Евгений Викторович Донтфа
Что мне сказать тебе, Мария-Анна
– Что здесь происходит? – Повторил Роберт звенящим голосом, обходя протиктора и приближаясь к сидящей на полу матери.
Мальчик переводил пронзительный встревоженный взгляд с женщины на мужчину и обратно.
Мария-Анна не могла произнести ни слова, она только смотрела на сына и слышала как оглушительно стучит сердце в её голове.
– Вам лучше уйти, принц, – сказал Ольмерик.
Роберт с удивлением поглядел на него и нахмурился.
– Почему я должен уходить, лейтенант? Я хочу знать что здесь происходит. Что вы намерены делать? И почему ваш клинок обнажен? – Голос мальчика заметно дрожал, а лицо раскраснелось. – Вы… вы смеете угрожать моей матери?!
Протиктор посмотрел на ребенка тяжелым отрешенным взглядом. После долго паузы он медленно произнес:
– Эта женщина чудовище. Она совершила предательство собственного мужа…
– Не смей! – С яростью сказала Мария-Анна. – Не смей, негодяй!
Она резко подалась вперед, желая подняться на ноги. Но Ольмерик сделал к ней шаг, приставил острие меча к её груди и женщина застыла на месте.
– Как вы смеете!… – Закричал Роберт, задыхаясь от гнева. Он бросился к матери и встав рядом с ней, огромными пылающими глазами уставился на Ольмерика. – Как вы смеете, лейтенант, угрожать королеве?! Я позову стражу. Вас … вас повесят!
Ольмерик снова смотрел только на Марию-Анну.
– Она не королева. И никогда ею не была.
Роберт шагнул вперед. Было очевидно что ему очень страшно, его губы дрожали, а лицо выглядело так словно он вот-вот расплачется. Тем не менее он, насколько мог твердо, сказал:
– Вы бредите, лейтенант. По всей видимости вы всё ещё не здоровы и вам лучше всего вернуться в постель.
Ольмерик и правда чувствовал себя не важно. Его слегка мутило, в голове шумело, а в глазах иногда плясали цветные пятна.
Он снова посмотрел на мальчика.
– Уйдите, принц. Я убью эту женщину в любом случае. Но клянусь Тором, я не хочу чтоб вы это видели.
– Пойдите прочь, лейтенант, – произнес он дрожащим голосом. – Вы не в себе.
Ольмерик задумчиво глядел на ребенка и Мария-Анна, которая постепенно приходила в себя, вдруг отчетливо поняла что он сейчас сделает.
– Гуго Либер…, – начал протиктор.
– Не смей!!! – Яростно закричала королева и резко подалась вперед. Острие меча вонзилось ей в грудь выше выреза декольте, сталь проткнула белоснежную кожу и потекла кровь. Но женщина словно и не заметила этого. – Не смей говорить этого, мерзавец! Я запрещаю, слышишь!
– Гуго Либер это ваш отец, король Джон Вальринг, – сказал Ольмерик неотрывно глядя в глаза мальчика.
– Замолчи!! Замолчи! – Завопила Мария-Анна, устремляясь вперед и пытаясь встать. Но Ольмерик крепче сжал меч и клинок сильнее вонзился в её грудь. Мария-Анна не выдержала и отпрянула. По её лицу ручьями текли слезы.
– Негодяй, мерзавец, подонок…подонок…, – задыхаясь от злобы и бессилья бормотала она.
С отчаяньем взглянув на сына, она сказала:
– Роберт, это всё ложь, не слушай его! Он болен, он повредился рассудком!
Но Роберт глядел только на протиктора
– Неужели ты этого не понял? – Спросил Ольмерик. – Что он твой отец. Она так сильно хотела завладеть троном, что пошла на всё чтобы избавиться от мужа. Но ей не хватило смелости убить истинного Вальринга и она упрятала его в тюрьму на Бычьем острове. Убедив всех что он умер. А когда ты заболел, Даргобурская ведьма сказала ей что это наказание для неё за всё что она сделала и спасти своего сына она сможет только если освободит его отца.
Роберт был до неимоверности бледен, казалось что он готов свалиться в обморок.
Но Ольмерик глядел на него почти равнодушно.
– И мы, сыны Одина и воины Валгаллы, поклялись своими богами и своей честью что будем служить ей также как служили всем истинным королям из рода Вальрингов, не зная что приносим клятву ублюдочной лживой девке, не зная что мы по её вине становимся предателями и выродками, не зная что помогаем ей отнять трон у Джона Вальринга. И поэтому сейчас она умрет. Но ты, сын Джона Вальринга, не должен этого видеть. И я еще раз говорю тебе: уходи.
