Евгений Викторович Донтфа
Что мне сказать тебе, Мария-Анна
Луиза покраснела.
– Как пожелаете, Ваше Величество. Прикажете прямо сейчас выйти?
Мария-Анна открыла было рот, собираясь ответить, но экипаж снова сильно тряхнуло, так что королеву бросило вперед и она руками уперлась в ноги Гуго. Тот вздрогнул от боли, когда женские ладони ударили по его распухшим коленям и Мария-Анна это заметила.
– Местного бейлифа следует повесить, – нахмурившись сказала королева. – Должно быть в преисподней дороги лучше, чем в этом треклятом Гаронте.
Усевшись на своё место и оправив платье, она резко произнесла:
– Луиза, запиши: "Гаронт – дороги – бейлиф – повесить".
Девушка достала маленький блокнот и серебряный карандаш. Записав "Гаронт – дороги – бейлиф", она робко поглядела на королеву.
– Что?!
– Ваше Величество, позвольте не писать "повесить". Вы можете, как бывало, отдать разбирать записи канцлеру, а их светлость, по обыкновению, не станет вникать в то что он считает мелочами и этого бейлифа повесят без всякого дознания. А вдруг это добрый и честный человек и служит вам верой и правдой, а эта яма на дороге лишь случайность.
– Действительно: вдруг он честный человек! – Насмешливо проговорила Мария-Анна. – Вот будет неожиданность.
Она скользнула взглядом по Гуго.
– Не пиши, – сказала она и отвернулась к окну.
10.
Поездка длилась с небольшими перерывами почти двое суток, но к исходу второго дня, когда и люди и лошади были уже донельзя вымотанные, Мария-Анна позволила сделать ночевку.
Остановиться решили в ближайшем поместье, о котором узнали по дороге. Владел поместьем некий дворянин Шарль Готье, чей род был немало прославлен во времена первого Крестового похода. Сам же Шарль Готье прославился как весьма преуспевающий торговец шерстью, имел обширные угодья и богатый дом, который, как счел командор Шон, сумеет хоть в какой-то степени соответствовать такой гостье как Мария-Анна Вальринг. Дабы хоть как-то предуведомить хозяев о столь необычном визите, вперед, на самом резвом скакуне, был выслан один из герольдов. И потому, когда к роскошному трехэтажному каменному дому подъехала не менее роскошная королевская карета, взволнованный и встревоженный Шарль Готье, его супруга, две их дочери, мажордом, старшая горничная, лакеи, конюхи и пр. уже стояли во дворе, готовясь встречать свою повелительницу.
Шарль Готье, а за ним и все его домашние, кланялся всем подряд и пришел в себя только когда понял что кланяется уже королевскому кучеру. Тогда он приосанился и начал длинную витиеватую речь о том как он и вся его семья безмерно счастливы принимать здесь у себя столь великую, столь несравненную, столь прекрасную, столь мудрую и великодушную женщину как Их Величество Мария-Анна и что сердца их переполнены невыразимым восторгом и радостью, их души трепещут от умиления и благости и что во всём мире не хватит слов чтобы выразить всё то почтение и обожание, всю ту бесконечную любовь и преданность что они испытывают по отношению к своей королеве, и хотя его старинный и достославный род получил немало наград от своих повелителей ни одна из них не может сравниться с той которая выпала им сегодня, когда Её Величество соизволило одарить их своим личным присутствием и конечно сия скромная обитель ни в коей мере не может соответствовать рангу столь высокой гостьи, он лично, шевалье Шарль Готье, а также… последовало именование супруги и дочерей, сделают всё что только в их силах чтобы пребывание королевы в их непритязательном жилище оставило у неё только самые приятные воспоминания. Речь была столь длинной и помпезной, что уже даже всегда невозмутимый лейтенант Ольмерик начал немножко улыбаться, а Луиза Боанрте так и просто прикусывала нижнюю губу чтобы не засмеяться.
