Фил Волокитин
Ана Ананас и её криминальное прошлое
8
У русского адвоката мне стало ещё фиговее, чем в этой гостинице. Сам он был тут совершенно не причём. Это всё из-за дурацкой мамы с дурацкой Наталкой.
Русский адвокат проживал в весьма аккуратном отдельном домике. Для Оттензена это, наверное, нормально. На дверях было написано «Государственный человек – Фрайданк». Прелесть, а не домик.
Перед тем, как затащить меня к государственному человеку, мама выдула два апероля под зонтиками. Потом она сфотографировала на фоне бокалов себя, меня и Наталку
– За клуб путешественников, – сказала мама. – Чем отзывы будут нахальнее, тем нам с тобой лучше.
– Тройбан им. С минусом. За отсутствие сервиса, – булькнула Альма Наталка: – за коктейль, который был не коктейлем.
Я сделала вид, что интересуюсь меню. Притворилась, что искала в этом меню ошибки. Помучавшись немного, я действительно обнаружила редкую ошибку на артикли и моё настроение поднялось. Я вытянула ногу вперёд, победно рыгнув так, что зонтики заколыхались без ветра. Альма Наталка от неожиданности чуть было не подавилась аперолем. Это был уже третий её апероль в этом кафе и четвёртый за сегодняшний день.
– Не делай так больше, Маугли, – строго сказала Наталка.
– Девочке скучно, – сказала декоративная мама железным голосом – Не скучай, Анечка. Сейчас дела сделаем и пойдём веселиться…
Когда мы зашли за ограду с надписью «Государственный человек – Фрайданк», я надеялась, что веселье уже в самом разгаре. Но не тут-то было. Перед тем, как войти, пришлось собрать мусор, который вывалился из ведра после того как Альма наподдала по нему, как по мячику. Мама укоризненно скривилась. Но Альма Наталка сказала, что давно хотела так сделать. Дескать, пряничные немецкие домики нагоняют на неё тоску.
Домик и вправду был пряничным. Мы шли на звук, ориентировались по картинам на стенах – те были подобраны так, чтобы соответсвовать направлению к выходу и туалету. При этом, в воздухе звучало две мелодии одновременно. Одна шла по телевизору, вторая откуда то сверху лилась. В конце концов, мы вошли в комнату, где сидел адвокат, прикрыв глаза, отдыхая. При виде адвоката мама просто расцвела. Пожалуй, она даже стала ещё декоративнее, чем обычно
– «Таблетка» и «Увлеченьице». Какая прелесть. Сделайте погромче, пожалуйста.
Пусть это звучит, – хихикнула она.
«Государственный человек Фрайданк» смотрел на маму как на распустившуюся розу.
– Чёрт побери, – сказал он по-русски – Вы и есть та Романова, значит? Дайте автограф…
– Всегда пожалуйста, – усмехнулась моя декоративная мама.
За автографом последовал серьёзный разговор. Фрайданк, будто учитель в школе зачитывал что-то вслух и сыпал терминами, которые мама не слушала. Открывая папку за папкой, распечатывая факсы он помеча жёлтым текстовыделителем разнообразные бумаги. Их он совал их маме под нос, а она элегантным жестом их отодвигала обратно. На всю катушку орал Развлеченьице. Пищала Таблетка. Может быть и наоборот. Русскую музыку я так толком не выучила..
– Посмотрите, не правда ли у меня прекрасная дочь? – монотонно говорила мама после каждого параграфа, зачитанного адвокатом. Альма Наталка стояла под портретами адвоката в компании всяких благородных людей и зверски, по-лошадиному улыбалась.
Спустя час, адвокат Фрайданк выключил экран у компьютера. Он пошевелил пальцами в знак того, что он закончил.
Мама стала вести себя совсем странно.
– Сколько шансов скажите сразу, мой лучший друг? – взяла она адвоката за галстук.
Она задышала ему аперолем прямо в лицо.
Адвокат Фрайданк скинул её руки и попятился. – Никаких, ээ…
– Но всё же, цыпа?
– Никаких шансов, – окончательно взял себя в руки государственный человек Фрайданк
– Ты продолжаешь закрывать камеру спиной, дорогая? – обернулась к Наталке декоративная мама. Та кивнула. Мама сняла кофту, оставшись в одной футболке, почёркивающей все выпуклости. Одежда гармонировала с её змеисто-тюльпанными, вовсе ни к чему не обязывающими татуировками.
– Это не камера, – устало заметил адвокат. – Это система пожаротушения номер один.
