Александр Дюма
Графиня де Монсоро
Глава ХL
Визит в домик возле Турнельского замка
У некоторых людей вожделение заменяет настоящую страсть, подобно тому как у волка и гиены голод создает видимость смелости.
Во власти такого чувства герцог Анжуйский и вернулся в Париж. Его досада, после того как обнаружилось, что Дианы больше нет в Меридоре, не поддается описанию. Он был почти влюблен в эту женщину и именно потому, что ее у него отняли.
Вследствие этого ненависть принца к Монсоро, ненависть, зародившаяся в тот день, когда принц узнал, что граф ему изменил, вследствие этого, повторяем мы, его ненависть превратилась в своего рода безумие, тем более опасное, что, уже столкнувшись раз с решительным характером графа, он собирался нанести удар из-за угла.
С другой стороны, герцог отнюдь не отказался от своих политических притязаний, и уверенность в своей значительности, приобретенная им в Анжу, возвышала его в собственных глазах. Едва возвратившись в Париж, он возобновил свои темные и тайные происки.
Момент для этого был благоприятный: многие склонные к колебаниям заговорщики на числа тех, кто предан не делу, а успеху, ободренные подобием победы, одержанной анжуйцами благодаря слабости короля и коварству Екатерины, заискивали в герцоге, связывая невидимыми, но крепкими нитями дело принца с делом Гизов, которые предусмотрительно оставались в тени и хранили молчание, очень беспокоившее Шико.
К этому надо добавить, что принц больше не вел с Бюсси откровенных политических разговоров. Лицемерные заверения в дружбе – вот и все, что он допускал. Принца безотчетно беспокоила встреча с Бюсси в доме Монсоро, и он сердился на молодого человека за доверие, оказываемое ему обычно столь подозрительным графом.
Его также пугало сияющее радостью лицо Дианы, эти нежные краски, делавшие ее такой восхитительной и желанной.
Принц знал, что цветы горят красками и благоухают только от солнца, а женщины – от любви. Диана явно была счастлива, а всегда завистливому и настороженному принцу чужое счастье казалось враждебным, направленным лично против него.
Рожденный принцем, герцог Анжуйский достиг могущества темными и извилистыми путями и привык прибегать к силе – будь то в делах любви или в делах мести, – после того как сила обеспечила ему успех. Так и сейчас он, поддерживаемый к тому же советами Орильи, счел, что для него зазорно быть остановленным в удовлетворении своих желаний столь смехотворными препятствиями, как ревность мужа и отвращение жены.
Однажды, после дурно проведенной ночи, истерзанный теми мрачными видениями, которые порождает лихорадочное состояние полусна, он почувствовал, что вожделения его дошли до предела, и приказал седлать коней, чтобы отправиться с визитом к Монсоро.
Монсоро, как известно, уже переселился в дом возле Турнельского дворца.
Услышав сие сообщение, принц улыбнулся.
То была сцена из меридорской комедии. Еще одна.
Для виду он осведомился, где находится этот дом. Ему ответили, что на площади Сент-Антуан, и тогда, обернувшись к Бюсси, который сопровождал его, принц сказал:
– Раз он возле Турнельского дворца, поедем к Турнельскому дворцу.
Кавалькада тронулась в путь, и вскоре эти две дюжины знатных дворян, составлявших обычную свиту принца, за каждым из которых следовали два лакея с тремя лошадьми, наполнили шумом весь квартал.
Принц хорошо знал и дом и дверь. Бюсси знал их не хуже его.
Оба остановились возле двери, вошли в прихожую и поднялись по лестнице. Но принц вошел в комнаты, а Бюсси остался в коридоре.
Вследствие такого распределения принц, казалось бы получивший преимущество, увидел только Монсоро, который встретил его, лежа в кресле, в то время как Бюсси встретили руки Дианы, нежно обвившиеся вокруг его шеи, пока Гертруда стояла на страже.
Бледный от природы Монсоро при виде принца просто посинел. Принц был его кошмаром.
– Монсеньор! – воскликнул граф, дрожа от злости. – Монсеньор в этом бедном домишке! Нет, в самом деле, слишком уж много чести для такого маленького человека, как я.
Ирония бросалась в глаза, потому что Монсоро почти не дал себе труда замаскировать ее.
Однако принц, словно и не заметив иронии, с улыбкой на лице подошел к выздоравливающему.
– Повсюду, куда едет мой страждущий друг, – сказал он, – еду и я, чтобы узнать о его здоровье.
