Генрик Сенкевич
Пан Володыевский
Бедный Володыевский не знал, что есть право важнее и древнее всех человеческих прав, которое заставляет сердце следовать голосу любви, и оно идет, а то сердце, которое перестает любить, совершает величайшее клятвопреступление, хотя очень часто это бывает так невинно, как невинно тухнет лампа, когда выгорит все масло. Не зная этого, Володыевский обнял колени Христины, просил и умолял, но она отвечала ему лишь потоком слез, так как не могла ответить сердцем.
– Христина, – сказал наконец, вставая, маленький рыцарь, – счастье мое может потонуть в твоих слезах, но я прошу тебя только об одном: сжалься надо мною! Скажи причину…
– Не спрашивайте меня о причине, – отвечала девушка, рыдая. – Не спрашивайте, потому что должно быть так, а не иначе. Я не стою вас и никогда не стоила. Я понимаю, как страшно я вас обидела, мне больно, но я не могу совладать с собой!.. Я знаю, что это обида. О Боже мой, сердце мое разрывается на части! Простите меня, не покидайте в гневе, не осуждайте и не проклинайте!
И Христина бросилась перед Володыевским на колени.
– Я знаю, что обижаю вас, но сжальтесь и простите меня!
Темная головка Христины почти касалась пола. Володыевский насильно поднял бедную девушку и посадил ее на диван, а сам как безумный стал ходить по комнате. По временам он внезапно останавливался и сжимал руками виски, затем опять начинал ходить по комнате, наконец он остановился перед Христиной.
– Прошу вас, подождите немного и оставьте мне хоть маленькую надежду, – сказал он. – Подумайте, что я ведь не каменный, зачем же вы прикладываете к моему сердцу без всякого сострадания раскаленное железо? Несмотря ни на какое терпение, я не выдержу, когда вы мне станете жечь кожу. Я даже не умею высказать, как мне больно. Ей-Богу, не умею!.. Вот видишь, какой я простофиля, и все за то, что провел всю жизнь в бою. О Господи! В этой же комнате мы полюбили друг друга! Христина! Я думал, что ты будешь моею по гроб – и вдруг ничего, ничего! Ах, Христина, дорогая, ведь я все тот же! Ты даже не знаешь, что удар этот тем чувствительнее для меня, что я уже утратил одно любимое существо! Боже, что мне сказать, чтобы тронуть твое сердце?.. Я только сам измучился, и больше ничего. Оставь же ты мне хоть надежду! Не отнимай сразу всего!
Христина не отвечала ни слова и лишь сильнее рыдала, а маленький рыцарь долго стоял перед нею, подавляя свои страдания и гнев, усмиряя которые, он повторил:
– Оставь же мне хоть надежду! Слышишь?
– Не могу, не могу! – отвечала Христина.
Володыевский отошел к окну и приложил голову к холодному стеклу. Долго стоял он без движения и, сделав затем несколько шагов в сторону Христины, прибавил очень тихо:
– Прощайте! Мне нечего здесь больше делать. Пусть ваше счастье будет так велико, как мое горе! Знайте, что я прощаю вас, пока еще только на словах, а потом, когда Бог даст, то и сердцем прощу… Только будьте впредь сострадательнее и не давайте другой раз слова. Что мне сказать о том душевном состоянии, с каким я покидаю это жилище!.. Прощайте!
Сказав это, он дернул усиками, поклонился и ушел в соседнюю комнату, в которой застал Маковецких и Заглобу; все тотчас же вскочили, как бы желая расспросить его, но маленький рыцарь только рукой махнул.
– Ничего не вышло! – сказал он. – Оставьте меня в покое!..
Отсюда можно было пройти по узкому коридору в комнату Володыевского; и вот в этом-то коридорчике, подле лесенки, ведшей в девичью комнату, Варвара остановила рыцаря.
– Ах, если бы Бог утешил вас и внушил любовь в сердце Христины! – воскликнула она дрожащим от слез голосом.
Володыевский не отвечал ни слова и, не глядя на нее, прошел мимо. Но вдруг ему стало горько и, охваченный страшным гневом, он вернулся и стал перед Басей.
– Отдайте Кетлингу свою руку, – сказал он хриплым голосом с изменившимся и насмешливым выражением в лице. – Влюбите его в себя, а потом поприте ногами это чувство, разорвите ему сердце и поступайте в монастырь.
