Фил Волокитин
Ана Ананас и её криминальное прошлое
5
Я чувствовала себя шпионом в полицейском сериале.
По инициативе бабушки Дульсинеи (ладно, пускай чуточку по моей собственной), я провела остаток вечера дома. Берта Штерн тоже была здесь. Она называла меня колобком и угощала смешным печеньем в виде настоящих пиписек.
Я жевала пиписечное печенье и думала, что жизнь-то налаживается. Дела и вправду обстояли не так уж и плохо. Теперь, под надзором Давидовой вахты, я могу гулять одна, никому и в голову не придёт за меня беспокоиться. Вспоминая о том, как было паршиво спать в кустах, я с удовлетворением отметила, что у меня есть собственный дом. Не дом, конечно и даже не квартира в доме, но хотя бы свой угол есть, ладно? Оставалось только выкурить из этого угла Берту Штерн. Вот тогда бы вся эта история пришла к логическому завершению.
В какой-то момент я даже расчувствовалась. Чмокнула папу в щёку перед сном, чтобы он больше не вздумал меня далеко отпускать. После ночёвок на улице я готова терпеть рядом даже тощую Берту. Конечно, не всю свою жизнь, а какое-то время.
Господин Веттер-перемен от таких новостей чуть не прослезился. Настоящая семья, бубнил он с утра, в перерывах между чисткой зубов и питьём колы из баночки. Он наверное думал что я проведу всё утро в постели. Он даже принёс мне туда холодную баночку пепси-колы. Однако, к этому моменту, я уже одевалась, чтобы выйти на улицу. Колу я выпила на ходу. А поблагодарить папу забыла.
Рванула я, в общем, не просто так, а к Ренате Колицер. Думала, даже если маме её не не удасться продемонстрировать, то может хоть пригляжусь повнимательнее, намотаю на ус, как дети моего возраста общаются со всякими мамами. До этого мне это и в голову не приходило забивать голову такими мыслями. Теперь же любопытство рвало меня на части, как дерут зубами сахарную вату.
С фрау Колицер я столкнулась уже на лестнице. Ни малейших признаков доброжелательности она не проявила:
– Немедленно уходи, – без всяких предисловий прошипела она.
Столь резкая смена настроения фрау Колицер была для меня неожиданностью.
– Все уже знают, что на тебя заведена база в Давидовой вахте, – продолжала фрау Колицер. – Все знают, что ты бегаешь от родителей. Все знают, что ты беспризорница. Наглядевшись на тебя, я заперла дома дочь.
Я тут же высказалась, дескать, запирать Ренату Колицер дома вместе с её игрушками бесполезно. Она и так никогда не ходила гулять.
– Я опасаюсь дурного влияния на Ренату. – объяснила фрау Колицер. – Скоро мы отсюда уедем. И мне бы не хотелось, чтобы её что-нибудь здесь удерживало.
Чтобы Ренату что-то держало на «Греховной Миле»? Как будто под язык попал кусок миндаля из пирога!
– Мне бы с Ренатой поговорить, – попросила я. – Знаете, я просто обязана с ней поговорить, раз уж вы навсегда уезжаете.
– Даже в глаза ей посмотреть не дам, – сказала Ренатина мама, нервно дёргая молнию на застежке.
– Хорошо, – решила я. – Можно я поговорю с Ренатой через замочную скважину?
Ни говоря ни слова, мама Ренаты затопала вниз. Я подождала ещё немного. Запрета не последовало. Может, замочной скважины у них не было или чего.
Замочная скважина, между тем, была. И была она размером с небольшое оконце. Сквозь неё можно было различить, где заканчивается коридор квартиры Колицеров. И даже вид из протиивоположного окна виден был.
Рената, должно быть, прислушивалась к тому, что за разговор у нас с её мамой произошёл. На их лестнице всё слышно, да ещё и с соответствующим лестничным усилительным эхом, будто в бассейне.
