Фил Волокитин
Ана Ананас и её криминальное прошлое
7
Красный огонёк духовки горел в полутьме. Он напоминал глаза оборотня. Капитан открыл духовку и вытащил то, что он называл свадебным тортом. Потом взвесил торт на руке и вынул из нужных мест зубочистки. Те из нас, кто засомневался, что капитан готовит настоящий свадебный торт были посрамлены. Торт поражал воображение. Особенно количеством взбитых сливок. Сливками капитан также залил и всю территорию кухни. Скептически глядя на торт, он нервно водил усами.
Ходжа первым принялся ковырять вилкой застывший от вязкости десерт, перед этим не забыв сфотографировать его на телефон. Выглядело это начинкой блинов со склизским, на первый взгляд творожным сиропом – но, нет, боже мой, это был фарш! Ходжа задумчиво сфотографировал композицию. К еде он относился вдумчиво. Ел он за четверых, обстоятельно. Впрочем, по тому, кто как из нас ел, можно было написать диссертацию по психологии.
Олли вытащил откуда-то китайские палочки и тыкал ими во все стороны, будто ниндзя. Залпом выпив экспериментальный хумус, он принялся изображать что закуривает палочку вместо сигары. Барсук отказался от первого блюда и с расстояния вытянутой руки влил в себя чай. Бюдде в этот момент давился омлетом.
Что до меня, то я успела лишь аккуратно надкусить турецкий пончик со смешным названием «Женский пупок». Надо сказать, мне ужасно понравилось. Когда вырасту, всегда буду всегда есть такое. Ни холодное, ни горячее. Не запеченое не сырое. Буду есть только «Женский пупок». Иначе жизнь пройдёт вхолостую. Когда мы заканчивали, пожилой господин, коротающий время за игровым автоматом громко сказал.
– Мне, пожалуйста, такую же штуку!
– Что вы имеете в виду, – капитан повернулся к нему.
– Бублик? Или что вот это из теста?
Папа Ходжи снял улыбку с лица.
– Нэт, – сказал он грозно, – мы не подаём бублики. Это женский пупок. Называется так, потому что он действительно похож на женский пупок. Этот экземпляр у нас слегка не удался.
– Что, женский пуп у вас не удался? – процедил сквозь зубы пожилой и выместил ярость на рычагах однорукого бандита. – А что у вас вообще удалось в жизни?
– Ай-ай, – рявкнул Капитан Озбей. – У нас тут всё бывает.
– Что, скажете, кофе вам удался? – не унимался пожилой тип, показывая на пиалку застывшей смоляной жижицы.
Тут Капитан Озбей скромно промолчал.
– Знаете, он ведь бывает в аккуратных маленьких чашечках? Аккура-а-а-атных! Маа-а-аленьких! Не литр помоев в чём-то большом как таз, понимаете?
Старикан показывал на жидкость, которой только что булькал Барсук. Не отвлекаясь от своего занятия, Барсук сделал пожилому скандалисту ручкой.
– Это не кофе, а чай. Турецкий. Он же гамбургский. Кофе мы не торгуем. Нэт! – папа Ходжи обвёл рукой ассортимент, написанный мелом на стенке закусочной.
Действительно, кофе, как в маленьких чашечках, так и в больших в ассортименте отсутствовал. Зато на столе у капитана он стоял. Чашечка была ни маленькой, ни большой. Чашечкой она не была тоже. Манеру турецких бармалееев пить горячее из стеклянных напёрстков, капитан Озбей презирал. Кофе он вливал в себя из двухлитровой эмалированной кружки, заваривая его туда чистяком. Такого диковинного метода в отношении кофе придерживались на Репербане лишь он и ещё парочка правовых нигилистов.
Пожилой господин недовольно задёргал рубильником игрового автомата.
– Папа будет сердиться, если этот тип когда-нибудь выиграет – толкнул меня в бок Ходжа.
– Ясное дело, – кивнула я. – Ай-ай будет.
Тут Олли шёпотом сообщил комбинацию, которая, по его мнению, обязательно приведёт к выигрышу. Пожилой господин зашевелил бровями. Он хотел что-то сказать. Но вместо этого рванул ручку у автомата. А когда опять проиграл, начал негодовать. Так громко возмущаться на Репербане, конечно, не принято. Ведь игральные автоматы есть далеко не везде. А схлопотать отказ в посещении заведения можно запросто. Особенно, если ты день деньской сидишь у игрального автомата и возмущаешься качеством кофе – тем более того, которого нет.