– Помилуйте, принц, мне показалось, что ваше высочество произнесли слово «друг».
– Я произнес его, любезный граф. Как вы себя чувствуете?
– Гораздо лучше, монсеньор. Я поднимаюсь, хожу и дней через восемь буду совсем здоров.
– Это ваш лекарь прописал вам воздух Бастилии? – спросил принц с самым простодушным видом.
– Да, монсеньор.
– Разве вам было плохо на улице Пти-Пэр?
– Да, монсеньор, там приходилось принимать слишком много гостей, и эти гости поднимали слишком большой шум.
Граф произнес свои слова твердым тоном, что не ускользнуло от принца, и тем не менее Франсуа словно бы не обратил на них никакого внимания.
– Но тут у вас, кажется, нет сада, – сказал он.
– Сад был мне вреден, монсеньор, – ответил Монсоро.
– Но где же вы гуляли, дорогой мой?
– Да я вообще не гулял, монсеньор.
Принц закусил губу и откинулся на спинку стула.
– Известно ли вам, граф, – сказал он после короткого молчания, – что очень многие просят короля передать им вашу должность главного ловчего?
– Ба! И под каким предлогом, монсеньор?
– Они уверяют, что вы умерли.
– О! Я уверен, монсеньор отвечает им, что я жив.
– Я ничего не отвечаю. Вы хороните себя, дорогой мой, значит, вы мертвы.
Монсоро, в свою очередь, закусил губу.
– Ну что же, монсеньор, – сказал он, – пусть я потеряю свою должность.
– Вот как?
– Да, есть вещи, которые для меня важнее.
– А! – произнес принц. – Стало быть, честолюбие вам чуждо?
– Таков уж я, монсеньор.
– Ну раз уж вы такой, вы не найдете ничего дурного в том, что об этом узнает король.
– Кто же ему скажет?
– Проклятие! Если он спросит меня, мне, безусловно, придется рассказать о нашем разговоре.
– По чести, монсеньор, коли рассказывать королю все, о чем говорят в Париже, его величеству не хватит двух ушей.
– А о чем говорят в Париже, сударь? – спросил принц, обернувшись к Монсоро так резко, словно его змея ужалила.
Монсоро увидел, что разговор постепенно принял слишком серьезный оборот для выздоравливающего человека, который еще лишен полной свободы действий. Он смирил злобу, кипевшую в его душе, и, приняв безразличный вид, сказал:
– Что могу знать я, бедный паралитик? Жизнь идет, а я вижу только тень от нее, да и то не всегда. Ежели король недоволен тем, что я плохо несу свою службу, он не прав.
– То есть как?
– Конечно. Несчастье, случившееся со мной…
– Ну!
– Произошло частично по его вине.
– Что вы этим хотите сказать?
– Проклятие! Разве господин де Сен-Люк, проколовший меня шпагой, не из числа самых близких друзей короля? Ведь секретному удару, которым он продырявил мне грудь, научил его король, и я не вижу ничего невозможного в том, что король сам же его исподтишка и подстрекнул завести ссору со мной.
Герцог Анжуйский слегка кивнул головой.
– Вы правы, – сказал он, – но, как ни кинь, король есть король.
– До тех пор, пока он не перестает быть им, не так ли? – сказал Монсоро.
Герцог подскочил.
– Кстати, – сказал он. – Разве госпожа де Монсоро не живет здесь?
– Монсеньор, графиня сейчас больна, иначе бы она уже явилась сюда засвидетельствовать вам свое глубокое почтение.
– Больна? Бедняжка!
– Больна, монсеньор.
– От горя, которое ей причинил вид ваших страданий?
– И от этого, и от утомления, вызванного переездом.
– Будем надеяться, что нездоровье ее продлится недолго, дорогой граф. У вас такой умелый лекарь.
И принц поднялся со стула.
– Что и говорить, – сказал Монсоро, – милый Реми прекрасно лечил меня.
– Реми? Но ведь так зовут лекаря Бюсси?
– Да, верно, это граф ссудил его мне, монсеньор.
– Значит, вы очень дружны с Бюсси?
– Он мой лучший и, следовало бы даже сказать, мой единственный друг, – холодно ответил Монсоро.
– Прощайте, граф, – сказал принц, приподнимая шелковую портьеру.
В то самое мгновение, когда голова его высунулась за портьеру, принцу показалось, что он увидел край платья, исчезнувший в комнате напротив, и внезапно перед ним вырос, на своем посту посреди коридора, Бюсси.