– А я тебе что говорила? – Альма улыбнулась шире, чем обычно. Я испугалась, что её зубы вот-вот посыпятся изо рта.
– Что я говорила то? Зачем тут камера? Это же не тюрьма!
Мама пожевала губами.
– Думала, она реагирует на коктейль, – задумчиво сказала она. – Из кафе напротив. Может быть, мы спустимся туда, обойдёмся без системы пожаротушения?
Альма Наталка ударила себя по шее двумя пальцами и громко пропела: «Ай не не». Я уже знала, что это значит. «Ай не не» и удар по шее Наталки – это приглашение к серьёзному разговору. Но адвокат заорал:
– Выйдите!
И вытолкнул Наталку в коридор.
– Бедный ребёнок, – обратился адвокат ко мне, вынимая из ящика стола полосатую рождественскую конфету. Он то и дело поглядывал на систему пожаротушения номер один. Наконец, он взглянул на часы и наклонился к маме. Он понюхал её волосы и зашептал её на ухо комплименты. Именно в тот момент мне приспичило заниматься русским языком. Разумеется, я не не могла не прислушаться к тому, что говорит на ухо адвокат. Жаль, плохо слышно было.
– Я на вашей стороне, дорогой друг, – услышала я, – просто потому, что я старый социалист и ненавижу жителей этого буржуазного города.
Мама довольно подхохотнула. Тут у неё подкосились ноги. Появившаяся в двери Наталка подхватила ее под руку и потащила пить новый коктейль. Я вначале поплелась за ними, а потом, плюнув на всё, озираясь, как террорист, убежала.
В этом чёртовом Оттензене даже телефон не ловил. Поэтому позвать на помощь отца не получилось.
Пришлось собирать бутылки. Это самый проверенный способ раздобыть немного денег, когда на карманные расходы тебе дают, скрипя будто крыльцо рассохшееся.
Искать долго не пришлось. Распевая песенку про осенний дождичек, я подбирала бутылки одну за другой. Наконец, в конце улицы, я увидела целый пакет с надписью «Для вас мои дорогие». По моим скромным подсчётам, пластика там было на двадцать евро. Это было просто замечательно! Я ввалилась в «Эдеку», прошла мимо всей очереди и под недовольными взглядами неторопливо принялась совать бутылки в автомат.
На выходе меня ждала полицейская. Она была одета по всем правилам американского кино. В очки полицейской можно было смотреться как в зеркало.
– Мне некогда. Нахожусь под следствием, – гордо отрезала я, не дожидаясь вопросов из под очков. – Точнее, под наблюдением. Если не верите, спросите на «Вахте Давида».
9
Заключительная конференция общества «Смерть бариста» была назначена на двадцать пятое июля. Короткие немецкие каникулы подходили к концу. Если уж и хотелось это дело продлить, то точно не скучными совещаниями. Но явка была обязательна. Так сказал Королёк, которого уже давным-давно называли не иначе как Каки.
Дадьнейших совещаний уже не планировалось. С этого дня киноклуб должен был уйти то ли под снос, то ли под заселение. Игры закончились вместе с каникулами. Грустно. Потом, наверняка, будем вспоминать, как нам было весело и грустить.
Надо сказать, к концу лета атмосфера в городе стала спокойнее. «Супермена Чачу» прикрыли, не успев толком открыть. Динго теперь часами общался с Ренатой Колицер, а остальные бариста были отправлены поездом в Бюльстенбек. Там их встречал длинный парень, «бариста-радар» который так сильно чесал языком в наш первый день знакомства. Надеюсь, он доставил баристам немало головной боли. Когда они уехали навсегда, их отсутствия никто толком и не заметил.
Моя декоративная мама особенно не надоедала. После разговора с государственным человеком Фрайданком, мы встречались с ней раз в три дня. Всё остальное время она была занята посещением оперы, театров и покупкой сувениров для знакомых актрис.
Папа в это время собирался жениться на Берте Штерн. Ему всё было по барабану. Он игнорировал всё вокруг, особенно то, что было связано с его прошлым. Теперь даже я была уверена, что там был замешан криминал. В любом случае, доказать что его прошлое было криминальным нельзя. Совершенно недоказуемо. Так маме сказали на «Вахте Давида». Это на некоторое время отбило у неё желание интриганствовать.
Ходжа Озбей, имевший с господином Ибрагимом крупный разговор на тему любовных треугольников, а потом и насчет того, что женщина должна бегать за мужчиной, а не наоборот, тоже слегка подостыл к интриганству. Пользуясь затишьем, я умудрилась сходить с Бюдде в кино и считала это своей большой удачей.