Долго ли коротко, автомат опять зажужжал. Я с любопытством поглядывала на мельтешение маленьких хамелеонов и денежных гусениц на экране. На какой-то момент мне показалось, что теперь пожилому лысому точно свезёт. Но лысый всё мазал и мазал. Цепочки из хамелеонов не получалось. Денежная гусеница в самый неожиданный момент рвалась напополам, и монетки разлетались по всему экрану с хрустальным звоном.
В конце концов, пожилой господин грозно посмотрел на автомат и сказал: «Ну, держись». Он выудил из нагрудного кармана купюру в пятьдесят евро. До того, как он засунул бы её в автомат, оставалась доля секунды!
– Бинго, – прошептал Капитан Озбей, ещё не веря в успех с пятидесятиевровой бумажкой. – Динго! – вдруг откликнулся чей-то истошный крик с улицы.
8
Капитан вздрогнул. Дверь распахнулась. Внутренний интерьер закусочной «Шиш Ибрагим» озарило ярким сиянием.
Я вовсе не хочу сказать, что из-за туч показалось солнце. Это было бы не по репербански и даже не по гамбургски. Но сияние, тем не менее, шло. Вместо солнца на пороге появился невысокий, но яркий тип, похожий мальчика с бородой. Это был первый, из тех пресловутых барист, что мне удалось увидеть.
Называть его баристой, кстати, придумала вовсе не я. Это слово прошипел капитан Ибрагим Озбей. Он, как будто узнал лицо мальчика. Ничего обидного в этом «бариста» не было. Но звучало-то как противно! Да и мальчик с бородой выглядел, как не пойми кто. Чтобы баристой его называть, я, кстати, даже слова такого ешё толком на знала. Уверена вообще, что мало кто его знал. Неспроста говорят, мы здесь на Репербане совсем дремучие.
– Духи моря нашептали, что не удалась пиратская вечеринка в детском саду, – прокомментировал появление маленького бородача кто-то из бармалеев. Ьармалеи хлестали чай в глубине, под пышной антипчелиной марлей. Громко хохотали, хлопали кулаками по столу, теряя еду из-под зубов. Всем было весело.
Бородатый мальчик шикнул в сторону бармалеев и показал им глаза змеи. Так называется комбинация на кубиках, когда выпадают две единицы. Кубиков, правда, у мальчика не было. Зато в его руках появился невиданный телефон. Размером с лопату. И глаза змеи он показал на его экране.
Бармалеи насупились и стали задумчиво чесать кулаки, но вступать в бой не решились. У них с мальчиком были разные весовые категории. Пожалуй, только бороды у них были одинаковые по могучести.
– Я Динг, – свирепо прорычал мальчик. – Массимильян сотрёт вас в порошок, если вздумаете меня тронуть пальцем.
Стараясь рассмотреть Динга как можно внимательнее – мальчик он или не мальчик., я подумала, что назвать его совсем уж взрослым было нельзя. Впрочем, и на ребёнка он тоже смахивал мало. Пусть даже и с расхристанной бородой, на местного Бармалея он не был похож. Выглядел так, как будто с другой планеты к нам прилетел. Голова Динго была подстрижена клочковатыми перьями – со стороны это казалось мне оперением попугая, которого ободрал кот. Но если приглядываться, можно было заметить, что клочковатость эта – следствие некоторой перепомаженности. Такое бывает. У декоративных собак на выставках, например.
Что же касается растительности на лице мальчика Динга, та была идеально ухожена. И все предметы одежды тоже были подобраны идеально. Как будто эрдельтерьер надел на себя фиолетовую футболку и отправился ровнять бороду в парикмахерскую. Такое вот складывалось впечатление от этого Динга.
Стряхивая с себя капли дождя, Динг уронил пачку листовок. Листовки рассыпались по полу. Поднимать их эрдельтерьер не стал. Только пнул ногой, и они устлали пол всей закусочной на манер первого снега.
– Повторяю, – орал мальчик-эрдельтерьер на весь «Шиш-Ибрагим», теперь уже в репродуктор. – Меня зовут Динг. Я из кафе «Супермен Ча-ча». Мы открылись. Да, мы открылись, чёрт побери!
