Фил Волокитин
Ана Ананас и её криминальное прошлое
8
Очередная попытка освоить карманный скейтборд Бюдде потонула в Оллином безразличии. Он утверждал, что женщинам можно лишь на заднем сидении машины сидеть и нельзя прикасаться к управлению даже велосипедом. Спорить с ним, дураком, не хотелось. В результате мы так и прошатались до конца дня, ничего не делая. Только к двум ночи принялись вяло подбрасывать войлочный мяч. Этим мы вызывали интерес Траурного Эммериха, присевшего рядом. Эммерих собирался запузырить хлопальщика другого в честь окончания работы. С пузырьком в руке, Траурный Эммерих проконсультировал нас дважды, а затем, поджав ноги и устроившись на ступеньке что твой сыч, принялся смотреть, как мы орудуем тремя его мячками одновременно.
– У вас лёгкая рука, Ананас, – сказал он, когда мне первый раз удалось не попасть себе на голову. – У вас всё получится.
Но Олли и это пришлось не по нраву.
Хлопая вторым хлопальщиком, Эммерих отправился спать. А куда? Туда, куда одному лишь Эммериху известно. Жонглировать Эммерих заканчивал поздно. Машинам ведь всё равно когда ездить мимо Санкт-Паули. Я едва спохватилась. Судя брезжившему рассвету над «Вахтой Давида», шёл уже третий час. Папа в такое время обычно уже спал, особенно если был под влиянием новостей и лёгкого ужина. На этот раз, я решила не заходить домой. Хотелось воспользоваться спальником, не зря же я с ним возилась!
Спальник так и валялся в кустах акации. А Ходжа взялся помочь дотащить его до тихого палисадника рядом с церковью. По дороге ещё пенку где-то нашел. В общем, старался казаться галантным.
Мы пёрли неподъёмный спальник с тяжеленной прорезиненной пенкой прямо по ночному Репербану. Считается, что заполночь детям ходить здесь нельзя. Приезжий народ удивляется, когда узнаёт, что мы не карлики из цирка «Ронкалли». Почему то все туристы уверены, что детей на Репербане нет. Неправда – вот мы, прём по ночному Репербану матрас. Ночью улица у нас горит как новогодняя ёлка. Пару раз кто-то из небармалейских ночных туристов поинтересовался – не поздновато ли для детей? Но мы оставили этот вопрос внимания.
Я то и дело оглядывалась, пытаясь понять, что это рядом со мной так бурлит. Наконец до меня дошло. Это в организме у Ходжи закипала ревность. Закипала она оттого, что я наотрез отказалась от того, чтобы называться его девушкой (а я бы отказалась, даже если мне пришлось бы ради этого руку Ходжину отпилить, а вместе с рукой ещё и и голову). Теперь он хотел загладить свою вину идиотскими оправданиями.
– Вот смотри, – объяснял он. – Я не могу ничего поделать. Я говорю «девушка».
И рука поднимается сама собой.
Тут, правда, рука его поднялась сама собой. Пришлось сбросить её побыстрее.
– С языка слетает – ты моя девушка и всё тут. – продолжал Ходжа, – Чем я могу загладить свою вину, не знаю. Но ты только скажи…
– Забудем, – сказала я, сбрасывая Ходжину руку в очередной раз, – расскажи мне лучше что там, в завещании херра Павловского. И куда это мы завтра идём?
– А я и сам плохо помню текст завещания – неожиданно сказал Ходжа, – Считается, что весь этот сыр-бор все должны знать наизусть. Вроде как, там написано, что когда-нибудь вместо общественной гавани здесь будет кофейня. А вместо пап и мам будет татуированный чёрт c граммофоном!