Подозрения принца усилились.
– Мы уезжаем, – сказал он.
Бюсси не ответил и поспешил спуститься вниз, чтобы отдать распоряжение эскорту подготовиться, но, возможно, и для того, чтобы скрыть от принца румянец на своем лице.
Оставшись один, герцог попытался проникнуть туда, где исчезло шелковое платье.
Но, обернувшись, увидел, что Монсоро пошел вслед за ним и, бледный как смерть, стоит на пороге своей комнаты, держась за наличник.
– Ваше высочество ошиблись дверью, – холодно сказал граф.
– В самом деле, – пробормотал герцог, – благодарствуйте.
И, кипя от ярости, спустился вниз.
В течение всего обратного, довольно долгого пути он и Бюсси не обменялись ни единым словом.
Бюсси распрощался с герцогом у дверей его дворца.
Когда Франсуа вошел в дом и остался в кабинете один, к нему с таинственным видом проскользнул Орильи.
– Ну вот, – сказал, завидев его, герцог, – муж потешается надо мной.
– А возможно, и любовник тоже, монсеньор, – добавил музыкант.
– Что ты сказал?
– Правду, ваше высочество.
– Тогда продолжай.
– Послушайте, монсеньор, я надеюсь, вы простите меня, потому что я сделал все это, движимый одним желанием услужить вашему высочеству.
– Дальше! Решено, я тебя прощаю заранее.
– Ну так вот, после того как вы вошли в дом, я сторожил под навесом во дворе.
– Ага! И ты увидел?
– Я увидел женское платье, увидел, как женщина наклонилась, увидел, как две руки обвились вокруг ее шеи, и, так как ухо у меня наметанное, я отчетливо услышал звук долгого и нежного поцелуя.
– Но кто был этот мужчина? – спросил герцог. – Его ты узнал?
– Я не мог узнать рук, – возразил Орильи, – у перчаток нет лица, монсеньор.
– Разумеется, но можно узнать перчатки.
– Действительно, и мне показалось… – сказал Орильи.
– Что они тебе знакомы, верно? Ну, ну!
– Но это только лишь предположение.
– Не важно, все равно говори.
– Так вот, монсеньор, мне показалось, что это перчатки господина де Бюсси.
– Кожаные перчатки, расшитые золотом, не так ли? – вскричал герцог, с глаз которого внезапно спала застилавшая правду пелена.
– Да, монсеньор, из буйволовой кожи и расшитые золотом, они самые, – подтвердил Орильи.
– А! Бюсси! Конечно, Бюсси! Это Бюсси! – снова воскликнул герцог. – Как я был слеп! Нет, я не был слеп, я просто не мог бы поверить в такую дерзость.
– Осторожней, – сказал Орильи, – мне кажется, ваше высочество говорите слишком громко.
– Бюсси! – еще раз повторил герцог, перебирая в памяти тысячи мелочей, которые в свое время прошли для него незамеченными, а теперь снова возникали перед его мысленным взором во всем их значении.
– Однако, монсеньор, – сказал Орильи, – не надо спешить с выводами: может статься, в комнате госпожи де Монсоро прятался какой-нибудь другой мужчина?
– Да, это возможно, но Бюсси, ведь он оставался в коридоре, должен был увидеть этого мужчину.
– Вы правы, монсеньор.
– А потом, перчатки, перчатки.
– Это тоже верно. И еще: кроме звука поцелуя, я услышал…
– Что?
– Три слова.
– Какие?
– Вот они: «До завтрашнего вечера».
– Боже мой!
– Таким образом, монсеньор, если мы пожелаем возобновить те прогулки, которыми когда-то занимались, мы сможем проверить наши подозрения.
– Орильи, мы возобновим их завтра вечером.
– Ваше высочество знаете, что я всегда к вашим услугам.
– Отлично. А! Бюсси! – повторил герцог сквозь зубы. – Бюсси изменил своему сеньору! Бюсси, повергающий всех в трепет! Безупречный Бюсси! Бюсси, который не хочет, чтобы я стал королем Франции!
И, улыбаясь своей дьявольской улыбкой, герцог отпустил Орильи, чтобы поразмыслить на свободе.
Глава XLI
Соглядатаи
Орильи и герцог Анжуйский выполнили свое намерение. Герцог в течение всего дня старался по возможности держать Бюсси возле себя, чтобы следить за всеми его действиями.