Папа, смеясь, рассказывал, что у немцев никогда не появляется желания хорошо проконопатить квартиру. И конечно никому в голову не придёт изолироваться от проходной. Наверное, у нас была единственная глухая железная дверь на весь Репербан. Впрочем, будь там деревянным хотя бы косяк или какие-нибудь трещины появились, отец забил бы дверь войлоком пополам с поролоном – он-то у нас любит полную изоляцию. По счастью, наша дверь была и железной и обитой войлоком уже заранее. Потому что раньше там жила Лиза, боящаяся Бармалеев. А у Колицеров была обычная немецкая, деревянная дверь с трещинами толщиной в руку, выкрашенная белой краской, как садовый забор. Пахла она довольно противно.
Не зная с чего начать, я попробовала поговорить в замочную скважину как в микрофон.
– Рената Ко-о-о-олицер, – голосом привидения сказала я. – Это я, Анна-а-анас. Я пришла знакомить тебя с твоей мечтой по имени Ди-и-инг. Напоследок… – добавила я, отбросив привиденческий голос – ну, перед тем, как вы отсюда уедете.
– На кой чёрт он мне сдался, этот твой Динг, – проворчала Рената. Она торчала у двери, прямо под замочной скважиной.
– Что, тебе уже Динг не принц? – опешила я.
– Не знаю, – промычала Рената. – Он мне вообще-то нравится! Но ведь мы переезжаем!
– Предложение действительно только сегодня, – поторопиласс сказать я, жалея что не могу сквозь дверь двинуть Колицер по затылку.
Рената задумалась.
– И что тебе за это надо?
– За это будешь моей лучшей подругой!
Дверь незамедлительно раскрылась, и тут уже я получила удар по зубам.
Ты и так моя лучшая подруга, – хмуро сказала Рената Колицер, открывая объятия. – И я буду по тебе сильно скучать. Но мы все равно не увидимся. Потому что если не увезут меня, то увезут тебя. Ты ведь знаешь, как это происходит.
Звучало это примерно, как звучит удар по зубам дверью (которая, вроде, должна была быть на замке). Но странно; извиваясь в объятиях Ренаты, мне и правда захотелось сделать для неё что-то хорошее. Просто так. На прощание. Хотя, что это я несу, какое прощание? Не могут они взять и увезти меня отсюда. А Ренату, зачем её увозят? Так они увезут отсюда всех женщин. И тогда Репербан вымрет. Вымрет также трагически, как вымирает невдалеке от нас деревня для гомосексуалистов.
Пусть лучше Рената и Динг подружаться. Это всё что я могу для неё сделать сейчас, раз уж я теперь не могу её сразу убить… мою лучшую, хм, подругу.
Ощущения, каково это – иметь лучшую подругу уже давно притупились. А мне ведь ещё представлять Ренату Колицер маме – думала я. Притом представлять как совершенно нормальную, не истеричку. Не зареванную дуру, какой она выглядела сейчас.
6
Если в мире бы был какой-нибудь международный гостевой день, то он, несомненно, праздновался бы сегодня – ведь после похода к Ренате я, ни секунды не медля, отправилась в гости к Олли Клингеру. Клингеры проживали в местечке среди берёз. Там реально росла полудохлая березовая роща, по её имени райончик и назывался.
Конечно, выбирать что попало березовой рощей на Репербане в те времена особенно не приходилось, потому что других рощ у нас быть не могло. «Берёзовым» местом на Репербане считалось граффити при сходе к мосту. Там сидел русский актёр Штирлиц на опушке леса, в окружении берёз, разноцветных флагов и розовых треугольников. Прочие репербанские берёзы давно раскисли и потрескались. Но это нормально. В конце концов, здесь у нас настоящий город, а не чуточку города, который посреди леса стоит.