Я попыталась представить себе татуированного чёрта с граммофоном в руке. Получалось не очень. Что еще более странно, получалось очень похоже на этого Королька. Дело, может, в пластинке, которую он ставил дело? Ну и что, подумаешь пластинка, что в этом такого, в конце-то концов – ну, чёрт, ну с граммофоном в руке? А татуировки? У моего отца тоже татуировки имеются – на спине, названия групп из репертуара «Добро пожаловать». У каждого из Бармалеев такие есть. Что с ними не так? Пластинки господин Веттер-перемен тоже имел, хоть и не слушал. В общем, попадал под определение «чёрт грамофонный татуированный» на сто процентов. Может это Павловский сам про себя написал?
– Завтра здесь будет настоящий разбой, – пообещал Ходжа, выковыривая из носа кровоподтёк. – В прямом смысле слова ужасный. Это я обещаю. Будем делать всё возможное, чтобы предсказание херра Павловского никогда не сбывалось.
Тут я попрощалась и пошла спать. Палисадник у церкви оказался запертым. Пришлось залечь на газоне.
9
Спать под звёздами на весеннем мокром газоне, оказалось невероятно сложным делом. Ничего общего с романтическим приключением под луной эта ночёвка не имела. Интересно, как спят на улицах бездомные, думала я, а сама ворочаясь на траве. Как спят опустившиеся бармалеи, например, те, что живут на улице с матрасами, собаками и стаканами от пепси-колы в качестве кошелька? У меня не вышло. Я срезалась на самом простом – не получалось закрыть глаза и расслабиться. Делать вид, что спишь, разумеется, кое как ещё можно. Но выспаться по-нормальному ну совершенно никак.
Ладно, я сама виновата, умудрившись лечь под фонарь без отражателя. Он был единственный такой яркий на всю округу. Но это ещё можно было предугадать, а вот что последовало за этим – нет.
В три часа ночи вдруг заработали удивительные поливательные фонтанчики из тех, что помогают декоративной капусте к лету дозреть. Я лежала под холодным душем, сжимала зубы до хруста, но решила доказать, что Ана Ананас не сдаётся ни при каких обстоятельствах. Только, когда трава превратилась в сплошную мокрючую лужу, я поняла, что пора линять. Перебегая из одного места в другое, я нашла себе сухое местечко. Там меня начал донимать лис, охотящийся на малиновку. Оба они бузили до тех пор, пока лис малиновку не придушил. После этого волшебные фонтанчики сработали повторно. Тут уж моё терпение лопнуло окончательно. Я резко встала и не обнаружив сна ни в одном глазу, почесала по Репербану без матраса, ругаясь себе под нос. Теперь я уж точно была похожа на отъявленного бездомного. Меня поддерживало лишь то, что дом у меня всё-таки был. Я три раза нажала на кнопку с фамилией Веттер-перемен, не отрывая пальца от той, что посредине. Дверь под этим воздействием открылась, и я прокралась к себе на второй этаж. Там я сбросила куртку и легла спать под ванну.
Конечно, под ванной было сыро. Но не сырее, чем на улице в пять утра. Особенно, если сравнивать с душем из поливальных фонтанчиков. Ванну вы нашу всё равно не представите, поэтому объясняю. Она огромная, старинная, на высоких ножках. Такую конструкцию не так часто встретишь в современных домах. Каждый, кто приходил в гости и мыл руки после туалета, считал нужным прищёлкнуть языком и сказать, что ванн с такими высокими ножками больше не делают.
Забравшись под неё, я убедила себя в том, что когда я стану взрослой, мне будет легче чем сейчас. С этой мыслью, я сладко заснула. В моём сне опять была Яна Эк. Красивая, в лакричном чёрном плаще. Пахла она, соответственно, тоже лакрицей.
– Скоро ли придёт чёрт с граммофоном в руке? – на всякий случай спросила я у Яны.
– Скоро. Он заберёт тебя с собой, – холодно сказала она. – И мы, наконец, увидимся.
– Когда это произойдёт? Сегодня утром?
– Вот ещё, – прошипела Яна Эк. – Не стоит портить такое прекрасное утро.
