Фил Волокитин
Ана Ананас и её криминальное прошлое
11
– И что она, уже друзей нашла? – послышался раздражённый голос декоративной мамы, вернувшей из-за стеклянных дверей. Я заметила, что от усталости она перестала быть декоративной. Она стала похожа на измордованного опухшего ёжика.
К моменту её появления, мы с Яной Эк уютно расположились в полулежачем положении, перекрывая дорогу в уборную. Сильнее всех дорогу перекрывал Динго. Он спал и храпел. Яна пыталась стричь меня наголо при помощи маникюрных ножей. Я воротила нос от лакрицы, которую воспитательница Ярвинен, улыбаясь, совала под нос, и отказывалась откусить хоть кусочек. Надо же! Ярвинен думала, что я, по прежнему, люблю эту гадость.
Маму мою ежино-декоративную от этой картины передёрнуло, будто током убило. От неё пахло злостью и кислыми сигаретами. Вся её компания – адвокат с Корольком – казалась ещё более угрюмой и озабоченной, а ведь раньше я думала, что хуже уже быть не может.
Не вдаваясь в подробности, мама резко дёрнула меня за свитер и потащила за собой.
А воспитательница Ярвинен пересекла ей дорогу
– Я бывший официальный опекун девочки, – уверенно начала она.
Я начала было переводить, но осеклась. Мама всё равно не слушала. А воспитательница говорила сразу на нескольких языках. При желании могла объясниться хоть с чёртом.
– Мне надо знать, почему Ана Романова отправляется с вами, и какое вы к ней имеете отношение после развода.
Но декоративная мама только улыбалась презрительно.
– Вот мой муж с переводчиком, – представила Королька с адвокатом она, даже не удосужившись объяснить, кто здесь кто. – Разбирайтесь между собой.
Посовещавшись, Фрайданк и Королёк быстро посовещались, кто будет мужем, а кто переводчиком. Мужем быть выпало Корольку. Фрайданк вытащил из кармана блокнотик. Он стал переводчиком.
Королёк подошёл к маме и развязно её приобнял. А потом давай показывать пальцем на самолёты. Я вытащила картонный пакет для блевотины. На всякий случай держала его наготове. В любой момент ожидала, что меня начнёт рвать. Скажем, от перенапряжения моих истощённых нервов. Пока Ярвинен говорила, адвокат не спорил. Он только поправлял её. Тактика поправлялок работала, со своей ролью справлялся прекрасно. Комментируя воспитательницу Ярвинен, адвокат умудрился сделать так, что даже декоративной маме захотелось вступить в диалог. До этого она стояла с отсутствующим лицом.
– Знаешь, что они там делали у себя, в своём Гамбурге? – сказала мама, постучав пальцами по лбу. – Похищали людей. Держали их в подвале как собачку!
Воспитательница Ярвинен внимательно выслушала рассказ про подвал и собачку, но ничего не сказала.
Тогда мама перешла на свои коронные всхлипывания. Говорила она очень сбивчиво.
– А знаете, сколько стоит в этом городе адвокат? А знаете, сколько это мне стоило нервов?
Она бросила в сторону Ярвинен документ, свидетельствующий что удочерение или задержка несовершеннолетней Аны на территории стран Шенгенского соглашения не предусмотрены. Я даже смотреть не стала в его сторону. По мне, это было просто недоразумение, а не документ. Впрочем, воспитательница Ярвинен изучила документ очень внимательно.
– Зачем вы хотите вывозить ребенка обратно? – сказала она. – Так же нельзя. Я работаю с выездными детьми уже не один год год. Ана – мой чуть ли не первый случай. И я знаю её лучше, чем кто либо. Везти её обратно домой чревато психологической катастрофой.
– Про катастрофы тоже лучше всех знаете? – зловеще улыбнулась мама.