Повисла долгая мертвая тишина.
Мария-Анна окончательно обмякла, ей казалось что её тело из пластилина, она утратила всякую способность к сопротивлению, ей уже почти было всё равно что будет дальше. А Роберт стоял окаменев, словно оглохший, неотрывно глядел на ужасного протиктора перед собой, но как будто не видя его.
– Я твой король, – вдруг тихо прошептал он.
Оба взрослых подумали что ослышались.
– Что? – Нахмурившись, переспросил Ольмерик.
– Я твой король, – повторил мальчик громче и тверже.
Он огляделся по сторонам, подошел к столу и взял узкий изящный нож для разрезания бумаг. Затем с болезненной решимостью полоснул себя по левой ладони. Полилась кровь и он протянул руку вперед:
– А эта кровь Вальрингов, тех самых которым служили твои предки на протяжении четырех столетий.
Мальчик подошел к матери и положил руку на меч, направленный на неё.
– Я твой король и я приказываю тебе: убери своё оружие.
Ольмерик мрачно глядел на ребенка.
Марии-Анне, уже вроде бы смирившейся с любым исходом, показалось что протиктор колеблется и в её душе забрезжила надежда.
– Ты не король, – угрюмо произнес Ольмерик.
Мальчик крепче сжал клинок меча.
– Ты сам сказал что она не королева. Моего отца здесь нет. И значит я, Роберт Вальринг, первый сын Джона Вальринга, единственный кому по закону родства и праву крови принадлежит трон этого королевства. Твои предки, твои братья и ты клялись Вальрингам и я, как последний из Вальрингов, требую исполнения этой клятвы.
– Чего же ты хочешь от меня, Роберт Вальринг? – Ледяным голосом спросил Ольмерик.
– Убери свой меч в ножны и отступись от моей матери. После этого ты свободен от своей клятвы и волен покинуть Фонтен-Ри и эту страну. Я даю тебе слово что никто не будет тебе в этом препятствовать.
В комнате повисла тишина. Мария-Анна, затаив дыхание, не спускала глаз с молодого мужчины. Она буквально видела как его разрывает на части. Он жаждет убить её, но не может решиться переступить ту черту что провел перед ним этот юный сопливый мальчишка. И Мария-Анна ощутила почти злорадство. Наконец она увидела что протиктор сдался.
– Отпусти меч, – сказал он.
Принц убрал руку от клинка и Ольмерик вернул оружие в ножны.
Он посмотрел на мальчика долгим тяжелым взглядом.
– Ты совершил ошибку, помешав мне. Она ядовитая змея и убить её доброе дело.
– Уходи, – сказал Роберт и опустил глаза.
– Будь осторожен со змеёй.
Ольмерик развернулся и медленно, чуть покачиваясь пошел к выходу. Его мутило всё сильнее.
Как только он вышел и закрыл за собой дверь, Мария-Анна с некоторым трудом наконец поднялась с пола и бросилась к сыну.
Задыхаясь слезами она принялась тискать его и гладить по голове. "Мой мальчик, мой мальчик…", шептала она. Её переполняла невероятная буря эмоций, в которой смешались и радость от того что она жива, и гордость за сына, и горечь унижения, но глубже всего и основательней её сотрясал страх, она не могла бы точно определить чего же она боится, но боялась и изо всех сил прижимая к себе ребенка она будто старалась им отгородиться от этого страха. "Мой мальчик…", исступленно повторяла она и принялась целовать сына в лоб, в щеки, в глаза. Но Роберт начал сопротивляться, он отворачивал голову, уклоняясь от поцелуев, упирался женщине в грудь, пытаясь высвободиться. "Пустите, пустите меня", сердито говорил он, "да пустите вы меня, ради бога".
Ему удалось оторвать себя от королевы и он отскочил в сторону. Мария-Анна, бледная, растрепанная, испачканная и своей кровью и кровью с ладони сына, испуганно глядела на него.
– Роберт…, – жалобно произнесла она, не зная что собственно хочет сказать.
Роберт смотрел на неё почти неприязненно.
– Мне нужно идти, – сказал он. – Меня ждут.
– Роберт, мой мальчик… я… давай я перевяжу твою ладонь.
– Займитесь собой, у вас кровь идёт, – он кивнул на её грудь.