Яна Эк оказалась права – воскресное утро оказалось прекрасным. Папа спал как сурок, а я с важным видом разгуливала по квартире. Обычно я хожу по лестнице так, чтобы ненароком не скрипнуть. Но сейчас, от радости, я обезумела настолько, что даже съехала по лестнице кувырком. Ещё я думала о том, что надо-таки раздобыть скейтбордную доску. Может и не такую ловкую и скоростную как у Бюдде, но чтобы чуть что, и ты уже прибыл на место.
Надо сказать, когда я что-то хочу по настоящему, а не прикалываюсь, значит мне весело. Я взлетела обратно на второй этаж, с топотом пьяных слонов, даже не удосужившись перемахнуть через скрипучие ступеньки. Ступенькам было сто лет в обед. Они выполняли функцию дверного звонка для тех, кому лень его устанавливать.
– Папа! – закричала я в открытую дверь. – Я ушла на разбой! Я буду там… где может произойти непреднамеренное убийство!
Как ожидалось, папа снова заспал информацию. А за спиной послышалось:
– Эхм.
Я обернулась и увидела, что за мной пристально следит левый глаз Дульсинеи Тобольской. Левый – потому что дверь открывалась вовнутрь, и правым глазом смотреть неудобно. А Дульсинея, как и все полицейские (кроме тех, что были избраны для неожиданных ситуаций) была хорошо натренированной правшой. И если понадобилось бы стрелять, то стрелять она стала бы только справа.
– Шутка, госпожа Шпиннеман, – как можно шире улыбнулась я
– Шутка ли в десять утра? – патетически прогремела Тобольская на весь этаж. То был зычный голос заправского полицейского. – Шутка ли в воскресенье? Шутка ли – орать когда Вахта Давида отходит ко сну! Ничего нового в голову не пришло, чтобы будить всех жильцов на периметре? Я посажу тебя за незаконное проникновение с оружием. Хотя ты без оружия… (тут Дульсинея задумалась) … но всё равно. Ты ведь ушла из дома? Да? Я тебя правильно понимаю?
Я кивнула против собственной воли, раскрыла все карты – ушла из дому, да.
– Вот и не возвращайся никогда!
Дульсинея захлопнула дверь. Я шумно выдохнула. Я не ожидала от полиции такой прыти. Стоило мне только поспать под окнами часа два, как вахта Давида об этом узнаёт и оказывается при этом информирована лучше меня…
В одном Дульсинея Тобольская была права – без оружия выходить из дому не стоило.
Вернувшись домой за оружием, я чуть было не наступила на лежащую поперек собственной кровати Берту Штерн. Голая, худая и извивающаяся точно глист, она спала навзничь. По спине Берты вилась татуировка «Все овцы, кроме мамы». Поспешив плюнуть в её сторону три раза, я предпочла немедленно забыть о том, что кровать моя, а Берта совершенно голая. Я ещё помнила, что сама виновата. Я ушла из дому. Теперь здесь даже кровать не моя. И вахта Давида об этом знает.
Так, оружие… Мне явно был нужен нож. Не для огурцов, разумеется, ха-ха. Столовый!… но, пожалуй, лучше даже выбрать что-нибудь пострашнее.
Я обыскала весь дом. Никаких столовых ножей не нашла. Должно быть, папа опять забыл их на первом этаже в общей посудомойке. В утреннем солнечном свете я проклинала нашу полупустую квартиру, в которой никогда ничего не найти. Когда у меня будет куча денег, все мои вещи будут лежать в специальных ящичках. Распределено будет всё – от носков, до таблеток от посудомоечной машины. Даже ничего должно лежать в специальном ящичке с надписью «Ничего».
Когда нибудь я буду жить одна… Но, в любом случае, это произойдёт не так скоро. Долго задумываться о разных там перспективах на будущее я не могла себе позволить. Обойдясь одним единственным ящиком, который у нас был, я вынула папин громобойный пугач. Пускай отечественных спичек к нему нет, с пугачом в руке было спокойнее.