Но Мария-Анна терпеливо выслушала всё до конца и затем с улыбкой сказала:
– Честное слово, дорогой шевалье, если ваше гостеприимство окажется хоть в половину также хорошо как ваш изысканный слог, я придумаю для вас более весомую награду чем моё посещение.
– Ну что вы, Ваше Величество, ваше присутствие уже высшая награда для нас. Ведь вы же как Солнце, пришли и озарили наши жизни, ваш благодатный свет…
Но выслушивать вторую длинную речь Мария-Анна не захотела. Она очень устала.
– Хватит, шевалье. Соблаговолите показать нам наши комнаты.
– О конечно-конечно, Ваше Величество, – засуетился Шарль Готье. – Прошу вас сюда. В котором часу вы желаете отужинать?
11.
Королева настояла чтобы странного, высокого, худого, обросшего неопрятными космами мужчину, с черной повязкой на лице, на которого с опаской косились все домочадцы и прислуга Шарля Готье, разместили в соседнем с ней помещении. Самой королеве отвели господскую спальню, роскошно обставленную, обитую голубой парчой комнату, а Гуго разместили в хозяйском кабинете, примыкавшим непосредственно к спальне. Отдав все нужные распоряжения, Мария-Анна потребовала чтобы её оставили одну. Все вышли из комнаты в коридор и лейтенант Ольмерик и двое его солдат заняли свои места у дверей.
Королева какое-то время простояла у окна, разглядывая чудесный сад с клумбами, лужайками, выбеленными дорожками, фонтаном, беседками и фигурно обстриженным кустарником. Затем отвернулась и прошла в кабинет.
Гуго Либер, завернувшись в плащ, лежал на кушетке и глядел в потолок.
Он позволил себе снять повязку и королева, увидев его очень бледное, изможденное, осунувшееся лицо ощутила неприятный укол вины.
Гуго поднялся с кушетки и вопросительно поглядел на королеву. Но той почудилось что он смотрит на неё с неприязнью.
– Как ты себя чувствуешь? – Спросила она.
– Нормально.
– Я хотела сказать, что ты не будешь ужинать в столовой со всеми. Тебе принесут сюда.
– Я понимаю.
Они молча смотрели в глаза друг другу.
Она думала о том что этот человек всё-таки очень опасен, что он представляет угрозу для её положения, для её власти, для всего того мира, что она создавала последние одиннадцать лет. И так будет всегда. Даже если он уплывает в свой Новый Свет и по-настоящему искренне оставит в прошлом и её саму и то кем он был, он всё равно будет опасен. Другие люди могут найти его, узнать его. А потом у него еще могут появиться дети и они будут также опасны для неё как и он. Совершенно очевидно что самое мудрое было бы избавиться от него, сделать так чтобы он навсегда исчез и из Старого Света и из Нового. Но Мария-Анна знала что не решиться на это. Она не смогла сделать это одиннадцать лет назад и тем более не сможет сейчас, когда Роберт так болен. А если же её мальчик выздоровеет, то она уже и подавно ни за что не решиться причинить зло этому человеку. Старая Риша крепко напугала её своими россказнями про таинственный закон возмездия и расплаты. Но если Роберт умрёт… и она чувствовала как ледяная тьма затапливает всё её существо при мысли об этом, каким чужим и пустым становится окружающий мир, как теряет всякое значенье прошлое и любое будущее, как тускнеет небо и разверзается земля, безмерная тяжесть могильной плитой наваливается на неё и глаза влажнеют от слез. Но она заставила себя довести мысль до конца. Если её мальчик умрёт, то что тогда случится с этим человеком не знает никто. Да, она обещала ему что он будет свободен в любом случае. И возможно она даже сама верила в это, когда говорила ему. Но вот сейчас ей кажется что наверное она всё-таки поступит по-другому. Ибо если Роберт умрёт ей нечего будет больше страшиться, в том сумрачном безрадостном мире её мало что уже будет волновать и она начнет вершить свою королевскую волю как ей будет угодно, не взирая ни на что. Эта безраздельная головокружительная власть останется её последним ребёнком и она будет сражаться за неё зубами и ногтями. Возможно она не убьет этого человека, так же как не сделала этого одиннадцать лет назад, возможно он по-своему дорог ей, как некое глупое сентиментальное воспоминание из навсегда утраченной молодости, возможно она снова пощадит его и он проведет остаток своих дней в каком-то уединенном недоступном для прочих месте. Но всерьез раздумывать об этом сейчас она не хотела, она гнала прочь эти жуткие мысли о будущем где весь мир по-прежнему существует, а её сын нет.