– Пане Володыевский! – воскликнула изумленная Езеровская.
– Доставьте себе наслаждение, попробуйте поцелуя, а потом отправляйтесь на покаяние!.. Ах, чтоб вас!..
Это было уже чересчур. Одному Богу было известно, сколько было альтруизма в ее пожелании Володыевскому, и за все это – неосновательное осуждение, насмешки и оскорбление в ту именно минуту, когда она готова была отдать кровь свою этому неблагодарному человеку. Пылкая, как огонь, душа ее вмиг загорелась, щеки зарделись, розовые ноздри раздулись, и она, тряхнув головкой, воскликнула:
– Знайте, что не я иду в монастырь из-за Кетлинга.
Вслед за тем она взошла на лестницу и исчезла из глаз рыцаря.
Он остался неподвижен, как каменный столб, и начал протирать глаза, словно только что проснувшийся человек.
Вмиг кровь в нем закипела, он схватил саблю и крикнул:
– Горе изменнику!
Спустя несколько минут он помчался в Варшаву, так что только ветер свистел мимо его ушей и целый поток комков земли вылетал из-под копыт его лошади.
Глава XIX
Маковецкие и Заглоба смотрели с беспокойством, как уезжал Володыевский, и, казалось, глазами спрашивали друг у друга: что случилось и куда он едет?
– Великий Боже! Он готов уехать в степи, и тогда я не увижу его никогда в жизни! – воскликнула Маковецкая.
– Или, по примеру той девчонки, поступить в монастырь! – сказал Заглоба в отчаянии.
– Надо спасти его как-нибудь! – прибавил Маковецкий.
Вдруг распахнулась дверь, и в комнату, как вихрь, ворвалась Варвара, бледная и взволнованная.
– Спасите! Спасите! Пан Володыевский поехал убивать Кетлинга! – вскричала она, стоя посередине комнаты. – Ради всего святого, поезжайте и образумьте его! Помогите! Помогите!
– Что с вами? – воскликнул Заглоба, схватив ее за руки.
– Спасите!.. Володыевский убьет Кетлинга! Я виновница этого несчастия. Христина может умереть, и все это из-за меня.
– Да говорите же! – крикнул, тряся ее, Заглоба. – Почему вы знаете, что он поехал к Кетлингу? Каким образом вы виноваты?
– Потому что я сказала ему в гневе, что они любят друг друга, что Христина идет в монастырь из-за Кетлинга. О Боже, кто верит в Тебя, тот пусть летит и образумит его. Поезжайте вы поскорее, господа, все поезжайте. Поедемте все вместе!
Заглоба, не привыкший терять времени в таких случаях, выбежал на двор и приказал запрягать лошадей. Маковецкая хотела было расспросить Варвару обо всем, так как все еще не догадывалась о любви Христины и Кетлинга, но Варвара побежала вслед за Заглобой посмотреть, как станут запрягать лошадей. Она помогала выводить лошадей из конюшни и запрягать их в дышло и наконец подъехала к крыльцу, сидя на козлах с непокрытой головой. На крыльце уже стояли одетые мужчины.
– Слезайте долой, – сказал ей Заглоба.
– Не слезу!
– Слезайте, говорю вам!
– Не слезу! Садитесь, если хотите, а не то я поеду одна!
Говоря это, она подобрала вожжи, и мужчины, видя, что можно потерять много времени, согласились оставить ее на козлах.
Тем временем прибежал слуга с кнутом, а Маковецкая вынесла Басе шубку и шапку, так как было холодно, и они отправились.
Варвара так и осталась сидеть на козлах, а Заглоба, желая заговорить с нею, несколько раз приглашал ее пересесть на переднюю скамеечку, но девушка ни за что не соглашалась из страха, что ее станут бранить, ввиду чего Заглоба принужден был говорить с нею, сидя на задней скамейке; Варвара отвечала ему, не оборачиваясь.
– Откуда вы знаете, что Христина поступает в монастырь из-за Кетлинга?
– Я все знаю.
– Разве Христина сказала вам что-нибудь?
– Нет, Христина ничего мне не говорила.
– В таком случае шотландец сказал?
– Нет, но я знаю, что он потому и в Англию уезжает. Он всех провел кроме меня.
– Удивительно! – воскликнул Заглоба.
– В этом вы сами виноваты, – сказала Варвара, – не надо было стараться их сближать.