Бюсси ничего лучшего и не желал, как провести день в обществе принца и получить таким образом вечер в свое распоряжение.
Так он поступал обычно, даже когда у него не было никаких тайных планов.
В десять часов вечера Бюсси закутался в плащ и, с веревочной лестницей под мышкой, зашагал к Бастилии.
Герцог, который не знал, что Бюсси держит в его передней лестницу, и не думал, что можно осмелиться в этот час выйти одному на улицы Парижа; герцог, который полагал, что Бюсси зайдет в свой дворец за конем и слугою, потерял десять минут на сборы. За эти десять минут легкий на ногу и влюбленный Бюсси успел пройти три четверти пути.
Бюсси повезло, как обычно везет смелым людям. Он никого не встретил на улицах и, подойдя к дому, увидел в окне свет.
Это был условленный между ним и Дианой сигнал.
Молодой человек закинул лестницу на балкон. Она была снабжена шестью крюками, повернутыми в разные стороны, и всегда без промаха цеплялась за что-нибудь.
Услышав шум, Диана погасила светильник и открыла окно, чтобы закрепить лестницу.
Это было делом одной минуты.
Диана окинула взором площадь, внимательно обследовав все углы и закоулки.
Площадь показалась ей безлюдной.
Тогда она сделала знак Бюсси, что он может подниматься. Увидев этот знак, Бюсси стал взбираться по лестнице, шагая через две перекладины. Их было десять, поэтому на подъем потребовалось всего пять шагов, то есть пять секунд.
Момент был выбран очень удачно, потому что в то время, как Бюсси поднимался к окну, господин де Монсоро, более десяти минут терпеливо подслушивавший у дверей жены, с трудом спускался по лестнице, опираясь на руку доверенного слуги, который с успехом заменял Реми всякий раз, когда дело шло не о перевязках и не о лекарствах.
Этот двойной маневр, словно согласованный умелым стратегом, был выполнен так точно, что Монсоро открыл дверь на улицу как раз в то мгновение, когда Бюсси втянул лестницу и Диана закрыла окно.
Монсоро вышел на улицу. Но, как мы уже сказали, она была пустынна, и граф ничего не увидел.
– Может быть, тебе дали неверные сведения? – спросил Монсоро у слуги.
– Нет, монсеньор, – ответил тот. – Я уходил из Анжуйского дворца, и старший конюх, мы с ним приятели, сказал мне совершенно точно, что монсеньор герцог приказал оседлать к вечеру двух коней. Разве только он собирался в какое-нибудь другое место ехать, а не сюда.
– Куда ему еще ехать? – мрачно сказал Монсоро.
Подобно всем ревнивцам, граф не представлял себе, что у всего остального человечества могли найтись иные заботы, кроме одной – мучить его.
Он снова оглядел улицу.
– Может, лучше мне было остаться в комнате Дианы, – пробурчал он. – Но они, вероятно, переговариваются сигналами. Она могла бы предупредить его, что я там, и тогда я бы ничего не узнал. Лучше сторожить снаружи, как мы договорились. Ну-ка, проведи меня в то укромное место, откуда, по-твоему, все видно.
– Пойдемте, сударь, – сказал слуга.
Монсоро двинулся вперед, одной рукой опираясь о руку слуги, другой – о стену.
И действительно, в двадцати – двадцати пяти шагах от двери дома, в направлении Бастилии, лежала большая груда камней, оставшихся от разрушенных домов. Мальчишки квартала использовали ее как укрепления, когда играли в войну, игру, ставшую популярной со времен войн арманьяков и бургиньонов.
Посреди этой груды камней слуга соорудил что-то вроде укрытия, где без труда могли спрятаться двое.
Он расстелил на камнях свой плащ, и Монсоро присел на него.
Слуга расположился у ног графа.
Возле них на всякий случай лежал мушкет.
Слуга хотел было поджечь фитиль, но Монсоро остановил его.
– Погоди, – сказал он, – еще успеется. Мы выслеживаем королевскую дичь. Всякий, кто поднимет на нее руку, карается смертной казнью через повешение.
Он переводил свой взгляд, горящий, словно у волка, притаившегося возле овчарни, с окна Дианы в глубину улицы, а оттуда на прилежащие улицы, ибо, желая застигнуть врасплох, боялся, как бы его самого врасплох не застигли.
Диана предусмотрительно задернула плотные гобеленовые занавеси, и лишь узенькая полоска света пробивалась между ними, свидетельствуя, что в этом совершенно темном доме теплится жизнь.