Он же думал о том как он ненавидел эту прелестную женщину в первые два или три года своего пребывания в Сент-Горте. Дни и ночи напролёт он воображал как отомстит ей, уничтожит её, раздавит, унизит, лишит её трона, короны, власти, всего что для неё важно. Он бесконечно прокручивал в голове их возможный диалог, когда она, уже лишенная всего, всеми преданная, жалкая, униженная будет стоять перед ним, ожидая окончательного решения своей судьбы. И в своих фантазиях он говорил и говорил, а она покорно внимала и не смела поднять на него глаза. О, да, он был мудр и великодушен в этих фантазиях, он сполна насладился зрелищем её бессилия и уныния, и он конечно же не казнит её, он оставит ей её жалкую жизнь. И он объяснял почему, а она слушала. Мечты об этом сводили его с ума. Но с годами это прошло, он успокоился. Он вроде бы всё также её ненавидел и проклинал, но его сердце почти не отзывалось на это. Ненависть переселилась исключительно куда-то в разум, в логику, он просто понимал что должен ненавидеть её за то что она сделала. Но потом даже его разум охладел к этим мыслям, она стала почти не интересна ему, и даже когда Альфонсо Ле-Сади стал "приглашать" его на свои "чаепития", ненависть к ней не вспыхнула в нём с новой силой, ведь именно она сделала возможным чтобы он очутился во власти такого чудовища как Ле-Сади. И даже напротив. Эти немыслимые телесные страдания делали его как будто мудрее и терпимее, спокойнее и рассудительнее. И она со всеми своими предательствами, коварствами, подлостями, амбициями и жадностью казалась уже какой-то мелкой, незначительной, по-своему даже убогой и жалкой. Она и все её поступки как будто растворялись в пустоте. И гуляя в тюремном дворе и с невыразимым наслаждением глядя в бездонные небеса он уже почти удивлялся: "Господи, зачем она только затеяла всё это? Ради чего столько усилий и злодейств?" Конечно он понимал зачем и ради чего, но само это понимание было уже отстранённым, задумчивым, он понимал логику её поступков, но та страсть что рождала их казалась ему какой-то несерьезной, примитивной. И еще, глядя в эти чудесные глаза, он думал о своей любви к ней. О том громадном как океан чувстве, пронзительней которого он не знал ничего в своей жизни. Это было то ради чего действительно стоило жить. Эта женщина пьянила, окрыляла, вдыхала в него силу, пробуждала в нем творца и воителя, вселяла ветер в его паруса, песней звучала в его сердце, звала его как горизонт. И казалось он не знает ничего упоительней и прекрасней чем любовь к ней. И даже спустя одиннадцать лет тюрьмы ему было не по себе представить, что он мог бы никогда бы не узнать этой женщины и любви к ней. Но сейчас, глядя на неё, он думал, холодно и расчетливо, что должен отомстить ей, не ради кого-то лично, не ради утоления какой-то обиды, а просто чтобы сохранить некий баланс сил, уравновесить какие-то внутренние энергии бытия, восстановить какую-то универсальную справедливость человечества.
– Знаешь…, – она едва не назвала его настоящим именем и лишь усилием воли сдержала себя, – я хотела спросить тебя. Раз уж ты едешь со мной в Фонтен-Ри, то следует ли мне это понимать так, что ты простил меня? – Она замолчала, ожидая ответа, но он просто смотрел на неё: – Ну или по крайней мере намерен это сделать? И ты поцелуешь Роберта?