– Роберт, всё что он сказал о Гуго Либере это…
– Оставим это, сударыня, – грубо перебил её мальчик и это "сударыня" поразило Марию-Анну как удар хлыста. Она замерла.
– Мне нужно идти. Меня ждут, – повторил ребенок, чуть помолчал и затем холодно глядя на мать добавил: – И не смейте хоть как-то воспрепятствовать Ольмерику в его отъезде. Я дал ему слово.
Мария-Анна глядела на сына и в глазах у неё стояли слёзы. Невыносимая пронзительная тоска затопила ей душу и застыла комом в горле. Отчаянное ощущение безжалостной бессмысленности своей жизни и глубинного одиночества своей судьбы сдавили ей сердце. Она шагнула к сыну:
– Роберт!…
Но он быстро развернулся и вышел из комнаты.
Мария-Анна осталась одна.
Она долго стояла на одном месте, глядя на закрывшуюся за сыном дверь. Затем, опираясь на стол, она медленно подошла к креслу и опустилась в него. Закрыв лицо ладонями, она заплакала.
Она буквально рыдала, содрогаясь всем телом, задыхаясь и беспрестанно шмыгая носом. Она не знала почему или о ком она плачет, но слезы лились нескончаемым потоком. Наверно она плакала о себе. Наверно ей было жаль себя. Наверно ей казалось что она не заслуживает, совершенно не заслуживает того чтобы собственный сын отворачивался от неё, а человек которому она верила как самому себе пытался зарубить её мечом. Ей остро, почти до крика хотелось чтобы рядом сейчас был хоть кто-то к кому бы она могла прижаться, обнять, спрятать на груди лицо, но не было никого, одни были мертвы, другие её ненавидели и осознание жуткого бесконечного как космос одиночества наваливалось на неё могильной плитой, разрывало ей душу и только эти рыдания и слезы приносили хоть какое-то облегчение. Наконец она затихла и долго сидела, спрятав лицо в ладонях.
Затем поднялась, прошла на балкон и спустилась в сад.
Она шла через сад, потом через парк, шла быстро, иногда чуть ли не начиная бежать.
Свернула на выложенную камнями дорожку, прошла через цветники, мимо теплиц и наконец приблизилась к небольшому каменному домику с покатой крышей и кирпичной трубой из которой вился слабый дымок. Поднявшись на крыльцо, она постучала в дверь. Ей долго не открывали и она терпеливо ждала. Потом раздались шаги и дверь открылась.
Она посмотрела в глаза пожилого седого мужчины.
– Мэтр Сансен, – сказала она, виновато улыбнувшись, – вы позволите мне войти?
Старый палач, словно ничуть не удивленный её появлением, а еще более её внешним видом, растрепанными волосами и опухшими глазами или даже кровью на её груди, испачкавшей верх платья, отступил в сторону.
– Конечно, Ваше Величество. Прошу вас.
Они прошли в большую комнату, которую хозяин дома условно именовал своим кабинетом. Здесь было очень тепло, почти жарко, в большом камине ярко пылал камин. Стены обитые потемневшими от времени дубовыми панелями, пыльные плотные выцветшие шторы на грязных окнах, тяжелая громоздкая мебель, ветхие высокие шкафы все сплошь уставленные увесистыми фолиантами и увражами, большой мрачный стол из драгоценного черного эбенового дерева из сказочной Африки, на столе лежали скрученные пожелтевшие листы исписанные мелким почерком, несколько ножей и кинжалов, высушенные растения, перья, стояли чернильницы, пузатые бутыльки, каменные фигурки фантастических животных, песочные часы, всё здесь производило впечатление сумрачности, покоя и застывшего времени, не оставалось сомнения что здесь живет старик.
– Прошу вас, Ваше Величество, садитесь сюда, – сказал мужчина, указывая на самое большое и удобное кресло в кабинете недалеко от камина.
Мария-Анна положила руку на узловатую широкую твердую как дерево ладонь Сансена.
– Прошу тебя, Габриэль, здесь и сейчас зови меня просто Мари.
Мужчина хмуро поглядел из-под кустистых бровей на королеву и отрицательно покачал головой.
– Так нельзя, – пробормотал он и снова указал на кресло. – Прошу вас, Ваше Величество.
Мария-Анна покорно опустилась на указанное место.
– Вы ранены, Ваше Величество?
– Пустяки, наткнулась на острую ветку в парке.
– Если вы позволите, я обработаю рану.
Мария-Анна утвердительно кивнула головой.