Монсоро не просидел в засаде и десяти минут, как из улицы Сент-Антуан выехали два всадника.
Слуга не произнес ни слова и лишь рукой указал в их сторону.
– Да, – шепнул Монсоро, – вижу.
Возле угла Турнельского дворца всадники спешились и привязали лошадей к железному кольцу, вделанному для этой цели в стену.
– Монсеньор, – сказал Орильи, – по-моему, мы приехали слишком поздно. По всей вероятности, он отправился прямо из вашего дворца, опередив вас на десять минут. Он уже там.
– Пусть так, – сказал принц, – но, если мы не видели, как он вошел, мы увидим, как он выйдет.
– Да, но когда это будет? – сказал Орильи.
– Когда мы захотим, – сказал принц.
– Не сочтете ли вы за нескромность с моей стороны, если я спрошу, как вы собираетесь этого добиться, монсеньор?
– Нет ничего легче. Один из нас, ты, например, постучит в дверь, под предлогом, что пришел осведомиться о здоровье господина де Монсоро. Все влюбленные боятся шума, и, стоит тебе войти в дом, он тотчас же вылезет в окно, а я, оставаясь здесь, увижу, как он улепетывает.
– А Монсоро?
– Что он, черт побери, может сказать? Он мой друг, я обеспокоен, я прислал узнать о его здоровье, потому что днем мне показалось, что он плохо выглядит. Нет ничего проще.
– Как нельзя более хитроумно, монсеньор, – сказал Орильи.
– Ты слышишь, что они говорят? – спросил Монсоро слугу.
– Нет, монсеньор, но, если они будут продолжать разговор, мы обязательно их услышим, потому что они идут в нашу сторону.
– Монсеньор, – сказал Орильи, – вот груда камней, которая словно нарочно тут положена, чтобы вашему высочеству за ней спрятаться.
– Да. Но постой, может, удастся что-нибудь разглядеть в щель между занавесками.
Как мы уже сказали, Диана снова зажгла светильник, и из комнаты пробивался наружу слабый свет. Герцог и Орильи добрые десять минут вертелись так и сяк, пытаясь найти ту точку, откуда их взгляды могли бы проникнуть внутрь комнаты.
Во время этих эволюций Монсоро кипел от негодования, и рука его то и дело хваталась за ствол мушкета, гораздо менее холодный, чем она.
– О! Неужели я вынесу это? – шептал он. – Проглочу еще и это оскорбление? Нет, нет! Терпение мое иссякло. Разрази господь! Не иметь возможности ни спать, ни бодрствовать, ни даже болеть спокойно из-за того, что в праздном мозгу этого ничтожного принца угнездилась позорная прихоть! Нет, я не угодливый слуга, я граф де Монсоро! Пусть он только пойдет в эту сторону, и, клянусь честью, я всажу ему пулю в лоб. Зажигай фитиль, Рене, зажигай!
Именно в это мгновение принц, видя, что проникнуть взглядом за занавески невозможно, вернулся к своему первому плану и собрался уже было спрятаться за камнями, пока Орильи пойдет стучать в дверь, как вдруг Орильи, позабыв о разнице в положении, схватил его за руку.
– В чем дело, сударь? – спросил удивленный принц.
– Идемте, монсеньор, идемте, – сказал Орильи.
– Но почему?
– Разве вы не видите? Там, слева, что-то светится. Идемте, монсеньор, идемте.
– И верно, я вижу какую-то искорку среди тех камней.
– Это фитиль мушкета или аркебузы, монсеньор.
– А! – произнес герцог. – Кто же, черт побери, может там прятаться?
– Кто-нибудь из друзей или слуг Бюсси. Удалимся, сделаем крюк и вернемся с другой стороны. Слуга поднимет тревогу, и мы увидим, как Бюсси вылезет из окна.
– И верно, твоя правда, – сказал герцог. – Пойдем.
Они перешли через улицу, направляясь туда, где были привязаны их лошади.
– Уходят, – сказал слуга.
– Да, – сказал Монсоро. – Ты узнал их?
– Я почти уверен, что это принц и Орильи.
– Так оно и есть. Но сейчас я удостоверюсь в этом окончательно.
– Что вы собираетесь делать, монсеньор?
– Пошли!
Тем временем герцог и Орильи свернули в улицу Сен-Катрин с намерением проехать вдоль садов и возвратиться обратно по бульвару Бастилии.