– Разве я мог не поехать с тобой? – Тихо проговорил он. – Ведь я еще хочу увидеть Новый Свет.
Её глаза потемнели.
– Я же сказала что ты увидишь его в любом случае. Твоя свобода не зависит о того как ты поступишь со мной и моим сыном. Или… или ты мне не веришь?!
Он отрицательно покачал головой.
Она усмехнулась.
– Ясно. Но если ты мне не веришь, то рассчитывать на твоё искреннее прощение мне не приходится и тогда всё это становится бессмысленным.
– Нет, не становится. Прощение, искреннее прощение о котором ты говоришь, никак не зависит от того верю я тебе или нет, оно вообще ни от чего не зависит. На то оно и прощение. Его невозможно выменять или купить. И ты по-прежнему та кто ты есть, женщина которой я не могу верить. А если бы ты вдруг стала Святой Жанной, тебе не нужно было бы никакое прощение. То искреннее прощение, которое как ты говоришь может спасти твоего сына, должно родиться в самой сокровенной глубине сердца, родиться от прекрасного движения души, когда она постигнет смысл и радость всечеловеческой любви, божественной любви. И тогда, даже если бы ты пришла ко мне в мою каменную камору и попросила бы простить тебя, при этом вовсе не собираясь выпускать меня на свободу, я бы действительно простил тебя. Нам нужно именно такое прощение. И когда я смотрю в твои прекрасные серые глаза, которым я готов был посвятить целую жизнь, мне кажется я способен на него. Но сначала всё же я хотел бы увидеть мальчика. Я думаю это поможет. Если ты конечно не против.
Мария-Анна слушала его, затаив дыхание. Она признала его правоту. Настоящее прощение нельзя на что-то выменять, оно должно прийти из глубины души.
Она отвернулась и подошла к стенному стеллажу.
– Ты увидишь его, – сказала она. – Ты проведешь с ним столько времени сколько захочешь. И ты прав, настоящее прощение приходит только из самого сердца. Что ж мы подождем и посмотрим что скажет твоё.
Она направилась прочь из кабинета, но он остановил её:
– Мари, у меня есть просьба.
Королева застыла. Её сердце гулко застучало.
Она резко развернулась с намерением сказать чтобы он больше никогда не называл её так, это совершенно ни к чему, это имя из прошлого, но увидев его лицо, только спросила:
– Какая просьба?
– Я хотел бы насколько это возможно привести себя в порядок. Помыться, побриться, может быть получить новую одежду.
Марии-Анне не слишком понравилась эта мысль, очевидно что заросший, грязный, со свалявшейся бородой он гораздо менее узнаваем и потому она в большей безопасности. Впрочем за эти одиннадцать лет она избавилась от всех в своем окружении кто мог бы узнать его. И в любом случае держать подле себя того кто выглядит как старый больной каторжник это чересчур обременительно и вызывает много ненужных кривотолков. "Кроме того", сказала она себе, "дышать его вонью в карете нет уже больше сил".
– Я распоряжусь.
– И мне еще нужна какая-нибудь служанка, – торопливо добавил он.
Она взглянула на него с иронией.
– Тебе нужна женщина? Я правильно тебя поняла?
– Нет, не правильно. Мне нужен помощник, руки и ноги распухли и плохо слушаются, я не смогу поднять ковш, растереть себя, подливать воду и прочее. – Он чуть помолчал. – А если мне понадобится женщина, то клянусь мечом Эль Сида, ты была бы последней к кому я обратился бы с подобной просьбой.
Она посмотрела на него с каким-то непонятным ему выражением и направилась к выходу.
– За тобой придут, – бросила она на прощание.
12.
