Фил Волокитин
Ана Ананас и её криминальное прошлое
16
Самое непереносимое время на Репербане – летом, когда вечерние сумерки перестают спускаться на город. Вывески и фонари на фоне летнего неба кажутся совершенно лишними. За зиму мы так привыкаем к искусственному освещению, что чувствуем себя неуютно, когда вывески не горят ярче рождественской ёлки. Обитатели Репербана щурятся в летние дни как вампиры – забытые на восходе, потерявшие ключи от квартиры вампиры или ещё каким-то образом отлучённые от домашних дел упыри.
Такими вампирами сейчас были мы – я, Ходжа, Олли Барсук и Бюдде. От Олли Клингера можно было тянуть провод, чтобы удостовериться, что он не окончательно перегорел. Бюдде в такие дни начинал нервно моргать правым глазом. Ходжа – левым. Особенно нервным, мрачным и измочаленным казался Барсук. Мрачнее Барсука была только последняя туча перед затяжной хорошей погодой.
Я не удержалась и спросила, сколько можно киснуть и с чего такой сплин.
– Дом с привидениями, – ответила туча. – Остаёмся одни, с отцом. Теперь на два дня. Соседи уже делают ставки…
– Делают, но не все, – успокоил тучу Бюдде Фегельман. Он жил с Барсуком в одном доме.
– Одни делают ставки, загадим ли мы квартиру в первый же день. Вторые, что выплывем из дерьма ближе к полудню второго. – уточнил Барсук, ненадолго выйдя из сомнабулического состояния.
– Здесь ты сам смотри, Дахс – Олли развёл руками. – Может, тебя в гости с ночёвкой позвать? А старикан твой один в этот раз остаётся.
– Этого ни в коем случае нельзя допустить! – Барсук едва не подавился булочкой с кремом. – Если папа останется дома один, то мы опять попадём в новости под заголовком «Дом с привидениями».
Барсук знал что говорил. Едва только Барсучьей маме приспичивало уезжать из норы, все принимались ждать статьи «Дом с привидениями в семье владельца футбольного магазина». Многие настраивались на статью заранее. Журналистам новостного портала «Мопо» ни разу не надоедало полоскать эту тему.
– Ни в коем случае – посерьёзнел Нож-для-Огурцов. – Впереди один из самых ответственных дней. Если мы попадём в «Мопо», то нас раскроют. Мне всё равно.
Но когда придёт чёрт с граммофоном…
Барсук только руками развёл:
– Пусть приходит. Я беру выходной.
Олли схватился за голову.
– Папа с утра репетирует как есть над раковиной и тренируется вытирать стену спиртом от жирных разводов. – устало сказал Барсук. – Готовить-то все равно придётся.
Остаётся только надеяться, что асбестовая сковородка не подведёт.
– Асбестовая сковородка? – переспросил Олли.
Всезнающий Ходжа объяснил:
– Это типа старых патронов у лампочек, которые не сгорают, а ещё больше накаливаются от напряжения.
Барсук кивнул.
– Мыть её не надо, сковородку эту. Мой старикан постоянно горит на мытье посуды. То со средством моющим перебор, то вдруг раковина запердит. А асбестовую посуду ты просто кидаешь в огонь и через секунду она уже чистая. Удобство ведь, нет?
– Удобство! – загоготал Бюдде – Зови, когда будет пожар. Посуду кидать в огонь будем!
Я было принялась расссказывать поучительную историю о том как моя бывшая подруга Яна Эк устроила пожар из ничего, одной силой мысли. А Бюдде сказал, что с идиотами это бывает. Тогда я рассердилась и сказала ему, что идиот он сам и вдобавок лысая устрица. Но потом извинилась. После недели, проведённои на набережной я чувствовала себя усталой и выброшенной на произвол судьбы.
– Если ещё кто-то хочет идти домой, сделайте одолжение. – сердито сказал Олли.
Ходжа попытался приклеиться к моей руке и увести гулять на свидание. Но мне уже надоело проводить ночи за философскими разговорами и бургерами из резины. Кстати, шампанское «Красная Шапочка» по-прежнему лежало у меня в рюкзаке. Оно было нашей путеводной звездой почти всю неделю; от неё сильно болела спина и плечи.
В отличие от Ходжи, Олли не видел проблемы ни в этих бессонных ночах, ни в трагедии дома с привидениями.
