешь совсем бессильным?.. Вы все здесь? Почему Монсоро еще не вернулся? – произнес герцог.
– Он, наверное, в Меридоре… О! Мы прекрасно обойдемся и без него!
– Ее величество королева-мать! – провозгласил лакей с порога двери.
И тотчас же показалась Екатерина, бледная и, по своему обыкновению, вся в черном.
Герцог Анжуйский сделал движение, чтобы встать.
Но Екатерина с живостью, которой нельзя было заподозрить в этом изношенном годами теле, бросилась в объятия сына и покрыла его поцелуями.
«Она его задушит, – подумал Бюсси. – Да это настоящие поцелуи, клянусь смертью Христовой!»
Она сделала больше – она заплакала.
– Нам надо остерегаться, – сказал Антрагэ Рибейраку, – каждая слеза будет оплачена бочкой крови.
Покончив с поцелуями и слезами, Екатерина села у изголовья герцога. Бюсси сделал знак, и присутствующие удалились. Сам же он, словно у себя дома, прислонился спиной к колонне кровати и стал спокойно ждать.
– Не могли бы вы позаботиться о моих бедных людях, дорогой господин де Бюсси? – сказала вдруг Екатерина. – Ведь после нашего сына вы хозяин дома и наш самый дорогой друг, не правда ли? Я прошу вас оказать мне эту любезность.
Выбора не было.
«Попался!» – подумал Бюсси.
– Счастлив служить вашему величеству, государыня, – сказал он. – Я удаляюсь. Погоди! – прошептал он. – Это тебе не Лувр, ты не знаешь здесь всех дверей, я еще вернусь.
И молодой человек вышел, не сумев даже подать герцогу знак. Екатерина опасалась, что Бюсси это сделает, и ни на секунду не спускала с него глаз.
Прежде всего она попыталась выяснить, действительно ли ее сын болен или только притворяется больным.
На этом должна была строиться вся ее дальнейшая дипломатия.
Но Франсуа, достойный сын своей матери, великолепно играл свою роль.
Она заплакала – он затрясся в лихорадке.
Введенная в заблуждение Екатерина сочла его больным и даже понадеялась, что болезнь поможет ей подчинить своему влиянию разум, ослабленный страданиями тела.
Она обволокла герцога нежностью, снова расцеловала его, снова заплакала, да так, что он удивился и спросил о причине ее слез.
– Вам грозила такая большая опасность, сын мой, – отвечала она.
– Когда я бежал из Лувра, матушка?
– О! Нет, после того, как вы бежали.
– Что вы имеете в виду?
– Те, кто помогал вам при этом злополучном бегстве…
– Что же они?
– Они ваши злейшие враги…
«Ничего не знает, – подумал принц, – но хотела бы разузнать».
– Король Наваррский! – сказала Екатерина без обиняков. – Вечный бич нашего рода… Узнаю его!
«Знает», – сказал себе Франсуа.
– Поверите ли вы мне, если я скажу, что он этим хвастает и считает, что он один остался в выигрыше?
– Все это не так, – возразил герцог, – вас обманывают, матушка.
– Почему?
– Потому что он не имел никакого касательства к моему побегу, а если бы и имел, то все равно: сейчас я в безопасности, как вы видите. А с королем Наваррским я уже два года не встречался, матушка.
– Я подразумеваю не только эту опасность, сын мой, – сказала Екатерина, чувствуя, что удар не попал в цель.
– Что же еще, матушка? – спросил герцог, то и дело поглядывая на гобеленовые драпировки на стене алькова за спиной Екатерины, время от времени начинавшие колыхаться.