Надвинув на брови кепку, и развернув её козырьком назад, я тихо прокралась мимо дверей бабушки Дульсинеи Тобольской. Уличная дверь была открыта. Я бесшумно миновала её и выскочила на воскресный пустой Репербан.
10
– Долго ты спишь, – недовольно сказал Нож-для-Огурцов.
А Бюдде, забрасывая в рот пачку жвачку, добавил:
– Мы уже полдела сделали.
Я возмутилась:
– Что это значит «полдела сделали»?
– Извини, о тебе мы забыли совсем, – сказал Ходжа.
Я выставила вперёд пугач. Но Олли посоветовал мне его спрятать.
– Воскресное утро, – прошипел он, – все спят. Никаких выстрелов. Договорились, девочка-маньяк?
– Договорились.
С ними был парень, которого я тоже видела на Репербане впервые. Длинный и тощий, типичная рыбья кость в длинном свитере, он смотрел на нас свысока. Но для такого взгляда у него был слишком дурацкий свитер. Форменный, синий и ещё к нему была пристрочена нашивка «клуб домоводства Бостельбек».
Клуб домоводства это хорошо, думала я. Понятно, по крайней мере, откуда этого типа взял Олли. Должно быть, он тоже был ему друг, вроде Королька Коннинхена. Но почему именно Бостельбек? Неужели в тайне от всех Олли посещал кружки домоводства?
– А знаете, я бариста-радар, – хвастался длинный домовод из Бостельбека. – У меня чутьё на такие дела. А вы знаете, что такое чутьё? Вот то-то и оно, что не знаете!
В конце концов, юный бариста-радар треснулся со всего размаха лицом о фонарный столб. Чутья у него поубавилось. А потом он и вовсе ушёл, хотя мы старались над ним не смеяться.
– Этот сухарь был лишним, – сухо прокомментировал Ходжа его уход. – Слишком много трепался.
– Воистину у него был видок трепача! – согласился Бюдде. – Больше мы подкрепление из Больстенбека не позовём.
– Пожалуй, да, – засуетился Олли. – мы не можем держать среди нас дурацкого трепача из Больстенбека. Кто сказал, что разбойное нападение уравняет всех на свете? На свете существует только Санкт-Паули! В дальнейшем мы будем из этого исходить. Я так и скажу Кролику. Никакого Больстенбека! Я на всякий случай скрестила пальцы.
Если вы считаете, что охота на барист даётся легко, то вы ошибаетесь. На пустынном воскресном Репербане их выследить совсем нелегко. Спустя час бессмысленного шатания мы вдруг увидели Динга, который лакомился мороженым. Олли сказал, что мы его выследили. Но Динг по любому должен был оказаться возле кафе. Ходить по заведениям с пачкой листовок – его работа.
Бородатый мальчик был одет в узкие джинсы и футболку с надписью «Кофе хочется». На носу его небрежно болтались очки, которые Ходжа сходу определил как «иронические». Что-то ироническое в образе Динга действительно было. Без смеха в его сторону было невозможно смотреть.
Поедая мороженое, Динг нервничал. Он высунул язык наружу так далеко, что слюна капала на воротник. Листовки в его руках выглядели совершенно измочаленными. Казалось, что-то должно было произойти с секунды на секунду. И вот, наконец, произошло:
– Бросай мороженку. – гаркнул Барсук.
– Узнаёшь? – почти дружелюбно спросил Олли.
Динг снял иронические очки, прищурился, но вместо того, чтобы что-то сказать, вдруг припустил бегом по одной из велосипедных дорожкек.
– Внимание всем постам, – сказал Олли в телефон, держа его на манер рации – объект убегает. Кто нибудь слышит меня? Комиссар!
На комиссара откликнулся Ходжа Озбей. Благодаря нему, Динг был пойман рядом с музеем эротического искусства. Позорно споткнувшись на пачке своих же листовок, он рассадил ногу. Теперь Динг недовольно сидел, разминая её и подпирая спиной рекламу «приапического фламенко». Мы окружили его, прижали его к стене и сурово ждали обвинения.
– Смерть бариста! – вынес Олли приговор.