– Барсук, забирай Ананаса с собой. Ей ночевать негде. Не спит человек уже неделю. Её легко могут за это на улице взять в оборот.
После таких слов, мне больше всего на свете мне хотелось взять в оборот его самого. Но сейчас я могла думать лишь о том, как развалюсь на барсучей кровати, какой бы она не была. Поэтому я схватила за руку Барсука и не прощаясь с ребятами взяла курс на Шрёдерштрассе. Предполагалось, что Барсук станет вырывать мою руку и примется жестикулировать, как Ходжа. Но, оказалось, Барсук предпочитает держать меня за руку крепко. Со стороны посмотреть, так просто идеальная пара из нас получилась. Мы пёрли через приготовившийся к ночной жизни Репербан напролом, молчали и держались при этом за руки. Неудивительно, что давешняя меховая тётка нами залюбовалась. Она переградила дорогу и быстро сфотографировала нас на телефон.
От недосыпа я треснулась головой о пустое место. Странно. Только что здесь был телефон меховой тётки.
– Извините, – буркнула я. – Я что-то устала, хочу спать.
Тётка хотела мне что-то сказать вслед, но передумав, махнула рукой, села в такси и уехала.
17
По дороге Барсук успел нырнуть в ночной магазин и перехватить несколько пачек туалетной бумаги. Также, он разжился набором пластиковой посуды (из тех, что продают за безумные деньги). Ещё Барсук приобрёл новую клеенчатую скатерть с паровозиком Томасом. За всё это дурное великолепие он отдал бумажку в пять евро. Ещё и обрадовался идиотской покупке как лось, представляете? Я тут же сказала, что ничего бесполезнее в жизни не видела
– Кому бесполезная, а кому нет – возразил Барсук, разглядывая клеёнку на свет.
Я хмыкнула. Думаю, Барсук уже готовился есть над раковиной, правда еще немного в себе сомневался. А может быть не в себе. Наверняка, в той клеёнке. Потому что полезной она совершенно не была. Я же видела.
Мы поднялись на второй этаж полупустого, пахнущего краской, непонятно каким образом выходящего на Репербан сразу двумя стенами, дома. На лестнице я ударилась о гигантские ящики для цветов; цветы оказались лианами. Задыхаясь от спёртого лианистого воздуха я решила, что первое, что мне потребуется от Барсуков – это раковина. Уж скорей бы они у начинали над ней есть!
Обстановка дома у Барсуков была точь в точь, как в фарфоровой башне. Как тут можно есть, я даже не знаю. Даже у Ренаты Колицер я не видела столько вещей. Даже ей не приходило бы в голову расставлять всё это на полках и подписывать. Обладая щепетильностью редко выходящего из собственной комнаты интроверта, ей таких высот не достичь никогда!
Здесь, начиная с тапочек в коридоре, все было расставлено по местам. Места были подписаны желтым, красным и зелёным фломастером. Вещи на них обозначены розовым, некоторые имели наклейку с черной обводкой. Если сравнивать барсучью квартиру с нашей, где всё высилось над головой стопками и пыталось убить, а из украшений были одни лишь часы, который, впрочем, не ходили, а висели просто так, ради тиканья или пиканья – это выглядело впечатляюще.
Разуваясь, Барсук вытащил из своих видавших виды ботинок шнурки, а потом повесил их на специально отведённый для этого дела крючочек. На это он потратил минут пятнадцать. За это время я успела рассмотреть барсучью нору внимательно. По форме она была треугольной. Нора мягко смыкалась на маленьком розовом девчоночьем телевизоре. Телек подпирал портрет уродливого беззубого футболиста в деревянной раме. Всё вокруг было увешено футбольными лозунгами, а пространство перед телевизором напоминало небольшую лужайку. На ней стоял адски неудобный лакированный столик. Вещи, должно быть, съезжали с него, как с катка, но он был пустым. Ну, а вообще, во всей квартире царил идеальный порядок. Барсучья нора оказалась на редкость уютной, разве что только развернуться в ней было нельзя. Впечатление уютности норы складывалось ещё и от продуманной освещённости. Видать, Барсуки тратили электричество разумно и экономно. Свет горел только тот, что был нужен в данный момент, а по истечению надобности сам по себе выключался.