Короче, каникулы текли, как им и положено течь. Без всяких навязчивых неприятностей. Жалко только, что оно быстро закончилось. Наступил последний день этих коротких каникул.
Банда была снова в сборе. Один только Олли Клингер отсутствовал. Помните тот чемодан с которым он встречал меня, ну ведь помните же?
Чемодан этот был заготовлен заранее. Зачем? Чтобы покинуть Репербан и уехать в Берлин, бросив нас перед самым концом каникул. Не пойти в школу, в конце концов. Кинуть нас на передний край перед лицом опасности. Так считал Ходжа. Забегая вперед скажу, что он был прав лишь отчасти, но отнюдь не до конца.
Настоящая причина отсутствия Клингеров была в знаменитом на всю Германию Оллином хомяке – футбольном талисмане Вольфганге Зидке. Хомяк откинул коньки в самый неподходящий момент. Теперь его следовало похоронить по месту рождения, а это где-то в Берлине. На кладбище для знаменитых хомяков или что-то в этом роде. Не думаю, что отец Олли, знаменитый нападающий футбольной команды на пенсии, шутил. А раз не шутил, значит, так дела и обстояли.
После истории с хомяком мы вдруг поняли, как на самом деле одинок наш Нож-для-Огурцов. Нет, вы только посмотрите, с кем он имел дело до нас – рыбка-окулист по имени Пуппе, хомяк Вольфганг Зидке и дурные родители, которые тащат его в Берлин по любому дурацкому поводу. Теперь именно Олли казался мне самым одиноким из нашей бригады. Сейчас мне даже и тягаться с ним не пришло бы в голову. Эх, если бы знать всё это заранее…
Похороны знаменитого футбольного хомяка должны состояться в Берлине. Хомяк был почётным жителем берлинского Митте. Вольфгангом Зидкой его звали в честь знаменитого полузащитника «Герты». Папа Олли, игравший за «Герту» во времена бурной молодости считал, что бывший полузащитник и тренер этой команды Вольфганг Зидка, был похож на хомяка как две капли воды. А теперь, значит, этот знаменитый хомяк умер.
Может быть, вы захотите узнать, для чего это я вам так подробно рассказываю?
Фигушки. Всё поймёте, когда время придет. Это вам не детектив. Читать между строк вовсе не обязательно.
10
Я уже сказала, что атмосфера в киноклубе стояла враждебней некуда? Ругань длилась часа два, никак не меньше. Удивляюсь, как мы за это время не поседели.
Устав от такой долгой ругани, Королек перебирал пластинки, откидывая их в сторону одну за другой. Ходжа фотографировал на телефон то, что скрывает внутри себя экспериментальный пирожок с фаршем. Остальные просто смотрели друг на друга с обидой и огрызались под нос. Наконец, Королёк ударил в гонг и сказал, что война с баристами закрывается на весь осенний период. После этих слов мы чувствовали себя абсолютно потерянными.
– Похоже на итоги второй мировой. – шепнул Бюдде.
– Что бы ты понимал… – осадил его Каки-Королёк.
Он вёл себя солидно, не дёргался, выглядел точно как взрослый. Это раздражало даже больше, чем Ходжа, нервно фотографирующий еду на телефон с приложениями. Ходжа как раз закончил фотографировать. Сложив телефон, он принялся орать на Королька с новыми силами.
– Это из-за тебя придёт чёрт с граммофоном, – загремел он голосом общественного обвинителя.
В ответ Каки хитро прищурился.
– А вы не задумывались, что чёрт с граммофоном уже давно пришёл? Сидит, например, внутри вас, а?
Ход был неожиданным. Мы посмотрели друг на дружку. Но Королёк ждал более серьёзной реакции.
– Гром и молния! Он прав. У Ходжи есть телефон с приложением «граммофон» – задохнулся вдруг от ярости Бюдде. – А у Каки…
– Да-да, – подтвердил Королёк, – У Королька есть пластинки…
В доказательство своих слов он обвёл рукой содержимое полки. Он даже не мог удержаться, чтобы не поставить одну из пластинок. Королёк нас провоцировал, это факт. Пластинка называлась «Чёрт и кофе».
– Серджио, – умиротоворённо сказал он, раскачиваясь под итальянскую мандолину. – Меня зовут Серджио, а вовсе не Королёк. Это итальянское имя. Серджио.
А фамилия моя Королёв. Это уж если быть совсем точным.
– Серджио? – возмутилась я. – Так называют себя бариста.