– Дети, – сказал басом Динг. – Пожалейте меня. Да, я сам виноват в том, что произошло. Уж так получилось.
– Позвольте, – галантно сказал на это Олли Нож-для-Огурцов и перетянул баристе запястье пушистым наручником (они раздавались бесплатно рядом с музеем в рекламных целях). Затем он надел ему тёмные очки, чтобы тот ненароком кого-нибудь не загипнотизировал. В них Динг оказался похожим на Терминатора.
– Что мы будем с ним делать? – шепнула я. – Оставим здесь?
– Зачем? – скривился Бюдде. – Лучше отправим к таким же злодеям как он.
– На тот свет?
Я не думала, что на свете есть так уж много мест, где таких как Динг не считают злодеями.
– Пока нет, – извиняющимся голосом повторил Олли.
А Ходжа рассердился:
– Женщина! Помоги конвоировать злодея. Не задавай лишних вопросов.
Он пнул Динга так, чтобы он шёл вперёд. Динг потрусил вперёд. Мы шли, как будто собаку выгуливали. На подходе к киноклубу, сделали вид, что интересуемся недавно открывшейся сосисочной «Карри 24». Динга мы держали под обе руки по очереди, стараясь ни в коем случае не смотреть ему в глаза. Главное, чтобы он свой гипноз в ход не пустил. Уж мы-то знали, что это сработает.
Убедившись в том, что воскресным утром народу на улицах нет, банда спустилась вниз. В мрачном подвале, располагавшемся ещё ниже полуподвального киноклуба было холодно до задрыга. По сравнению с киноклубом, показавшимся мне довольно уютным, подвал был какой-то пещерой. Как зал для физкультуры или ангар какой нибудь. Потолок вот только был низковат, а вообще – играй хоть в футбол, хоть в баскетбол, хоть марафоны на дальние дистанции бегай.
Ходжа посветил фонариком в угол. Там сидели двое барист – бородатый и небородатый. Они умоляюще заламывали вверх руки в пушистых наручниках. Бородатый оказался давешним Массимильяном из «Чачи». Второй был средней, непримечательной внешности. Ходжа утверждал, что приметил его в первую ночь в туалете, пока Олли требовал себе кофе налить. Баристы хлебали Ходжины экспериментальные пиццы прямо с пола, нагнувшись над мисочками, как комнатные собачки.
– Меня ждёт блинная, – бормотал незнакомый тип со шрамированным лицом, но без намёка на бороду. – Меня ждёт блинная… Всего лишь блинная… Никакого кофе.
Только блинная. Пожалуйста…
Увидев меня, он уцепился рукой за юбку. Ходжа предупреждающе зашипел.
– Добрая девочка! – с итальянским акцентом прошептал бородатый Массимильян, протягивая волосатые руки. – Развяжи мне руки, добрая девочка.
Я состроила ему рожу. Рожа удалась. От запаха кофе сконцентрированного в душном подвале, мне стало нехорошо. Но Ходжа сказал, что это не из-за кофе, а из-за холода. Лёгкий озноб всегда быстро проходит. Или просто привыкаешь к холоду, как запертые здесь баристы!
Наш патруль медленно выдвинулся в сторону метро «Санкт-Паули». Олли Нож-для-Огурцов шевелил носом, вынюхивая кого-то по переулкам. Бюдде с Барсуком шагали рядом, готовые, если что, вытащить из под земли любого появившегося на Репербане врага. Ходжа, который в процессе этих похождений настырно добился моей руки (всего лишь взяв её в свою руку, разумеется) шагал важно, здороваясь с каждым, кто по его мнению был достоин оценить эту дикую, на мой взгляд, сцену – Ходжа и Ананас! Идут вместе! Бывает же такое, чёрт побери, бывает же такое!
11
Следующий бариста был обнаружен рядом с Фишмарктом.