Сансен промыл порез красным вином, промокнул салфеткой, замазал душистым бальзамом и приложил сверху квадратик мягкой батистовой ткани. Во время всей процедуры Мария-Анна пристально смотрела ему в лицо, но казалось хозяина дома это ни в коей мере не смущало. Когда он закончил, она спросила:
– Скажи, тебе бывает одиноко?
Он внимательно посмотрел на неё и негромко сказал:
– Постоянно, Ваше Величество.
– Тогда почему ты не уедешь к своим? Я знаю что у тебя есть семья и довольно большой дом где-то под Туроной.
Он невесело усмехнулся.
– Потому что там мне ещё более одиноко чем здесь. Быть одиноким рядом с родными людьми намного тяжелее чем просто жить в одиночестве. Им нужны от меня лишь деньги. Я отсылаю им деньги отсюда. И всех всё устраивает.
Королева опустила глаза.
– Ты не будешь возражать, если я останусь на ночь у тебя? Не хочу возвращаться во дворец.
– Конечно нет, Ваше Величество. Я устрою вас в уютной милой комнатке в мансарде, там очень тихо и окно выходит прямо на розарий и яблоневый сад, у вас там будет чудесный сон.
– Благодарю.
Он улыбнулся.
– Но вот только я опасаюсь, что ваши доблестные протикторы, дабы быть рядом со своей королевой, возьмут мой дом штурмом.
Она отрицательно покачала головой.
– Не возьмут. Я думаю они ненавидят меня. Я думаю в Фонтен-Ри все ненавидят меня. И моя Первая фрейлина и даже мой собственный сын.
Она посмотрела на палача и в её серых глазах блестели слезы.
– Давайте, Ваше Величество, я напою вас замечательным чаем с жасмином и ромашкой, да еще в прикуску с вареньем из жимолости и с божественным провансальским печеньем которое называют "лепестки пиона", оно просто тает во рту, я уверен вам понравится.
– А ты? Ты ненавидишь меня? За всё что я заставила тебя сделать.
– Ну что вы, Ваше Величество, конечно же нет. Вы же знаете, мой род занимается этим ремеслом уже более двух столетий и для меня в этом вся моя жизнь. Вы не заставляли меня заниматься этим. Вы моя госпожа и я служу вам во всю меру моих сил и умений и со всей отпущенной мне Создателем преданностью. Но я сам выбрал это, выбрал служить вам. Мне не за что вас ненавидеть.
Она шмыгнула носом и вытерла пальцами под глазами.
– Наверно я самая ужасная королева на свете, если единственный человек, который не ненавидит меня это палач – самый страшный человек этой страны. Ты знаешь что твоим именем пугают детей? А многие в народе и вообще считают что ты заключил сделку с дьяволом и живешь вечно, что нет никакой передачи должности от отца сыну, что ты один и тот же человек, что ты и есть тот самый Годфруа Сансен, который более двухсот лет тому назад спас жизнь молодому Карлу Вальрингу и тот сделал его своим придворным катом.
Она очень выразительно посмотрела на него.
Он чуть улыбнулся.
– Может так оно и есть.
Она горько усмехнулась.
– Но тогда может скажешь мне с высоты своей двухсотлетней мудрости как мне жить, когда все вокруг меня ненавидят. Даже Роберт.
– Ваше Величество, вы еще очень молоды и придаете слишком большое значение вещам, которые того не стоят. Я уверен с возрастом вы научитесь относиться к ним спокойно. Ненависть, любовь, это всё эфемерно, переменчиво как ветер, это как погода во время путешествия. Конечно гораздо приятнее идти когда светит Солнце, но и во время дождя или даже града идти все равно нужно. В этом весь смысл.
Королева огляделась по сторонам.
– Дело не в этом. Что если я действительно та кем они меня все считают. Что если я чудовище. Что если это я самый страшный человек в этой стране. Что если я действительно заслуживаю чтобы мой сын ненавидел меня.
Старый палач отошел к своему черному столу, передвинул несколько листов на нем и зачем-то перевернул самые большие песочные часы. Песок побежал вниз.
– По вашему лицу видно, что вы много плакали, Ваше Величество, – медленно произнес он.
– Да, знаю, выгляжу я сейчас ужасно, – сказала она с виноватой интонацией.
Но он как будто не заметил этой ремарки.
– И я не думаю, что вы чудовище. Я так не считаю.