– А я не бариста – засмеялся Королёк-Королёв, – хотя, кто знает, может, скоро и буду бариста. Если ветер перемен не подует в противоположную сторону.
Но в остальном… то, что я НЕ буду таковым – это, хм, маловероятно…
Бюдде мрачно чесал в голове. Барсук был близок к сердечному приступу.
– Ты не можешь так расуждать в четырнадцать лет, Каки. Это слишком цинично, прохрипел взрослым голосом Ходжа.
– А кто вам сказал, что могу, – вздохнул Королёк и опять засмеялся, – Мне уже давно не четырнадцать лет. Пора признаться в том, что я сильно состарился, общаясь с вами. Мне тридцать четыре. Но это не так уж… хм, это не так уж и страшно.
Каки стёр пот с лица. В воздухе запахло тональным кремом. Я затрепетала.
Морщинистый клоун, страшное существо из преисподней – вот кто он был!
Шея Королька под свитером была испрещена непонятными корявыми татуировками. Не такими татуировками, как на папе, или на дедушке Фантомасе или других Бармалеях. Татуировки были такими, будто ребёнок их выводил дрожащей рукой. И располагались они на теле так, чтобы их было поменьше видно. Их можно было спрятать под кепку или свитер с высоким воротником. А такую одежду как раз и носил наш Каки.
– Вот оно что, – дотумкала я. – Значит чёрт с граммофоном, это ты и есть!
– Да нет, говорю же, – Королёк вздохнул и показал на нас пальцем, – чёрт с граммофоном – это вы.
– Тогда ты хурма, – закричал Ходжа.
– Допустим, – легко согласился Королёк. – Я знаю, что такое хурма. Я понимаю, что такое хурма. Я ел хурму. И фамилия моя Кононов. А до этого была фамилия Королёв.
– Что он сказал, – обеспокоенно переспросил Барсук, – ещё какое-то смешное русское слово?
Королёв-Кононов сплюнул:
– Скоро я вас покину. И оставлю вместо себя одного из своих барист. Ищите чёрта с граммофоном между собой!
Минут десяти нам хватило на то чтобы начать злобно и подозрительно коситься друг на друга.
Первым нарушил молчание Бюдде
– Ты, Ходжа! – завопил он, – Игра окончена. Немедленно смывай с лица тональный крем. Ты проиграл, чёртов бариста.
Ходжа не на шутку обиделся.
– Я бариста? А кто у нас постоянно курит дамские сигареты?
– А кто постоянно фотографирует еду в свой телефон? – заорал Барсук.
Тут подозрения наполнили меня, будто я превратилась в бассейн под проливным дождиком.
– Стоп, – сказала я, – откуда ты, Барсук, знаешь, что это называется «тональный крем». Ты же не женщина!
Бюдде вдохнул в лёгкие побольше воздуха и крикнул:
– Был бы здесь Олли Нож-для Огурцов он бы знаешь, что сделал? Дал бы тебе как следует, Ананас, будь в том уверена.
Я думала, что ни один из ребят не способен на драку. Но тут, словно чёрная кошка перебежала перед нами. Молния должна была ударить в любой момент.
– Ты Барсук и ты Бюдде, – заорал вдруг Ходжа так, что со стены упал плакат с французским кино. – Может быть, хватит делить одну женщину на троих?
Вдруг заскрипела дверь.
Я обернулась. Честно говоря, ужасно хотелось, чтобы Олли сюда пришёл и разрешил все наши мелкие неурядицы. Но Олли уже был в Берлине, хоронил своего хомяка. А еcли не Олли, то кто это был? Мне показалось что призрак Яны Эк вдруг посетил эту комнату.
Но всё оказалось проще. Это ушёл Королёк. Перед тем, как слинять, он перессорил нас окончательно.
У ЗАМОРСКОГО ТАРАКАНА
1
Помню я это унылое августовское утро, предвещающее начало учебного года. Помню и буду помнить его всегда. Утро было не просто ужасным, а таким кошмарным, что просто ни в какие ворота не лезет.
Все умудрились переругаться в пух и прах. Мы не разговаривали до конца каникул. Но тут внезапно опять наступило утро первого школьного дня и Бюдде сторожил меня под окнами, как ни в чём не бывало. И всё стало как раньше. Вот только, под мышкой Бюдде теперь вместо роликовой доски были учебники. А в рюкзаке лежал древний ланчбокс с полустёртым китёнком на крышке. По этой пластмассовой коробке цвета мышиной шкурки можно было догадаться, что мода на ланчбоксы стала вчерашней. Обед в таких штуках уже не носили. Просто туда по-прежнему было удобно складывать постороннюю мелочь – начиная от карандашей и заканчивая запретными сигаретами.