Динго был настоящим гипнотизёром. Если он не управлял в свободное время массами, то я не знаю, кто справился бы с этим лучше. Думаете, Нож-для-Огурцов справился бы? Нет. Олли был повержен в немой шок уже после слов «мы открылись». Он ушёл в туалет второй раз за десять минут. А мы сидели и ждали, чем весь этот гипноз обернётся.
Капитан оставил листовки без внимания. Он кивнул на мокрую швабру. Дескать, будь ты хоть Динг, хоть Кинг, хоть Бонго, главное не будь свинтусом, убери за собой.
Но Дингу было некогда. В его нагрудном кармане истошным воплем заверещал ещё один телефон. Динго вытащил его из кармана одним пальцем. Здорово придумал, этот Динг – рекламировать своё заведение в телефон. Теперь он был в центре внимания. Никто не хотел упустить ни секунды из того, о чём он станет сейчас говорить. Говорил он теперь не во всеуслышание, а шёпотом, будто по большому секрету.
– Да-да, теперь у нас есть всё. Да, фрау Альбертина. У нас и пицца и кофе имеется, – страстно шептал Динго в телефон, мигающий всеми оттенками радуги. – Внимание к посетителям тоже в ассортименте. Мы любим вас и не любим других! Шучу. Кафе «Последнее утешение Христа по дороге в Эбои». (тут все вокруг вздрогнули) Шучу! (тут все с облегчением вздохнули). Ради вас, фрау Альбертина, мы сменили название и теперь называемся просто «Супермен Ча-ча». Запомните этот час навсегда. «Супермен Ча-ча», вы меня поняли? Запомните. Как вирус «Ча-ча»! (все вздрогнули повторно) Шучу. Как вирус… но только кафе!
Ясно же, что никакой фрау Альбертины не существовало! Но это не помешало всем в неё немедленно поверить. При слове «Вирус Ча-ча», лысый пожилой дёрнул рычаг както по особенному и неожиданно обыграл автомат. Тут уж несчастный капитан Озбей грохнул кулаком по столу со всей сили, выругался, облил торт горчицей и в довершение сплюнул прямо в него. А Динг вразвалочку подошёл к счастливому лысому. Он сунул ему в руки листовку. А потом тут же отнял. В ажиотаже лысый отвоевал листовку обратно и принялся яростно вчитываться.
– Кофейный картофель! – было зачитано лысым уже не только для фрау Альбертины, а для всех посетителей кафе «Шиш-Ибрагим». – Кофе с песка. Французский разговорный клуб! И так далее! Что и так далее?
Капитан в ярости выплеснул на плиту половник масла.
– А далее, вкуснейший кофе на кокосовом молоке, – добавил Динг. – Кофе наливается с небольшой высоты! Кофе варится в раскалённом песке и подаётся в горшочке. Внимание к посетителям подразумевается.
Ходжа подобрался ближе ко мне, слегка подвинув сидевшего рядом Бюдде, и положил руку на плечо:
– И каково будет мнение обо всём этом женщины?
– Женщины? – переспросила я. Тут до меня снова дошло, что единственная женщина в «Ибрагиме» это я.
Действительно, какое может быть мое мнение?
Бородатый мальчик, как бы он не был прилично одет, не показался мне таким уж к себе располагающим. Впрочем, не буду скрывать, своего будущего жениха я представляла похожим. В моих рассуждениях присутствовала логика принцессы. Наверняка, это из-за излишней бармалеистости собственного папы. Вообще-то я дико злопамятная. Ещё вчера была уверена, что выйду замуж за какого нибудь дикобраза, вроде собственного отца. А теперь с прошлым было покончено. С сегодняшнего утра представляла своего будущего жениха молодым, худеньким и ухоженным. Пускай он будет морщинистым, но с аккуратно подстриженной бородой. А вовсе не перевёрнутой вверх ногами кожаной рождественской ёлкой с соплями!
Но этот тип… Будь я даже самой дурацкой из всех принцесс, отшила бы Динга с порога!
9
– Вот где, чёрт побери, я буду пить настоящий кофе! – удовлетворённо крякнул лысый, забирая выигрыш у раздосадованного капитана.
Капитан Озбей вытирал масло, шевеля усами, как рак.
– Слышали, господин Шиш-Ибрагим? – наставительно говорил старикан, – Почему нельзя было заняться кофе раньше. Это так сложно? Да хоть бы и не было это сложным, почему бы не сделать так, как я хочу? Я ведь хожу сюда исключительно из-за лотереи.
– У нас тоже есть игровые автоматы, – шепнул ему на ухо Динго.