Чтобы выйти к Олиной березовой роще, надо было миновать казино «Каминер». Дальше, за баскетбольной площадкой, но не доходя до многоэтажек, можно было увидеть угловой дом с тремя этажами. Он был единственным на этой улице из кирпича, среди обычных гамбургских белых строений. Я посмотрела наверх, в надежде, что поговорю с Олли через балкон. Клингеровский балкон на втором этаже пустовал. Зато на третьем вешали бельё. А на первом была выставка дегенеративного искусства.
– Осторожно, воздух, – завопила с балкона толстая бабушка. – Убьёт, берегись, головы! – кричала она.
Заинтересовавшись тем, как можно быть убитым воздухом и я подняла глаза кверху. Это было ошибкой. Меня облили с ног до головы. Вода подванивала, в ней полоскали грязную тряпку. – Прости, – раздался крик сверху, – я таз держу на руках уже десять минут…
Я простила. Мне было не до того. Я заранее всех простила.
Заранее зная, что не одна Рената у нас тут со странностями, я решила не удивляться ничему из того, что увижу дома у Олли. Я и не удивлялась. Просто стояла и думала, зачем он волочёт за собой чемодан. Зачем оттуда торчат чёрные брюки, в которых сроду никто не ходил здесь на Репербане? Шорты, которые Олли только что примерял, а теперь держал в руках, тоже были похоронного цвета. И шарф, чтобы горло было в тепле, предохраняя от всевозможных болезней, тоже был чёрным как воронье крыло.
– Хочешь кислую конфету? – спросил Олли, изображая радушного хозяина. – Нет. Дай-ка мне лучше ключ от подвала.
Олли удивился.
– Зачем?
– Дай, – я старалась говорить небрежно. – Мне приспичило.
– Начинается! – Олли посветлел лицом, – Криминальное прошлое!
– Что вы заладили – криминальное прошлое? – рассердилась я, припомнив слова мамы Ренаты. – Было бы криминальное прошлое, я бы уже во всех газетах была.
Олли смотрел на меня, как на комика Отто, продающего слона на панели.
– Ну, ты отсталое поколение – сказал он. – Новости уже давно не узнают из газет. Новости узнают из Интернета!
Нож-для-Огурцов потащил меня в комнату, где родительский компьютер с наклейками «Скорость» вскипал от перенапряжения. Я с интересом наблюдала, как он трещит – у нас компьютера не было. Нож-для-Огурцов безжалостно перезагрузил его через кнопку и открыл интернет. Новостной портал «Мопо» был в закладке. Нужная новость успела убежать далеко вниз, и он долго искал её, хмурясь и чертыхаясь.
– Вот! – сказал он, наконец. – Со вчерашнего дня. Про тебя пишут.
Я с удивлением увидела свою фотографию. На ней я была маленькая, лежала поперёк кресла в тесной квартире. Рядом стоял папа, усатый как дьявол и пока ещё не очень седой. Я вчиталась в текст. По нему выходило, что декоративная мама приехала в Гамбург не просто так. Она подняла настоящую бучу и дала интервью новостному порталу не один раз. «Правозащитник Романов из последних сил держится за Репербан», – прочитала я. Потом сдвинула курсор ещё немного вниз. Под этой надписью белело глупое лицо моего папы в теперешнем бармалейском обличии – лысый безобидный, бармалеистый уж с бородой. А ещё ниже декоративная мама. Очень красивая, но какая-то опасная. А может мне показалось. Балерина Рената Романова – было написано под фотографией. Руки её были сложены так, словно только что резали что-то ножом.
Тут я поняла, что показывать декоративной маме Ренату Колицер уже бесполезно.
Мама встала на тропу войны. Но я всё равно схватила со стола Оллин ключ от подвала (такой заметный, старинный, уже несколько раз виденный ключ, невозможно было ошибиться) и принялась действовать, как при готовке блинов – поскорее переворачивать и не думать. Обратной дороги не было. Милипусик Колицер теперь была моей лучшей подругой. Я не могла её кинуть, наобещав что-то с три короба, правильно?