Я чувствовала, дело – дрянь. Воспитательница Ярвинен стала прибегать к обычной в таких делах логике. А раз при разговоре с мамой вступает в ход логика, то значит всё, гиблое дело, мама обязательно победит. Воспитательнице надо было хитрить как мама, а не занудствовать как Берта Штерн! От перевочика тоже ничего хорошего ждать не приходилось. Этот адвокат, этот Фрайданк, похожий на копчёную рыбу в очках, перевирал слова воспитательницы Ярвинен нещадно. В его переводе воспитательница, представала садистом с превышенными полномочиями. А мама наоборот, спасителем бедных детей и всего человечества. Пока они вели переговоры, Королёк обнимал маму всё развязнее и развязнее. Динг, к его собачей чести, ничего не делал – только глазами вращал и откашливался. Я потянула запястья – в них всё еще чувствовалась полная свобода. Может быть ею воспользоваться, пока не поздно? Но я не была уверена, что воспитательница Ярвинен на моей стороне.
– Куда их тогда всех девать, если не заниматься? – растерянно спросила воспитательница Ярвинен, окидывая взглядом сложных подростков, уткнувшихся в телефоны с пикающими мелодиями.
Она перевела взгляд на своих коллег. Это были грустные измождённые люди, с нервными телодвижениями и дёргаными желваками под глазами. На фоне них дети казались цветущими нахальными инфузориями. Тут голос воспитательницы дрогнул. Мне показалось, что она уже не была столь уверена в своих методах, как раньше.
– Предоставьте их полиции. Отправьте в колонию для малолетних преступников – спокойно глядя ей в глаза чеканила мама. – Что угодно. Главное, не трогайте мою дочь.
У неё ещё есть потенциал стать полноценным ребёнком. Понимаете?
– Понимаю, – задумчиво сказала воспитательница Ярвинен.
Она принялась нервно мигать.
– Да, у меня очень сложные дети. – продолжала она, подмигивая всем вокруг, будто ей в глаз залетел комар с нервным тиком. – Поэтому, даже если эти сложные дети возьмут сейчас в заложники самолёт, им ничего за это не будет. Конкурс имени Драгомощенко уже пострадал однажды. Про нас уже знают везде. Система международных штрафов за хулиганство на нашу школу давно не действует.
Ярвинен сделала движение рукой, будто бы отпускала в воздух воздушный шарик.
– Итак, аз воздам. Пусть дети идут против взрослых, – твёрдо сказала она.
– Наконец то, – выдохнула Яна Эк и пихнула меня, призывая к решительным действиям.
Поначалу, я побоялась, что неправильно её поняла. Шведский, всё-таки, не настолько похож на немецкий, чтобы сразу всё понимать. А уж если читать по губам, то тут и вовсе не всегда получается… Короче, я бы ещё долго тупила, но Яна уже наподдала Дингу под задницу сапогом с набойкой. Он взвыл и вцепился зубами в запястье своего хозяина – Королька.
12
– Круши всё что попадётся под руку, – проник мне в голову голос Яны Эк. Теперь она превратилась в летучую мышь (к счастью для всех, лишь в моём воображении).
– Битва! Кровопролитие! Усохни моя душенька! Вперёд!
С дьявольским посвистом Яна схватилась за занавеску и принялась душить коллегу воспитательницы Ярвинен. Та к такому обращению, видать, давно привыкла. Она лениво провела Яне бросок через бедро и тут же была атакована девочкой Ильвагебю, которая выглядела как самая настоящая взбесившаяся скандинавская троллиха. На фоне случившегося побоища, декоративная мама, адвокат и Королёк явно проигрывали.
– Заткнитесь! – пыталась успокоить их криками декоративная мама. – Дайте нам договорить, маленькие идиотские черти.
Но предбанник в аэропорту весь шумел, как растревоженный улей и голоса мамы не услышал никто. Один ребенок, ростом с баскетболиста, вцепился маме в короткую причёску и примял её до самых ушей. Мама, грозя кулаками, спряталась далеко в угол и выставила впереди себя стул. Королёк, умело отражая удары портфелем, отступал в сторону туалета. На адвокате висело несколько самых отъявленных, злодейских детей.
Двое из них вцепились в уши, расягивая их, как будто адвокат Фрайданк собирался стать жителем острова Пасхи
– Боюсь я уже не в силах что либо сделать, – притворно крикнула воспитательница Ярвинен, отправляя ко мне толчком тележку с бутербродами.