Тем утром я впервые пожалела о том, что живу на Репербане. Декоративная мама (да, всё из-за неё!), пытаясь умаслить меня на переезд, рассказала, что летние каникулы в некоторых школах длятся аж три месяца – с июня по сентябрь. Тут-то меня и накрыла беспросветная зависть. У нас же каникулы с гулькину жопку. Начинаются всегда в разное время. Это чтобы не переполнять автобан – ведь все только и ждут первого дня каникул, чтобы вскочить в автомобиль и уехать из города с криками «Фериен!».
Как я жалела, что мы никуда не уехали этим летом! Может быть, всё было бы по другому, если бы удалось с папой смотаться в Траве на пару деньков. Да хоть бы и Берту Штерн взять с собой – и то было бы хорошо куда-нибудь съездить. Но мы так никуда и не съездили. И теперь, в первый день учебного года мне было тоскливо.
Тоску нагоняла не только предстоящая школа. Напротив нашего с папой окна рабочие вывешивали временную вывеску. «КОФЕ!» Слова «КОФЕ» на вывеске кто-то не поленился написать четыреста раз. Это происходило на том самом месте, ещё недавно было написано «Кавабунга»! За стойкой заведения «Кофе четыреста раз» стоял Королёк. Он был зализан, как только что вынырнувший из водоёма императорский пингвинчик. Рядом с Корольком висел на ремне древний кассетный магнитофон, похожий на граммофонный проигрыватель. Завывал граммофон голосом Таблетки и Развлеченьица. Я с грустью отметила, что предсказание господина Павловского начинало сбываться по полной программе.
– Абсолютное отсутствие конкуренции, – подмигнул Королёк, увидев, что мы с Бюдде проходим мимо. – И, заметьте – одна кофейня на весь Репербан. Видите, какая к нам тянется очередь?
– Как он умудрился так быстро избавиться от конкурентов? – удивился Ходжа Озбей, нагнав нас на велосипеде.
– Это мы избавились от ЕГО конурентов, – сказала я.
Бюдде разгонял свою доску всё быстрее и быстрее. Но ехал он «лунной походкой», чтобы меня не обгонять.
– Весь интерьер из киноклуба с собой приволок, чёрт с граммофоном… – констатировал он.
– Взрослые… – начала я.
– Взрослые уже снимают вывески, – грустным, как тромбон голосом закончил капитан Ибрахим Озбей.
Он тоже куда-то спешил, но не преминул остановиться, чтобы посмотреть, как Королёк вешает слоган «Впервые на Репербане». Прогуливающийся рядом Траурный Эммерих грустно подкинул вверх всё, что было у него в руках и первый раз за всю жизнь промахнулся. А тут ещё и дождь заморосил. И капитан Ибрагим сплюнул одновременно с первой каплей заморосившего дождика.
Одним из почётных посетителей кафе «Кофе четыреста раз» была Рената Колицер, моя бывшая лучшая подруга. Она стояла третьей в огромной очереди. Впрочем, лучшая или не лучшая подруга – теперь мне уже было плевать. За столиком её ждал новый лучший друг по имени Динг. При виде меня, он нахмурился, поцеловал Ренате Колицер руку и шёпотом облаял ребят.
– Вам по двенадцать лет, – хмуро напомнила я, заметив их поцелуй. – И вы опоздаете в школу.
– Собаке четырнадцать, – успокоила меня Рената, принимая из рук Королька коктейль. Это был шикарный коктейль, со свисающей по бокам малиной. – А в школу сегодня меня повезут родители.
Мама Ренаты как раз глушила мотор зеленого фургончика с надписью «Первая помощь». Она благодарно приняла из лап Динга кофе. Кофе был сервирован в рюмке из хрусталя, а размером рюмка была с бидон для мороженого. Мама Ренаты помахала свободной рукой. Колицеры уже никого не держали взаперти и по всей видимости никуда не уезжали.
– Подвезти тебя в школу, Ана?
Спасибо, не надо. Лучше бы вы уехали навсегда, подумала я и надвинула кепку поглубже. В это время Динг то и дело бегал к стойке, за которой стоял Королёк и раздавал скидочные купоны всем подряд.
– Я оставил нашего Динго себе, – объяснял маме Ренаты Королёк, – потому что он обладает даром гипноза. Хотите проверить?
Мама Ренаты вежливо отказалась. Зато разрешила подсунуть себе под дворник рекламный проспект.