Техника переворачивания блинов мне всегда удавалась. На глазах у Олли, я открыла платяной шкаф и переворошила пожитки. Подумав, я отложила в сторону футболки с логотипами клубов «Дер клошар» и «Альтес Медщен» вытащив ту единственную, которая по моему мнению могла подойти для сегодняшних дел. На ней бородатый мужчина в заячьих ушках увлечённо жрал оранжевую морковку.
Через пару минут я шла по улице в этой дебильной футболке и не обращала внимания на окружающих. Дверь в киноклуб была завешена прошлогодней афишей, и я рещительно её содрала. Отворить тяжёлую дверь подвала удалось далеко не с первой попытки. Ключ дико заржавел. Непонятно как следовало пользоваться им в экстренной ситуации. Я бы давно сменила замок, если бы меня кто-то об этом спрашивал.
Свет я включать не стала. Боялась, как бы баристы не выскочили как тараканы. Пока я открывала дверь, глаза привыкли к темноте, и всё стало видно без всякого света.
Двое из барист дрыхли под столиком. Один ел из миски. В четвёртом я с трудом узнала Динга. Он совершенно преобразился, став похожим на собаку ещё больше, чем раньше. Преодолев отвращение, я подошла к нему и потеребила за ухо. А он меня в ответ укусил, ещё и слюнями облив.
– Слушай, Динг, – начала я инструкцию, вытирая кровь вперемежку со слюнями. – Скоро я представлю тебя своей подруге Ренате. С этих пор, она будет твоей подругой тоже. Веди себя с ней хорошо. Тогда твоя миска всегда будет полной.
На слове «миска», ближайший ко мне бариста ударил по миске рукой. Но Динг лишь скучно зевнул.
Не хочу я миску, – он нервно почесал живот, уже покрывшийся коростой и струпьями. – Мне надоело. Я хочу бутерброд с крабами и ветчиной.
Разговор на человеческом языке давался ему с трудом. Теперь, перед тем, как сформулировать простую фразу, Динг думал целую минуту. Я повторила инструкцию, заострив внимание Динга на том, что крабов у меня нет.
– Просто выпусти меня отсюда, – сказал Динг. – Я согласен на всё.
– Для Ренаты ты мой лучший друг, ясно? – напомнила я, снимая велосипедную цепь с Динговых ног. – Иначе Ходжа из тебя выбьет дерьмо. Или обольёт тебя кислотой. Или возьмёт в заложники. Помнишь его? Для него это как щёлкать семечки.
Тут я услышала сдавленный смех. Это был смех Олли. Он беззвучно хохотал, обеими руками схватившись за живот. Его просто складывало пополам.
– Вовсе у тебя нет никакого криминального прошлого, – сказал Нож-для-Огурцов, но так, чтобы никто не услышал. Динг тем временем воткнул в уши наушники, постепенно обретая свой первоначальный вид мальчика с бородой. Теперь он был ещё наглее, чем раньше.
– У тебя даже не получается ему угрожать. Но продолжай. Я в тебя верю.
Олли помог мне запереть дверь.
– Наверное, ты один такой остался. Ну, из тех кто верит в меня. – сказала я грустно.
Я вспомнила Ренатину маму и дурацкое декоративное интервью моей собственной, декоративной мамы. В какой-то момент я даже подумала, что на мои сообщения никто из ребят не придёт. Но я ошибалась.
Ходжа ждал нас у вахты. Бюдде догнал по дороге и теперь плёлся, подталкивая ногой скейтборд. Их появление было кстати. За Дингом нужен был глаз да глаз и, пожалуй, ещё несколько.
– Полиция! – закричал этот подлец, проходя мимо Давидовой вахты.
Но Олли оперативно наступил ему на ногу. В подошве у Ножа для Огурцов торчал кованый гвоздь, который он ещё в детстве нашёл у ратуши. А Динг был одет в лёгкие тапочки. Гвоздь прошил их насквозь, там, где большой палец размыкается с… – не знаю с каким! Не с указательным же, на ноге, в самом деле!
– Я тоже не знаю, как называется этот палец, – успокоил меня Бюдде.