Там ещё были пакетики с лакрицей, но я вам уже говорила – на лакричные конфеты меня не возьмёшь. Мой поезд с лакрицей уже уехал. Зато в бутерброды с рыбой я вцепилась так, будто неделю не давали есть. Бутеры были на редкость свежие. Масло с них просто стекало, а копчёности, наваленые поверх, напоминали соплю, только что вытащенную из ноздри заболевшего. Было одно удовольствие сгрести все эти истекающие соплями бутерброды со стола и запихать их за шиворот проходящему мимо сотруднику таможни. Сотрудник от такого обращения едва не выскочил из собственных штанов.
Но всё-же он сдержал удар – сделал захват и стал орать в рацию какие-то цифры.
За стеклянной дверью зашумело подкрепление.
– Извините, – кричала Яна, распределяя последние бутерброды бросками между сотрудниками аэропорта. – Простите! Пожалуйста!
Скоро бутерброды закончились. Служащие аэропорта, как по команде бросились в атаку. Я оказалась лицом на полу. И всех детей тоже положили лицом вниз и обыскивали с помощью пищащего прибора, смахивающего на кукурузный початок.
13
В точности, как и раньше, в Фюльсбуттельском аэропорте, я почувствовала, что не могу пошевелить ни единой конечностью. Лёжала лицом вниз. Так, конечно, ничего интересного вокруг не увидишь. И, конечно, я опять слышала только звуки. Звуки были не самыми интересными – шуршание болоньевой юбки мамы, полицейский свисток и топот ног в сапогах с набойками. Потом всё угомонилось.
– Как вы сказали? Ваша дочь или нет? – простужено спросил представительный, но очень сильно уставший голос. Наверняка это был пострадавший в этой операции полицейский. Вопрос был адресован моей маме. Она как-то долго собиралась с ответом.
Правильно. Она же у меня только по-русски говорит, вспомнила я.
– Её, – помогла я, продолжая при этом лежать лицом вниз.
Выпустив пар, я опять стала покладистой, сговорчивой и равнодушной к собственному будущему. Пусть мама меня забирает отсюда куда-нибудь. Плевать, декоративная она или нет. Надо же, в конце концов, хоть каких-то родителей иметь до совершеннолетия. Вырастем, там посмотрим.
– Вы не поняли. Я спрашивала, что мне она теперь за дочь, а не моя ли это дочь в принципе – холодно произнёс голос моей матери.
Эмоция была новой, не похожей на её холодную ярость. Мне давно не приходилось слышать иных маминых интонаций, поэтому я могла ошибаться – может, не ярость, какой-нибудь декоративный психоз.
– Это совершенно криминальный ребёнок. Вы разве не видите? У неё криминальное прошлое! Такая Анна Романова нам не нужна…
Я стала свидетелем, как мамин плевок приземлился полицейскому на ботинок. Мама развернулась на каблуках. Один из каблуков был уже поломан, так что хорошего разворота не получилось. Вслед за этим меня, наконец, подняли. И я убедилась, что сломанный каблук не мешает декоративной маме с гордостью покидать поле боя. Короткие волосы её топорщились ёжиком. Шарф, подоткнутый в талии тянулся до самого кресла. Наконец, шарф медленно, облаком опустился на кафельный пол. Так там и остался лежать. А мамы уже и след, как говорится, простыл.
Теперь-то уж я вспомнила всё до конца. Всё, то, что присходило до переезда.
Мама часто говорила мне эти слова. Дескать, никому ты не нужна, Анна Романова. Обращение к моей никомуненужности называлось воспитательным мотивом. Иногда мама могла не разговаривать со мной пару дней, а иногда это затягивалось на неделю. Уверена, мама не была злым человеком. Оповещая меня о том, что я больше не её дочь, мама рассчитывала на то, что я сделаю выводы и ей когда-нибудь стану. Наверное, она очень сильно уставала от меня в те времена. Как и сейчас, впрочем, тоже. Наверное, потому и не вышло. Если бы не мой безответственный папа, я в таких условиях воспитания точно сошла бы с ума. Папа все эти воспитательные мотивы отвергал. Он включал «Ветер перемен» с кассеты «Хард-рок кафе» и пускал все на самотек.