Тут капитан яростно защёлкал ножом о нож. Он включил шлифовальную машину и показал её мальчику Динго в качестве иллюстрации. Такой шлифовалкой принято снимать мясо с турецких кебабов. В руках профессионалов, таких, как папа Ходжи, процедура срезания мяса выглядит самой настоящей резней. Шлифовалка, направленная в вашу сторону – гамбургский намёк на то, что шуток здесь не понимают.
– Я выметаюсь, – заторопился бородатый мальчик-эрдельтерьер. – Но мы увидимся. Обязательно встретимся. С вами, господин Ибрагим нет, а со всеми остальными, надеюсь, да. Всем остальным – привет!
«Должно быть, настоящий кофе это неплохо» – подумала я, пытаясь чем-то запить «Женский пупок». Снизу пончик оказался уж больно непропечёным, а сверху уж очень сильно хрустел. Всё в нём кричало об экспериментальности.
Перед уходом, бородатый мальчик Динго положил очередную пачку листовок прямо на игровой автомат. В этом и заключалась его тайная цель. Уж больно рьяно все потом принялись разбирать эти листовки!
Папа Ходжи листовки проигнорировал. Он с гневом выключил плиту и вышел в подсобное помещение.
Вид оседающего на глазах торта пугал. Но появившийся из туалета Олли снова воодушевился.
– Ну надо же, – рассуждал он. – это уже второй пришёл. Или третий? Нет, второй, потому что сам пришёл… А, если сам пришёл, значит…
Ходжа цыкнул на Олли, показал на меня глазами. Открыв рот, он продемонстрировал с его помощью контуры ананаса.
– А-НА – прошептал Ходжа так чётко, что глаза его чуть было не вылетели из орбит. – А-НА. НАС. На последнем слоге он подавился.
– Что, – недовольно спрсила я.
– Папа, ты ананас в пиццу не клади, – крикнул Ходжа, – Все смеяться будут. Капитан тихим голосом ответил из-за штор:
– Не буду.
Олли сбежал в туалет. За водой. В третий раз. Спуск воды раздался незамедлительно. Олли всё не выходил и не выходил. Казалось, он был занят там чем-то другим. Звуки были такими, будто в туалете устраняли свидетелей. На самом деле это Олли разговаривал сам с собой.
Ходжа повесил на дверь табличку «Закрыто».
– Быстро дожевываем, – сказал он.
Бюдде не к месту попытался отвлечь меня рассказом о том, почему Ходжу называют профессором на самом деле. Барсук в это время отправился успокаивать капитана.
– А вот закроется «Шиш-Ибраги-и-и-им», – слышались через стенку завывания капитана. – А вот появится чёрт с граммофоном…
– Спокойно! – плач его перекрывали возгласы Барсука. – Чёрт с граммофоном ещё не пришел. Может и не придет никогда. И «Шиш-Ибрагим» никогда не закроется!
Ходжа, Бюдде и Олли пытались заглушить разговор, заходясь чудовищным кашлем, который они исполняли на манер канона «Братец Якоб». Готова поспорить, что все они были в сговоре!
Я всё доела, вытерла губы салфеткой и пробарабанила пальцами напоследок. Конечно, я убрала за собой. Ведь я была здесь единственной женщиной. И мне всегда было присуще чувство ответственности. Даже в таком странном заведении, как «ШишИбрагим», я аккуратно вытерла стол, и отнесла загаженую чашку в раковину. Убирать за другими побрезговала. Ходжа учинил целый на нервяке сущий потоп, в котором плавали обломки кораблекрушения – сухарей, фрикаделек и недоеденного пончика Конечно, в другой раз бы ему пришлось всё убрать. Что касается порядка в закусочной, папа у Ходжи и вправду был довольно строгий.
Выйдя на улицу, я уже совсем было собралась пнуть скейт Бюдде в сторону парка, но Ходжа остановил его ногой. Вообще-то мы собираемся идти в другую сторону, сказал он. И Бюдде Фегельман вдруг сразу же стал чужим, заторопился. А Олли пробормотал:
– Дайте мне пять, – он набирал на телефоне какой-то номер. – Пять евро. Нас ждёт киноклуб и кролик. Барсук и Бюдде со мной. А ты оставайся.
– Почему оставайся? – удивился Ходжа. – Деньги то у меня.
– Ты провожаешь даму до дома, – отрезал Олли.