– Слыхал? – пригрозил Олли в сторону Динго ремнём. – Ещё один писк и ты уйдёшь на дно Эльбы без пальца.
Рядом с эротическим варьете мы увидели Барсука. Он сигнализировал нам обеими руками. При этом, он чуть не сверзился с фонаря, на который залез для того, чтобы его было виднее. Ловко у Барсукв это выходило. Всё-таки за недели тренировок мы научились работать оперативно. Держась за фонарь одной рукой, Барсук ещё и жестикулировал отчаянно, будто кричал – Рената, Рената!
Да, Рената Колицер шла по Репербану, как пират по доске. Она несмело трогала руками водосточные трубы, будто хотела убедиться, что дело происходит не в компьютерной игре. Один раз она попыталась тыкнуть в проходящих мимо Бармалеев пальцем. Потом никак не могла обойти лужу. Она старалась над ней пролететь.
Я резко натянула Дингу поводок. Поводок хлопнул бородатому мальчику по шее. Он было рассвирипел, но при виде Ренаты расцвёл как кувшинка в болоте. Рената и вправду была очень красивой. На ней были удивительные резиновые сапоги, светящегося радужного цвета. А болоньевый плащ был покрыт наклейками с кофейными чашечками… – Ана, ты что тут не одна? – озабоченно спросила Рената Колицер.
Вдруг она увидела сидящего у моих ног Динга – ничем, впрочем, не отличающегося от Бонго, который ей так нравился.
– Здравствуйте! – сказала она. – Помните, мы виделись в антикафе?
За дни пребывания в подвале бородатый мальчик совсем разучился общаться с людьми. Уж по крайней мере точно запамятовал, как и чем надо гипнотизировать. Нам это было только на пользу. Ляпни он чего нибудь невпопад, и прощай навсегда, лучшая подруга Рената.
Рената наклонилась к Дингу, чтобы получше его рассмотреть. Она случайно втянула носом душистый аромат его волос и всё! Динг уже не вонял как подвальный пёс, но всё еще пах собакой. Теперь даже я начала сомневаться что он и в самом деле человек. Сама была не прочь заиметь такого в качестве настоящего динго или хотя бы дворняжки.
– Мы вас покинем – сказал Барсук голосом, скопированным с голоса старшего Барсука, держащего речь на родительском собрании.
– Не хочется этому мерзавцу такую прелестную женщину отдавать … – начал Ходжа.
– Идёмте гулять, – перебил его Олли.
Ходжа только махнул рукой. А потом побрёл по направлению к «Шиш-Ибрагиму» один.
7
Олли прав, опасно было оставлять Ренату наедине с Дингом. И вообще, жаль, что пришлось уйти. Ужасно интересно узнать, что у них там получится. Но я не могда не уйти. Говорю же, день визитов сегодня был, один чуднее другого. Иначе нельзя. Иначе бы провалилась операция «Дульсинея Тобольская».
Теперь я спешила в гостиницу под названием «Альтерзее Пансион», о которой раньше даже слыхом не слыхивала. Нашла этот чёртов, ни разу не виденный Оттензен, чуть было не сломав глаза о карту. Он оказался где-то в глубине Альтоны, на правом берегу, куда мы заходили относительно редко.
Проходя сквозь череду шумных улиц, я с удивлением смотрела как меняется Гамбург, прямо на глазах превращаясь в ряд уютных домиков, где нет ни единого граффити, а люди сидевшие на асфальте со стаканами пива были рабочими, менявшими этот асфальт.
Подойдя к гостинице, собранной из белых в точку, будто мороженое с шоколадной крошкой кирпичей, я нашла рецепцию и громко сказала: – Романова!
Странно, но это сработало. Никакого смеха в качестве ответной реакции не последовало. Мне просто кивнули и указали рукой вперёд.