Крючок для шнурков барсуковых ботинок въехал в стену, напугав меня не на шутку. Странной формы стол перед телевизором казался пугающе пустым. На нём держались только вещи с магнитами. Например, магнитная пепельница предназначенная для остатков того, что ты не догрыз – чипсов и вафелек, а ещё попадающихся в шоколаде кусочков орехов.
На искусственной лужайке перед телевизором восседал папа Барсук. Это был видавший виды Бармалей с логотипами футбольных команд, выжженых каленым железом и сигаретами на запястьях.
– Не заговаривай с отцом, – шепнул мне Барсук, – Не обращай внимания. Он уже наверняка спит сидя. Спятил от одиночества.
Но Барсук-старший не казался спятившим. Аккуратно, со всех сторон, он обгладывал чипсы, слизывая с них хумус. Из наглухо застёгнутого китайского халата с драконами торчала салфеточка, на котором виднелась надпись – «Предохранялочка». Размером салфетка повторяла его форму бороды и кажется, действительно служила для того, чтобы каким-то образом её предохранять.
– Ну что, папа, всё хорошо? – осторожно поинтересовался Барсук, тщательно закрывая за собой дверь.
– Нет. Сегодня мы точно засрёмся! – сказал папа Барсук зловещим голосом.
Он выудил из пакета с чипсами огромный подарочный пиратский сундучок. Доев чипсы до последней крошечки, он поставил сундучок на полку с десятком таких же, потом встал и, кряхтя, направился к мусорному ведру. По дороге он наградил меня рукопожатием, попутно сняв с моего плеча пыль, которую я подцепила на лестничной площадке, причесал мне волосы. Крошки и ореховые скорлупки папа Барсук собрал в другую руку, затем аккуратно выбросил. Но не в мусорное ведро, а в идеально отмытую ради такого случая пепельницу.
– Когда уже еда? – спросил он, будто требовал лошадь и шпагу.
– Приступаем, – сказал Барсук, разворачиваясь в сторону до блеска отполированной кухни.
Барсук повязал вокруг своего отсутствия талии фартук. Потом он достал макароны из специального ящика (так и написано – для спагетти!) и задумался. Наконец он объявил о решении – паста будет сварены по особому, никарагуанскому рецепту! В процессе приготовления никарагуанских макарон выяснилось, что каждую спагетину следовало окунуть в отдельный вид соуса и проварить отдельно. Но это ещё не всё. Ещё и бульон следовало обязательно вынуть и процедить. Думаете это идиотизм? Так это вы ещё всего того, что за этим последовало не видели!
Я было взялась помогать, но поняла, что за Барсуком не угнаться. Еду он готовил проворно как дьявол. С плитой общался, будто заправский повар из ресторана. В каждой руке держал по фасеточному ножу и орудовал ими как бритвой. Всю посуду Барсук немедленно перемывал заново, едва успев прикоснуться к ней рукой во время готовки. Вилки он складывал отдельно от ложек. Сильнейшего моющего средства ушло на удивление мало. В качестве сковородки Барсук использовал мерзкий, скрипучий, похожий на керамическую посуду кирпич. Должно быть, это и была та самая асбестовая сковородка. Я едва дождалась, пока спагетти по никарагуански оказались на столе. Выглядели они крайне неаппетитно. Но зато пахло от них убойно – будто это была еда для слонов.
– Как ваше здоровье, господин Дахс? – спросила я у барсучьего папы, подирижировав в воздухе вилкой. Сейчас он мне даже нравился. Как кот, который то и дело умывается языком и лапой. На улице, при виде его колыхающейся туши, я ломала себе голову, как же ест этот толстяк – из корыта или из миски. А здесь поняла что, в принципе, он мог бы спокойно есть с руки. Как котик!
Перед тем, как ответить на мой вопрос о здоровье, папа Барсук вытащил из-за пазухи градусник размером с бутылку. Я удивлённо отставила вилку:
– Покашливаю – сказал господин Дахс и вдруг, что было сил, харкнул в белоснежный платочек.
– Папа, дай платок – строго сказал Барсук. – Ты всё вокруг засморкал.
Папа Барсук был не в состоянии расстаться с платочком
– Он продизенфицирован. А ты у нас болеешь. Разве не так? – укорил Барсук папу.
– Он уже не такой чистый, – грустно сказал больной и вытащил из полиэтиленового пакетика новый платок, этот был лишь самую малость побелоснежней, чем до этого.