С этими словами, он забрал у Ходжи всю мелочь.
10
В современном мире провожать даму до дома без денег считается некрасивым. Даже на Репербане. Наверное, поэтому Ходжа так грустно и долго смотрел на удаляющююся компанию под предводительством Олли, который оставил его без цента.
В конце концов, Ходжа перевёл взгляд на меня. От моего вида он немного воодушевился, хотя и украдкой вздохнул, когда Бюдде исчез за поворотом. А я всё думала, ну и странный же у них сленг. Класть ананас в пиццу или не надо? Что они хотели этим сказать? Если спросить меня, то я была уже готова согласиться с тем, что класть куда попало ананасы вовсе не обязательно. Но здесь явно имелось в виду желание от меня избавиться. Да ещё на самом интересном месте. Интерес у меня вызывали кролик и киноклуб. Кино и кролики! Это звучало куда интереснее, чем фастфуд и скейтборды.
Ходжа страшно разнервничался. Но уже спустя минуту-другую, он взял себя в руки, глубоко вздохнул и, потянув меня за рукав, предложил на выбор – бесплатное кредитование у его дяди Рашида, бесплатное кино сквозь забор на свежем воздухе, бесплатный бильярд, бесплатное проникновение в зоопарк, кража билета на водные лыжи, и, наконец, вечер в стиле «кофе с мороженым» (но тоже в кредит). Потом Ходжа вспомнил, всё это, кроме мороженого, предполагало поездку на метро, то есть за деньги. А деньги у Ходжи забрал Нож-для-Огурцов.
Надо сказать, что Ходже единственному из нас выдавали десятку на обед, даже несмотря на работу отца в пункте общественного питания. Мой папа тоже вращался среди еды. Но он давал мне в день три пятьдесят. В принципе, мороженым я могла на эти три пятьдесят обожраться. Но кролика хотелось увидеть гораздо сильнее.
Я решила, что с меня хватит и сбросила Ходжину руку с плеча.
– Так не пойдёт, – сурово отрезала я.
– Почему?
– Потому что ты не мой ухажёр, – объяснила я, чувствуя себя при этом жестокой и полной коварства красавицей. – И у тебя нет денег. Ты просто мой друг. Ходжа. Это всё на что ты можешь рассчитывать.
Ходжа грустно вывернул правый карман. Потом левый. Подсчитав остатки коричневой мелочи, которой Олли побрезговал, делая вывод, что денег на женщину у него действительно нет.
– Прости… – начала я примирительно.
– Ай-ай! – сказал Ходжа с интонацией своего папы..
Он уже набирал чей то номер.
– Завтра у отца всё будет бесплатно, – сказал Ходжа.
После этих слов он рванул по направлению к повороту на Хамбургер Берг, за которым скрылся Олли и остальная компания. В мою сторону больше не оборачивался. А я шла домой. В шесть вечера, в самый разгар каникул – и вдруг домой! Чувствовала себя так, как в первые дни на Репербане. Меня никто не ценит. Перекинувшись парой фраз, все только и делают, что пытаются об этом забыть. Я шла домой и впервые плакала, теряя слезу где-то в районе подбородка!
11
На следующий день опять лил дождь. На Репербане снова было не так весело, как хотелось бы в каникулы. Если уж рассказывать всё до конца, то в этот день было вообще невесело. Чего мне хотелось? Хотелось повеситься. Причём невзначай. Чтобы никого этим поступком не рассердить, не обидеть.
Наверное, так всегда чувствуешь себя в дождь. В Гамбурге он льёт как из ведра каждый день, но про это я уже говорила. Дождь лил себе, да лил. Второй день летних каникул оказался ещё более тоскливым, чем первый.
Никто не позвал меня на прогулку. Ходжа, пообещавший увидеться, куда-то пропал. Я пробовала ему звонить. В телефоне пели песенки, оповещающие о том, что хозяин вне зоны действия сети или выключен. От нечего делать, я начала слушать эти песенки как радио. Вдруг всё-таки Ходжа ответит? Но песенки были какие-то однообразные. Прослушав песни с припевами «Кузо-кузо» «Оф-оф» и «Белаим-белаим» я быстро устала. А потом и деньги на телефоне закончились. Народ на улице, тем временем, принялся рассаживаться по скамейкам, не обращая внимания на дождь. Время клонилось к закату.