Луиза Бонарте и граф Ливантийский неспешно прогуливались в ласковых вечерних сумерках вдоль очаровательного пруда с лилиями и лебедями, направляясь к изящной деревянной беседке, выстроенной на рукотворном маленьком островке, к которому вел небольшой каменный мостик. Граф с легким раздражением думал о том что этот лысоватый упитанный торговец шерстью, потомок славных рыцарей из армии доблестного Раймунда Тулузского, живет гораздо лучше и роскошнее чем он – Верховный командор, герой Азанкура. Впрочем эти неприятные мысли касались его разума лишь вскользь, главное что занимало графа это королева и её новый протеже. Он никак не мог взять в толк кто это может быть и почему королева сама лично поехала за ним через всю страну.
Луиза также была чуть раздосадована, но совсем по иной причине. Последнее время граф оказывал ей явные знаки внимания и она стала понемногу привыкать к этому. И хотя она и сказала Марии-Анне что Шон Денсалье грезит лишь о ней, о своей королеве, сама Луиза уже не была в этом так уверена. И слушая его не слишком изящные, но зато вроде бы очень искренние комплименты в свой адрес, она с замирающим сердцем иногда позволяла думать себе, что возможно отважного командора теперь больше интересует она, Луиза Бонарте, чем его великая королева. Однако после Сент-Горта он резко переменился, его мыслями завладело что-то иное и он кажется больше не обращал на Луизу никакого внимания, по крайней мере как на женщину. Это задевало её.
Перейдя мостик и очутившись в беседке, они первые минуты безмолвно сидели на резных скамейках, вдыхая сладкий аромат глициний и роз, обвивающих ажурные стенки трельяжа.
– Граф, вам скучно со мной? – Наконец спросила девушка.
Верховный командор страстно возразил:
– Ну что вы, Луиза, вовсе нет. С чего вы это взяли?
– Вы всё время молчите.
– Просто я всё время думаю об этом человеке. Он не идёт у меня из головы. Согласитесь, всё это очень странно.
– Кстати, он несколько раз говорил с королевой по-испански, – сказала Луиза, хотя и не хотела этого говорить. Ей хотелось попридержать этот факт как лишний козырь, но она не удержалась.
– По-испански?! – Встрепенулся граф. – Милостивый бог, неужели он испанец? Внешне вроде бы не похож. Так о чем же они говорили, милая Луиза?
Слово "милая" покоробило девушку, не приходилось сомневаться, что Шон добавлял лести только чтобы получить нужные ему сведения.
– Я не знаю.
– Почему? – Не понял он.
– Потому что я не говорю по-испански.
– Не говорите? – Разочарование командора было очевидно.
Луиза покраснела, но в вечерней темноте да еще и за сенью вьющихся растений, молодой мужчина этого не увидел.
– А вы говорите? – С вызовом спросила она.
– Да ну что вы, я на дух не переношу всех этих заносчивых донов и хуанов. Я сражался с ними в двух войнах и прекрасно знаю какие они подлые и жестокие негодяи. И я уж точно не собираюсь осквернять свой рот их поганым языком.
Девушка пожала плечами.
– Королева говорит на нём и ничего.
– Но как по-вашему, о чем они все-таки говорили? Кем он может быть для королевы?
– По-моему это вполне очевидно, – сказала девушка снисходительно.
– То есть?
– Вспомните, граф, мы отправились на Бычий остров сразу же после встречи с колдуньей в Даргобурском лесу.
– И что?
– Господи, вы такой недалекий.
– Недалекий от чего?
Луиза едва удержалась чтобы не засмеяться, Верховный командор кажется был полностью серьезен.
– Я думаю совершенно ясно, что старая колдунья сообщила королеве где найти лекаря для Его Высочества.
– Лекаря?! – Шон с удивлением поглядел на прелестную белокурую девушку, теперь уже слегка укрытую волнующей темнотой наступающей ночи. – Вы полагаете он лекарь?
– А ради кого еще, по-вашему, Её Величество, бросив всех и вся, поехала бы на этот Бычий остров?! Очевидно что только ради человека, который может спасти её сына. А кто это еще, если не лекарь?
– Не больно-то он похож на лекаря, – с сомнением произнес командор. – Да и что это за такой лекарь, который бог знает сколько лет сидит в этом жутком Сент-Горте среди самых отъявленных негодяев, воров и убийц.