Монсоро вошел в дом и приказал заложить карету.
Случилось то, что и предвидел герцог.
Услышав шум, который произвел Монсоро, Бюсси встревожился: свет снова погас, окно открылось, лестницу опустили, и Бюсси, к своему великому сожалению, был вынужден бежать, как Ромео, но, в отличие от Ромео, он не увидел первого луча занимающегося дня и не услышал пения жаворонка.
В ту минуту, когда он ступил на землю и Диана сбросила ему лестницу, из-за угла Бастилии появились герцог и Орильи.
Они еще успели заметить прямо перед окном Дианы какую-то тень, словно висящую между небом и землей, но почти в то же мгновение тень эта исчезла за углом улицы Сен-Поль.
– Сударь, – уговаривал графа де Монсоро слуга, – мы поднимем на ноги весь дом.
– Что из того? – отвечал взбешенный Монсоро. – Кажется, я тут хозяин и имею полное право делать у себя в доме то, что собирался сделать господин герцог Анжуйский.
Карета была подана. Монсоро послал за двумя слугами, которые жили на улице Турнель, и когда эти люди, со времени его ранения всюду его сопровождавшие, пришли и заняли свои места на подножках, экипаж тронулся в путь. Две крепкие лошади бежали рысью и меньше чем через четверть часа доставили графа к дверям Анжуйского дворца.
Герцог и Орильи возвратились так недавно, что даже кони их не были еще расседланы.
Монсоро, имевший право являться к принцу без приглашения, показался на пороге как раз в тот момент, когда принц, швырнув свою фетровую шляпу на кресло, протягивал ноги в сапогах камердинеру.
Лакей, шедший на несколько шагов впереди Монсоро, объявил о прибытии господина главного ловчего.
Даже если бы молния ударила в окна комнаты, принц не был бы потрясен больше, чем при этом известии.
– Господин де Монсоро! – вскричал он, охваченный беспокойством, о котором свидетельствовали и его бледность, и его взволнованный тон.
– Да, монсеньор, я самый, – сказал граф, успокаивая или, скорее, пытаясь успокоить, бушевавшую в его жилах кровь.
Усилие, которое он над собой делал, было столь жестоким, что граф почувствовал, как ноги под ним подогнулись, и упал в кресло возле дверей.
– Но, – сказал герцог, – вы убьете себя, дорогой друг. Вы уже сейчас такой бледный, что, сдается, вот-вот лишитесь чувств.
– О нет, монсеньор! Сейчас я должен сообщить вашему высочеству слишком важные известия. Быть может, потом я и впрямь упаду в обморок, это вероятно.
– Так говорите же, дорогой граф, – сказал Франсуа в полном смятении.
– Но не в присутствии слуг, я полагаю? – сказал Монсоро.
Герцог отослал всех, даже Орильи. Они остались наедине.
– Ваше высочество откуда-то возвратились? – спросил Монсоро.
– Как видите, граф.
– Это весьма неосторожно со стороны вашего высочества – ходить среди ночи по улицам.
– Кто вам сказал, что я ходил по улицам?
– Проклятие! Эта пыль на ваших сапогах, монсеньор…
– Господин де Монсоро, – ответил принц тоном, в котором нельзя было ошибиться, – разве у вас есть и другая должность, кроме должности главного ловчего?
– Должность соглядатая? Да, монсеньор. В наши дни все этим занимаются, одни больше, другие меньше, ну и я – как все.
– И что же вам приносит эта должность?
– Знание того, что происходит.
– Любопытно, – произнес принц, подвигаясь поближе к звонку, чтобы иметь возможность вызвать слуг.
– Весьма любопытно, – сказал Монсоро.
– Ну что ж, сообщите мне то, что хотели.
– Я за тем и пришел.
– Вы позволите мне тоже сесть?
– Не надо иронизировать, монсеньор, над столь смиренным и верным другом, как я, который, невзирая на поздний час и свое болезненное состояние, явился сюда для того, чтобы оказать вам важную услугу. Если я и сел, монсеньор, то, клянусь честью, лишь потому, что ноги меня не держат.
– Услугу? – переспросил герцог. – Услугу?
– Да.
– Так говорите же!
– Монсеньор, я явился к вашему высочеству по поручению одного могущественного лица.
– Короля?
– Нет, монсеньора герцога де Гиза.
– А, – сказал принц, – по поручению герцога де Гиза, это другое дело. Подойдите ко мне и говорите тише.