Это был отъявленный бариста. Настоящий король барист и, наверняка, редкий злодей. Одет бариста был в великолепные велосипедные шорты. На ногах его было полно татуировок; они напоминали проверку гелевой ручки. Мы специально обошли баристу со всех сторон, чтобы удостовериться, что татуировки не бармалейские. Пока бариста вертелся, пытаясь обернуться к кому-то из нас лицом, мы уже выяснили, что нам нужно.
– Дети, где в этом районе можно найти туалет, – заговорил бариста. – Мне кажется или в Гамбурге это непросто?
Если разговор зашёл о туалетах, тот тут было о чём поговорить! Туалеты на Репербане бесплатные, но бестолковые. Это знают все. Никто не сунется в такой туалет просто так. Однако, решающим для посещения этих туалетов было слово «бесплатно». Сюда даже писать бежали со всего Репербана, даже если это совсем не по пути. А уж какать к нам бежали от самой ратушной площади.
– Я провожу вас в туалет, мадам – невозмутимо сказал Олли баристе.
Он заранее сделал подобие чубчика из куска растворимой лапши на своей лысой голове, чтобы быть похожим на идеального мальчика. Однако бариста раскусил Олли в два счёта. Идеальные мальчики не носят футболок с надписью «Сатанинский Водевиль». И торчащих в плечах джинсовых курток гвоздей тоже не носят.
Бариста отошёл в сторону.
– Я не мадам. Ступай прочь, извращенец.
Тут Ходжа вытолкнул меня вперёд. Я постаралась выглядеть как можно более обаятельно. Расцвела будто роза в горшочке.
– Девочка, – сказал бариста, – Я вижу, у тебя на футболке кофе и блинчики.
На слове «блинчики» он причмокнул.
Кофе и блинчики, ну и позор, спохватилась я! Но я не специально подбирала футболку. Папа неудачно постирал её по принципу «два в одном» и пришлось надевать первую попавшуюся. А поскольку отец никаких женских футболок не надевал, пришлось сделать вывод, что принадлежала эта футболка ненавистной мне Берте.
Я промурлыкала и сказала первое, что пришло в голову:
– Эдакий у вас интересный акцент… С причмокиванием.
Бариста улыбнулся. На нервной почве я засвистела «Ветер Перемен». Единственное, что могла вспомнить в таком состоянии.
– Как тебя зовут, – тепло отозвался бариста.
– Ана Ананас – я продолжала высвистывать, точно дудочник из Гаммельна.
– Вот что Ана Ананас! – воскликнул бариста в ответ. – Ты-то мне нужна. Видишь туалет. Подержи дверь. Они тут почему-то не закрываются!
Я пошла с ним в сторону пластикового городского туалета. Но тут Олли выскочил как будто из-под земли
– Момент маль! – сказал он. – Позвольте. С вами в туалет иду я.
Он протиснулся вперёд расстегнувшего свои велосипедные шорты баристы. Затем он ловко, как Зорро, уложил его головой прямо внутрь отверстия унитаза. Макнув опешившего баристу туда пару раз, Олли вытащил смоченную чем-то липким тряпочку и дал всем присутствующим знак – пора кантовать!
Избранная мной тактика работала как швейцарские часы. Олли назвал тактику в мою честь – «Кофе и блинчики». С её помощью мы вырубили ещё четырех потенциальных барист. К вечеру, уже прочесав все улицы, мы сошлись на том, что ещё никогда Репербан не выглядел таким репербанистым. Теперь вокруг нас были одни Бармалеи. Барсук сказал, что шесть барист в день совсем неплохой улов. Кроме того, он добавил, что без меня бы никто не справился.
– Именно то, что я говорил вам всю жизнь! – поднял большой палец вверх Бюдде. – Ананас не подведёт!
Олли сурово осмотрел на мои «блинчики». Он, по-прежнему, считал, что женщине в такой банде отъявленных головорезов не место. Хотя, в целом да, подтвердил он, наконец, нехотя. Ананас это силища.
Проходя мимо «Супермена Чачи» мы с удовлетворением увидели на двери табличку «Закрыто».