– Засрёмся мы с тобой, Бруно, – сказал Барсук-старший ещё раз и посмотрел на часы. – Засрёмся как пить дать!
Никарагуанские спагетти дымились. Младший Барсук красиво выложил их на подогретой тарелке, там они практически таяли. Тарелки были ничего себе, довольно изысканные. Похожи на японские, те, что из «Каппы». В этой «Каппе» всегда красивые тарелки. Я и сама подумывала о том, чтобы такую спереть. Бруно зажег керосиновую лампу толщиной с карандаш. Ужин при свечах! Я ухмыльнулась. Я уж было думала увидеть здесь последние дни семейки Адамс, а столкнулась с образцовой немецкой семьёй из журнала «Биг биг».
Съела я всё быстро, а Барсуки рассматривали каждую макаронину на свет и озабоченно делились соображениями на предмет того, когда придёт время засраться. Мне стало скучно. От нечего делать я вертела в руках всякие безделушки, стоящие в аккуратном порядке на полочках. Одна из них привлекла внимание тем, что стояла впереди всех. От неё пахло весенним поленом и шишечками.
– Что это? – удивилась я.
– Разве ты не знаешь? Это шишница, – удивился папа Барсук.
– Для белочки, – пояснил Бруно.
– А где белочка-то? – удивилась я.
– Смотри, – сказал старший Барсук и поставил шишницу на окно.
Через минуту и вправду белочка застучала в окошко. Барсуки аккуратно отщёлкнули ставни. Белочка была не одна. Она пришла с другой, ещё более пушистой подружкой. Горностай это был или может быть ласка – уж не знаю. Мы кормили белочку с рук. А её подруге старший Барсук еды не давал и лишь грозил строго пальцем – Ах ты, маленький плутишка.
Наконец, белка сожрала всё из шишницы и упрыгала.
Закрывая за белочкой, папа Барсук ещё раз взглянул на часы. Голосом диктора он безутешно продекламировал:
– Двадцать один пятьдесят три.
Бруно заухал:
– Засрёмся, папа. Ещё нет полуночи.
Горло моё запорошило. Мне немедленно захотелось сделать что-то ужасное. Я ушла в туалет, где открыла бутылку «Красной Шапочки», взболтала её и сделала мощнейший глоток. Всё вышло наружу. Непереваренные никарагуанские макароны расползлись по унитазу как длинные червяки. Я оставила всё как есть и отправилась спать в чём была. Заснула я кое-где, но точно не на кровати. Гости с ночёвкой, – стучало у меня в голове, – никогда не ходить больше в гости с ночёвкой!
18
Итак, больше никаких ночёвок вне дома. Ради этого я была готова помириться с отцом. Надо было приходить в себя. Этот день был ответственней некуда. Пока мы ходили кормить барист, Барсук разговаривал сам с собой и о чём-то раздумывал. Странно! Барсук не был из породы раздумывающих по любому поводу. Как то он сказал, что в погоне за зайцем, гончая никогда не использует заранее приготовленный план. И мы знали, что он следует этому правилу.
Наблюдая, с каким отрешённым видом Барсук крошит баристам в молочко булочку, Королёк сказал:
– Вот это я понимаю. Настоящее самоотречение. Готов поклясться, что именно этот дерзкий пухль наловит нам ещё два десятка очкариков! Держитесь его, ребята, держитесь этого пухля, уравнивайтесь в его сторону. С такими, как он, хочешь не хочешь, а придётся арендовать новый подвал для барист!
Но вот, уже под самый конец, когда пришло время отправляться за новыми баристами, наш дерзкий пухль, взял, да и смылся. Только и слышно было, как за Барсуком хлопнула дверь. Королёк так и застыл с пирожком в руке. А один из пленников-барист поглядел в сторону двери и завыл. Не могу сказать, что картина была из весёлых и жизнеутверждающих.