– Ну, пожалуйста, не вмешивайтесь не в свое дело! – отвечал Заглоба, обиженный тем, что ему делают выговор при стольнике.
Но через несколько минут он прибавил:
– Странно!.. Я старался сблизить их? Я советовал? Вот интересно! Удивительное предположение.
– Что же? Неужели вы станете еще отпираться? – сказала девушка.
Заглоба замолчал; он никак не мог отрешиться от мысли, что Варвара права и что он в значительной степени виноват в этом деле. Мысль эта ужасно беспокоила его, и так как экипаж был очень тряский, то старый шляхтич, рассердившись, не пожалел для себя упреков.
«Было бы отлично, – думал он, – если бы Володыевский с Кетлингом обрезали мне уши. Женить кого-нибудь без согласия – это все равно что заставлять ехать верхом на лошади лицом к хвосту. Эта девчонка права! Если они будут драться, то я буду виноват в крови Кетлинга. Вот влетел-то я на старости лет! Тьфу! Однако, они меня провели, и странно, как я не догадался, почему это Кетлинг вдруг захотел уехать за море, а та чернушка – в монастырь. Как видно, Бася очень проницательна, если она все отгадала».
Заглоба задумался и через несколько минут проворчал:
– Большая шельма эта девушка! Видно, у Миши чужие глаза, если он не заметил ее ума и предпочел ей Христину.
Тем временем они приехали в город, но здесь начались затруднения, так как никто из них не знал, где живет Кетлинг, а также куда уехал Володыевский. Искать их в такой массе людей было очень трудно, а потому они отправились прежде всего в квартиру великого гетмана. Там сказали им, что Кетлинг завтра утром собирается уезжать за море, что Володыевский был и расспрашивал про него, но куда потом уехал, никто не знал. Предполагали, что в полк, который стоял за городом.
Заглоба велел ехать в лагерь, но нигде нельзя было ничего узнать. Они еще раз объехали все гостиницы на Дпугой улице, были на Праге, но все напрасно. Так застала их ночь, и они принуждены были вернуться домой, так как нечего было и думать, чтобы найти где-либо ночлег.
Все были очень опечалены; Бася немножко поплакала, религиозный стольник молился, а Заглоба все ворчал, беспокоясь не в шутку. Несмотря на это, он все-таки пробовал ободрить себя и своих спутников.
– Гм! Мы беспокоимся здесь, – сказал он, – а Миша, может быть, уже дома сидит?
– Или уже убит! – прибавила Варвара. – Стоило бы мне язык отрезать! – повторяла она со слезами. – Я виновата во всем, я виновата. О Господи! Да я, право, с ума сойду.
– Да тише вы! – крикнул Заглоба. – Вовсе не вы тут виноваты, и поверьте, что если кого убили, то не Михаила.
– Мне все равно: того и другого жаль! Ну и отблагодарили же мы его за гостеприимство, нечего сказать. О Боже, Боже!
– Все это возможно! – заметил Маковецкий.
– Оставте вы, ради Бога! Кетлинг, верно, теперь ближе к Пруссии, чем к Варшаве; все ведь слышали, что он уехал. А я все-таки надеюсь, что если они и встретились с Володыевским, то вспомнили старую дружбу. Ведь они ездили всегда стремя в стремя, спали на одном седле, вместе делали набеги, в одной крови обагряли руки. Во всем полку славились они своей дружбой, и Кетлинга, за его красоту, называли женой Володыевского. Поэтому я не допускаю, чтобы они не вспомнили этого при встрече!
– Иногда бывает, – сказал благоразумный стольник, – что такие друзья делаются величайшими врагами. У нас был такой случай, что пан Дейма убил Убыша, с которым жил в величайшей дружбе двадцать лет. Я могу рассказать вам подробно об этом несчастном случае.
– Я охотно послушал бы вас, если бы не был так расстроен, я всегда охотно слушаю вашу жену, когда она рассказывает обо всем подробно, не забывая даже генеалогии; но то, что вы сказали о дружбе и ненависти, ужасно поразило меня. Не дай Господи, чтобы теперь то же случилось!
– Одного звали Деймом, а другого Убышем. Оба были солидные и честные люди.
– Ой-ой-ой! – сказал уныло Заглоба. – Будем надеяться, что теперь будет не так, иначе Кетлинг упадет трупом!
– Вечно эти женщины! Какая-нибудь галка заварит такую кашу, что и сама не может расхлебать, а если кто другой станет расхлебывать ее, то наверное желудок засорит, – проворчал Заглоба.