Гостиница оказалась ужасным местом. Она больше напоминала больницу, а не гостиницу. Вместо ламп по глазам били самые настоящие лазеры. А чего стоили белые стены и крашеный в лазурь потолок… Я решила, что надо поскорее спасать маму, прозябающую здесь в холодном одиночестве. Но, оказалось, что мама прозябала здесь не одна
– Альма, – представила она подругу. Такую же, между прочим, декоративную даму с ни к чему не обязывающими татуировками. От постоянного смеха зубы подруги периодически вываливались наружу. Лицом она напоминала жизнерадостного осла в губной помаде.
– Наталка, – сказала Альма, на грани жеманности и истерики, едва не оторвав мне руку вместо приветствия.
Я ничего не поняла и переспросила. Мало ли у русских в ходу двойные имена.
– Наталка, – сказала мама.
– Альма, – с гордостью отчеканила Альма Наталка.
Внутри номера было повеселее, чем на проходной. Но всё-таки слишком светло. Мел падал с потолка прямо на голову. Окна были какие-то перепотевшие. Кухня была расположена прямо в номере. На плитке пердел суп. Он напоминал утонувший
пасхальный венок из лиственницы и источал резкий гороховый аромат. Кроме того, от супа немного отдавало одеколоном.
– Знаешь, что меня Анька попросила вчера купить? Кетчуп. Карри, вот так! – похвасталась мама.
– Карри это не кетчуп, – тихонько уточнила я.
– Тихий ужас, – ахнула Альма Наталка.
Она подняла меня к лампе, посмотрела в глаза и сказала:
– Забудь эту дрянь. Ешь твёрдое сырым, а горячее в жидком виде.
Я вывернулась из её рук на манер кота и крепко ударилась плечом об угол кровати. Декоративная мама радостно вытащила дорогой телефон и сфотографировала меня сразу с трёх ракурсов, прямо как в полицейском участке.
– Пишу в газету, Алька – сказала она. – Кровати у них никуда не годятся. Родной ребёнок шею себе чуть не сломал.
– А мой лабрадор, помнишь? – с воодушевлением подхватила Альма Наталка. – Мой лабрадор слопал пчелу в таком вот отеле. И негр за столиком сказал, что пчёл надо уважать! Ух, как я всё разнесла. Ни одного приличного отзыва не оставила.
Всё ещё не уверенная в том, что я правильно понимаю русский Альмы Наталки, я огляделась по сторонам в поисках лабрадора.
Но Альма успокоила меня, сказав, что лабрадор давно умер.
«Наверное, супу поел», – невольно подумала я, вдыхая почвяно-лиственный аромат из кастрюли.
Суп как раз подоспел. О том, чтобы его пробовать не могло быть и речи. Однако, мама потребовала:
– Ешь, я старалась.
Нахохлившись, я собрала со стола весь имбирь и мрачно запихала его в рот. Рот тут же обожгло. Я закашлялась.
– Прелесть какая, – умилилась Наталка. Она сидела на диване с ногами и красила ногти в зеленый цвет. – У тебя прекрасная дочь. Настоящий Маугли.
– С этим Маугли мы ещё разберёмся, – нахмурилась мама, отнимая у меня остатки имбиря – Как только найдём отца. Где он вообще шляется? Не могу найти ни на улице, ни в телефонной книге. Прячется от меня что ли? Пускай попрячется, гадский Романов. Ещё одно интервью и на всю жизнь перестанет.
– Папа не на улице. Он дома, – сказала я, подчёркнуто вежливо. – Сегодня же воскресенье.
Декоративная мама расхохоталась. Альма Наталка сказала:
– В воскресенье надо гулять всей семьёй! Совершать прогулки, понимаешь?
Покупки! Поездки за город. Понимаешь?
– Оттензен и так за городом… – буркнула я
– Хватит, – сказала мама – Ешь мой полезный суп и пошли гулять. Времени мало. Ещё к адвокату переться.
Полезный суп пришлось съесть. С него меня вытошнило прямо на кожаный диванчик. На фоне требухи, зелёнки и каких-то семян я была немедленно сфотографирована «для газеты».