В результате, охота на барист была отменена во второй раз подряд. Взбесившийся Королёк объяснял это тем, что без Барсука я не могла бы контролировать действия Олли
(Нож-для-Огурцов, как вы помните, легко приходил в ярость, работая на грани дозволенного), а Ходжа оставался без пары. Что же касается Бюдде, то он был слишком заметен. За последние несколько месяцев господин Фегельман вытянулся и ростом напоминал если не каланчу собора Михеля, то достаточно рослого взрослого. Это привлекало лишнее внимание. Рисковать Корольку не хотелось. Короче, мы получили выходной, а говоря по-корольковому – дырку в расписании. Этой дыркой Королёк был ужас как недоволен. Его правая рука – Олли – тоже был дьявольски сердит. Наделённый особыми полномочиями сын Бармалея Олли Нождля-Огурцов считал, что в нашей странной компании всё держится на суровейшей дисциплине. Теперь, когда дисциплина рухнула, степень сердитости Одди можно было замерять какими-нибудь зетта-геттатерра амперами.
А знаете что самое интересное? Перед тем, как свалить из подвала Барсук смотрел на меня. Так, будто просил разрешения. Будто я здесь командую, а не Олли и не Королёк! Совершенно точно вам говорю. После ночевки у Барсуков, я уже не могла толковать его взгляды неправильно.
Чтобы успокоить шалящие нервы, мы отправились пить газированный чай в Кавабунгу. Я соскучилась по папе и поэтому не возражала.
Господин Веттер-перемен, как ни в чём не бывало, налил всем пузырчатую жидкость разных цветов. Он даже не стал смотреть, как хорошо мы ей булькаем. Он даже не поинтересовался, откуда у меня карманные деньги. Говоря точнее, он даже не вникал, что у меня их не было. Ему было пофиг, что Ходжа платил за меня, вот и всё.
После оплаты моего чая, речевой аппарат Ходжи не затыкался. Его и так знали как самое большое трепло на Репербане, но теперь всяк недоумевал – с цепи сорвался наш Ходжа и всё это в связи моей ночёвки у Барсука. Упиваясь газированным чаем, с пузырчатой пеной у рта, он указывал мне на обязательность нашего очередного свидания. Щёлкал доказательствами, как при решении уравнений. Дескать, если я так запросто отправляюсь в гости с ночёвкой к Барсуку, то почему бы теперь к нему в гости с ночёвкой не сходить! Но он не знал, что я была согласна гулять лишь до десяти вечера. Потом всё. К этому времени наш договор с Дульсинеей Тобольской истекал. После этого я была готова стать примерной девочкой «за пределами Репербана».
Мне ужасно хотелось, чтобы отец, мрачно стоящий у стойки, расслышал всё как следует. Раз уж он не реагировал на гости в ночёвкой, то интересно, как он запел бы, на словах «свидание с Ходжей». Но папа опять заспал информацию. Причём, на этот раз, стоя. Свистел себе про ветер перемен с удвоенной силой. И звенел посудой громче обычного.
Такое игнорирование меня просто взбесило. Больно нужно мне было это свидание с намёком на самостоятельность, если папа мой никак на это не реагирует!
До свидания оставалось два часа. За это время Ходжа планировал переодеться в чистое и раздобыть карманные деньги. А я тосковала у причала в одиночестве. Стояла на кнехте и поплёвывала в воду как бывалый моряк, пользуясь тем, что во рту у меня ещё оставалась дырка для последнего зуба.
– Ты что стоишь здесь совсем одна, Ана Ананас? – удивился трансгендерный нидерландец Миша Аугенбах, таща за собой лестницу для помыва витрины. В глазах у голландца светился встроеный огонёк. Будто у робота. Такие огоньки себе встраивают люди, посещающие дискотеки. Говорят, это остаётся на всю жизнь и, в конечном счёте, страшно задалбывает.
– Я не стою. Я жду. А сама чего не знаю, – сказала я взрослым голосом.
– Папа про тебя спрашивает. И волнуется. По своему, разумеется, волнуется, но всё таки сильно…
По своему, да?! После этих слов я решила, что лучше буду стоять этом месте всегда, чем помирюсь с папой.
19
На свидание Ходжа опоздал примерно на полчаса. Я уже начала подпсиховывать. Насколько точно он опоздал, сказать не могла, потому что половину портовых часов закрывала чаячья задница. Наконец кавалер появился.
Стараясь быть неотразимым, Ходжа Озбей зачем-товыбрал на свидание одежду в цвет щей из варёной свёклы. Видок у него был натруженным будто у окоченевшего водолаза, – дышал парень тяжело, все у него было красным, даже носки! В руках Ходжи трепетал букетик искуственных алых роз, которые продают в магазине, где все за евро. Ято знала, что это были за цветы! Они скрипели как пенопласт и разваливались прямо на глазах. Такие букеты были самым ходовым товаром в магазине «за евро». Стоили даже не евро, а полтора. Наверное, из-за этой нестыковочки я эти цветы и запомнила.