Сидя на подоконнике и завернувшись в скатерть, я подводила итоги дня. Версию о том, что меня бросили на произвол судьбы, рассматривать не хотелось. Всё-таки, я им уже давно не какая-то Романова. Я им давным-давно Ана Ананас!
Капли дождя стекали по нашему маленькому пластиковому окошечку без намёка на занавеску, а я размазывала слезу и пыталась высидеть грустные яйца. Так сказал папа. Он появился в моём обижательном углу лишь на секунду, чтобы не закрывать свою «Кавабунгу» на ключ. Он просто вышел на перерыв. Из «Кавабунги» он притащил с собой булькающий чай, который даже не булькал. Такой чай я отвергла. А ехидную фразу про грустные яйца почему-то запомнила.
Никогда ему этого не прощу. Я ведь и про пустой ланчбокс в последний день учёбы ещё не забыла!
Высиживая яйца на подоконнике, я отметала одну версию за другой.
А что, если Бюдде, Барсука, Ходжу и Олли просто забрали на каникулы? Взрослые каникулы, когда родители могли нас действительно куда-нибудь забрать, случались ближе к августу и длились неделю. К тому моменту веселье сдувалось как воздушный шарик.
А пока мы веселились в начале каникул, взрослые на Репербане работали не покладая рук.
Спустя ещё полчасика, мне надоело выдвигать версии и страшно захотелось собаку. Потом маму. В конце концов, мне захотелось, чтобы отец никуда не уходил, а был ко мне пристёгнут на поводке вроде карманного тойтерьера (видела такого у девочки из школы на втором этаже). Это чтобы его никогда не потерять. Можно ещё постоянно напоминать о себе резким дёрганьем за ошейник (дёргать хотелось всё сильнее и резче).
Казалось, больше терять мне здесь было особенно некого. Олли был далеко не самый лучший мой друг. Ходжа последнее время перегибал палку с ухаживаниями. Серьёзнее всех меня обидел вчера Барсук – он даже не попрощался. Я-то думала что мы дружим. А этот чёртов зануда Бюдде меня даже не поддержал. Тот, хоть и попрощался, но смотрел при этом на Олли, как он на это отреагирует.
Дверь кухни неожиданно открылась. С папой общаться не хотелось. Я показала пальцем в сторону и бармалейским голосом скомандовала:
– Вон немедленно!
Но это был не отец. Это была Берта Штерн.
Берта подошла ко мне и потрепала по голове, надолго остановившись на макушке, будто выискивая вшей.
– Что друг мой любезный, – спросила она, – Грустные яйца высиживаешь?
Я сбросила руку резким поворотом головы и неожиданно для себя снова едва не разревелась. Опять эти яйца! Но я постаралась сделать свой голос железным.
– Ещё раз услышу про грустные яйца…
– Прости, – подняла руки Берта. Потом в шутку хлопнула ими по спине.
Я отодвинулась
– Да что с тобой такое? Поделись своим горем.
– Мне плохо, – поделилась я горем. – И я, наверное, скоро умру.
– И что? – не особенно удивилась Берта
– Как что? – удивилась вместо неё я. – Мне некому передать всё накопленное!
– У тебя что, нет друзей? Даже подружки? – спросила Берта Штерн. – Я могла бы ей стать. Хочешь?
От ужаса я чуть не взвыла. Представила себе, как Берта в зелёном домашнем трико на голое тело путает свой будильник с моим. Или, ещё хуже, что мы вместе с ней подпираем стенку, стоя в мохнатых разноцветных сапогах и хихикаем над пожилыми мужчинами.
– Конечно, я не хочу, – подчёркнуто холодно отказалась я. – У меня уже есть подруга. Рената.
– Ты могла бы познакомить меня с ней. Это будет четвёртая Рената в моей жизни. А у тебя какая, по счёту?
– А у меня вторая, – сказала я, вдруг вспомнив про маму. – Но у вас с ней ничего общего нет, фрау Штерн. Вы даже с ней непохожи.
– Почему, – неожиданно заинтересовалась Берта Штерн.
– Потому что вы постоянно одеты в одно и то же, – ляпнула я первое, что пришло в голову. Лишь бы Берта отвязалась.
Но та не отвязывалась. У неё звонил телефон, а она всё сидела рядом со мной и думала. Наверное, яйца высиживала.
– Ну, это ты зря, – сказала Берта Штерн, наконец. – Ценить надо внутренний мир человека. А не его внешний вид, каким бы он не был.
И ушла, люфтуя задницей в кожаной юбке.