– Ты не знаешь и десятой части того что я натворила. Может расскажи я тебе хотя бы половину, то ты вместо того чтобы предлагать мне чай с жасмином, схватил бы свой огромный меч и рассек бы меня на двое.
Он долго молчал, всё ещё бесцельно передвигая листы на столе, затем посмотрел на королеву и сказал:
– Вы слышали, Ваше Величество, пару месяцев назад в Руане обрушилась церковь. Убило почти два десятка прихожан. Вы можете сказать зачем Господь допустил это? Разве он настолько чудовищен чтобы одним махом убить в святом месте два десятка людей, которые и пришли-то туда только для того чтобы чтить Его имя? Со стороны это не просто чудовищно, это выглядит как дьявольская издевка над бедными людьми. Как такое могло случиться? Нам не дано знать. Точно также мне и остальным не дано знать почему и зачем вы сделали то что сделали. И нам неизвестно как поступили бы мы сами, окажись мы на вашем месте и в такой же ситуации. Не мне вас судить, Ваше Величество. И не госпоже Бонарте и даже не вашему сыну.
Мария-Анна удрученно покачала головой.
– Нет, ты не понимаешь. Это совсем не тоже самое. Бог вправе обрушать церкви, сжигать города, отправлять под воду целые страны, ибо всё и все вокруг Его создания, и Его цели и замыслы непостижимы для нас и ни нам судить любые Его поступки. Но я-то человек, просто человек, мои цели, мои желания вполне очевидны и постижимы и если я причиняю страдание другим людям, отнимаю у них свободу и даже жизнь, то почти любой может понять зачем и почему. И значит и графиня Бонарте и Роберт вправе судить меня и ненавидеть. Ты помнишь короля Джона?
– Конечно помню. Я служил ему точно также как и вам. Прекрасный и светлый человек. Это большое горе что он ушел от нас так рано.
Мария-Анна пристально, немного исподлобья поглядела на палача.
– А разве тогда одиннадцать лет назад ты не слышал от герцога Майеннского и других что это я погубила нашего славного короля? Что это я свела в могилу своего мужа чтобы завладеть его троном. Что я травила его жуткими ядами, чтобы он заболел и умер. Разве ты ничего не знал об этом?
Мужчина пожал широкими плечами.
– Слухи есть слухи. Очевидно что те кто распускал их, вас ненавидели и герцог был первым среди них. Он имел огромное влияние на короля Джона и естественно очень сокрушался когда этому его влиянию пришел конец. Он сказал бы что угодно чтобы очернить вас. Это было ясно всякому разумному человеку. И никто ему не верил, все понимали что это вздор и нелепица.
Мария-Анна поднялась с кресла и приблизилась к хозяину дома. Глядя в самую глубину его маленьких словно прищуренных глаз, она тихо произнесла:
– А если я скажу тебе, что …
– Нет, Ваше Величество, – резко перебил он её, отведя взгляд в сторону, – нет. Вам не нужно ничего мне говорить. Вы моя госпожа и я служу вам как только могу. Я слишком стар чтобы что-то менять в этом.
Он поднял на неё глаза.
– Позвольте, я займусь чаем.
Мария-Анна кивнула.
Но когда он выходил из комнаты, она сказала ему в спину:
– Я не убивала его, Габриэль.
Он на пару секунд замер, затем, не поворачиваясь, глухо ответил:
– Я знаю, Ваше Величество.
И ушел.
Мария-Анна снова опустилась в кресло. Но теперь ей было немного легче на душе. Осознание того, что рядом всё же есть человек, который остается, и теперь она была уверена останется, преданным ей несмотря ни на что, придало ей сил. И не важно что это жуткий старик, который посвятил всю свою жизнь искусству умерщвления других людей и который до сих пор еще каждый день на заднем дворе разрубает огромным мечом деревянные чурки, свиные туши и мешки с песком, оттачивая до немыслимого совершенства свой смертельный удар. Это не важно. Сейчас она с особой остротой поняла, что достаточно иметь буквально одного верного, по-настоящему преданного ей человека, чтобы снова почувствовать себя всесильной королевой. Пускай Ольмерик, все протикторы и все фрейлины отвернутся от неё, и даже её собственный сын, пока есть хоть кто-то кто предан ей до конца она также сильна и уверена в себе, как если бы рядом с ней была огромная верная ей армия. Она вдруг вспомнила о капитане Ренарде, как он послушно, четко и быстро исполнял все её приказы. Он никогда не колебался и не вникал зачем и почему она отдала ему этот приказ. Ему было достаточно того что она это сделала, она – его королева.