Но Луиза, вдохновлённая этой своей идеей, которая собственно пришла ей в голову только сейчас, в беседке, горячо возразила:
– Мало ли по каким обстоятельствам он попал в тюрьму, может его оговорили. Тем более Сент-Горт тюрьма для весьма необычных преступников, значит он особенный человек. К тому же, что если он из той же породы людей, что и старая Риша.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что он колдун, чернокнижник. – Это Луиза тоже придумала только сейчас, всё на той же волне вдохновения.
– Колдун?! Но тогда он может быть чрезвычайно опасен.
Граф вдруг пересел поближе к Луизе, так близко что его левая нога уперлась в её бедро. Девушку бросило в жар. Особенно когда он взял её за руки.
– Луиза, мой святой долг оберегать эту страну от всех её врагов. – Горячо проговорил он. – Но также мой долг защищать королеву и её сына. Вы же это понимаете?
– Понимаю, – тихо ответила девушка, стараясь думать о королеве, её сыне и врагах страны, а не о том что молодой красивый мужчина так близко от неё, что она чувствует его дыхание на своем лице.
– Вы должны мне помочь, милая Луиза.
– В чём?
– Мне надо совершенно определенно знать кто он такой этот Гуго Либер. Если он представляет опасность, я должен сделать всё что в моих силах чтобы оградить от неё королеву и принца. Сейчас, когда разум Её Величества затуманен тревогой о сыне и она не может мыслить ясно, она вполне способна допустить к себе и мальчику неподобающего человека, коварного подлеца и злодея, который думает лишь о своей выгоде. И мы, её друзья и верные подданные, должны сделать всё возможное чтобы защитить её от этой угрозы.
– Вы очень переживаете за королеву, – с легкой досадой произнесла девушка. – Это так трогательно.
Он уловил её досаду.
– Это мой долг, – сказал он, а затем чуть крепче сжал её ладони и придвинулся еще ближе. – Знаете, Луиза, я очень люблю море. Когда смотрю на его безбрежную ширь, вдыхаю его ветер, вглядываюсь в горизонт сладкое томление и радость наполняют мне сердце. Я как будто слышу какой-то ужасно родной голос, который зовёт меня в путь и душа моя поёт от восторга и благоговения перед бесконечностью и необъятностью этого пути. – Он чуть помолчал и добавил: – И тоже самое я чувствую, когда смотрю в ваши глаза.
– Как я должна это понимать? – Замирающим голосом прошептала девушка, чувствуя как где-то внутри внизу живота всё сильнее пульсирует что-то горячее и невыразимо приятное.
– Понимайте как хотите. Вы конечно не верите мне, думаете что я влюблен в королеву. И отчасти это так. Я люблю её. Но только как сын любит свою мать и как благородный человек любит своего сюзерена и преклоняется перед ним.
Он отпустил её руки и поднялся со скамейки. Девушка ощутила разочарование, в глубине души она надеялась что он позволит себе большее.
– Вы говорите что они разговаривали, – задумчиво сказал он. – Пусть вы не понимали о чем, но вы же видели лицо королевы, слышали интонации голосов, что-то еще. Может это натолкнуло вас на какую-то мысль о том кто он такой.
Луиза тоже поднялась и подошла к выходу.
– Королева улыбалась ему.
– Улыбалась?!
Луизе показалось что она слышит в голосе мужчины нотку тревоги, почти ревности.
– Да, улыбалась. Так как улыбаются очень старинному другу, которого знают тысячу лет. Пойдемте в дом, граф, становится прохладно.
13.