«Это же совершенно криминальный ребёнок…»
Моя декоративная мама ошиблась разве что только в выборе места для своего воспитательного мотива. Можно было подождать хотя бы несколько часов до прилёта домой. А там уже психовать по полной программе.
Не обращая внимания на суетящихся работников аэропорта, декоративная мама вышла за пределы аэропорта. Она воспользовалась тем, что ожидающим задержанного рейса разрешали курить. Она стукнулась в дверь и исчезла где-то в районе столовой. Некоторое время можно было видеть, как её красивая, декоративная фигура растворяется за толстым стеклом. Я глядела маме вслед и растерянно думала, может она вернётся. Но после среднего пальца, показанного в сторону раскрасневшегося Королька, стало очевидно – возвращаться за мной декоративная мама не собирается.
Королька сразу же забросали вопросами. Королёк, вытирая остатки масла с рубашки сказал что он тут не причём.
Адвокат Фрайданк крякнул по-русски:
– Мне срочно надо выпить джинсовочки.
– Вот так раз, – промычал полицейский, промакивая лоб полотенцем. – И что теперь? Самолёт без неё улетит?
– Это наш товарищ Ана Романова, – задумчиво сказала воспитательница Ярвинен, пряча документ, оставленный мамой подальше. – Вы случайно не поможете отправить её по месту проживания в Кёльн?
– Её зовут Ана Ананас, – поправила Яна.
А я беспечно добавила:
– В Кёльн мне не надо. Мне надо в Гамбург. И я сама доберусь. Честное слово. Если помогут.
Тут голос мой дрогнул.
– У тебя есть обратный билет? – спросила воспитательница Ярвинен.
Голос воспитательницы был неуверенным. Что же, логично. Билета у меня не было. Может, опека её центра всё ещё действовала?
Но полицейский, всё еще был вежлив с воспитательницей Ярвинен. Не менее вежливо он говорил и с Корольком. После такой перврклассной учтивости адвокат обнаглел до того, что потребовал возмещения морального ущерба.
– Вам в то окошечко, – кивнул полицейский. Он передал в сторону только что распахнувшегося окна с надписью «сложные ситуации» какой-то бланк.
У окошечка Королёк сообщил, что сложность ситуации он видит в том, что лично у него забронированы билеты не туда, а обратно. На завтрашний день. Да, он так и не улетел куда надо. Но он и не собирался туда лететь. Теперь он намеревается лететь домой прямо отсюда, без заезда туда, если вы понимаете….
– Сегодня этого сделать нельзя никак, – извинилась тётенька, принимающая претензии от пассажиров.
– А до завтра мы здесь скопытимся, – пробурчал адвокат Фрайданк.
– Мы организуем для вас временную гостиницу, – бодро сказала тётенька. – Отправляйтесь туда. И присмотрите за девочкой, мама которой ушла. Вы обязаны это сделать. Мы пока разберёмся.
Наверное, меня брали под какую-то новую опеку. Возможно, конечно, что меня и вернут домой. Но уверенности в этом не было. Как то всё очень быстро разрешилось. Уверена, что не в мою пользу.
Предложение присмотреть за мной Корольку не понравилось. Он принялся бухтеть, смешно подпрыгивая, стараясь, чтобы лицо его оказалось на одном уровне с верзилами полицейскими. А адвокат Фрайданк строго сказал:
– Едем в гостиницу. Я хочу спать. Всё равно улететь сегодня не получится.
– Может быть, ты хочешь остаться с нами? – спросила меня воспитательница Ярвинен по-шведски (или этот её ужасный немецкий был таким, что я понимала только две буквы в слове). – Съездим в Крондштадт по двухдневной визе…
Надо было остаться с ними. Но мне уже всё как-то осточертело. Я твёрдо сказала.
– Хочу обратно на Репербан. Хочу к папе и Берте Штерн. Немедленно. Там все уже наверное сходят с ума. Особенно папа.