– Вы не нападайте на Христину, – вдруг заступилась Бася.
– Вот если бы Михаил в вас влюбился, то ничего бы этого не было, – возразил Заглоба.
Таким образом они подъехали к дому. Все затрепетали при виде освещенных окон и подумали, что Володыевский уже вернулся.
Но их встретила озабоченная и опечаленная Маковецкая. Узнав, что все поиски оказались тщетными, она горько заплакала, причитая, что никогда больше не увидеть брата. Варвара вторила ей, Заглоба от горя тоже не мог совладать с собою.
– Я поеду завтра один, – сказал он, – может быть, и узнаю что-нибудь о них.
– Лучше поедем вдвоем, – прибавил стольник.
– Нет, вы уж оставайтесь с женщинами. Если Кетлинг жив, то я тотчас уведомлю вас.
– О Боже мой! Ведь мы живем в доме этого человека! – отозвался стольник – Завтра нам надо поискать квартиру или хоть палатку разбить в поле, только бы не жить здесь больше.
– Прежде всего подождите моего уведомления! – сказал Заглоба. – Если Кетлинг убит.
– Тише, ради Бога! – воскликнула Маковецкая. – Пожалуй, услышит кто-нибудь из прислуги и передаст Христине, а она и без того еле жива.
– Я пойду к ней, – сказала Варвара.
И она побежала наверх, остальные остались, опечаленные, внизу. Никто ни спал в целом доме: одна мысль, что Кетлинг убит, пугала всех Вдобавок ночь была душная и темная, сначала гремел фом, а потом яркая молния пересекала ежеминутно тьму. В полночь разразилась первая весенняя буря. Вея прислуга даже проснулась.
Христина и Варвара перешли в столовую, где все начали молиться, а потом сидели молча и только при каждом ударе повторяли, как это было принято: «Слово плоть бысть».
Сквозь шум ветра им чудился иногда лошадиный топот, и тогда у них от страха волосы становились дыбом, потому что всем так и казалось, что вот сейчас войдет Володыевский, обрызганный кровью Кетлинга.
Первый раз в жизни кроткий товарищ казался им каким-то зверем, так что спи страшились одной мысли о нем.
Однако ночью не было никакого известия о Володыевском, и на рассвете, когда буря немного утихла, Заглоба отправился в город.
Все беспокоились целый день. Варвара сидела до вечера у окна или у ворот, смотря на дорогу, по которой должен был приехать Заглоба. Прислуга укладывала вещи согласно приказанию стольника. Христина надзирала за этим: ей хотелось быть подальше от Маковецких.
Хотя жена стольника не сказала ей ни слова о своем брате, но одно это молчание доказывало Христине, что уже все обнаружилось: и любовь Михаила, и их прежний договор, и ее недавний отказ. Ввиду этого трудно было подумать, что эти близкие Володыевскому люди не питали к ней злобы и ненависти. Она чувствовала, бедняжка, что они охладели к ней, и потому ей было легче страдать в одиночестве.
К вечеру все вещи были уложены, и можно было ехать в тот же день. Но Маковецкий ждал еще известия от Заглобы. Подали ужин; но никто его не ел, и вечер опять потянулся невыносимо мучительно и долго; в комнатах было как-то глухо, все как-будто к чему-то прислушивались.
– Перейдемте в гостиную – сказал наконец стольник. – Здесь просто невозможно больше сидеть.
Все перешли и уселись, но никто не успел сказать слова, как под окном залаяли собаки.
– Кто-то едет! – воскликнула Варвара.
– Собаки лают не на чужого! – заметила Маковецкая.
– Да тише вы! – сказал стольник. – Слышен стук экипажа!..
– Тише! – повторила Варвара. – Да, все яснее слышится. это пан Заглоба.
Варвара и стольник вскочили и бросились к дверям, а Маковецкая осталась с Христиной, хотя сердце ее тревожно забилось, она боялась показать перед Христиной, что ожидает важных известий от Заглобы.
Стук колес раздался возле крыльца и затих. В сенях послышались какие-то голоса, и через минуту в комнату ураганом влетела Варвара; лицо ее было до тоге изменившимся, что можно было подумать, будто она увидела привидение.
– Что случилось Бася? Кто это? – спрашивала испуганная Маковецкая.