Поглядев на сыплющийся в часах песок, она усмехнулась. Сансен прав, любовь и ненависть это для девочек вроде Луизы Бонарте и детей вроде Роберта, а у неё есть дело, которое нужно делать. "Делай что должно и будь что будет". "Но эту ночь я обязательно проведу в этой его комнатке с окном в яблоневый сад", с улыбкой подумала она, испытывая радостное облегчение при мысли что до завтрашнего дня ей не надо возвращаться во дворец, возвращаться к этому своему "делу". И она с удовольствием представила, как будет сейчас пить чай с чудесными "лепестками пиона", смотреть на пламя в камине и расспрашивать старого палача о всей его долгой двухвековой жизни.
85.
Ранним утром трехмачтовая шхуна "Спиричуэл", подгоняемая свежеющим бризом, вышла в море из удобной Корнуэльской гавани и взяла курс на запад. Туда где за громадным Атлантическим океаном раскинула свои бескрайние просторы странная и загадочная Америка.
Капитан судна шкипер Сэмюэль Клеменс, еще раз проверив курс по компасу и убедившись, что рулевой трезв и бодр, раскурил старую трубку, подаренную ему колдуном из Магриба, и спустился с квартердека на шкафут. Пройдя по правому борту, придирчиво осматривая по пути палубный настил, медные поручни, комингсы, люковые крышки и блоки, он увидел, что впереди на полубаке у фальшборта стоит высокий мужчина в темном длинном плаще. Подивившись что кто-то из пассажиров в столь ранний час уже на ногах и поскольку плавание только началось и Клеменс не успел еще узнать лично всех, кого взял на борт, решил подойти и познакомиться.
Приблизившись к незнакомцу, шкипер облокотился на планширь и приветливо глянул на пассажира. У того было приятное открытое лицо с большими зелеными глазами, тонкими губами и прямым аристократическим носом. И хотя волосы мужчины имели немало седины все же на взгляд ему было едва чуть за сорок.
Шкипер вынул изо рта магрибскую трубку и спросил по-английски:
– Не спится, сэр?
Незнакомец улыбнулся и ответил тоже по-английски, но с очень сильным акцентом:
– Не могу спать. Слишком взволнован. Кажется всю жизнь мечтал увидеть Америку и вот наконец плыву.
– Ну это вы зря. Плыть нам еще очень долго. Не торчать же здесь каждое утро. Да и поверьте смотреть там особо не на что. Как вы наверно знаете сначала мы зайдем в Новый Йорк, но если вы думаете, что это знатный город типа Кале или Ливерпуля то напрасно. Этот Новый Йорк, доложу я вам, дыра-дырой. Несколько десятков деревянных домишек, ей-богу хижины да сараи, несколько складов охотничьих факторий ну и толпы краснокожих. А вокруг дикие леса, с волками, медведями и комарьём. Но вот затем мы пойдем на юг в Вирджинию, в Каролину, во Флориду, вот там уже есть на что посмотреть. Кстати я капитан этой посудины, шкипер Сэмюэль Клеменс. – И он выжидательно поглядел на собеседника.
Тот, чуть поколебавшись, сказал:
– Меня зовут Джон.
Клеменс понял, что продолжения не будет и удовлетворился только именем.
– И кем же вы были, Джон, в Старом Свете?
– Да-а-а…, – с улыбкой, но не слишком весело протянул Джон. – Королём.
Шкипер хрипло рассмеялся.
– Клянусь шляпой Колумба совсем неплохо. Что, прямо-таки настоящим королём?
– Да.
Шкипер весело прищурившись посмотрел на пассажира.
– А что ж бросили-то?
– Ну знаете решил попробовать что-нибудь новое. Но не думайте, я оставил королевство в надежных руках. Так что уверен там всё будет хорошо.
В этот момент к мужчинам подошла молодая женщина с роскошными рыжими волосами и обворожительными карими глазами. Она чуть кивнула шкиперу, тот вежливо приподнял кепку, и сказала:
– Джон, милый, я приготовила завтрак, жду тебя. – И она с невыразимой нежностью заглянула в его глаза.
Джон, глядя на девушку и сияя как заря над Северным морем, ласково ответил:
– Да, Рози, сейчас приду.
Рози еще раз чуть кивнула капитану и удалилась.
Сэмюэль Клеменс ухмыльнулся.
– Ну теперь всё ясно. С такой красоткой я бы тоже был королем.
Джон улыбнулся.
– Да. Она моя королева.