Рози Райт, одна из служанок в доме Шарля Готье, пребывала в чрезвычайном волнении. Как и все в поместье, она уже знала что с королевой прибыл некий пугающий человек – высокий, заросший, грязный, смердящий, с черной повязкой на лице. Но несмотря на такой неприятный облик, Её Величество не отпускала этого господина ни на шаг от себя и даже поселила его практически в одной комнате с собой. Люди строили самые разнообразные догадки кто бы это мог быть. Одни говорили что это некий очень знатный и важный дворянин, которого королева выкупила у магометан или аравийских пиратов; другие, такие же любители мистицизма как и Луиза Бонарте, утверждали что это могущественный египетский маг, вызванный королевой с Черного континента для излечения принца; третьи настаивали что это никто иной как сам рыцарь Мальтазиан – знаменитый витязь сразивший своим мечом целые сонмы проклятых язычников, но затем влюбившийся в восточную красавицу, которая предала его в руки жестокого султана Амни-Шида, и королеве пришлось лично встретиться с султаном и предложить ему что-то настолько ценное что он согласился отпустить рыцаря; четвертые были уверены что это конечно же мэтр Сансэн – знаменитый палач, великий мастер меча, который прежде всегда сопровождал королеву в её поездках по стране для расправы с врагами, бунтовщиками и проворовавшимися чиновниками, но затем был схвачен испанцами, многих из которых он казнил во время последней войны и вот теперь королева каким-то образом вернула себе своего любимца. Рози слушала всё это с острым любопытством, присутствие в доме таких персон приятно щекотало нервы. И даже было немного огорчительно что её это никак не касается. И вдруг на верхний этаж в комнату слуг является огромный затянутый во всё черное с двумя короткими мечами на поясе молодой протиктор и спрашивает кто тут Рози Райт. После того как другие служанки торопливо и услужливо указали на Рози, протиктор, как гром среди ясного неба, объявил что королева требует её к себе. И вот через пять минут Рози, едва помня себя от страха, стоит перед королевой, не смея ни то что смотреть на неё, но даже и стараясь не дышать.
Мария-Анна придирчиво оглядела молодую девицу, рекомендованной ей хозяином дома и охарактеризованной им как весьма скромной, аккуратной, щепетильной, чистоплотной, а также целомудренной и благовоспитанной особой. Впрочем шевалье Готье прокашлялся и добавил: целомудренной и благовоспитанной насколько это конечно вообще возможно для служанки. Мария-Анна решила что девица сгодится: чистенькая, опрятная, свежая, не слишком смазливая и на первый взгляд вроде как действительно скромница. Мария-Анна тщательно проинструктировала её как следует вести себя с мужчиной, которому она будет прислуживать и велела идти готовить ванную, да чтобы воды побольше и погорячее, а также с разными целебными травами.
И вот Рози в мытной комнате готовит всё что нужно для мытья того самого господина, который то ли палач, то ли рыцарь, то ли знатный вельможа, а может быть и жуткий африканский чернокнижник. Рози была взволнована и заинтригована до крайней степени. Вообще, будучи в свои двадцать шесть лет столь огорчительно не замужем, она практически на любого мужчину смотрела с живейшей заинтересованностью, тайной надеждой и приятным волнением. А тут её ждала встреча с таким особенным мужчиной. И она, замирая одновременно от счастья и от страха, предвкушала как потом вся прислуга поместья будет бегать за ней и с раскрытыми ртами слушать её рассказы об этом странном спутнике королевы.
Рози и еще один парнишка натаскали в купальню дров и воды, развели огонь в очаге и повесили на крюке чан. Затем девушка еще раз насухо протерла огромную дубовую бадью, завесила бортики простыней, постелила на дно холщовое полотно, дабы господин, не дай бог, не занозил себе филейные части, разложила сверху алтей, зверобой, ромашку, лимонную мяту, приготовила губки, щетки, ковши, мыло, и еще два таза один с розовой водой, другой с лавандной для финального омовения. Также королева приказала иметь под рукой хорошие травяные бальзамы для лечения повреждений кожи и распухших суставов. Когда всё было готово, Рози на всякий случай еще раз тщательно расчесала свои длинные светло-русые волосы, аккуратно уложила их, похлопала себя по щечкам дабы придать им румянец, разгладила платье, оправила передник и велела парнишке идти сказать господину что всё готово.