Но не успела та перевести дух, чтобы отвечать на вопросы, как дверь открылась, и в комнату вошел сначала стольник, потом Володыевский, и наконец, Кетлинг.
Глава XX
Кетлинг до того изменился, что едва мог отвесить дамам поклон; он остановился и стоял неподвижно, закрыв глаза и прижимая шляпу к груди; в этом положении он похож был на чудную картину. Володыевский поцеловал сестру и подошел к Христине.
Девушка побледнела, как полотно, отчего черный пушок на ее губах сделался еще чернее; она тяжело дышала, но Володыевский кротко взял ее руку ипоцеловал, потом зашевелил усиками, как бы собираясь с мыслями, и наконец печально, но спокойно заговорил:
– Милостивая государыня… или лучше: моя дорогая Христина! Выслушайте меня хладнокровно, так как я ведь не скиф, не татарин, не дикарь, но друг, который желает вам счастья, хотя сам никогда не пользовался им. Я узнал, что вы с Кетлингом взаимно любите друг друга Панна Варвара высказала мне это в гневе, и я не скрываю, что уехал отсюда искать Кетлинга с целью отомстить ему… Мысль о мести очень легко может прийти в голову тому, кто утратил все, а я вот, Бог свидетель, ужасно любил вас, более чем может любить кавалер девушку. Если бы я был уже женат и у меня был единственный ребенок, который бы умер, то я и тогда жалел бы его, как вас.
Голос Володыевского задрожал, но он тотчас овладел собою, пошевелил усиками и продолжал:
– Однако сколько бы я ни говорил, делать нечего. Неудивительно, что Кетлинг полюбил вас! А что вы полюбили его, так это уже судьба моя такая, но я все-таки не удивляюсь, потому что куда мне равняться с Кетлингом! В сражении я не хуже его, он сам это скажет, но это не относится к делу!.. Его Бог наградил красотой, а меня рассудительностью. Как только ветер подул мне в лицо, моя злость прошла и совесть подсказала: за что ты будешь их наказывать? Зачем тебе проливать кровь друга? Видно, Божья воля в том, что они полюбили друг друга. Старики говорят, что сердце не слушает даже гетманского приказа. Божья воля в том, что вы полюбили друг друга, и что ни один из вас не обнаружил этого чувства – это делает вам честь. Если бы Кетлинг знал, что вы дали мне слово, может быть, он и не влюбился в вас – но он не знал этого. Чем же он виноват? Ничем! Он хотел уехать, а вы – посвятить себя служению Богу. Значит, во всем виновата моя злосчастная судьба и никто больше; видно. Бог определил мне всегда оставаться сиротой. Что же делать!..
Володыевский опять замолчал и стал тяжело дышать, как человек, который только что нырнул в воду; потом он взял Христину за руку и продолжал:
– Любить так, чтобы желать всего только для себя – это не мудрено. Мы страдаем все трое, так пусть же, подумал я, потерпит один, а остальные пусть блаженствуют. Дай Господи, чтобы вы были счастливы с Кетлингом. Аминь… Больно мне, но это ничего. Дай вам Боже. Ей-Богу, это ничего!.. Мне уже легче!..
Бедный солдат хоть и говорил «ничего», но сам стиснул зубы и захрипел; между тем в другом углу комнаты послышались рыдания Варвары.
– Кетлинг, поди сюда, брат! – прибавил Володыевский.
Кетлинг подошел, стал на колени и молча, с величайшим уважением и любовью, обнял колени Христины. Между тем Володыевский продолжал:
– Благослови вас Господь!.. Теперь, Христина, вы не пойдете в монастырь. Лучше благодарить меня, чем проклинать. Бог не оставит меня, хотя мне теперь очень тяжело.
Варвара, не будучи в состоянии больше терпеть, выбежала из комнаты; Володыевский, заметив это, сказал сестре и стольнику:
– Ступайте в другую комнату и оставьте их одних. Я тоже пойду куда-нибудь помолиться.
И он ушел.
Дойдя до половины коридора, он встретил Варвару у лестницы в том же месте, где она выдала тайну Христины и Кетлинга. Но теперь она стояла у стены и плакала навзрыд.
Видя это, Володыевскому стало жаль и ее, и самого себя; до сих пор он, по возможности, старался воздержаться от слез, но в эту минуту они потоком хлынули из его глаз.
– Отчего вы плачете? – жалобно спросил он.