Легко сказать – желаю обратно на Репербан. Наверное, мы находились в тысяче километров от Репербана. Лететь туда три часа на собственных крыльях не смогла бы и Яна Эк. С этим она и не спорила. Вампир из Яны Эк, в общем, так себе. Разве что если судить по внешнему виду. Но это всё равно, что обо мне судить по так называемому, криминальному прошлому. И тем не менее я верила Яне Эк как всемогущему вампиру. Правда, скорее теперь уже не как вампиру, даже, а как лучшей подруге. Настоящей, которую боюсь потерять. В конце концов, я не выдержала и всплакнула.
Отвлекая меня от происходящего, воспитательница Ярвинен сказала, что я молодец и круче истории в жизни у меня уже не будет никогда. Теперь я уже как будто на пенсии, и это в одиннадцать с половиной лет! Теперь можно сидеть у окна целый день и штопать носки. А когда надоест заваривать себе кофе покрепче и дремать в кресле качалке, наперекор пробуждающему действию кофе. Потому что круче этой истории со мной уже точно не произойдёт.
– Да уж надо ей это больно, – вспылила Яна Эк. – не будет она этого делать. У неё ещё всё впереди, у моей лучшей подруги. Она успеет даже поработить мир, если слишком не постареет от нервов.
– Пожалуй, еще долго не постареет, – улыбулась воспитательница.
– Нет. От кофе становятся лысыми и старыми. А вы хотите, чтобы она его пила!
Я посмотрела на адвоката, потом на Королька, глушивших кофе из полупрозрачного термоса. Оба они были лысыми и старыми. Даже непонятно, как этому Корольку удавалось водить нас так долго за нос…
– Нет уж, – передёрнулась я от воспоминаний. – Кофе я не буду теперь пить никогда.
Скоро прилетел самолет. Детям из психушки воспитательницы Ярвинен пришла пора уезжать. Их ждал московский конкурс в каком-то Крондштадте. Или наоборот. Мы обменивались адресами и обещали друг другу приехать при первой возможности. Динг рычал, а потом вдруг ненадолго превратился в человека и тихонько спросил:
– Что я собственно здесь делаю?
– Не боись Динго, – подмигнула коллега воспитательницы Ярвинен. – Когда нибудь встретимся.
Мы обменялись адресами. Потом пообещали друг другу приехать при первой возможности. Динго, немного постеснялся, а потом махнул рукой да и тоже взял адрес. Дала адрес ему Яна Эк.
14
В гостинице оказалось совсем темно. Улицу в такой глуши не освещали. Грязный свет с потолка не помогал совершенно. Окошко загораживала внушительная, неподъёмная железная занавеска. Вместо форточки был кондиционер – какой-то навороченный, неудобный и бесполезный. Я тут же принялась нажимать что попало и он сломался. А перед тем как сломаться, включился тёплый пол. Всё это было невыносимо.
Адвокат Фрайданк мешком рухнул на тёплый пол и принялся вытирать пот, покрывший лысину толстым слоем. Динг лёг рядом и заснул на тёплом полу, уткнувшись носом в подмышку.
– Будем ждать рейс, – сообщил очередной сотрудник аэропорта, напрягаясь от русского языка, как от скороговорки. – Ну и дела у вас тут, – добавил он весело. – Не дела, а какая-то книжка с картинками. Всё оттого, что понедельник сегодня. Не иначе, как понедельник нервы всем вам подрастрепал…
– Это ведь семейный номер? – перебил его адвокат, показав на огромную трёхспальную кровать, стоящую посреди номера.
– Семейный.
– Мы не можем здесь спать вчетвером с несовершеннолетней.
Сотрудник аэропорта ничуть не смутился.
– Чем-нибудь можно исчерпать этот инцидент? – спросил он.
– Да, – успокоил его Фрайданк. – Бутылка виски может повлиять на этот инцидент совершенно исчерпывающе.
Пока адвокату несли его виски, я отчаянно тупила. Я ведь могла уже десять раз убежать из аэропорта. Надо было сразу понять – людям, пьющим виски в трехспальной кровати в десять утра все по барабану. А от людей, в полицейской форме, которые лишь притворяются сотрудниками аэропорта, а сами стараются тебя запереть, ожидать ничего хорошего уж точно не приходится.