Гуго Либер вошел в купальню и огляделся. Возле очага, застыв как изваяние, низко опустив голову, стояла светло-русая чуть пухленькая круглолицая молодая женщина, затянутая в глухое зеленое платье и белый длинный передник. Рози жутко хотелось посмотреть на вошедшего, но она не смела, по крайней мере пока, прилежно выполняя наказ королевы не смотреть мужчине прямо в лицо и ни в коем случае не вести с ним никаких посторонних разговоров, сугубо лишь что потребуется по процессу омовения.
Гуго поднял руки и снял с лица черный платок.
– Как тебя зовут?
Рози, не зная что делать, будет ли разговор о имени считаться посторонним, неотрывно глядела в пол. Но остро чувствуя на себе мужской взгляд и понимая что человек ждет ответа, она сказала:
– Рози, мой господин. – И поспешно добавила: – Её Величество запретили мне вести с вами посторонние разговоры, и я вас не потревожу.
– Помоги мне раздеться, Рози. И сразу прошу прощения за моё неприглядное состояние. Я только что вернулся из очень долгого и тяжелого путешествия. И…, – он хотел сказать что-то еще, но умолк.
Рози же была ошеломлена этими словами, еще никогда она не слышала чтобы кто-то из господ хоть каким-либо образом просил за что-то прощения у слуги. А Гуго вспоминал как в Сент-Горте раз в месяц или два или три, по настроению стражи, ему давали ведро холодной воды, заскорузлую тряпицу и полчаса времени или меньше, всё в зависимости от того же настроения, чтобы умыть себя. И как он, торопливо, стоя на скользких холодных камнях, смачивал тряпку в воде и обтирал своё тело, пытаясь смыть въевшуюся грязь и отвратительный запах, стискивая зубы от боли в спине и потревоженных язв.
– Конечно, мой господин.
Рози приняла явно дорогой шерстяной плащ с серебряной подкладкой и изящной вышивкой льняными нитями по краю, затем какой-то ветхий серый балахон, затем задубевшую посеревшую расползающуюся рубаху и под конец ужасно вонючие порты. Но вдохнув смрад прокисшего пота и увидев грязное измученное тело мужчины, добрая девушка испытала не отвращение, а глубокое сострадание и жалость. У впечатлительной Рози даже в носу защипало от подступивших слез при виде того насколько изможден и истерзан этот человек. Он был невероятно худым и костлявым, колени и запястья безобразно распухли и оплыли, ноги были почти черными, на нижней части спины прыщи и нарывы, кое-где на плечах и предплечьях большие язвы, по всему телу проступившие вены и какие-то темные до черноты пятна словно застарелые синяки, но как будто этого было недостаточно, на его животе, груди и руках также присутствовали самые разнообразные шрамы, одни в виде длинных белых жгутиков, иногда практически параллельных, другие как белесые бесформенные пятна, вроде как от ожогов. Особенно безобразный большой широкий рубец протянулся от правого колена почти до паха, судя по всему рана которая стала этим рубцом была ужасной. И еще Рози увидела изуродованные ногти, на двух пальцах они вообще отсутствовали, на других были глубоко до самого мяса обкусаны, многие из них потемневшие от приливший под ними крови. И когда в какую-то минуту она стояла прямо перед ним, их взгляды встретились. И Гуго увидел слезы в глазах девушки и сердце его затопило благодарностью и нежностью. Он уже давным-давно позабыл, просто не мог уже и припомнить какого это, когда кто-то испытывает к тебе искреннее сочувствие, совершенно бескорыстное сострадание и как тепло и свет чужой души соприкасается с твоей собственной. Он улыбнулся Рози, но та не улыбнулась в ответ, у неё всё также в глазах стояли слезы, она уже нисколько не сомневалась что перед ней и правда какой-то несчастный рыцарь, воин, протомившийся бог знает сколько времени в плену врагов, скорее всего у жестоких мавров или кровожадных африканских пиратов, продававших людей в рабство, и в этом плену его пытали, морили голодом, издевались, а держали скорей всего в какой-то тесной зловонной яме с решеткой наверху.