Варвара взглянула на него, прижала к глазкам кулаки, как это обыкновенно делают дети, и, рыдая, отвечала:
– О Боже мой! Мне так жаль вас… Вы такой честный, благородный!.. О Господи!..
Володыевский взял ее руку и с чувством начал целовать ее.
– Господь наградит вас за доброе сердце, – сказал он, – но не плачьте.
Однако Варвара продолжала рыдать еще больше. Каждая жилка на ее висках как бы дрожала: она начала тяжело дышать и наконец в запальчивости затопала ногами и закричала на весь коридор:
– Дура Христина! Я предпочла бы одного пана Михаила десяти Кетлингам! Я люблю вас всем сердцем… больше, чем тетю, больше… чем дядю… больше, чем Христину!..
– Боже, что я слышу! – воскликнул маленький рыцарь.
И, желая успокоить Варвару, он заключил ее в свои объятия; девушка крепко прижалась к его груди, так что он слышал биение ее сердца; так они и замерли. В коридоре царствовало глубокое молчание.
– Бася, хочешь быть моею? – спросил маленький рыцарь.
– Да! Да! Да! – отвечала Варвара. И тоже обняла его; он прижался своими губами к ее розовым девственным губкам, и они снова застыли.
В это время послышался стук колес, и вскоре Заглоба ввалился в столовую, где сидел стольник с женою.
– Нет Миши! – крикнул он, не переводя духу. – Везде искал, нигде нет!.. Крыцкий говорил мне, что видел его вместе с Кетлингом. Они, верно, дрались.
– Миша уже здесь, – отвечала Маковецкая. – Он привез Кетлинга и отдал ему Христину.
Соляной столб, в который обратилась жена Лота, не имел, вероятно, такого изумленного выражения лица, как Заглоба в настоящую минуту. Несколько минут господствовало полнейшее молчание, наконец старик протер глаза и произнес:
– А!?
– Христина сидит теперь с Кетлингом, а Михаил пошел молиться, – отвечал стольник.
Заглоба вошел в комнату, где сидели влюбленные, и хотя знал уже обо всем, однако изумился, увидя их рядом. Оба вскочили, смущенные, не будучи в состоянии выговорить ни слова, тем более что вместе с Заглобой вошли и Маковецкие.
– Мало жизни, чтобы отблагодарить Мишу, – сказал Кетлинг. – Ему мы обязаны своим счастьем.
– Пошли вам Бог счастья! – сказал стольник. – Мы очень рады, что все кончилось благополучно.
Христина очутилась в объятиях Маковецкой; обе заплакали. Заглоба все еще стоял в недоумении; Кетлинг хотел стать на колени перед стольником, но тот поднял его и в смущении проговорил:
– А Дейма все-таки убил Убыша! Благодарите Мишу, а не меня.
Спустя минуту он, однако, спросил жену:
– А как звали ту женщину?
Но не успела Маковецкая ответить, как в комнату вбежала Бася; задыхаясь и вся красная, подлетела к Кетлингу и Христине и, подставляя то тому, то другому палец к носу, быстро затараторила:
– Ну, можете теперь вздыхать, влюбляться и жениться сколько угодно!.. Не думайте, что пан Михаил остался один на свете! Не хотела Христина выходить замуж за него, так я махну, потому что люблю его и. сама сказала ему это. Я первая сказала ему. Он только спросил, хочу ли я быть его женою, и я ответила ему, что он лучше десяти Кетлингов. И правда, потому что я люблю его… я буду самой лучшей женой, никогда не покину его, и мы будем воевать вместе. Я давно его любила, хоть и не говорила ничего, потому что он самый лучший, самый дорогой, самый любимый. Теперь можете себе жениться, когда угодно, а я махну за него хоть завтра, потому что…
Но здесь она до того задохнулась, что не смогла договорить. Все смотрели на нее с изумлением, не зная, с ума ли она сошла или говорит правду; все с удивлением переглянулись. Следом за нею вошел Володыевский.
– Миша, – спросил опомнившийся стольник – правда это, что Бася говорит?
– Бог явил чудо, – отвечал Володыевский, – и наградил меня этим сокровищем.
Варвара, как серна, подскочила к Володыевскому и обняла его.
Между тем и Заглоба пришел в себя, и его белая борода затряслась не то от удивления, не то от смеха; он широко раскрыл свои объятия и громко крикнул:
– Ей-Богу, я готов разреветься, как ребенок!.. Бася!.. Миша! Подите в мои объятия!..