Виски, наконец, принесли. Сотрудник аэропорта ушёл, заперев нас на ключ со стороны коридора. Я заметила, что других ключей в комнате не было. Дверь захлопнулась, и стало ясно, что пора нафиг отсюда сваливать.
Адвокат Фрайданк тем временем делал большой глоток из бутылки. Наконец, он издал тяжёлый вздох и уткнулся лбом в подоконик. Одним глотком исчерпав инцидент до половины, Фрайданк задремал. Теперь его ничего не интересовало. Королёк уже храпел без всякого виски, один на трёхспальной кровати. Я попробовала открыть дверь. Подергав ручку, удостоверилась, что нахожусь в заточении. Это уже никуда не годилось. Папа с ума сойдёт, это факт. Особенно, когда Берта Штерн наплетёт ему с чужих слов всякие глупости.
В полном отчаянии я схватила полупустую сумку Королька. Сумка у него была маленькой; типа барсетки с документами и парой ключей. Ключей от номера не было… и тем не менее, мне отчаянно захотелось что-то оттуда спереть. Мама была права. Я совершенно криминальный ребёнок. Я взяла его паспорт. Туалетную бумагу из уборной я тоже сунула с собой. Мало ли, если приспичит присесть на дорожку.
Устроившись под дверью, я принялась скрежетать по поверхности двери – вначале ногтем, потом ложкой. Стучать я боялась. Мог проснуться Фрайданк, Королёк или Динго.
Когда я лишилась двух ногтей, дверь открылась. На пороге стояла горничная. Горничная, разумеется, выглядела так, будто ей мои проблемы пофигу. Тем и лучше, подумала я.
– Säga … – начала я по-шведски. Потом прпробовала по-немецки: – Sagen Sie… Чернокожая горничная замотала головой.
– Английский. Или финский, – пожимала плечами она.
Вот ведь кавабунга! С этими языками у меня всегда были сложности. Я могла насвистать «Ветер Перемен», но больше по-английски с той кассеты не помнила ни единого слова.
– Английский и финский, – повторила горничная.
– Raus, – не просыпаясь ввязался в разговор Королёк, – говорите, пожалуйста, понемецки.
– Мне надо в туалет, – сказала я и показала насколько мне надо. – Писать ужасно хочется. – И я показала, где мне хочется писать.
– Как? – собралась с мыслями горничная. Потом выдала по-немецки. – Тойлетте! Здесь!
– Он забит говном, – объяснила я. Пришлось сгибать колени восьмёркой и приплясывать на месте.
– Йезус… – ахнула горничная, порываясь заглянуть внутрь, одновременно не давая мне выбежать.
– Раус! – проревел во сне Королёк, накрывая голову подушкой.
– What’s your name? How old are you? – спросила горничная осторожно.
Осмотрев туалет, она что-то добавила по-фински в рацию.
– Ананас, – твёрдо сказала я. – Меня зовут Ана Ананас, и я не понимаю, что происходит.
Горничная посовещалась с рацией, выдала мне ключи и показала жестами, что это единственные ключи, притом её собственные! Она просит вернуть их на рецепцию, а затем захлопнуть дверь и потом уже до конца вечера не выходить. Это её личная просьба.
В туалет пришлось идти под её контролем, это меня не устраивало. Впрочем, добежав до туалета, от сердца отлегло. Окно в уборной было открыто. Судя по огромной цифре в коридоре, этаж наш был всего лишь вторым. В общем, я долго не думала….
Приземлившись на землю, я лишь легонько отбила себе попу. Попа спружинила как перевареное яйцо вкрутую, упавшее ненароком на стол. Могло закончится гораздо страшнее. Да, надо признать, мне чертовски везло.
Вокруг меня был лес. На горизонте белела парашютная вышка. А за ней какой-то неопознанный ветродуй! Я опять вспомнила про папин ветер перемен и засвистела, встав лицом так, чтобы он дул прямо в спину. Потом припустила, куда глаза глядят. Оказалось – в сторону трассы.