Другой неожиданностью явилось вот что: следом за Ходжей на свидание припёрся дерзкий пухль – Барсук. Пухль был тоже с букетом, но на этот раз уже из настоящих фиалок, а не из пластмассовых. Откуда он его взял, оставалось лишь удивляться. Впрочем, что мне до его фиалок! Гораздо больше, чем фиалковому букету в руках Барсука я удивилась самому его присутствию на нашем с Ходжей свидании.
А помните, когда-то ведь я и мечтать о таком успехе не могла! Когда-то я просто желала, чтобы на меня просто внимание обратили? Теперь желающих обратить внимание стало больше чем надо. Хоть вешай их на дверь ванной вместо полотенец. С букетами тоже был перебор. Одна из любимых моих пословиц «два лучше, чем один» в данном случае не работала.
Раздумывая, что делать дальше, я перевернула цветы вниз бутонами. Потом потрясла букеты, стряхнула пыльцу. Затем вернула их в исходное положение. С каждым разом я чувствовала, что выгляжу всё глупее и глупее. По крайней мере, выдрючиваясь с цветами, я уже не так сильно привлекала к себе внимание репербановских бармалеев. Проехавший мимо дедушка Фантомас посмотрел на эти цветы с отчаянной грустью, как будто мы провожали в последний путь покойника. Сам он, впрочем, выглядел не менее драматично – тащил ёлку поперёк седла велосипеда. Я взялась было махать Фантомасу букетами, но потом забоялась, что он кого-то заденет. Фантомас радостно помахал мне в ответ, а потом отвлёкся и чуть не свалился в Эльбу вместе со своим рождеством. Испуганная чайка взлетела и показала время – без десяти семь.
– Молодцы что пришли – я изобразила на лице улыбку и на всякий случай уточнила. – Мы ВСЕ идём на свидание? Или не все?
– Я ненадолго, – быстро сказал Барсук (Ходжа не мог вымолвить не единого слова, только жестикулировал возмущённо) – Хочу сказать, что папа пришёл в себя. Он очень просит прощения.
– У кого просит? – удивилась я.
– Да у тебя! – выдохнул Барсук – Это от папы цветы. Папа вовсе не хотел, чтобы тебя так тошнило.
В задумчивости я продолжала вертеть букетами как пропеллером. Один из них успел сломаться и отправился в мусорный бак. Кажется, это был Ходжин букет. Надеюсь, что Ходжа не сильно обиделся.
– Мы, кстати, засрались по самое не хочу, как только ты легла спать, – на этих словах Барсук снова разволновался. Голос его стал мелко дрожать. Букет Барсука последовал вслед за Ходжиным.
– Нет, правда, правда, правда, мне весьма жаль, – хихикнула я, избавляясь от остатков лепестков на руках.
Может, мне и было действительно жаль. Только вот смех меня разбирал совсем не жалостливый.
А Барсук сказал:
– На кровати остались следы от чьих-то сапог.
Тут даже Ходжа вздрогнул.
– Сапог? Каких сапог? – удивился он.
– Чьих-то сапог. – Барсук сверился с бумажкой. – Женских. Сорок второго размера.
Все непроизвольно окинули взглядом мои кеды.
Стало понятно, что бывшие папины кеды были примерно сорок второго размера, Барсук разнервничался ещё больше. Он вытащил градусник из кармана, и тут же стал выглядеть как уменьшенная копия собственного отца. Конечно, градусник был не таким здоровым, как у старшего Барсука, но всё равно, казался слишком внушительным, чтобы таскать его в кармане без повода.
При виде этого огромного градусника, меня согнуло пополам со смеху. Я даже икать стала. Барсук был такой смешной. Лишь бы он поменьше расстраивался. Ради этого, я вполне бы могла пойти со на свидание с ним вместо Ходжи.
(Да, ей-богу мне всё равно. Вот, правда, вот честное слово. Просто мне нравился Бюдде. Жаль, я ему не нравилась. И ещё жаль, что ни на какие свидания меня не приглашал. Только постоянно заставлял кататься на скейте).
